Текст книги "Русская военно-промышленная политика 1914—1917"

Автор книги: Владимир Поликарпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

В постановке ремонта автомобилей военное ведомство связывало надежды с постройкой завода АМО. В литературе распространено представление, будто Рябушинские строили этот завод на собственные средства{623} и он к 1917 г. уже действовал{624}. Но Рябушинские, как и все русские фирмы, бравшиеся строить автомобили, получали казенные ссуды и авансы, а цены по заказам включали погашение оборудования и построек{625}. Часть станков, предназначенных для АМО, погибла: 30 сентября и 26 октября 1916 г. нагруженные ими суда были потоплены германскими подводными лодками{626}. Способность же отечественных машиностроительных компаний изготовлять столь сложные станки не засвидетельствована; о каких-либо попытках Рябушинских адресоваться к этим компаниям не известно. Таким образом, речь могла бы идти лишь о том, что завод АМО в 1917 г. в построенных корпусах «готовился приступить» к сборке грузовиков «фиат»{627}.^[160]

16 июня 1917 г., несмотря на принятое за месяц до того решение комиссии Маниковского «постройку и оборудование завода продолжать», правление объявило рабочим о расчете. Закрыть завод Рябушинским не удалось из-за сопротивления, оказанного рабочими и служащими, добивавшимися передачи предприятия в собственность военного ведомства; они захватили завод, и правление получило основание заявить, что «слагает с себя ответственность за возможные последствия». Г.Г. Кривошеий, ведавший в Военном министерстве постройкой автомобильных заводов, 13 июля 1917 г. уверял Подготовительную комиссию Особого совещания по обороне, что станки, отправленные из Америки, уже в пути, движутся из Владивостока, и что поэтому можно «ставить вопрос и об использовании завода для постройки новых автомобилей», но комиссия высказалась за «срочный пересмотр договора», заключенного с Товариществом 27 февраля 1916 г. Вместо постройки новых автомобилей комиссия отводила заводу роль «крупной ремонтной мастерской», что в тех условиях больше соответствовало интересам фронта. В августе 1917 г. был заключен договор с военным ведомством «о чистке, сборке и регулировании получаемых из-за границы авто различных марок», выпускать же собственные автомобили завод не мог. 14 октября на заседании Особого совещания по обороне директор завода утверждал, что на заводе получено «уже машин 60%, [еще] 20% – прибыло во Владивосток, а остальные 20% машин и запасных частей готовы к отправке в Америке». В конечном счете, поглотив технические средства и специалистов «Русско-Балтийского завода», АМО в 1917 г. все же начал сборку грузовиков «Фиат»{628}.

Специалисты отмечали сдвиги, наметившиеся в производстве различных узлов автомобилей. В ноябре 1915 г. сообщалось, что «в.России одним заводом уже начато с большим успехом фабричное производство магнето по испытанным образцам», уже поставлено производство рессор на рессорной фабрике Мохова, «выпускающей превосходный по качеству товар», но карбюраторы «фабричным способом еще не изготовляются», не дается также изготовление радиаторов{629}.^[161]

Рассчитывая начать в России производство запасных частей, ГВТУ в январе 1917 г. намечало дать заказ на шестерни, коробки передач и дифференциалы листопрокатному заводу «Влохи», эвакуированному в столицу империи из Варшавы. Ведомство считало его «единственным заводом, подготовленным к исполнению заказа на зубчатые колеса». При этом выяснилось, что заводу надо будет дать аванс на закупку около 4 тысяч пудов хромоникелевой стали, а также на устройство специальных печей для термической обработки этой стали и на усиление фрезерного отдела станками, причем их предполагалось «достать на местном рынке»{630}. Таким образом, речь шла лишь о замысле на будущее.

Сравнительно легко устанавливалось автомобильное производство в той его части, которая и ранее была привычной: многие заводы и мастерские изготовляли шасси, кузова. Но для утверждения действительно специальной автомобильной промышленности определяющее значение имела способность предприятий обеспечивать «самодвижущиеся повозки» моторами.

Самолеты и двигатели

В области конструирования летательных аппаратов, как и автомобилей, российская инженерная мысль не отставала от мировой науки. Чисто российских конструкций, не являвшихся переделкой французских или немецких, было немного, но среди них имелись «просто удачные» машины{631}, достаточно назвать работы конструкторов И.И. Сикорского и Д.П. Григоровича. Решающую же роль в развитии авиации играло массовое изготовление специальных двигателей, но это предполагало другие возможности, другой уровень развития промышленности.

Отчитываясь за свою работу в течение 1911 г., Военное министерство докладывало царю, что в России уже могут изготовляться «все предметы воздухоплавательного имущества за исключением воздухоплавательных двигателей и немногих точных приборов… Попытки некоторых русских заводов изготовлять двигатели не дали благоприятных результатов»{632}. Перечислив «все, что было сделано» для постановки производства авиационных двигателей в России, Сидоров в 1940-х гг. нашел, что русская авиация «не получила собственной моторной базы»{633}. Дальнейшее тщательное изучение источников рядом историков авиационного дела подтвердило этот вывод. Анализ положения, создавшегося к ноябрю 1916 г. в снабжении фронта самолетами, привел авиационное ведомство к заключению, что невозможно исполнить «хотя бы минимальную программу русского аэропланного строительства», сводившуюся при этом примерно лишь к трети полного плана снабжения армии. Потребность фронта достигала 3375 самолетов. Русские заводы в этот момент были заняты заказами в общей сложности на 2290 самолетов, но 80% из них строить не имело смысла, потому что для них не было моторов: налицо 525 – «15% требуемого количества», не считая устаревших и непригодных (1933 шт.). Не хватало 1765 шт. Управление ВВФ признавало, что «рассчитывать на производительность русских моторных заводов в размерах, сколько-нибудь способных выполнить этот пробел в моторах, не имеется достаточных оснований». Слабую надежду «хотя бы частично исправить» это «катастрофическое положение» Управление видело в том, чтобы «провести в жизнь обмен с союзниками предметов авиации на сырье, которое мы могли бы им дать». На конференции в Петрограде в январе 1917 г. союзники согласились разместить заказы на 3200 самолетов, в том числе во Франции – на 2200{634}. Как считает М.Ю. Мухин, «можно с высокой степенью вероятности предположить», что, не произойди в феврале – октябре 1917 г. «известных событий», российская авиационная промышленность «могла бы достичь» больших успехов, но в реальности ничего не остается, как «зафиксировать горький итог – в годы Первой мировой войны российская авиапромышленность удовлетворила потребности армии по самолетам на 9%, а по моторам – на 5%»{635}.^[162]

Сослагательное наклонение традиционно помогает в подобных случаях примириться с действительностью: в России «удалось создать современные авиационные двигатели», будто бы даже «превосходящие иностранные», но не получилось развернуть их производство – помешала «недооценка возможностей» царской бюрократией с ее «преклонением перед иностранными образцами»; «привязанность к заграничным фирмам руководителей Военного ведомства, вопреки здравому смыслу» (как и с заказами «грузовозов» или снарядов) побуждала царскую администрацию «всячески тормозить изготовление в России отечественных двигателей». Но и здесь помимо бюрократической косности сказывалось еще и то, что отсутствовала возможность «воспользоваться опытом создания двигателей в автомобильной промышленности (ее в России не было)». Не только в постановке массового производства авиационных двигателей не произошло существенного сдвига, но и в конструировании отмечается отставание: «отдельные талантливые изобретатели двигателей» по известным причинам «не могли достигнуть в условиях царского самодержавия успехов»{636}.

Счет, предъявленный царской бюрократии, представляется справедливым, если учитывать, что часть его тяжести солидарно несли хозяева промышленности. Пожелание о мерах «к развитию выделки на русских заводах авиационных моторов» Дума адресовала Военному министерству при рассмотрении сметы ГУГШ на 1913 и 1914 гг., и тогда думцам был представлен ведомством успокоительный ответ: меры принимаются. «С этою целью заказы передаются исключительно русским заводам, и только незначительная часть приобретается за границею в качестве образцов» – это что касается самих воздушных судов. Но обеспечение авиации двигателями «достигнутым еще считаться не может» «ввиду технических трудностей их изготовления». В отчете царю, впрочем, положение было представлено в более светлом тоне: «В настоящее время почти все предметы… в том числе… аэропланы и моторы к ним, строятся на русских заводах. За границей приходится приобретать лишь самое ограниченное число предметов, требующих для своего изготовления специальных условий»{637}.

В поддержке единственной к началу войны фирмы, проявившей на деле способность заняться не только сборкой моторов из иностранных узлов, но и оригинальным конструированием, был замечен начальник ГУГШ Жилинский. Рижской фирме «Мотор» военное ведомство заказывало двигатели «Калеп», и Жилинский думал, что это будет «способствовать поощрению нашей промышленности»{638}.

Рижский завод Ф.Г. Калепа освоил выпуск авиамоторов с 1910 г. Первый его двигатель «Райт – Рига» (усовершенствованный Калепом в Риге мотор американской конструкции, по образцу, проданному немцами вместе с самолетом) испытывался в 1911 г., но, как указывает историк авиамоторов, к тому времени «по своим данным, особенно по мощности, уже не соответствовал требованиям времени». Затем Калеп перешел к совершенствованию французского двигателя «Гном» ив 1912 г. выпустил пять экземпляров; в 1913–1914 гг. два из них были установлены на летающие машины. До своей смерти в 1913 г. Калеп продолжал осваивать различные модификации моторов той же французской фирмы, и считалось, что его завод в принципе был способен в то время поставлять чуть ли не сотни моторов в год.

Однако для боевой авиации заказ на двигатели «Гном» (50 шт.) правительство отдало во Францию. В литературе это предпочтение иностранному поставщику иногда объясняют косностью и недостаточным патриотизмом военных чиновников либо взятками. Но известно, что в данном случае, как и в других подобных, правительство не решалось переступить через права перспективных французских партнеров. Переделывая по-своему (совершенствуя) «Гном», Калеп пытался действовать «обходным путем», не имея согласия фирмы, так как ему показалась чрезмерной претензия французов на слишком большую долю прибыли, и французы пытались через суд заставить Калепа прекратить нелицензионный выпуск «Гномов». Это обстоятельство имело особенно важный смысл ввиду того, что тогда же, в 1912–1913 гг., фирма «Гном», следуя призывам русских властей, учредила в Москве собственный сборочный филиал (в 1912 г. рассматривалась также возможность ввести производство «Гномов» на ТОЗ){639}. В 1914 г. там уже собирали по 7–10 двигателей в месяц{640}.^[163]

Наиболее крупному поставщику авиамоторов, «Русскому Рено», Подготовительная комиссия Особого совещания по обороне 2 февраля 1917 г. одобрила заказ на 1000 авиационных двигателей «автомобильного типа» для поставки с ноября 1917 по середину 1918 г. При этом «Русский Рено» выдвинул «ряд пожеланий о содействии ему Управления [военного воздушного флота] в получении материалов, топлива, машин, станков, магнето, рабочих рук и пр.». По предыдущему контракту на моторы того же типа (утвержденному 12 октября 1915 г.) ГВТУ также оказало «содействие заводу по получению готовых частей из Франции для сборки в России части заказанных моторов». В феврале 1917 г. Общество заявляло, что «обязуется изготовить моторы и запасные части на его русских заводах и из материалов русского происхождения» – с многозначительной оговоркой: «исключая тех, которые не представляется возможным найти на русском рынке». Со своей стороны, Управление аттестовало «Русский Рено» как «один из немногих русских моторных заводов, который, обладая достаточным оборудованием, техническими силами и преемственностью производства от такового же во Франции, в состоянии выполнить заказ в обусловленный срок на такое количество моторов и оказать действительное содействие в снабжении аэропланов моторами русского изделия»{641}.

В 1914–1916 гг. заводы, действовавшие в России, дали авиации треть нужных ей двигателей. За ноябрь 1915 – ноябрь 1916 г. было доставлено из Франции и Англии 1184 двигателя; с русских заводов – около 500. В момент наивысшего развития русская промышленность дала в 1916 г. 1769 самолетов (666 моторов){642}.^{[164] В Германии в тот же год выпуск самолетов достиг 8182 (7823 двигателя), во Франции – 7549 самолетов и 16 875 моторов, в Великобритании – с июля 1915 по февраль 1917 г. – 7131; при этом треть моторов для английских самолетов поступала из Франции{643}. Но и такое сравнение хромает, поскольку в значительной части русские показатели и по моторам и по самолетам относятся к сборке из готовых деталей и узлов. Разработкой авиационных двигателей занимались в лабораториях и мастерских Кораблестроительного отделения Петроградского Политехнического института{644}, но оставалось в силе суждение М.В. Алексеева: «Главная причина слабого развития авиации у нас – это отсутствие двигателей. В этом отношении мы беспомощны. Корпуса аппаратов мы делаем, а “души” их – моторы – производить не можем»{645}.}

В целом в 1912–1916 гг. русская авиапромышленность «сделала мощный скачок». Это было «большим достижением для страны с только начинавшей развиваться машиностроительной промышленностью». При этом она «оставалась несамодостаточной, однобокой. По сути, в России научились делать только планеры самолетов и пропеллеры. Собственной конструкторской школы по двигателям не сушествовало. Оставалось неосвоенным производство приборов, авиационного вооружения, электрооборудования, радиаторов», алюминиевого литья, специальных сталей. И все же за годы войны авиация получила 3761 самолет отечественного изготовления{646}. В свете приведенных Д.А. Соболевым данных о зависимости русского производства от поставок из Франции выглядит преувеличением его вывод о том, что хотя бы в снабжении самолетами истребительных авиаотрядов «в целом отечественные заводы справились с задачей», поскольку из России поступило «более половины» их парка{647}.

Прочее: заокеанские подковы, шипы и сёдла

Моторизация армии, при всех ее успехах, не означала отказа от лошадиных сил. При этом снабжение фронта подковами и шипами представляло собой нелегкую задачу. В начале 1915 г. выяснилось, что получить от русской металлургии подковы «быть может и возможно», как выразился главный интендант, «но что касается шипов, то за перегруженностью специальных заводов нарядами военного ведомства, за недостаточностью… металла и необходимых оборудований» заготовить их внутри России не удается. «Большинством поступающих ныне предложений от разного рода мастерских, заводов и предпринимателей изъявляется согласие на заготовление лишь подков, но без шипов». «Наиболее крупный специальный завод Посселя» отказался от подряда на 60 млн. шипов из-за отсутствия материалов и недостаточности заводских помещений. Другой специальный завод, Оршанский, не имея материалов, не смог исполнить данный ему заказ на шипы. Прочим предприятиям потребовалось бы еще выписать из-за границы необходимое для изготовления шипов оборудование. Все это вынуждало интендантское ведомство продолжать заказывать шипы преимущественно на американских заводах{648}.^{[165] Завод Посселя, входивший в военно-промышленную группу Русско-Азиатского банка, подобно Путиловскому и другим не справлявшимся с военными заданиями предприятиям группы, 9 ноября 1915 г. подвергся конфискации{649}, после чего именовался Петроградским военно-подковным заводом.}

Заказами за границей ГАУ покрывало и другие потребности артиллерийского транспорта и кавалерии. Юго-Западный фронт в апреле 1915 г. требовал 25 тысяч вьючных сёдел, но оказалось, что российская промышленность может дать в течение ближайших 10 месяцев только 3900 и придется делать заграничный заказ. Действительно, во время войны сёдла, конскую амуницию доставляли из-за океана: в марте и мае 1916 г. из США двигались пароходы с 41 тысячью сёдел^{[166]. (Едва ли поэтому прав эксперт, который, довершая средствами статистики «разрушение ангажированных идеологических стереотипов» советской историографии и пересматривая «сложившиеся догмы и перекосы практики изучения отечественной истории», полагает, что во время Первой мировой войны Россия «оказалась в полной изоляции»{650}, иначе говоря, не ввозила ничего.) Но и при таком размере ввоза потребность оставалась неудовлетворенной. Для формируемых новых дивизий, как говорил на совещании в Ставке 17 декабря 1916 г. Гурко, пулеметы имеются, «перевозочных же средств нет. Поэтому пулеметы надо ставить в двуколки, так как, чтобы выйти из создавшегося положения, другого средства нет». С двуколками тоже обнаружилась проблема: хотя пулеметов к концу 1916 г. было заготовлено по 32 на полк (24 «Максима» и 8 «Кольтов»), это «пулеметы без двуколок и упряжи, – подводил итог своей деятельности великий князь Сергей Михайлович. – …Полного снаряжения нельзя получить ни в 1917, ни в 18, ни в 19 году»; «все наши формирования рассчитаны на снабжение ими старых дивизий, но мы их дать им не можем вследствие недостатка [конской] амуниции». Брусилов считал, что формируемые для действий в 1917 г. дивизии следовало бы снабдить пулеметами «хотя бы на повозках». Также и орудиям не хватало транспорта: великий князь Сергей Михайлович признавал «невозможность перейти на четверочную запряжку в артиллерии» и предлагал «перейти на обывательские подводы»{651}.}

5. ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ВОЕННО-ПРОМЫШЛЕННОЙ ПРОГРАММЫ ЦАРИЗМА

«Коммерческая тайна» артиллерийского снабжения

Побывав 9 мая 1915 г. в Ставке, Смысловский из «интимного, товарищеского характера» разговора с Янушкевичем вынес впечатление, что начальник штаба Верховного главнокомандующего «считал наше предстоящее отступление предрешенным вследствие недостатка снарядов»{652}. Верховный главнокомандующий великого князя Николай Николаевич вину за провал операций на себя не принимал и 26 апреля прямо предупредил великого князя Сергея Михайловича, что недостаток снабжения «ляжет на ответственность ГАУ». Тот признался, что надежд на скорое улучшение нет никаких{653}.

Резко обострившееся в связи с военными поражениями и людскими жертвами общественное недовольство заставило Романовых отбросить взаимные счеты и постараться совместными усилиями направить его в безопасное русло. Для того чтобы переложить ответственность за «кровавый» вопрос на оппозиционные круги, великие князья Николай Николаевич и Сергей Михайлович, возглавлявшие операции на фронте и артиллерийское снабжение в тылу, в мае 1915 г. предприняли крупный политический маневр.

В расчете выгородить себя, удобных подставных фигур они нашли в лице вождей цензовой «общественности»: нужно было лишь вынудить их «не только критиковать, но и активно действовать», а для этого допустить «общественных деятелей», представителей легальной оппозиции к делам по снабжению армии. «Родзянко так много шумит, пусть же он теперь сам поработает, а участие его снимет у них возможность потом критиковать», – пояснял этот замысел Сухомлинову Янушкевич. «Надо все сделать, чтобы Родзянко и всем членам Думы казалось, что это новое и важное дело, и чтобы они сознавали свою ответственность… Будет польза политическая», – развивал ту же мысль Кривошеий при обсуждении в Совете министров вопроса о включении думцев в состав Особого совещания по обороне. «Это есть только совещание, собранное по соображениям тактического свойства или политического». Или, как сказал Горемыкин, «совещание при военном министре, у коего права, для [дезориентации] общественного мнения»{654}.

К снабжению армии были допущены Земский и Городской союзы, заводчикам разрешено создать независимые от власти военно-промышленные комитеты, депутаты Государственной думы, члены Государственного совета и Центрального военно-промышленного комитета включены в состав Особого совещания по обороне. В этой новой обстановке одним из направлений политической борьбы, правительственной пропаганды становилось разоблачение хищнического поведения предпринимателей, извлекавших – при содействии представителей «общественных организаций» в органах снабжения – невиданные в мирное время прибыли. Одновременно, в августе, в Военном министерстве началась оптимизация денежной отчетности, направленная на искусственное занижение фактических издержек по казенным заводам.

В предвоенные годы чины, занимавшиеся снабжением армии, при назначении цен на вооружение и боеприпасы добивались понижения расходов по заказам в частной промышленности, используя в качестве рычага ведомственные заводы: слишком алчный предприниматель мог не получить поставку, ее передавали в «наряд» казенному заводу. Государственная промышленность исстари, со времен Екатерины II, рассматривалась как «регулятор цен» по военным заказам.

В условиях, когда начались поиски виновников катастрофы, эта теория «регулятора» приобрела характер наступательного идеологического средства против оппозиционной «общественности». Петроградское охранное отделение сделало из агентурных донесений вывод и 23 октября 1915 г. доложило его правительству, что «основная идея тактики» умеренных кадетов – «систематическое дискредитирование деятельности правительственных органов постоянным противупоставлением образцовых действий общественных учреждений» и что кадеты испуганы слухами «о намерении правительства в самом близком будущем ограничить сферу деятельности и компетенцию» этих учреждений{655}. В тот же день «Новое время» поместило «письмо в редакцию» Маниковского, опровергавшего заслуги «общественных организаций» (зря себя нахваливают, еще не дали ни одного снаряда!). Оно было максимально использовано в дальнейшей пропаганде «органами рептильной печати» как неоспоримый аргумент, исходящий от самого компетентного и объективного лица, «заслуженного боевого генерала», создавало идеальный «предлог для открытия похода против военно-промышленных комитетов»{656}.^[167]

На одном из ближайших заседаний, 3 ноября 1915 г., Совет министров обсудил этот вопрос в связи с ассигнованием 300 тысяч рублей на организационные расходы Центрального военно-промышленного комитета. В деятельности военно-промышленных комитетов была отмечена «чрезмерная преувеличенность цен по передаваемым частной промышленности заказам». В журнале заседания Совета министров это подтверждалось сопоставлением тех цен, которые назначали частные заводы, с теми, по которым работали казенные заводы горного ведомства: «Так, цена на 3-дюймовые шрапнели, поставляемые горным ведомством, колеблется между 6 руб. 40 коп. и 8 руб. 50 коп., а последние заготовительные цены для частных заводов достигают 14 руб. 25 коп.; 3-дм гранаты поставляются горным ведомством по 6 руб. 90 коп…. а частными заводами – по 12 руб.». Далее были перечислены такие же расхождения цен, назначаемых казенными и частными заводами, по другим снарядам. Был приведен и «самый разительный, однако, пример непомерного подъема цен»: наиболее массовая 3-дм полевая пушка, изготовляемая казенными заводами «по нормальной цене 3750 руб.», обходилась при заказе частным заводам «в 7000 руб., 9000 руб. и даже 12 000 руб. за орудие». В этом обнаруживались признаки «нежелательного и вредного стремления объединившихся промышленников и посредников, пренебрегая благом общим и интересами государственными, извлекать из обстоятельств военного времени возможно большие выгоды». Совет министров, высоко оценив своевременное разоблачительное выступление Маниковского в «Новом времени», сожалел, что указания на «корыстные побуждения» в деятельности общественных организаций «лишь в единичных случаях проникали в повременную печать», она вообще чересчур «благожелательно» относится к «общественно-промышленным организациям». Такая односторонность печати «вводит в заблуждение общественное мнение, утверждая в нем превратное убеждение в безупречном и плодотворном функционировании [военно-промышленных] комитетов, противополагаемых оказавшимся будто бы несостоятельными правительственным органам», а это «роняет престиж» правительства. Совет министров сделал вывод, что освещение в печати «отрицательных сторон деятельности комитетов представляется существенно необходимым»{657}.^[168]

Решительный шаг в этом направлении был сделан, когда в феврале 1916 г. с трибуны Государственной думы вождь правых, Н.Е. Марков, не ссылаясь прямо на журнал Совета министров от 3 ноября, точно воспроизвел по этому документу сопоставления цен – «не для того, чтобы опорочить» военно-промышленные комитеты, язвительно пояснил он. Просто «нельзя так огульно хвалить только общественные организации и только порицать казенные», где вооружение изготовляется «примерно вдвое дешевле, чем патриотически настроенными общественными организациями и частными заводами»{658}.

Пока в Думе и в газетах развертывалось публичное разоблачение военно-промышленных комитетов, ведомства занимались дальнейшим накоплением материала. Первоначально разработку в этом направлении вопроса о ценах по контрактам с частной промышленностью Совет министров возложил на Министерство торговли и промышленности, но затем была создана комиссия во главе с начальником ГАУ (такую же работу провели чиновники МПС и Морского министерства). Итог усилий комиссии Маниковского выразился в виде сводки о соотношении цен частных и казенных заводов по разным типам артиллерийских снарядов. Смысл ее сводился к тому, что казенные предприятия всегда работали дешевле и на одних только снарядах дали государству экономию в размере миллиарда рублей.

Эту таблицу Маниковский привел в обоснование выдвинутой ГАУ в октябре 1916г. программы строительства около 40 новых казенных заводов (минимум на 600 млн. руб.), а в 1920 г. воспроизвел ее в своем труде «Боевое снабжение русской армии», пользовавшемся в дальнейшем большим успехом и дважды (в 1930 и 1937 гг.) переизданном в поучение советским артиллеристам. Яркость разоблачительных данных, их предельная конкретность и авторитетность источника навсегда привлекли к этой сводке внимание историков. В советской стране и в эмиграции{659}^{,[169] они одинаково осуждали поведение дельцов, наживавшихся на народном бедствии. Сама таблица или извлеченные из нее показатели воспроизведены в десятках исторических сочинений{660}, не исключая новейшие. Актуальность этому вопросу придает заметная в современной литературе тенденция – показать преимущества государственного военно-промышленного производства над частным и, шире, раскрыть антинациональный, предательский характер деятельности всякой оппозиции и вообще любой независимой инициативы. Резкая критика по адресу ВПК и других «общественных» организаций и деятелей «неоднократно повторялась историками в Советском Союзе и на Западе, – отмечает Дж. Санборн, – и в данный момент она снова набирает популярность», подкрепляя более общие «ущербные интерпретации», порочащие русский либерализм. Вопрос, могли ли казенные учреждения справиться с теми же задачами лучше, – «вопрос интересный и важный, хотя я подозреваю, что ответ на него будет отрицательный»{661}.}

Маниковский человек «прямой, непосредственный», «в искренности и правдивости его не может быть никаких сомнений» – но и допускавший «заведомую для него неправду»{662}. Материалы, представленные Маниковским с эмоциональной убедительностью и подкупающим критическим в отношении высшей администрации зарядом, производя впечатление искренности патриотического переживания и солдатского прямодушия, до сих пор вводят историков в заблуждение. Высказанные в разное время замечания относительно «сомнительной достоверности арифметических подсчетов» в этом труде, о том, что приведенные в нем показатели в выгодном свете «отражают работу… инстанций, ведавших артиллерией, а не боевое снабжение вооруженных сил» и не фактическую работу промышленности, проходят незамеченными{663}.^[170]

Колоссальная нажива частных предпринимателей на военных поставках ни у кого не вызывала сомнений, и ее не отрицали сами поставщики. Но доказать, что казенные заводы действовали с меньшими затратами, было возможно только систематически исключая из подсчета часть издержек. Чиновники не слишком утруждали себя реальными исчислениями. Намеренная же фальсификация документов выражалась в том, что «цены» своих изделий эти заводы назначали произвольно, с оглядкой на расценки частных фирм. В советское время эти сфабрикованные комиссией Маниковского данные использовались для разоблачения хищничества монополий. Новейшая литература использует те же фальшивые данные по их первоначальному назначению – для восхваления военной бюрократии и шельмования «либеральных», «общественных» организаций.

Подгоняя цифры, чиновники проявляли изобретательность. Например, они указывали на то, что казенный Воткинский завод оценивает свои 48-линейные бомбы в 30 руб., тогда как частные, получая от 45 до 58 руб., берут лишние как минимум 15 руб. на каждом снаряде. На деле казенному заводу горного ведомства эти снаряды обходились вдвое дороже, но, «принимая во внимание, что повышение казенному заводу стоимости снаряда до 60 руб. могло бы неблагоприятно отразиться на частных заказах, Комиссия [Маниковского] находила предпочтительным» оформить ассигнования Боткинскому заводу на изготовление снарядов, «не вводя стоимость оборудования в стоимость изделий»; в таком случае военное ведомство готово было принять этот недобор на счет своих «строительных ассигнований». В результате в сведениях о казенных заводах в своей таблице Маниковский получил возможность указать цену не в 60, а в 36 руб.{664}^,[171]

Иначе поступила администрация Александровского завода МПС: в июле 1916 г. перерасход по заказу на 20 тысяч таких же снарядов (Потребовалось оборудовать снарядную мастерскую) она отнесла «на эксплуатационные средства [Николаевской] дороги». Прочно вошла в жизнь практика доплат казенным заводам из «военного фонда» по поводу вздорожания материалов. Пермский пушечный завод горного ведомства в сентябре 1916 г. принял заказ на 220 тысяч таких же снарядов (на срок до середины 1917 г.) по 30 руб. При этом была сделана оговорка: «…с тем, однако, условием, чтобы горному ведомству предоставлено было право в зависимости от цен на материалы просить о повышении цены»{665}; месяц-полтора спустя оно провело через ГАУ и Исполнительную комиссию увеличение цены (до 35 руб.), при этом еще и увеличив размер заказа, что должно было дополнительно способствовать понижению расценки.