Текст книги "Русская военно-промышленная политика 1914—1917"

Автор книги: Владимир Поликарпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Как жаловался Шуваеву Беляев 24 мая 1916 г., заготовление снарядов для 6-дм гаубиц («главенствующее орудие в современной войне для борьбы за укрепленные позиции») сдерживал «общий недостаток в России металла, выражающийся в общем до 4 млн. пудов в месяц»{309}.

21 января 1917 г. Маниковский представил военному министру подробную справку о положении со снарядами. По его словам, оборудование механических заводов с избытком обеспечивало требуемый Ставкой выпуск 3-дм снарядов (соразмерно количеству наличных орудий), а тяжелых – пока лишь на две трети, но к весне и подача тяжелых могла достигнуть назначенной нормы, «если, конечно, этому не помешают неблагоприятные обстоятельства, которые ныне имеют место». Он подразумевал «недостаток отечественного металла и невозможность получить его на ближайшие сроки из-за границы» (в 1916 г. все же удалось ввезти 1 501 000 пудов чугуна, 4 847 000 пудов железа и стали){310}. Подсчет показал: «Требуется снарядной заготовки: для 3 620 000 3-дм снарядов – 2 059 000 пудов, для 1 135 000 тяжелых снарядов – 4 154 000 пудов. Всего – 6 213 000 пудов». А поступает «ежемесячно всего 4 743 000 пудов». Поэтому на тяжелые снаряды предполагалось направить столько металла, сколько позволит пропустить через механическую обработку имеющееся оборудование заводов (2 823 000 пудов), а из остальных 1 920 000 пудов «можно изготовить около 3 млн. 3-дм снарядов… Вот причины, почему и [даваемые] организации генерал-майора Ванкова заказы на 3-дм гранаты были уменьшены против того количества, какое он мог бы выполнять». «В дальнейшем, – докладывал Маниковский, – если положение с металлом не улучшится (а на это пока надежд мало, напротив, есть основание ждать ухудшения), то по мере развития производства тяжелых снарядов придется еще в большей степени сократить наряды на трехдюймовые». К 1 мая 1917 г. могло бы скопиться 25–28 млн. 3-дм выстрелов, «если, конечно, хватит металлов, пороха и взрывчатых веществ на все количество и легких и тяжелых снарядов… Наконец, если бы Ставкой и эти ресурсы были признаны недостаточными, то у нас имеется настойчивое предложение французов увеличить подачу нам вдвое наших 3-дм патронов (они производительность их довели с 15 тысяч до 30 тысяч в день)». Но металла для тяжелых снарядов от французов нельзя получить больше, потому что им, «еле хватает для своих нужд»{311}. После январской конференции союзников в 1917 г. Маниковский поспешил заказать во Франции 4,7 млн. 3-дм гранат{312}.

Но все-таки и тяжелые снаряды от Франции удавалось получить – в виде боекомплектов к 120-мм пушкам образца 1877 г. Рассматривая вопрос об этой поставке, ГАУ исходило из того, что имевшиеся собственные орудия аналогичного калибра, 48-линейные (122-мм), невозможно полностью использовать из-за нехватки боеприпасов к ним, а французы обещали дать к каждой уступаемой русским 120-мм пушке запас снарядов. Первоначально этот запас выглядел как 500 выстрелов на каждое орудие из 40, «то есть всего 20 тысяч выстрелов и, кроме того, ежедневное снабжение по 5 выстрелов на орудие». Всего в 1916 г. из Франции были доставлены 130 120-мм пушек образца 1877 г. При дополнительной поставке 60 таких пушек в 1917 г. боекомплект полагался тот же, то есть 30 тысяч единовременно и затем по 300 выстрелов в день, но фактически в России получили из 60 только 10 орудий. Французские орудия с боекомплектами прибывали с июля 1916 г. и пригодились при формировании новых батарей тяжелой артиллерии. По тем же соображениям ГАУ брало у французов старые 90-мм пушки{313}.

В снабжении военной промышленности металлом возросла роль Урала по сравнению с Югом, но древесно-угольная металлургия «достигла естественных пределов своего роста»; эти пределы ставила ее «специфическая топливно-энергетическая база» (хотя, конечно, дело не дошло до «тотального провала»{314}. Казенные горные заводы, несколько увеличив производство и действуя более успешно, чем уральские частные, «несмотря на огромные усилия… не смогли переступить черту, достигнутую в предвоенном 1913 г.», «не смогли удовлетворить возросшие потребности в черном металле». В целом в конце 1916 г. нужно было получать около 30 млн. пудов металла (без частного потребления в 21,5 млн. пудов), а в распределение поступало лишь 16–16,5 млн. пудов{315}. В строительстве долговременных укреплений приходилось считаться с тем, что заказанные русским предприятиям материалы – двутавровые балки, швеллера (а также цемент, асфальт и др.) «в большинстве случаев не получались». ГВТУ в феврале 1916 г. «нашло возможным отказаться от применения для фортификационных работ рельсов, заменив таковые другими подходящими материалами». При сооружении убежищ вместо рельсов под «тюфяк» стали укладывать деревянные брусья с заливкой гудроном{316}.^[74]

За время войны Франция, Великобритания, Австро-Венгрия, Канада, Швеция повысили выпуск чугуна (в Германии выпуск повышался, но был меньше, чем в 1913 г., вследствие потерянного внешнего рынка сбыта). В России вследствие нехватки топлива, руды, провозоспособности железных дорог в 1916 г. выплавка чугуна, поднявшаяся было с 14 млн. пудов в январе до 16,5 млн. в октябре, начала стремительно падать. При ведомственных заявках в октябре 1916 г. на 19 млн. пудов поступило в распределение около 13 млн. пудов металла, в ноябре – уже 11 миллионов. 9 октября председатель Совета министров Б.В. Штюрмер доложил царю, что в ноябре «обнаружится недохватка 1,2 млн. пудов металла, необходимого для выработки тяжелых снарядов», и предстоит выбирать: снаряды или рельсы. Выплавка чугуна в феврале сократилась до 9,5 млн. пудов. Между тем Министерство путей сообщения требовало свыше 8 млн., ГАУ – свыше 11 млн. пудов в месяц. На январь-февраль 1917 г., по заключению главноуполномоченного по металлу, пришелся «наивысший кризис» металлургии. Составленный его управлением расчет выявил, что при средней месячной потребности в различных сортах черного металла в 37,6 млн. пудов «вырисовывался ежемесячный дефицит в 14,1 млн. пудов». 22 января 1917 г. на Петроградской конференции военный министр Беляев вынужден был просить у союзников, помимо вооружения, также чугуна и стали (удалось выпросить 106 тыс. тонн, то есть 6,6 млн. пудов). 1 февраля 1917 г. ввиду «наступившего кризиса» он указал на необходимость «считаться с предстоящим… временным закрытием некоторых обслуживающих оборону заводов»{317}, что в действительности и стало практиковаться и распространилось в феврале на Ижорский и Путиловский заводы в Петрограде (с известными последствиями). «Главные причины катастрофы – транспорт и топливо», а не революция, считали руководители «Продаметы»{318}. Более того, в марте – мае 1917 г. выплавка чугуна немного (и ненадолго) восстановилась.

Выясняя происхождение «снарядного кризиса», Верховная следственная комиссия пришла к противоречивым заключениям. В «Своде сведений» о снабжении фронта снарядами председатель комиссии Н.П. Петров утверждал, что кризис развивался на протяжении сентября 1914 – весны 1915 г. по-разному. До февраля 1915 г. предел подачи снарядов зависел от заводов, изготовлявших корпуса, стаканы, а с весны на первый план выступила нехватка дистанционных трубок для шрапнелей (с марта) и взрывателей для фугасных снарядов (к лету). По его словам, лишь тогда критическое значение приобрело количество не корпусов снарядов, а трубок и взрывателей. Поначалу «число выстрелов… определялось не численностью сдававшихся трубок, а числом изготовлявшихся снарядов», оно отставало от числа трубок. Иначе представлялся ход дела составителю «Свода» о порохе и взрывчатых веществах С.Т. Варун-Секрету. По его мнению, наоборот, недопоставка корпусов стала сдерживать выпуск снарядов «только в последнее время», то есть к концу 1915 г., а до лета 1915 г. «главным тормозом снаряжательных работ», «главной помехой» являлся «не недостаток корпусов снарядов, присылаемых для снаряжения», а «недостаток взрывчатых веществ»{319}.

В другом докладе Варун-Секрет сделал иное сопоставление – количества поступавших для снаряжения дистанционных трубок, корпусов и пороха, и теперь уже у него получилось, что «причиной неподачи» снарядов в нужном фронту количестве был «не недостаток пушечного пороха, а недостаток дистанционных трубок и корпусов снарядов (шрапнелей и гранат)»{320}. Разноголосицу суждений в Верховной комиссии разъясняют доклады Маниковского и Мышлаевского: металлопромышленность была не в состоянии дать требующееся количество корпусов снарядов ни в начале войны, ни во все остальное время; это не отменяет того факта, что сказывалась также нехватка и взрывчатых веществ, и пороха, и трубок, и взрывателей.

В ноябре 1914 г. «для исследования причин» нехватки снарядов Ставка командировала на фронт «нашего известного артиллериста», начальника Михайловского артиллерийского училища генерала П.П. Карачана. «В вопросе о расходовании снарядов, – гласил один из выводов, привезенных Карачаном из этой командировки, – приходилось выбирать между снарядами и жизнью людей; желая сохранить людей, не жалели снарядов»{321}. Возглавлявший артиллерийское дело великий князь Сергей Михайлович стремился отрицать сам факт нехватки снарядов в качестве причины боевых неудач и на совещании в Ставке 1 апреля 1916 г. утверждал, что в мартовскую операцию «войсками совершенно бесполезно расходовалось до 75%» боеприпасов (такое объяснение «снарядного голода» позднее развивали также Маниковский и Барсуков). Если это было так, то неумелые действия артиллеристов являлись следствием их плохой подготовки, результатом беззаботности и увлечения великого князя бутафорскими учениями и маневрами в довоенное время.

Но на совещании, несмотря на всю проявленную командующими готовность подтвердить его критическую оценку фронтовых артиллеристов, в присутствии великого князя и в присутствии Николая II, все-таки были высказаны сожаления о том, что в недавних боях – да, конечно, «снаряды были в достаточном количестве», просто их плохо подвозили, имелись «такие запасы снарядов, каких не было с самого начала войны». И тут же эти генералы обращались к нему с пожеланиями, чтобы «в будущем… не было необходимости вести счет каждому снаряду» (А.Н. Куропаткин), о возможности «безотказно получать патроны», чтобы не приходилось предупреждать «о бережливом расходовании их». А.Е. Эверт припомнил, что, когда во время боев доложил великому князю о нехватке снарядов, «получил ответ: “Легких дадим, а тяжелых и мортирных – такого количества нет”».

На совещании (августейший генерал-инспектор артиллерии) мог лишь пообещать «почти полностью» удовлетворить потребность фронтов в легких снарядах, «но расчет их сделан слишком широко… Считаю, что 75% снарядов тратилось во время прошлой кампании впустую, и только 25% с пользой»; если же дать все, что просят, то такой стрельбы орудия не выдержат; нужно «упорядочить расходование снарядов, предупредить в будущем непроизводительную их трату». Эверт все же снова просил «дать артиллерию и без отказа снарядов. Без этого наступление в третий раз будет вничью, а это убьет дух войск». Тут Николай II поинтересовался, «могут ли в этом отношении помочь отечественные заводы», и великий князь сообщил ему, что эти заводы «выполнить предъявленные требования не в состоянии. Они дают все, что могут, но они плохо оборудованы»; «Все снабжение производится казенными заводами, правительством», якобы «вся работа выполнялась лишь заводами военного ведомства», иначе говоря ведомства самого Сергея Михайловича, даже заводы горного ведомства «ничего не исполнили», и «только 0,4% всего снабжения дается [военно-промышленным комитетом». Император, и без того недовольный развернувшейся в «обществе» вредной пропагандой, согласился с тем, что возвышать роль военно-промышленных комитетов нельзя и «необходимо наглядно показать в точных цифрах деятельность правительства и общества», дабы исправить «распространенное в войсках и обществе мнение». Струю оптимизма пролил Куропаткин: «Шесть месяцев назад мы были в таком же положении относительно ружей. Казалось, вопрос о ружьях – неразрешим. Но Ваше Императорское Величество повелели, и все было выполнено». Так же будет и с тяжелыми снарядами{322}. В конце года, на проведенном в Ставке совещании о планах действий на 1917 г., учитывая очевидное – то, что, как высказался Рузский, «мы никогда не будем иметь тех средств, какими располагают наши союзники», он настаивал, чтобы было прекращено распространение в войсках учебных брошюр о способах ведения огня французами, потому что эти вызывавшие зависть описания «ввели войска в смущение»^{[75]. В предшествующей операции на Западном фронте не удалось добиться успеха, по свидетельству Эвер-та, потому что «более чем на одну-две недели у нас не хватило бы снарядов», да и прорыв Юго-Западного фронта не привел к полному успеху, потому что «определился недостаток тяжелых снарядов» (В.И. Гурко). Совещание все же должно было согласиться с бодрым заключением генерал-инспектора артиллерии (в оценке Николая II: «Это отрадная картина»), и было «в общем признано обеспечение снарядами достаточным» – подразумевалось, что, в соответствии с предположениями великого князя, продолжится поступление заграничных заказов, а в России «не будет остановок в работе заводов». Но, по мнению самого же генерал-инспектора, «расход гаубичных и тяжелых снарядов надо увеличить вдвое, для получения настоящей потребности». «Если зимой предположены частные операции, у нас к весне не хватит снарядов. Нам нужно копить снаряды к весне… Относительно снарядов я получил указание от генерал-адъютанта Алексеева, – тонко пошутил великий князь, – начиная с ноября накапливать их к весне. Я так и делаю»{323}.}

Трубки, взрыватели

В предвоенное десятилетие постоянный повод для беспокойства создавало осознание большого риска: снарядные трубки выпускал только один специальный завод в Петербурге. Его трубки к тому же настолько часто не срабатывали (из-за порчи в них пороха при хранении) либо давали преждевременные разрывы, что приходилось их изымать в войсках и переделывать. В переделку поступала то треть всех выпущенных изделий (как в 1905 г.), то все (в 1907 г.). В 1911 г. пришлось изъять из боевых комплектов батарей и парков почти половину всего комплектного количества трубок (свыше 2 млн. из 5 млн.); с учетом 900 тысяч трубок, не сданных на службу самим заводом, насчитывалось уже 3,5 млн. трубок, «доброкачественность коих более чем сомнительна» и которые требовали осмотра и переделки{324}.

22-секундная (по максимальной длительности горения) дистанционная трубка образца 1901 г., используемая при стрельбе шрапнельными снарядами, обладала конструктивными недостатками, но качество трубок еще снижалось из-за «отсутствия тщательности при ее фабрикации, как в смысле выполнения чертежа и точности его соблюдения, так и в смысле принятия мер к сохранению качеств трубки при ее разработке и укупорке». «Наши 22-сек. трубки, – писал 20 августа 1911 г. В.И. Гибер фон Грейфенфельс, в то время помощник начальника Трубочного завода по технической части, – выделывались и выделываются по чертежам недостаточно разработанным», этим он объяснял «случаи и преждевременных разрывов и отказов по причине недостаточной согласованности как нормальных размеров, так и допусков на эти размеры» в различных частях трубки.

Критическое состояние снабжения артиллерии трубками (а значит – в целом снарядами, потому что на шрапнель приходилось ⁶/₇ всех положенных запасов выстрелов) усугублялось тем, что и на заграничные заказы не приходилось полагаться. Опыт таких заказов в 1901 г. и во время войны с Японией, а также результаты стрельб в 1908–1909 гг. свидетельствовали, что и заводы Франции, Австрии и Германии давали трубки в массе негодные («неисправность», «разнообразие горения», «неправильное действие», «большое число клевков и неразрывов», отсутствие пороха в центральном канале и пр.); австрийские трубки (фирмы «Бр. Бёлер») удостоились заключения об их «недопустимости в боевой комплект».

Пока шло разбирательство и ставились опыты, Артиллерийский комитет 23 мая 1911 г. признал используемую трубку уже устаревшей по длительности горения и постановил заменить ее новой, но ее еще только предстояло сконструировать.

При этом сохранялась опасность полной утраты трубочного производства: за многие годы асфальтовые полы сборочной мастерской пропитались пороховой пылью, что грозило пожаром («куски асфальта, взятые с пола, в сухое и теплое время загораются искристым пламенем»). Все ходатайства начальника мастерской о замене асфальта метлахской плиткой «остались без уважения». Вообще состояние мастерской нуждалось в исправлении. По заключению Грейфенфельса, помещения сборочной были «плохо приспособлены к исполнению в них ответственных и весьма деликатных работ, относящихся к сборке и снаряжению дистанционных трубок». Теснота, ветхость, отсутствие вентиляции, вообще запущенность и неустроенность ее помещений были таковы, что «почти невозможно» было «поддерживать в них опрятность, чистоту, определенную температуру и влажность». Из-за отсутствия раздевален рабочие (полная смена – 800 человек) «прямо с улицы входят в помещения… в периоды морозов и ненастья вносят с собой холод, сырость на своей верхней одежде, которую они вешают тут же, в сборочных отделениях, и грязь на своей обуви, которую им негде обтереть». Здесь же размещались умывальники. Между тем в этой мастерской «производятся наиболее деликатные работы по сборке и снаряжению трубок». Всегда существовала опасность того, что запрессованные порохом детали во время работы и хранения в таком помещении отсыреют и будут испорчены{325}.

Нужно было пересмотреть свыше 5 млн. штук. В 1912 г. началась переделка 2 млн. изъятых трубок. Выпуская до 6000 новых трубок в день, завод вынужден был одновременно заниматься переделкой – по 5000 в день{326}.^{[76] Тогда считалось, что приготовление гильз, корпусов снарядов и пороха вполне обеспечено, но с трубками «вопрос находился в более остром положении». «Теоретически» Петербургский и новый Трубочный завод в Самаре могли давать в год около 3 млн. трубок. Но совещание, проведенное в декабре 1912 г., «считало возможным рассчитывать на половину этого количества»{327}. Н.П. Басов, отвечавший за эту часть деятельности ГАУ, позднее выразился более решительно: на Самарском заводе до самого начала войны валовое изготовление трубок «не было еще вполне налажено», хотя туда были направлены устанавливать производство опытные специалисты с Петербургского завода, где их тоже не хватало.}

Предельная мощность Петербургского трубочного завода, на который «опиралось главным образом» снабжение армии{328}, до войны достигала 1,5 млн. трубок в год. Однако в момент объявления войны завод «изготовлял 22-сек. трубки при сокращенном штате рабочих, и притом часть станков была свободной, а часть приспособлена для изготовления 45-сек. трубок». Поэтому «для доведения 22-сек. трубок до наибольшей производительности (4000 трубок в день) пришлось потратить два месяца», – вспоминал начальник завода Е.М. Волосатов. В предвидении расширения завода Смысловский предложил Волосатову строить бараки; в мастерскую было превращено помещение офицерского собрания. 20 ноября 1914 г. последовало предписание ГАУ подготовить наращивание годового выпуска до 2 млн. трубок.

Тем временем нехватка снарядов на фронте ощущалась все острее. На совещании 18 февраля 1915 г. у великого князя Сергея Михайловича по вопросу об увеличении выпуска трубок Волосатое указал на задержки при расширении заводов, вызываемые обязательным для них представлением на утверждение ГАУ планов, проектов, и 20 февраля «верховный артиллерист» «сделал распоряжение по телеграфу об отмене этих формальностей».

На это свое распоряжение великий князь Сергей Михайлович ссылался в показаниях по делу Сухомлинова. Как угодливо подчеркивала в своем заключении Верховная следственная комиссия, «благодаря предписанным телеграммою великого князя мерам» завод, «по удостоверению Его Императорского Высочества… значительно расширил свою производительность»{329}. В Москве, Риге, на Юге эмиссары великого князя собирали сведения, «где в настоящее время можно найти нужные станки»{330}. В результате его директивы реквизиция оборудования на частных заводах приняла характер «бессистемной охоты за станками». «Происходит нечто неописуемое. Идет реквизиционная борьба чиновников с заводами, – восклицал на заседании Московского ВПК 22 июня 1915 г. Ю.И. Поплавский. – Артиллерийское ведомство вместо того, чтобы самому заботиться раньше о себе, отнимает у других, с уже налаженных заводов снимает станки». При этом Поплавский в принципе был не против реквизиции, но смотря против кого она обращена: «Пусть бы обратились в Ригу… в Риге 448 заводов…»{331} (Совет запоздал: там уже орудовали ГАУ и Морское министерство.) Последствия циркуляра оказались настолько вредоносными, что 14 июля Военное министерство было вынуждено другим циркуляром распорядиться об «упорядочении этого дела», с тем чтобы начальники управлений, усмотрев «необходимость где-либо произвести реквизицию станков», прежде сообщали в комиссию по реквизиции станков при ГАУ. Практической пользы от грозного распоряжения великого князя, по отзывам Маниковского и Залюбовского, не произошло «даже временно»{332}.

Продолжая расширяться, Трубочный завод ГАУ присоединил к себе прилегающий к его территории участок, отобранный у германского подданного, и еще один смежный с заводом участок, а затем, несмотря на «высочайше» признанную нежелательность расширения военных производств в столице, в декабре 1916 г. приобрел еще участок земли, принадлежавший Академии художеств, уплатив за него 1,5 млн. руб. С июля 1914 по январь 1917 г. число рабочих на заводе увеличилось с 6840 до 18 500.{333}

«Заминки» в работе Самарского завода в 1914 г. Волосатое объяснял объективной ее сложностью; часть нарядов (на 400 тысяч трубок) была передана Петроградскому. 18 ноября 1914 г. ГАУ приступило к проектированию расширения производства в Самаре с 0,5 до 3 млн. трубок и втулок в год. Руководивший работами генерал И.В. фон Меершедт-Гюллессем начал с того, что командировал инженера в Ригу, Коломну, Петроград и Харьков заказать двигатели (дизель в 250 л.с. был получен с рижского «Фельзера», другой, в 900 л. с, заказан на Коломенском заводе); на протяжении 1915 г. были построены здания{334}. За первый год войны количество рабочих на заводе увеличилось с 1934 до 4796 человек, а в 1917 г. превысило 19 тысяч{335}. Свыше 600 000 руб. стоило развитие железнодорожного разъезда Иващенково и сооружение подъездных путей, соединивших трубочный с объектами Самарского завода взрывчатых веществ{336}. За годы войны Самарский завод был расширен больше чем в шесть раз, выпуск с 5 тысяч повысился до 30 тысяч трубок в сутки.

Одновременно строился, в соответствии с программой 1913 г., новый трубочный завод в Пензе. (Гермониус писал, что «с началом войны» по типу Самарского завода «было построено спешно несколько новых военных заводов», но конкретно их не называл{337}). Для Пензенского завода предназначался готовый комплект станков, инструментов и лекал, предложенный за 1,5 млн. долларов заводом Recording and Computing Со в Дейтоне (США){338}. К началу 1917 г. главное здание завода (то есть 60% по площади производственных помещений) было «выстроено под крышу», сооружены склады, водонапорная башня и другие здания вспомогательного назначения; проведена железная дорога{339}.^{[77] 28 апреля 1917 г. при пересмотре Комиссией Покровского программы строительства новых заводов, создание Пензенского трубочного завода решено было продолжить{340}.}

В Петрограде к производству трубок приспособился, получив крупный аванс, завод «Русский Рено», которому оказала содействие материнская французская фирма. До войны завод еще не располагал «никакими орудиями производства», но после подписания в августе 1915 г. контракта с ГАУ к октябрю на «Русский Рено» привезли из Франции первые партии станков; «к этому времени были уже на месте прибывшие мастера», командированные, как и директор, из Франции. «Вся работа по организации производства была предоставлена мастерам», обращавшимся во Францию «при всех затруднениях»; каждый мастер «старался восстановить вокруг себя обстановку, хорошо ему известную по прежней его работе во Франции»{341}.

Частная промышленность приняла участие также и в изготовлении взрывателей для фугасных снарядов, гранат; крупные заказы исполняли заграничные фирмы и заводы в России: «Столль», «Промет», Зафермана и «Всеобщей компании электричества» (ВКЭ). Из практики выяснилось, что частным заводам нужно не менее семи месяцев подготовки, чтобы начать выпускать взрыватели хотя бы в небольших количествах. В этом производстве, как и в производстве других сложных предметов боевого снабжения, подобных дистанционным трубкам, передача заказов частным предприятиям давала, как считали в ГАУ, «неудовлетворительные результаты». В качестве одного из примеров рассматривалась неудача Н.А. Второва. Он предложил в начале 1916 г. взять на себя поставку 4 млн. взрывателей на 51 млн. руб., для чего намеревался построить завод (первый специальный), который затем должен был отойти в собственность казны. Еще до окончательного утверждения договора Советом министров Второв 5 марта 1916 г. признал свой проект неисполнимым: он получил из Англии сообщение, что ввиду запоздания заказа необходимые станки не будут доставлены в течение ближайшей навигации и могут прийти через Архангельск только весной 1917 г., вследствие чего Второв просил все его предложения по поводу изготовления взрывателей считать потерявшими силу{342}.

ГАУ пришлось строить завод взрывателей в Воронеже стоимостью в 41,5 млн. руб.{343},^{[78] и 6 августа 1916 г. Особое совещание по обороне распорядилось занять в принудительном порядке свыше 100 десятин крестьянской земли{344} – в поле, к западу от города.}

С постройкой завода Воронежская городская дума связывала большие ожидания. К тому времени финансы города пришли в «безвыходное» положение, не на что было привести в порядок ветхие школьные и другие городские здания, половина города не имела электрического освещения, большинство домовладений – водопровода, большинство улиц – мостовых. В августе 1915 г. городская дума поручила управе привлекать в Воронеж промышленные предприятия, предвидя от этого «пользу для развития города, для заработков рабочих, для пополнения городского бюджета». Она «поддержала развитие в городе оборонной промышленности» (кроме завода ГАУ, там разместились эвакуированные из Риги трубочный завод т-ва «В.Г. Столль и К°» и машиностроительный завод а. о. «Рихард Поле»).

Новый артиллерийский проект предусматривал дальнейшее приобретение в собственность города земель, постройку особого городского и промышленного водопровода. Рядом с заводом предстояло соорудить узловую станцию старых и новых железных дорог: Юго-восточных, Московско-Киево-Воронежской, Московско-Донецкой, Харьковско-Пензенской и Второй Киево-Воронежской{345}.

Для будущего завода в Воронеже ГАУ решило выкупить «вполне исправное полное оборудование» завода Dayton Metal Products Co, исполнявшего русские заказы на взрыватели со сроком окончания в марте 1917 г. Завод был построен в США специально для выполнения заказа ГАУ на 5,5 млн. взрывателей. При пониженных технических требованиях в отношении твердости стали американский завод с августа 1916 г. давал 25 тысяч взрывателей в день (при 12-часовой работе в день – 21 тысячу неснаряженных взрывателей), а при переходе на твердую сталь выпуск должен был понизиться до 5000 шт. Некоторые ответственные детали взрывателя (из латуни, мельхиора, свинца, асбеста), спиральную пружину и жало, гильзу ударника Дейтонский завод получал с других предприятий. Он не располагал собственной силовой станцией, инструментальной, механической, кузнечной и ящичной мастерскими. Оборудование его, свыше 900 станков, оценивалось в 856 тысяч долларов{346}. Будущий воронежский завод был рассчитан на выпуск в военное время 20 тысяч взрывателей в сутки. При этом часть станков и механизмов предполагалось перенести туда с других казенных заводов (на 5000 взрывателей в сутки) и столько же – приобрести от частных заводов после войны; оборудование еще на 10 тысяч в сутки – заказать заново. В феврале 1917 г. выяснилось, что деревообделочные станки для ящичной мастерской предлагают поставить шесть фирм, но лишь одна из них, завод «Рихард Поле», обещала станки русского происхождения. «По имеющимся в комиссии данным, – отмечено в журнале строительной комиссии № 85 от 21 февраля 1917 г., – завод «Рихард Поле» является в настоящее время единственным в России, изготовляющим деревообделочные станки»{347}.

Проект составляли с учетом максимальных технических требований, но 17 декабря 1916 г. комиссия поставила вопрос об изменениях в нем, считая, что мастерские трудно будет оборудовать станками с приводом от отдельных моторов у каждого станка – достаточно будет обойтись использованием трансмиссий, как делается на большинстве тех заводов, откуда намечалось взять станки, не исключая и Дейтонский завод{348}. Предложение комиссии отверг начальник 1-го отдела технических артиллерийских заведений ГАУ М.Н. Орлов. На журнале комиссии от 14 января 1917 г. он написал, что «все современные заводы стремятся к группированию мастерских в небольшом числе зданий, свободному размещению станков и рабочих, применению одиночных моторов и что в настоящее время, с окончанием постройки в Харькове завода ВКЭ, затруднений в получении в России одиночных моторов быть не может»{349}.^[79]

Создать завод рассчитывали за 1917–1918 гг. Законопроект, направленный в Думу, еще не был ею рассмотрен к 25 февраля 1917 г., однако комиссия действовала полным ходом и в январе – июне 1917 г. заключила контракты со строителями и поставщиками (в том числе контракт на бетонные сооружения на 8,2 млн. руб.); за это время были выполнены земляные работы на 2,5 млн. руб., заказаны в Англии и в США котлы для силовой станции, турбогенераторы, тысячи станков. В Воронеже нужны были «станки специального типа», изготовлявшиеся Сестрорецким заводом, но он сообщил, что не имеет такой возможности «впредь до установки производства автоматических ружей генерал-майора Федорова». Всего к 25 февраля 1917 г. заказов на механическое оборудование завода было сделано на 8,6 млн. руб., не считая завода в Дейтоне, то есть использовано свыше трети суммы, отпущенной на механизмы. Соответственно, в сентябре 1916 г. считалось, что большая часть мастерских обязательно должна быть готова вчерне не позже конца строительного сезона 1917 г. Станки из США должны были поступить в конце 1917 г., и тогда в Воронеже частично начался бы выпуск взрывателей уже в начале 1918 г. В апреле на стройку привезли румын, а из Тоцкого лагеря под Самарой 98 военнопленных чехов, было назначено и еще 200 военнопленных{350}.