Текст книги "Русская военно-промышленная политика 1914—1917"

Автор книги: Владимир Поликарпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

С мая 1912 г. работа на патронных заводах пошла с полным напряжением, так как 7 июня Совет министров ассигновал еще 6 миллионов{251}. На совещании в ноябре 1912 г. ГАУ заявило, что «благодаря принятым за последнее время мерам с 1913 г. годовая производительность ружейных патронов может быть доведена до 600 млн.» (в феврале 1912 г. говорилось о 450 млн.); «таким образом, к концу 1914 г. все недостатки будут пополнены». Но при этом подразумевалось, что обеспеченная норма в 1000 патронов на винтовку относилась к первоочередным категориям войск, а не к армии в целом{252}. В 1913–1914 гг. выход патронов соответствовал темпу военного времени, но полного запаса патронов ко времени войны не было – и не могло быть, потому что установленная норма запаса не только подверглась искусственному занижению, по финансовым соображениям, в отношении к численному составу войск, но и оставляла вне расчетов увеличение призыва при мобилизации (ратников ополчения). Полные комплекты патронов должны были образоваться в 1916 г:{253}

Данные о производительности патронных заводов в начале войны расходятся. По сведениям 1923 г., три завода якобы обладали мощностью – «по их оборудованию» – в 900 млн. патронов в год (75 млн. в месяц){254}. Иные цифры назвал Михайлов: за 1914 г. заводы выпустили около 760 млн. патронов (417,9 млн. за январь – июль и 341,4 за август – декабрь, в среднем 63 млн. в месяц). На запрос Николая II ему доложили, что «ко времени начала войны на трех патронных заводах… изготовлялось ежемесячно около 55 млн. штук»{255}. В «Своде» Следственной комиссии по пороховому производству потребность в порохе для ружейных патронов выведена на основании хода «операции по пополнению комплектов, производившейся уже в течение нескольких лет в размере полной производительности всех патронных заводов», и соответствовала 550 млн. патронов в год (Залюбовский: 600 млн.). При таком темпе заготовления патронов собрать полные комплекты предполагалось в 1916 г., а к началу войны недостаток достигал 16%{256} – если считать «по бумажному подсчету. В действительности же, если принять во внимание, что все запасы к концу мобилизации сразу ушли на вооружение армии», то не хватало все-таки именно 44% (2 млрд. шт.) патронов{257}.

В другом «Своде», однако, Верховная следственная комиссия (составитель И.Я. Голубев) привела данные о выпуске патронов каждым из заводов по годам с 1911 по 1915 г. В 1914 г. они изготовили 673 млн. патронов (в 1912–430 млн., в 1913 г. – 544 млн.). При полной загруженности трех заводов «недостаток ружейных патронов предполагалось пополнить лишь в 1915 г.», – разъяснял эти цифры Кузьмин-Караваев. Но остается при этом неясным, сколько в этих комплектах еще числилось старых патронов и сколько – нового образца, то есть остроконечных. При достигнутой к началу войны мощности заводов полностью перейти к стрельбе остроконечными патронами пехота могла лишь в 1918 г.{258}

Предложение заказать недостающее за границей встретило возражения. Начальник 1-го отдела ГАУ В.А. Лехович и поддержавший его обер-квартирмейстер Генерального штаба Н.А. Обручев, ссылаясь на опыт войны с Японией, считали такой путь нежелательным: в 1905 г. иностранные заводы обязались поставлять патроны уже через месяц после заключения договора, «но в действительности затянули выполнение его на два года». Представители ГУГШ на это ответили, что имеются более надежные, чем Австрия и Германия, поставщики – Франция, Англия и Америка, но спорный вопрос окончательно не был разрешен. К началу войны, в июле 1914 г., заводы могли давать винтовочного пороха «Вл» до 120 тысяч пудов в год – количество, которого в тот момент хватало с небольшим избытком, пока потребность в патронах сводилась к 500 млн. штук. Но с января 1915 г., когда в полной мере проявился снарядный кризис, потребность в винтовочных патронах возросла. И если достигнутый в начале войны выпуск пороха «Вл» в 10,6 тысячи пудов в месяц казался удовлетворительным, то с января требовалось уже 42 тысячи пудов{259}, и в мае 1915 г. выпуск патронов снизился из-за нехватки пороха{260}. В июле 1914 г. Кузьмин-Караваев, «не видя возможности в ближайшее время воспользоваться результатами еще дальнейшего, для пороховых заводов опасного, их расширения, принял меры к установлению производства нашего пороха в Америке, сознавая, что только этим способом можно поднять с июня – июля 1915 г. выход патронов до 100 млн. в месяц». В действительности уже к марту 1915 г. требовалось 200 млн. в месяц. В 1916 г. Петроградский патронный завод был расширен до выпуска 600 млн. патронов в год{261}.

«Итак, положение с питанием ружейными патронами у нас было катастрофическое уже к 1916 г., – подводил итог Залюбовский. – Наши заводы при всем напряжении дальше расширяться не могли». Осенью 1915 г. расчет показал, что общая годовая потребность в порохе достигла 2632 тысяч пудов; при наибольшем ожидаемом успехе внутреннего производства представлялось неизбежным заказать за границей около 1572 тысяч пудов{262}. Помимо американских поставок пороха, положение спасали Италия и Франция: «При содействии Жоффра я получил в свое распоряжение лучшие пороховые заводы в Севре», – писал Игнатьев{263}.

По сообщению Маниковского в «Боевом снабжении», противоречащему источникам, предпринимательские организации, «нажав все пружины», оказали «особое противодействие» постройке в Симбирске нового патронного завода и смогли задержать решение этого вопроса с января по март 1916 г. А.А. Королев также утверждал, что «предложение ГАУ от 22 декабря 1915 г. о строительстве третьего казенного [патронного] завода… не получило поддержки в Военном совете»{264}. Но в программном докладе и в «Боевом снабжении» Маниковского указано, что Военный совет дал «разрешение постройки», причем трижды: 14 января, 17 и 19 марта 1916 г. А.Л. Сидоров, пользовавшийся сообщением Маниковского о «могущественном влиянии» монополистов как достоверным, ввел, однако, в оборот источники, из которых следует, что еще в ноябре 1915 г. царское правительство добилось согласия союзников поставить оборудование для нового патронного завода. Речь шла о поставке полного комплекта, рассчитанного на выпуск 10–15 млн. патронов в неделю (40–60 в месяц; 480–720 в год){265}. Летом – осенью 1916 г. станками для Симбирского патронного завода нагружались пароходы, отправлявшиеся из США{266}. Говорить о какой-то особой слабости ГАУ к предложениям частных предпринимателей или о подчинении деятельности этого органа интересам монополистов в данном случае нет оснований. Его руководители, не считаясь с недовольством частных поставщиков, развертывали казенное производство и в тех отраслях, где (как, например, в целлюлозной) преобладание частной инициативы ранее казалось неустранимым. В числе строящихся заводов до 1916 г. не значился латунно-мельхиоровый, хотя на сооружение его было отпущено по закону 24 июня 1914 г. 850 тысяч рублей. За год войны проект этого завода был переработан, и отпущенных средств оказалось мало. По новому проекту, этот объект выглядел как литейный отдел при сооружаемом в Симбирске казенном патронном заводе и был рассчитан на выпуск в год 960 тысяч пудов латуни и 180 тысяч пудов мельхиора{267}.^[58]

В своих предположениях о размере выпуска ружейных патронов и латуни для гильз на срок до середины 1917 г. Военное министерство уже в марте 1916 г. имело виды на будущую деятельность этого завода. Вместе с патронными Луганским и Петроградским, трем казенным заводам до 1 июля 1917 г. нужно было располагать 2190 тысячами пудов латуни. С учетом имевшегося запаса «оставалось дозаготовить 1 937 400 пудов»; литейный отдел нового казенного завода должен был дать в тот же срок 100 тысяч пудов; частные меднопрокатные заводы (Тульский, Кольчугина, Розенкранц, «Франко-Русский») – 990 тысяч пудов. Этим заводам ГАУ предоставляло исходные материалы (цинк, электролитическую медь), закупленные за границей, и топливо. «Без сырых материалов вышеозначенные заводы не берутся изготовлять латунь», – отмечало ГАУ. Большую часть остальной требовавшейся латуни было решено заказать японской фирме «Таката и К°» (632 тысячи пудов), а прочее (266 тысяч пудов) тем же частным заводам в России{268}.

Производительность будущего предприятия в Симбирске выглядит в этих расчетах не впечатляюще: за все время до середины 1917 г. – 100 тысяч пудов, притом что частные заводы каждый месяц в среднем давали 67 тысяч пудов. Но полная его проектная мощность предусматривала выпуск, сравнимый с совокупной производительностью частных заводов. Это более чем вдвое превышало суммарную довоенную потребность обоих казенных патронных заводов в латуни для ружейных гильз (350 тысяч пудов) и равнялось 70% частного производства латуни к 1916 г. (1,2 млн. пудов в год). Казенное производство латуни возрастало более чем в десять раз по сравнению с довоенным временем (60 тысяч пудов латуни в год){269}.

Симбирск для размещения военно-промышленного предприятия представлял удобство своим расположением на железнодорожных линиях и на Волге (в дальнейшем этот узел путей сообщения получил дополнительное развитие: были построены мост через Волгу, связавший центр России с Сибирью и Уралом, дорога на Нижний Новгород). Вопрос об отводе места для военного завода рассматривался в городской думе с 1912 г., сначала речь шла о пушечном, затем о пороховом, а с 1914 г. о патронном. В июле 1915 г. городской голова Л.И. Афанасьев отправился в Петроград для ведения переговоров; в сентябре закончились изыскательские работы и проектирование завода. Строительную комиссию ГАУ в Симбирске возглавлял С.А. Зыбин, ранее являвшийся начальником Самарского трубочного завода.

По проектной мощности новый завод с годовым выпуском 840 млн. патронов значительно превосходил Тульский (частный) патронный завод, расширявшийся (на казенную субсидию) до выпуска 360 млн. патронов в год (фактически в 1916–1917 гг. выпускал по 300–313 млн.){270}.^[59]

Слух о развитии казенного латунно-мельхиорового производства дошел до предпринимательских организаций; они, как и ранее в подобном случае (в 1908 г.), обратились к правительству с протестом. Отвечая на выдвинутые ими возражения, Маниковский заявил, что заводчики «не знакомы с фактической стороной дела», раз пишут всего лишь о расширении уже существовавшего (с 1905 г.) при Петроградском патронном заводе отдела (такая мера предусматривалась «Малой программой» 1913 г.){271}, тогда как ГАУ «устраивает новый латунно-мельхиоровый завод». Необходимость в нем обосновывалась тем, что потребность в сплавах должна резко возрасти с пуском Симбирского патронного завода. «Для обеспечения латунью сего завода, – докладывало ГАУ, – следовательно, нужно: или расширить все частные латунные заводы чуть не вдвое (и, конечно, на средства казны), или выстроить новый казенный латунно-мельхиоровый завод. Артиллерийское ведомство именно и остановилось на последнем решении». Представляя этот ответ Лукомскому, Маниковский присовокупил: «Вопль, поднятый латуннозаводчиками, лучше всего показывает, какой предел их аппетитам будет поставлен новым казенным заводом. Раньше ставилось в вину ГАУ-ю, что не хочет освободиться от кабалы гг. Понафидина, Барановского (главные частные поставщики гильз. – В. П.) и пр. Теперь, когда попытка в этом направлении сделана, гг. заводчики подняли тревогу… Их поход следует оставить без внимания и казенный завод безотлагательно строить»{272}. И действительно, 1 марта 1916 г. проект патронного завода с «литейным отделом» поступил в Совет министров, который 8 марта «не встретил препятствий против осуществления этой меры»{273}. Затем законопроект о патронном заводе, при исчисленной стоимости его сооружения в 41 млн. руб., осел в делопроизводстве Думы; она до конца своего существования так и не успела рассмотреть проект этого закона, как и многих других подобных. Но это и не имело практического значения.

Летом 1916 г. развернулось сооружение вспомогательных служб и главного корпуса. Работы предполагалось закончить летом 1917 г. Во второй половине 1916 г. все станки уже были доставлены в Россию, но в Симбирске в это время только начиналось строительство гильзовой и обжигательной мастерских{274}.^{[60] Затруднения возникли в январе – феврале 1917 г.: не хватало строительных материалов, в частности гравия и песка. В окрестностях имелись залежи песка и глины, действовал земский цементный и частные кирпичные заводы, но для подвоза материалов не хватало лошадей. Зыбин поручил уездному дворянскому предводителю (согласно закону, возглавлявшему реквизиционную комиссию) пригнать 500 санных возчиков из близлежащих сел. К июлю 1917 г. были полностью готовы часть мастерских, бараки для рабочих, баня, склады, часть флигелей для заводской администрации, железнодорожные ветки. Оставались недостроенными электростанция, помещения для гильзового производства, кузница, железобетонные складские сооружения и 15 флигелей для администрации. Ряд объектов только начали возводить. Было завезено много материалов; работы вели 3419 человек (в том числе 309 – по монтажу оборудования), включая 622 военнопленных.}

Но в этот момент судьба предприятия оказалась под вопросом. Правительственная комиссия, осмотревшая объект, решила приостановить сооружение помещений для пушечно-гильзового производства (к такому концу пришел замысел, продвинуть который ГАУ пыталось с конца XIX в.) и латунно-мельхиорового, а патронный завод строить и дальше, но не в полном объеме, поставив задачей, чтобы к началу 1918 г. при двухсменной работе он выпускал по 15–17 млн. патронов в месяц{275}.

Расширялось латунно-мельхиоровое производство также и в Петрограде, поглотив 2,6 млн. руб. (с учетом роста цен – 3,7 млн.){276}, но Петроградский патронный завод «в 1918 г. прекратил свое существование, будучи эвакуированным частью в Подольск, частью в Симбирск»; в Луганске начатая в 1917 г. на патронном заводе постройка новых зданий вскоре была прервана{277}.

В условиях, сложившихся за время войны, потеряло смысл высказанное ГАУ в 1913 г. опасение, что роль монополистов может перейти от меднопрокатных заводов к медеплавильным. С 1914 г. производство меди в России неуклонно падало, да оно и не играло главной роли: в основном (70% общего потребления) военная промышленность получала медь из-за границы. Перед войной импорт меди упал^{[61], очевидно, потому, что ГАУ уже создало намеченный мобилизационный запас. Из этого запаса была продана частным заводам большая часть (118 тысяч пудов) и осталось 96 тысяч пудов; к 1916 г. «весь этот запас меди был исчерпан, и ныне военное ведомство приобретает заграничную медь», сообщил следствию Кузьмин-Караваев. «Для получения русской меди хотя бы в будущем» придется выдать «субсидии для разработки медной руды»{278}. Вся сложная синдикатская система данной отрасли к концу войны стала постепенно распадаться: правительственные органы закупали медь в количествах, намного превосходивших возможности ее быстрого использования. Скопившиеся огромные запасы ввезенной меди сохранились в стране после выхода ее из войны{279}.}

Борьба со «снарядным голодом»

«Снарядный голод» ощущался еще более остро, чем нехватка винтовок{280}. Юго-Западный фронт в первые же бои, к 1 сентября 1914 г., «издержал» «весь запас», всю норму в 1000 патронов на орудие. А к 1 декабря артиллерия на фронтах получила все остававшиеся запасы выстрелов{281}.

По утверждению Н. Стоуна, Военный совет, высшая в системе снабжения инстанция, проявил свою косность и непонимание обстоятельств момента: в сентябре 1914 г. по-скопидомски сократил заявку ГАУ и вместо 2 млн. снарядов разрешил заказать лишь 800 тысяч. В целом сделанные «за этот период» заказы не достигали даже посильной для русской промышленности нормы выпуска – 5 млн. орудийных патронов в год{282}. Источник этих странных сведений не указан – и едва ли случайно, но, при всех искажениях, узнаваем.

Здесь все перепутано – хотя и в определенном порядке, чтобы подкрепить идею автора: в кризисе снабжения фронта проявилась не экономическая слабость страны, а неспособность административного аппарата к организационной деятельности.

Во-первых, Маниковский (у него, очевидно, позаимствовал исходные сведения Стоун){283} объяснял сокращение заказа не скупердяйством членов Военного совета, а тем, что «удалось в этот раз разместить» заказов меньше, чем следовало, то есть дело уперлось именно в отсутствие поставщиков. К схеме Стоуна подобное объяснение не подходит, а раз так, лучше обойтись без ссылки на Маниковского. Во-вторых, рассматриваемый эпизод относится не к сентябрю, а к августу 1914 г., когда провал снабжения еще не осознавался Ставкой, и она только начинала беспокоиться. «Уже около двух недель ощущается недостаток артиллерийских снарядов…» – телеграфировал царю Верховный главнокомандующий 8 (21) сентября. Неправильное решение Военного совета, которое подразумевает Стоун, состоялось 14 (27) августа, то есть ранее, чем появилось неприятное ощущение в Ставке. 14 августа прошло «общее заседание» Военного совета, окончательное, оно согласилось с заявкой ГАУ. В-третьих, на состоявшемся перед тем предварительном «частном заседании» члены Военного совета, еще не имея повода тревожиться, думали отклонить заявку ГАУ в целом, а не сократили, вопреки утверждению Стоуна. В-четвертых, еще до поступления панических сигналов из Ставки ГАУ (Смысловский) убедило Военный совет все-таки дать заказы, и при этом не на 2 млн. снарядов, а на 2 784 000 трехдюймовых (постановлениями от 14 августа, 6 и 10 сентября 1914 г.), не считая 48-линейных{284}.^{[62] В-пятых, в течение сентября 1914 г. частных контрактов было заключено даже не на 5 млн. снарядов (как считал бы правильным Стоун), а на 6 941 000 (казенные заводы к августу и так уже были загружены до предела){285}.}

В последних числах ноября – начале декабря 1914 г. артиллерия получила директиву: расходовать в день не более одного снаряда на орудие{286}. Смысловский, вызванный в Ставку 15 декабря 1914 г., когда услышал, сколько снарядов нужно для продолжения операций – около 900 тысяч (всех калибров) в месяц, уверенно ответил, что «к весне промышленные силы России этого количества ни в каком случае дать не могут и что поэтому все решение вопроса зависит от своевременности поставки [орудийных] патронов из-за границы»{287}.

Вслед за Верховной следственной комиссией ряд авторов объясняет длительность острой фазы «снарядного голода» «простой причиной»: в ГАУ, как пишет Стоун, «не могли представить, что русские предприниматели способны производить снаряды», «не доверяли им», или, как писал Сидоров, ГАУ, «не надеясь на внутренние возможности производства», обратилось за границу, тогда как требовалось «широкое» использование русской промышленности: надо было «привлекать не десятки, а многие сотни, если не тысячи предприятий страны». Ту же мысль развивает X. Стрэчен: Сухомлинов «предпочитал ограничивать заказы, передаваемые русской промышленности, и вместо этого направлять дополнительные запросы за рубеж»{288}. Представление о неиспользованных безграничных возможностях русской снарядной индустрии противоречит фактам, которые должен был иметь в виду Смысловский (и признавал Сидоров). Даже заводы, осенью 1914 г. уже занятые изготовлением снарядов либо хотя бы еще только намеренные взяться за это производство, – все они, принимая в тот момент заказы ГАУ, в заключаемых договорах устанавливали сроки поставки лишь отчасти начиная с января, а главным образом – с марта – мая по октябрь 1915 г.{289}Но выдержать и эти сроки часто не удавалось (столь же часто, как и по иностранным контрактам), преимущественно из-за несвоевременного получения заводами станков, ожидаемых из-за границы.

Довольно распространенная у нас, как писал еще Н.Н. Головин, точка зрения, будто накопленных к 1917 г. снарядов с избытком хватило еще и на Гражданскую войну, относится к разряду легенд^{[63]. Она не учитывает, что нужда в снарядах зависела от количества имеющихся орудий, а оно в 1917 г., как и в 1915 г., не выдерживало сравнения с артиллерией противника и союзников. Как пишет С.Л. Федосеев, «снарядный голод» был преодолен «в основном в легкой артиллерии», и то «только в отношении имеющихся орудий, а не к потребности войск в поддержке артиллерии». По Головину, если вопрос о снарядах также и к легким гаубицам и тяжелой артиллерии «не обострялся», то не по причине мощно развернувшейся работы русских военных заводов, а лишь потому, что «количество этого рода орудий было все время значительно меньше нужной для армии нормы»{290}. К тому же в 1916 г. начали поступать выстрелы (то есть вполне готовые к использованию снаряды) для таких гаубиц из Франции, Англии и Японии (1,7 млн.; в 1917 г. – еще 906 тысяч, тогда как в 1915 г. – лишь 129 тысяч). Что же касается снарядов для гаубиц в 203–305 мм и 254-мм пушек, то с ними «мы справиться до самого конца войны действительно не могли», вообще от русских заводов было получено менее трети выстрелов крупного калибра, остальное поступило из-за границы, в основном в 1916–1917 гг. Число имевшихся на фронтах тяжелых 42-линейных, то есть 4,2-дюймовых, или 107-мм, пушек было ничтожным, так что требовалось «и ничтожное к ним количество выстрелов»; орудия крупных калибров получали в 1916–1917 гг. «десятую [часть] того, что им было нужно в действительности»{291}.}

Во второй половине 1916 г. внутреннее производство трехдюймовых снарядов, достигнув максимума, «отставало от требований армии», в 1916 г. почти треть выстрелов легкая артиллерия получила из-за границы{292}.^{[64] Но и при этом к осени 1916 г. была достигнута лишь та норма снабжения 3-дм снарядами, что казалась приемлемой в ноябре 1914 г. (2,6 млн. выстрелов в месяц), тогда как к 1917 г. она уже устарела, требовалось 3,5 млн., а эта норма «вовсе не была достигнута»{293}.[65] Но и для изготовляемых в России снарядов легкой артиллерии значительная часть взрывателей, дистанционных трубок, пороха поступала из-за границы[66]. К 1 июля 1916 г. из-за границы поступило 1 230 193 пудов бездымного пушечного пороха (за 1916 г. с русских и заграничных заводов – 2 594 000 пудов), а потребность на следующий год оценивалась в 3 млн. пудов, из этого количества в России удалось заказать 1 млн. пудов. И это надо считать серьезным достижением внутреннего производства, так как осенью 1914 г. «недохват» орудийного пороха составлял три четверти – 67,3 тысячи пудов при потребности в 88,2 тысячи пудов. Пока не началась доставка заказанных в США взрывчатых веществ, до середины 1915 г. «главным тормозом» по снарядам оставалась нехватка также тротила, а не только корпусов снарядов{294} или даже трубок. Запас 3-дм снарядов – при расчете на орудие – стал удовлетворительным к сентябрю 1917 г., вследствие фактической приостановки боевых действий.}

Динамика «снарядного голода» составляет лишь одну сторону вопроса. Другая заключается в сравнительной оценке интенсивности сопутствующих «болезненных ощущений». Утешительным для русской армии выглядит тот факт, что «снарядный голод» первое время мучил и другие армии обеих коалиций – следствие допущенных всеми просчетов в отношении ожидаемой длительности войны и норм боезапасов{295}. Но если иметь в виду значимость этого бедствия не исключительно для артиллерии, а для фронта в целом, то нужны поправочные коэффициенты. Во-первых, нехватка боеприпасов умножалась на сравнительную слабость русской артиллерии по количеству стволов. Во-вторых, нужда в артиллерийском огне усугублялась неспособностью русской пехоты развить собственный интенсивный ружейный огонь при критическом недостатке винтовок и патронов. Как отмечал Залюбовский, расход ружейных патронов был «сравнительно очень мал», «пока не ощущалось недостатков в артиллерийских снарядах»{296}.

Изучая причины недостатка снарядов, Верховная следственная комиссия не смогла получить от ГАУ сведения, необходимые, чтобы подсчитать, «сколько не хватало у нас взрывчатых веществ сравнительно с тем количеством, которое соответствовало заявленной Штабом верховного главнокомандующего потребности». ГАУ ссылалось на невозможность учесть «без больших приближений» объем материалов, поступивших по 1 декабря 1915 г. из-за границы. На обозримое время, до середины 1917 г., было намечено использовать 5,3 млн. пудов взрывчатых веществ, из них 2,8 млн. пудов – заграничного происхождения{297}. Для наращивания собственного выпуска тротила в 1916 г. появился новый тормоз: «Усиленная постройка новых коксовых печей с рекуперацией побочных продуктов… сильно затруднялась и подчас совершенно приостанавливалась» из-за недостатка железа и огнеупорного кирпича, а действующие печи свертывали производство из-за отсутствия вагонов для подвоза угля и вследствие реквизиций угля железными дорогами для своих нужд{298}.

Кроме взрывчатки и пороха, выпуск снарядов зависел также от металла. Трехдюймовые снаряды к 1917 г. поглотили столько стали, что с ноября 1916 г. заказы подверглись сокращению – не вследствие избытка их, а ввиду «явной невозможности усилить без такой меры производство более крупных снарядов». По словам Маниковского, еще с 1915 г. приходилось «прежде всего заботиться об удовлетворении потребности выстрелов для тяжелой артиллерии, хотя бы даже в ущерб полевой», потому что «нельзя готовить одновременно и достаточное количество тяжелых снарядов»{299}.^{[67] Усилить подачу тяжелых выстрелов было возможно «только при условии сокращения (и притом значительного) выстрелов к 3-дм пушкам», между тем Упарт «продолжал настаивать и на своих несообразных нормах 3-дм выстрелов, из-за которых наше внутреннее производство более тяжелых снарядов так до самого конца войны и не могло подняться до необходимого уровня»{300}.[68] Вообще выпуск снарядов «задерживается главным образом из-за недостатка топлива и металла», – гласил отчет Военного министерства за 1916 г. Главноуполномоченный по снабжению металлом А.З. Мышлаевский 14 мая 1916 г. докладывал Особому совещанию по обороне, что «общий недостаток в черных металлах выражался в треть существующей в них потребности»{301}.}

При проектировании казенного сталелитейного завода предусматривалось устройство в его составе снарядного отдела (мастерской). Возник вопрос даже о создании особого завода крупных и средних снарядов: подготовить проект такого завода артиллерийскому ведомству было предложено на заседании Особого совещания по обороне 18 мая 1916 г. Вождь правых Н.Е. Марков на этом заседании требовал построить казенный завод крупных орудий и снарядов, «отложив в сторону» вопрос о том, может ли от этого «впоследствии, после войны пострадать частная промышленность» (такое опасение высказал февральский съезд металлозаводчиков). Маниковский поспешил заверить присутствующих, что производство крупных снарядов уже предусмотрено «программой устраиваемого на юге военным ведомством сталеделательного завода», но погрешил против истины: проектом сталелитейного завода, утвержденным Советом министров 29 мая 1915 г., в составе будущего завода намечалось производство не крупных и даже не средних, а лишь мелких, трехдюймовых снарядов{302}.

Вопрос о новом производстве крупных и средних снарядов был еще только поставлен перед ГАУ. Он возник в связи с рассмотрением Подготовительной комиссией по артиллерийским вопросам 13 мая 1916 г. предложения «Русского общества для изготовления снарядов» создать отдел средних (6-дм и 4,8-дм) снарядов при Юзовском заводе. Условием был заказ на 3 млн. таких снарядов. Отклонив это предложение, комиссия признала «предпочтительным приступить к устройству казенного снарядного завода» и поручила ГАУ «представить соображение об организации производства снарядов средних и крупных калибров средствами казны». ГАУ на другой же день, 14 мая, отдало распоряжение строительной комиссии 2-го сталелитейного завода экстренно «представить краткое исчисление стоимости устройства и оборудования особой мастерской» при будущем втором сталелитейном заводе «для изготовления снарядов тяжелой артиллерии» – несравнимо большей мощности, чем предлагало «Русское общество»{303}.^[69]

Эта «мастерская», как показал вскоре подсчет, должна была обойтись дороже, чем сам сталелитейный завод, – в 137 млн. рублей{304}.^{[70] Осенью 1916 г. в ГАУ поступали из США реляции о готовности всякого рода устройств, заказанных для сталелитейного завода, но отправка их в Россию задерживалась состоянием расчетов с поставщиками{305}. Крупные поставки оборудования для той же «мастерской» получили в ноябре 1916 г. Краматорское металлургическое общество, общество «Роберт Круг», завод инж. А.В. Бари, «Металлический завод» (Петроград) и «А. о. пневматических машин» (в декабре). На заводе Гартмана в Луганске были заказаны паровые котлы{306}.[71]}

К весне 1917 г. постройка металлургических печей и корпусов еще не началась, и было ясно, что завод «не может дать стали к 1 января 1918 г.», тем более что на этом же основании (не пригодится для текущей войны) в апреле 1917 г. Англия отказала в кредите на оборудование для этого завода{307}. В Металлургической секции Комиссии Покровского (по пересмотру плана создания военных заводов) на продолжении постройки Каменского металлургического завода настаивал один только представитель ГАУ. Прочие же организации, как общественные, так и предпринимательские, а также Министерства финансов, путей сообщения полагали, что «теперь же должны быть прекращены все работы, связанные с постройкой этого завода, и воспрещено дальнейшее производство заказов для него»; а когда «изменятся условия и настанет возможность воздвигать в России новые заводы», то и тогда еще пришлось бы вопрос о данном заводе пересмотреть «с точек зрения: целесообразности возобновления постройки, рациональности ее организации и возможного сокращения затрат государственного казначейства».

Снарядный отдел завода, соответственно, также вычеркивался из программы, но Снарядная секция Комиссии была настроена менее решительно, «так как попутно возник вопрос о возможной эвакуации… заводов Петрограда; в зависимости от решения этого вопроса может быть внесено то или иное решение о снарядном отделе»{308}.

Решение о предпочтении казенного производства снарядов – частному не имело характера изолированной, эпизодической меры. Не говоря уже о развертывании снарядного производства на заводах горного и морского ведомств, одновременно из него вытеснялись частные предприниматели. К маю 1916 г. перестал существовать частный снарядный завод «Саламандра»: оборудование его было реквизировано для казенных нужд. То же случилось с токарными станками Люберецкого завода сельскохозяйственных машин, вывезенными из него на казенные снарядные заводы^{[72]. Стало, по существу, казенным изготовление снарядов и на Путиловском заводе – одном из главных поставщиков снарядов (секвестр был наложен на него 27 февраля). 21 мая 1916 г. Шуваев утвердил решение о ликвидации так называемого Гранатного комитета, объединявшего группу предприятий во главе с Путиловским заводом, Русско-Азиатским банком и французской фирмой «Шнейдер»[73]. Устроенные по «общественной» инициативе снарядные заводы (Демиевский под Киевом, бакинский, завод Земского и Городского союзов в Подольске) с окончанием войны и ликвидацией предприятий Земгора тоже должны были отойти к казне.}