Текст книги "Русская военно-промышленная политика 1914—1917"

Автор книги: Владимир Поликарпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Наиболее авторитетным в союзнических странах производителем дальномеров являлась фирма «Барр и Струд», ее продукция «впечатляюще» показала себя при стрельбе японцев по русским кораблям в 1905 г. Фирма в дальнейшем не упускала возможностей создать свои филиалы в Австро-Венгрии и США.

В феврале 1914 г. наконец дошло дело и до учреждения в России оптико-механического завода «солидной фирмой», как ставила вопрос еще в 1905 г. комиссия ГАУ. Такой фирмой оказалась французская «Шнейдер и К⁰», основавшая «Российское а. о. оптических и механических производств», причем часть его акций досталась фирме «Барр и Струд» в обмен на право выпускать дальномеры (воспользоваться лицензией петроградской фирме помешало открытие военных действий в 1914 г.){442}. Начало своей деятельности новое общество ознаменовало тем, что переманило в организуемое предприятие из Обуховского завода несколько видных специалистов, включая заведующего оптическим отделом А.Л. Гершуна (ум. 26 мая 1915 г.), Коро и главного вычислителя, а также часть рабочих. Первое время там работали иностранные специалисты, но с началом войны и этот завод лишился «нескольких опытных мастеровых и мастеров завода – германских, австрийских подданных», отправленных в лагеря; среди оставшихся «94% были русские». ГАУ уже 25 августа 1914 г. обратилось в ГУГШ с просьбой вернуть высланных из Риги мастеров и направить на завод Акционерного общества к Гершуну. Без этих специалистов встречается «затруднение в производстве технических выкладок и в точном изготовлении пробных стекол, так как подготовленных русских мастеров не имеется»{443}.^[107]

По мнению Королькова, новое Общество, обладавшее значительными средствами, старалось «монополизировать оптическую промышленность, задавив другие мелкие заводы и пытаясь купить оборудование завода Герца»{444}. Заводу предстояло перейти к выпуску перископов, прицелов, зрительных труб, морских биноклей, стереотруб. ГАУ признавало «солидность названной фирмы, выполняющей значительные заказы морского ведомства»; 21 мая 1916 г. состоялся заказ ГАУ на 735 больших полевых стереотруб. Однако осенью 1916 г. работа даже по предыдущему заказу на 200 стереотруб, как выяснилось, была «еще не закончена благодаря затруднениям в получении оптического стекла». По сведениям на 13 октября 1916 г., к валовому производству оптики завод не приступил и еще не исполнил ни одного из своих контрактов. В ноябре 1916 г. в правлении Общества осознали необходимость ограничиться чисто механическими, не требующими стекла заказами{445}.

Завод «так и не был закончен». Его администрация перенесла внимание на другие поставки – на сборку взрывателей для 3-дм снарядов. Один такой заказ был получен по контракту с Путиловской группой (утвержден 18 июня 1915 г., на 3 млн. шт., а после секвестра Путиловского завода, сопровождавшегося ликвидацией группы и расторжением договоров, и пересмотра цен – на 2 млн.), другой – с Организацией С.Н. Ванкова (на 6950 тысяч шт.). ГАУ указывало на завод Общества как на «единственный, выполняющий сборку детонаторных трубок типа «Шнейдер и Ко» для организации генерал-майора Ванкова и заводов бывшей Путиловской группы». В начале 1917 г. правление Общества обратилось в ГАУ за разрешением на ряд построек, расширяющих производительность трубочного отдела (надстройка второго этажа над частью заводского корпуса, сооружение складских помещений) с 450 тысяч до 1 млн. шт. в месяц, и 16 февраля 1917 г. последовало согласие Особого совещания по обороне{446}.

Снабжение армии стереотрубами выглядело сравнительно благополучным. Фронт получил 1637 шт., недоставало еще 474. За первые два года было заказано в России 3629 шт., за границей – 1500, из них прибыло 300, а 200 находилось в пути{447}. Оптический завод самого ГАУ (бывшие «Цейс» и «Герц») предназначался главным образом для выпуска орудийных панорам, но изготовлял и стереотрубы (до 100 шт. в месяц). Всего из-за границы и с отечественных заводов поступило 1714 стереотруб. Потребность в них в основном была удовлетворена{448}.^{[108] В стереотрубах использовались стальные и латунные винты, получаемые из-за границы; особенно трудно было добывать стальные, поступавшие только из Швейцарии. Из-за границы выписывали в 1916 г. также наждак, крокус, алмазы для обработки стекол и канадский бальзам. Специальную проволоку для щеток офицеры ГАУ разыскивали по всему свету (требовался 1 пуд), но наиболее доступным источником оставалась Германия (через Стокгольм)[109].}

К 1917 г. завод ГАУ размещался в зданиях бывшей казенной пробочной фабрики и располагал собственной силовой станцией в 250 л. с; в августе 1917 г. на заводе работали около 500 человек. Ввиду намерения расширить завод было заказано дополнительное оборудование{449}.

К производству оптических дальномеров (потребность – около 25 тысяч, в войсках имелось «не свыше 200 шт.») в Петрограде не знали как подступиться. При проектировании нового завода в Изюме пришлось эту задачу «вовсе не затрагивать»: «выяснить условия такового [производства] теперь же не представляется возможным», отмечало ГАУ 13 октября 1916 г., потому что еще только начинались переговоры с фирмой Барра и Струда – возьмется ли она установить его на Изюмском заводе{450} (тем не менее в законопроекте, направленном в Думу, была указана ожидаемая годовая производительность в 2700 шт.).

Оптическое стекло

Серьезным препятствием для утверждения оптических производств в России являлось отсутствие производителей специального стекла.

К началу Первой мировой войны оптическое стекло для биноклей, стереотруб, перископов, прицелов, прожекторов «целиком получалось из Германии, так как в России заводов, изготовлявших такое стекло, не было»{451}. Стеклозаводчики причину того, что производство оптического стекла в России «совершенно не существует», видели в «полной невозможности конкурировать» с иностранными заводами, особенно германским Шотта в Йене, «обставленным научными лабораториями и обслуживаемым прекрасно подготовленными химиками-специалистами». По отзыву А.Е. Чичибабина, и сам «промышленный класс… был настолько невежественен в науке, что был совершенно неспособен создать аппарат для практического использования научных открытий»{452}.

Морское министерство по крайней мере с 1908 г. проявляло заинтересованность в постановке собственного производства и «освобождении от иностранной зависимости в этом деле»{453}. Помощник начальника Обуховского завода Я.Н. Перепелкин и заведовавший оптико-механической мастерской Гершун по поручению начальника завода Меллера побывали у военного министра Редигера и доложили ему, что ввиду чрезвычайной технологической сложности дела желательно «опыты, а затем и выделку стекла… установить на хрустальном заводе Министерства двора. По этому поводу, – вспоминал Редигер, – я написал барону Фредериксу (министру императорского двора. – В. П.), который согласился на предлагаемые опыты при условии, чтобы это не вызывало расхода для Министерства двора». Редигер полагал, что поставленное условие можно будет выполнить, если направить ассигнование по сметам Военного и Морского министерств. «Мне, однако, не пришлось довести это дело до конца» из-за последовавшей вскоре отставки{454}.

Между тем 9 февраля 1909 г. в Кабинете императорского двора состоялось совещание с участием Перепелкина и Гершуна{455}. Обсуждались возможности организации сотрудничества Обуховского завода с царским Фарфоровым для проведения в полузаводской, полулабораторной обстановке систематических, научно поставленных опытов. Фарфоровый завод Кабинета должен был изготовлять и передавать Обуховскому заготовки стекла в виде чечевиц, а Обуховский, располагавший химической и физической лабораториями и оптической мастерской, брался исследовать свойства получаемого стекла и сообщать на Фарфоровый завод сведения, необходимые для повышения качества изделий, – результаты изучения физических и оптических качеств стеклянных масс. Как объяснял на совещании Гершун, «Обуховскому заводу известно в общих чертах изготовление первоначальной стеклянной массы, но шихта, размер тиглей, температура, а равно различные приспособления для мешания, а затем моллировки стекла, работа с терморегулятором и т. д. должны быть получены путем опытов, так как секреты изготовления оптического стекла хранятся в большой тайне». Первые шаги в изготовлении небольших количеств стекла, главным образом для исследовательских целей, предполагалось проделать под руководством специалистов Обуховского завода в помещениях Фарфорового, так как для постановки собственного производства стекла у Обуховского завода не было условий{456}.^[110]

Заведовавший кабинетскими заводами барон Н.Б. Вольф оптимистически заявил, что достаточно переделать одну из имеющихся на Фарфоровом заводе печей «в газовую с шестью горшками», и тогда завод будет давать до 2000 кг стекла в полгода (Обуховскому заводу требовалось 1000–2000 кг в год), «изготовляя массу хотя бы только в одном горшке», и только «просил выяснить некоторые детали производства».

Представители Обуховского завода предупредили партнеров, что ограниченный размер предполагаемого производства означает, что оно «будет операцией убыточной», но управляющий Кабинетом князь Н.Д. Оболенский пообещал, что «Министерство двора готово идти на жертвы в общегосударственных интересах», оно выкроит 20 тысяч рублей на переделку печи и предоставит для опытов помещения. Подчеркивалось, что специалисты Обуховского завода должны будут, «когда опыты дадут удачные результаты», «сообщить чертежи и соответственные указания относительно устройства новых печей» Кабинету, а если состоится переход к заводскому производству, то «техник, лаборант и двое рабочих должны перейти на императорские заводы и находиться под непосредственным наблюдением старшего техника… техник императорского завода должен быть постоянно в курсе дела и тщательно составленные журналы по производству опытов [должны] поступать полностью в распоряжение императорских заводов». На этой стадии Кабинету было желательно «устранить полную зависимость от Обуховского завода в отношении браковки», для чего предполагалось устроить у себя химическую и оптическую лаборатории.

По оценке представителей Обуховского завода, приспособление Фарфорового завода для нового производства могло обойтись в 100 тысяч рублей; к этому добавлялось 37 тысяч рублей на содержание в течение двух лет личного состава в опытном производстве.

Практических последствий совещание не дало. А.М. Бахрах, использовавший в своем исследовании журнал совещания 9 февраля 1909 г., полагал, что препятствием к исполнению замысла послужила скупость в данном случае Министерства двора (в этом смысле довольно откровенно высказался позднее В.Б. Фредерикс){457},^{[111] «ежегодно тратившего многие миллионы рублей на содержание и увеселения царя и его многочисленной челяди»{458}. Дальнейшее показало, что это обстоятельство приходится учитывать; по сведениям Михайлова, вместо начала самостоятельных изысканий «решено было пользоваться заграничным, германским стеклом», потому что требовалось его лишь «несколько десятков пудов» в год, «постановка же производства… вызывала расходы не менее чем в полмиллиона рублей»{459}. Но обращает на себя внимание и то, что представители Обуховского завода считали затею с самого начала рискованной. Они полагали, что опасно, даже «недопустимо» вести опыты «в больших размерах… потому что о таких работах стало бы немедленно известно фирме Цейса», а тогда Обухове кий завод лишился бы немецкого оптического стекла и попал «в безвыходное положение, так как уже теперь заграничные заводы отпускают стеклянную массу в очень ограниченных размерах и Обуховский завод имеет запас стекла, вместо разрешенного ему трехгодичного, всего на четыре месяца». Между тем опыты «могут продолжаться до полутора, а то и до двух лет»{460}.}

Ограниченный запас стекла получали из Германии и рижские заводы Герца и Цейса. Завод Цейса, ссылаясь на это обстоятельство, несколько раз даже отказывался от военных и морских заказов. Артиллерийский генерал, обследовавший эти заводы в первые дни войны, увидел, что «вследствие недостатка оптического стекла завод Герца может выполнить едва треть заказа на панорамы и шестую часть – на трубы и бинокли», запас иссякнет через два-три месяца, как и на заводе Цейса. И Корольков обратился к управляющему Фарфоровым заводом «с просьбою попытаться начать фабрикацию оптического стекла, на что получил с ведома управляющего Кабинетом Е[го] В[еличества] полное согласие». У него даже сложилось впечатление, что расходы на материалы, топливо и техников будут приняты этим заводом на свой счет. В 1914 г. все начиналось с той же точки, что и в 1908 г., со «сбора литературных данных»{461}. В начале августа 1914 г. Артиллерийский комитет воззвал «к большим частным стекольным заводам… Некоторые из этих заводов откликнулись с большой охотой, и опыты начались одновременно в разных местах», – свидетельствовал профессор Г.Ю. Жуковский. Однако все эти опыты «до сих пор, – то есть к концу 1915 г., – не привели решительно ни к каким результатам». «Изготовление оптического стекла является делом настолько сложным, что требует… нового оборудования, специальных плавильных печей и разработки особого способа плавки, непрактикуемого на стеклянных заводах, изготовляющих обыкновенное или зеркальное стекло». Надлежит определить условия отжига стекла, состав стекла, подходящий по физическим свойствам, подобрать сорта глин для горшков. Нужны «такие исключительные условия, которые не встречаются при выработке даже самых тонких сортов [обычного] стекла». Российские заводы «оказались бессильными самостоятельно решить поставленную задачу» – они «не обладали соответствующими научными силами», чтобы «поставить систематические опыты и разъяснить [техникам] основные требования производства, а также разыскать причины неудач»; сказывалась и «малая личная заинтересованность работающих лиц»{462}.

Малая заинтересованность частных заводов была очевидна еще в 1909 г., когда Меллер пытался сдвинуть дело с места и при этом возлагал надежды на императорский Фарфоровый завод. Меллер признавал, что производство оптического стекла будет «мало выгодным» и «вряд ли окажется заманчивым» для частных предпринимателей из-за «очень ограниченного сбыта». Ему представлялось, что при таком положении «вполне естественно обратить взор на Императорский Фарфоровый и стеклянный завод, который мог бы, не гоняясь за доходностью предприятия, взять на себя это немаловажное даже в государственном отношении дело»{463}. Он ошибочно полагал, что Фарфоровый завод, именовавшийся императорским и состоявший в ведении Министерства двора (Кабинета Е. И. В.), подобно обычному казенному заводу, не станет «гоняться за доходностью».

Теперь, когда на стекло из Германии рассчитывать уже не приходилось, была создана специальная комиссия. Состав ее свидетельствовал о том, что к организации производства оптического стекла привлечены «лучшие научные силы страны» – Н.Н. Качалов, профессора В.Е. Тищенко, А.Л. Гершун и другие специалисты. Комиссия думала проводить опыты на Императорском фарфоровом и стекольном заводе{464}.^[112]

В литературе встречаются указания на то, что «дореволюционные “инновационные менеджеры”… сделали фактически чудо»: в военных условиях они сумели «“с нуля” создать производство высококачественного оптического стекла» на Фарфоровом заводе; в этой области «русские достигли сравнимых с германскими, британскими и французскими чудес в производстве»{465}. Происхождение сведений относительно такого успеха не раскрыто, и они противоречат источникам.

По заданию артиллерийского ведомства Жуковский обследовал частные заводы во Владимирской, Воронежской, Пензенской, Саратовской, Харьковской и Екатеринославской губерниях. Единственным предприятием, подававшим надежды, представлялись ему Мальцовские хрустальные заводы (завод) в Гусе-Хрустальном Владимирской губернии, «ныне принадлежащие графу Игнатьеву». По донесению артиллерийского приемщика, стекольно-хрустальный отдел завода изготовлял по военным заказам фляги, изоляторы, стекла для фонарей и для противогазных очков{466}.

П.Н. Игнатьев (министр народного просвещения в 1915–1916 гг.) унаследовал завод от Ю.С. Нечаева-Мальцова, которому приходился внучатым племянником. Не имея склонности к предпринимательству, Игнатьев не уделял большого внимания управлению доставшимися ему заводами. Предприятие в финансовом отношении пришло в «катастрофическое» состояние{467}. Тем не менее владелец завода соглашался сделать попытку и потратить на оборудование до 500 тысяч рублей, «не требуя никаких предварительных субсидий, но ставил условие, чтобы заботы по техническому оборудованию и постановке этого производства приняло на себя артиллерийское ведомство» и чтобы в случае успеха ему были возмещены понесенные им расходы. Жуковский находил, что завод в Гусе «хорошо оборудован», но «низший технический персонал, привыкший к кустарному способу ведения дела, трудно приспособляется к новому производству и противится всяким усовершенствованиям»{468}.

Как отмечал П.С. Философов в докладе съезду стеклозаводчиков в апреле 1915 г., на русских заводах было в избытке опытных мастеров, владевших приемами изготовления «простейших изделий, как то: бутылок, банок», но ощущался «громадный недостаток» их уже в чуть более сложном производстве – обычного листового стекла. Считалось, что термометры лабораторного типа выпускают русские заводы, но вплоть до войны на их изготовление приходилось выписывать из Йены стекло завода Шотта. Непосредственно выработкой стекла руководили «практики, вышедшие или из наиболее толковых мастеров, или же из приказчиков, – лица, обыкновенно, без всякого технического образования и с незначительной общей подготовкой. На Западе для подготовки таких техников существуют… специальные профессиональные школы, у нас же в этом отношении не сделано до сих пор еще ничего»{469}.

В таком же положении находился Фарфоровый завод. Здесь, как вспоминал его технический руководитель Качалов, наблюдалось даже «систематическое снижение общего уровня технической культуры». Производством заведовали лица, в большинстве «попавшие на свои места по фамильным связям и не соответствовавшие своему назначению». В их среде «авторитет науки и ее роль на производстве… стояли не очень высоко». Заводская лаборатория представляла собой «темное полуподвальное помещение, оборудованное самым жалким образом»{470}. Столь неприглядное положение Качалов объяснял позднее влиятельностью при дворе немецкого сообщества; подтверждение этой влиятельности давал и его собственный опыт. На Фарфоровый завод он попал в 1911 г. в качестве внештатного лаборанта, породнившись с семейством авторитетного горного инженера И.А. Тиме (Thieme) с его связями при дворе. Чистка администрации завода в 1914 г. от лиц с «немецкими» фамилиями способствовала восхождению Качалова до роли технического директора Фарфорового завода{471}.

С 25 августа там начались опыты под руководством профессора Петербургского университета Тищенко, пытавшегося ориентироваться в новом деле по скупым сведениям о технологии, собранным из печатных источников. Первая плавка состоялась 4 сентября, но усилия были тщетными: оказалось, что использованный фарфорообжигательный горн, дававший необходимую высокую температуру, не был пригоден, так как не обеспечивал равномерного ее распределения в расплавленной массе{472}. За конструирование специальной печи взялся профессор Политехнического института В.Е. Грум-Гржимайло. Зима «прошла безрезультатно», но удалось добиться «сильного увеличения ассигнований», была модернизирована лаборатория. С мая 1915 г. для опытных работ на Фарфоровый завод был приглашен профессор Варшавского политехнического института Жуковский. Помимо негодности печей, «обнаружилось несовершенство плавильных горшков», для них нужно было выработать состав глиняной массы; предстояло определить температуру и время плавки, химический состав стеклянной массы, условия ее остывания. За лето 1915 г. были проведены «более систематические и разносторонние опыты», появилась надежда{473}.^[113]

Но все же изготовленное во второй половине 1915 г. стекло не имело «оптического качества», было не «вполне отвечающим своему назначению» (позднее выяснилось, что достигнуть этого нельзя, если пользоваться, как это делали на Фарфоровом заводе, горшками слишком малой емкости). Его «нельзя считать пригодным для оптических целей, – писал в августе 1915 г. Жуковский, – так как, во-первых, оно содержит камни, во-вторых, пузыри, в-третьих, свили^{[114], в-четвертых, оно обладает желтовато-зеленым цветом». В этом деле «нам неизвестны основные задания, – признавал Жуковский, – они могут быть выработаны только при широком участии научных сил»' – физиков, химиков, техников; при заводе должна быть лаборатория с «научным отделением, производящим систематические опыты». Не добьется успеха «завод, не произведший почти никаких собственных исследований», ограничивающийся «простым копированием приемов иностранной техники». Жуковский доложил ГАУ о том, что дальнейшие опыты следует поставить «на иных основаниях и в более широком масштабе». ГАУ отозвалось ассигнованием 40 тысяч рублей на продолжение изысканий и обещанием «привлечь к этому делу опытных специалистов»{474}.}

В октябре 1915 г. Качалов составил коллегию консультантов (комиссию), в которую вошли заведующий производством И.В. Гребенщиков, академик Н.С. Курнаков, профессора-химики Н.А. Пушин, В.Е. Тищенко и профессор-физик Д.С. Рождественский. Наконец показалось, что «достигнут небольшой, но существенный успех». 10 ноября Рождественский доложил коллегам о результатах исследования призмы, изготовленной заводом: она как будто «вполне» удовлетворила требованиям ГАУ. Призма была «не лучше среднего стекла, изготовлявшегося до того времени», но Рождественский все же считал возможным в условиях военного времени удовлетвориться и этим. Собранный с использованием этой призмы опытный экземпляр бинокля «несмотря на наличие большого числа свилей… был вполне годен для эксплуатации»{475}. Такая непритязательность была обычным явлением: «Вследствие недостатка стекла во всех странах на стекло перестали быть разборчивыми: брали в инструменты стекло и со свилями, лишь бы были инструменты, хотя бы второкачественные», – писал Рождественский. И добавлял, что, по-видимому, то же наблюдалось даже у немцев: «В их биноклях, попадавших в наши руки, было подчас плохое, второкачественное стекло»{476}.

Дворцовое ведомство постаралось придать полученному результату преувеличенное значение: «Получен сорт стекла такого качества, что изготовленная из него призма была найдена Главным артиллерийским управлением безукоризненной»; «в настоящее время Императорский стеклянный завод становится четвертым в мире заводом по изготовлению оптического стекла». Несмотря на ограниченность успеха, Кабинет объявил, что приступит «немедленно к оборудованию устройств для валового производства» оптического стекла «всех необходимых сортов» и доведет выпуск до 720 пудов в год{477}. Комиссия, в сущности, не блефовала: «Имея самую авторитетную коллегию, которую можно было создать в стране по вопросам стекловарения, и 200 тысяч рублей на эксперименты, Фарфоровый завод чувствовал себя уверенно, – вспоминал Качалов, – и полагал, что производство оптического стекла будет налажено в кратчайшие сроки». Демонстрация же успеха, по выражению Рождественского, «прельщала взор начальства, дававшего деньги на опыты». Однако «шли месяцы. Ученая коллегия участила свои заседания, ее члены проводили многочисленные консультации в цехах и лабораториях, мы с Гребенщиковым сутками высиживали у опытных печей, но все труды продолжали пропадать даром, и ничто не свидетельствовало о приближении успеха»; «работа кипела… день и ночь… непрерывно поступали образцы полученных разными способами стекол. Они подвергались всесторонним испытаниям… и в Физическом институте университета, и в ГАУ, однако неизменно качество их оказывалось никуда не годным»{478}. На опыты, проведенные под руководством Жуковского, Качалова и Гребенщикова, Кабинет потратил 120 тысяч рублей. В ноябре 1915 г. «должно быть окончено сооружение печей для изготовления стекла по новейшему способу», отчитывался Кабинет, и тогда завод «обеспечит потребность в оптическом стекле военного и морского ведомств». Но на практике для подготовки перехода к валовому производству все же понадобилось дооборудование завода еще на 113 тысяч рублей (пришлось строить новые печи для более вместительных горшков, от чего зависело качество стекла); санкция хозяина завода, Николая II, была получена 27 ноября 1915 г.{479}

На протяжении 1915 г. попытки овладеть секретами технологии «не привели ни к каким результатам»{480}. Она оставалась монополией лишь трех фирм в Англии, Франции и Германии. ГАУ пользовалось тающими запасами стекла в Риге на секвестрованных заводах Цейса и Герца. По сведениям к 1 января 1916 г., имевшимся в ГАУ, английская фирма «Чане» (или «Ченс», Chance Brothers, Birmingham), лишь на 10% удовлетворяла потребности самой Англии в оптическом стекле, а остальные 90% Англия закупала во Франции. От поставок в Россию фирма «совершенно отказалась» и работала «исключительно для выполнения заказов своего правительства». Поскольку от англичан ничего ожидать не приходилось, французский завод «Парра-Мантуа» [«Verrierie scientifique spéciale pour l'astronomie, l'optique & la photographic Parra-Mantois & Cie»] во время войны «оказался единственным в мире поставщиком сырого оптического стекла в союзных и нейтральных государствах». Как доносил 10 декабря 1915 г. из Парижа военный агент А.А. Игнатьев, «мы, как и все союзники, находились в его [Парра] руках и принуждены были примиряться с его упорным нежеланием развить свою производительность до желательных размеров. Французское правительство само видело один исход – реквизицию, но не решалось на это, опасаясь, что обозленный Парра испортит завод и сожжет секретные рецепты»{481}.

Время уходило; «наконец всем стало ясно, что разрешить поставленную задачу в те короткие сроки, которые диктовала война, невозможно, и единственным выходом оставалась попытка получить секреты производства оптического стекла от союзников». В Петрограде стеклозаводчики на своем заседании 5 сентября 1915 г. признали, что «организация производства оптического стекла в России возможна только в настоящее время, если же время будет упущено, то по окончании войны дело может заглохнуть»{482}.

Переговоры с фирмой семейства Парра-Мантуа об уступке технологии оказались бесплодными. Многочасовую беседу провела с упрямым Нума Парра целая делегация из России – профессора Гарднер, Пущин, артиллерийский полковник В.А. Свидерский; они пытались «убедить Парра выдать секреты производства, предлагая какие угодно денежные вознаграждения», но ничего не вышло. «Следуя по иерархической лестнице, – писал Игнатьев, – я довел это дело до самого президента Республики». Р. Пуанкаре, «учитывая критическое положение под Верденом» и рассчитывая на помощь с Восточного фронта, «счел нужным оказать… содействие». Командированный им адъютант попытался повлиять на заводчика, но тот «пришел в ярость и, в ответ на призыв к патриотическим чувствам, заявил, что покончил с патриотизмом, что сын его, единственный его помощник в варке стекла, убит под Верденом и если его, старика, будут продолжать волновать такими разговорами, то он вообще будет не в состоянии варить оптическое стекло. “Так и передайте президенту”, – отрезал он на прощанье и попросил гостей о выходе». По просьбе Игнатьева французское военное ведомство заказало пробную партию стекла небольшим заводам «Грайо» и «Энне», или «Хенне» (Graillot и Неппё) в пригороде Парижа. Он рассчитывал, что артиллерийский приемщик в дальнейшем «сможет, пожалуй, извлечь часть необходимых сведений от этих двух заводчиков, хотя и менее совершенных, но более сговорчивых, чем Парра»{483}.

В конце концов пришлось обратиться к англичанам; на фирму «Чане» было произведено «сильное давление» со стороны английского правительства. Выяснилось, что на переоборудование Фарфорового завода «потребуется крупная затрата, хотя и раскладываемая на несколько ближайших лет, но в общем достигающая суммы свыше 500 тысяч рублей». Согласие английской фирмы оказать техническое содействие обошлось заводу еще в 600 тысяч рублей золотом{484}. Качалову и инженерам Гребенщикову и Б.Ф. Тарнке было разрешено «в деталях» ознакомиться с постановкой производства в Бирмингеме. Вместе с ними в мае и летом 1916 г. на английском заводе побывали трое рабочих Фарфорового завода – стекловар, горшечник и мастер разрезки стекла. Качалову передали «все чертежи печей и установок вплоть до мельчайших деталей, описание всего производства», и он приступил к проектированию цеха «по типу завода братьев Чане». Этим «производство оптического стекла было гарантировано в России», – писал Рождественский{485}.

Прежде чем снова запросить согласие Николая II на отпуск денег, управляющий Кабинетом Волков 15 декабря 1915 г. поинтересовался у Поливанова относительно гарантии дальнейших заказов. «Ввиду важного государственного значения означенного дела, – писал он, – Кабинет Е.В., конечно, не остановился [бы] перед означенной затратой, но, не будучи уверен в том, что Императорские заводы и после окончания войны будут получать заказы от военного и морского ведомств, затрудняется испросить Высочайшее соизволение на расходование столь крупной суммы». Кабинет, представлявший основной источник личных доходов императора, ставил условием письменное обязательство, «будет ли военное ведомство и после окончания войны в течение хотя бы 10 лет давать заказы на оптическое стекло Императорским заводам в количестве до 720 пудов в год. При этом цена за стекло должна определяться по себестоимости с наложением до окончания войны прибыли в 5%, а после войны – 10%.^{[115] Себестоимость… не превысит 300 руб. за пуд».}

В случае согласия военного ведомства, сообщал Волков, «Императорские заводы немедленно приступят к оборудованию устройств, необходимых для валового производства, и я убежден, что в конце апреля 1916 г. уже явится возможность поставлять стекло в потребном количестве»{486}.^{[116] Между тем стекло приходилось варить в глиняных горшках, а изготовление их требовало длительного высушивания (малые горшки – не менее двух месяцев, 100-литровый горшок – около года) по очень строгому режиму{487}. «Необходимо дать гарантии», – распорядился Поливанов.}