Текст книги "Русская военно-промышленная политика 1914—1917"

Автор книги: Владимир Поликарпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

В обобщенном виде взаимоотношения власти с этими, а также с Невским, Коломенским, Мальцовскими, Путиловским и другими заводами представлялись правительству как неудачный опыт насаждения и последующей поддержки нежизнеспособных частных предприятий – «заводов, вызванных к жизни правительственным поощрением» и существовавших «почти исключительно казенными заказами», как писал министр финансов М.Х. Рейтерн в докладе 19 апреля 1876 г.{750} Со стороны предпринимателей была нечистоплотная «азартная игра в промышленность» – «попытки без всякой затраты и без всякого труда нажить миллионы». Обуховский и Балтийский заводы, писал в 1878 г. государственный контролер С.А. Грейг, показывают «печальные особенности… предприятий, возникших в последнее десятилетие. Создать дело без прочных оснований и без денег, облечь его в акционерную форму, ограничивающую личную и имущественную ответственность владельцев пределами лишь внесенных вкладов, вкладов однако ж не вносить, выпустить облигации, по коим денег не поступало, заложить эти безденежные бумаги в банках, прибегнуть к помощи кредита во всех возможных видах, прибегнуть затем к помощи правительства – ссылаясь на дурные времена, на обязанность его покровительствовать отечественной промышленности, на пользу, приносимую предприятием отечеству; добившись помощи, домогаться новых пособий и новых льгот, упорно влачить изо дня в день искусственное существование, все более и более накопляя неоплатные долги до рокового дня окончательной несостоятельности и разорения доверчивых или неосмотрительных заимодавцев, – вот общие черты многих предприятий, созданных у нас в последние годы».

Учреждение Обуховского завода, напоминал Государственный контроль, состоялось «по инициативе Морского министерства», когда оно в 1863 г. заключило по этому поводу контракт с группой предпринимателей (С.Г. Кудрявцев, Н.И. Путилов, П.М. Обухов). «Они обязывались построить завод на собственный счет и выполнять поручаемые им морским ведомством заказы собственными средствами». Но свои обязательства эти предприниматели не исполнили: «С первых же дней существования завода Морское министерство принуждено было прийти к нему на помощь не только в выполнении заказов, а даже в сооружении заводских зданий». Последовали выдачи Обухову и Путилову «пособий», миллионных беспроцентных ссуд; со своей стороны, учредителям пришлось согласиться на то, чтобы и в управлении предприятием Морское министерство «приняло непосредственное участие»; от правительства были назначены начальник завода и два члена правления (в 1883 г. представителей Морского министерства в правлении было уже большинство){751}. Переходя к таким взаимоотношениям с партнером, Морское министерство не позаботилось о том, чтобы права владельцев предприятия и казенной заводской администрации были ясно очерчены, вообще министерство «относилось уже к заводу как к предприятию не частному, а полуправительственному», а потому и «не стеснялось отпуском денежных средств на его поддержание». Завод существовал «благодаря исключительно правительственным заказам, которые оплачивались вперед… авансами» и «по весьма высоким ценам». С 1868 г. ассигнования на Обуховский завод «стали даже вноситься в смету Морского министерства»; «расчеты Морского министерства с заводом запутывались». Тем временем первые собственники предприятия уже умерли «и права их перешли к другим лицам, самое число которых в точности не известно ни Морскому министерству, ни правлению завода», говорится в отчетах Государственного контроля.

Существование этой проблемы осознавалось правительством как неопределенность в отношениях казны с «частными лицами, считающими себя участниками в предприятии». Недостаток такого понимания вещей заключался в том, что эти частные лица не только «считали себя» владельцами паевого товарищества, но и действительно владели им по праву. Несмотря на то что была в точности исчислена вся незначительность сделанных частными владельцами вложений собственных средств (по сравнению с казенными вливаниями: на 1 мая 1877 г. соотношение 47: 366), этому подсчету противостоял неоспоримый факт – их паи принадлежали им, а не казне. «С юридической стороны, – признавало Морское министерство, – все права на принадлежность им имущества и капиталов завода на их стороне»{752}.

Вместо того чтобы распутывать узел, власть стала склоняться к мысли разрубить его в духе Шишкова – Мордвинова. 8 июля 1868 г. Александр II, давая разрешение проводить расходы Обуховского завода через морскую смету, повелел считать, что вследствие «таковых выдач» «завод уже не может считаться вполне частным предприятием» (мысль, сформулированная во всеподданнейшем докладе великого князя Константина Николаевича, утвержденном 8 июля), и потребовал доложить, «в какое отношение должен быть поставлен этот завод к Морскому министерству и какое участие в делах его может быть оставлено частным учредителям».

Образованная во исполнение царского повеления комиссия вскоре увидела, что дело не так просто: «приобрести в полную собственность казны» Обуховский завод, «ввиду его государственного значения, было бы желательно», но «немедленное приведение этой меры в исполнение встретилось бы со многими затруднениями». Утверждая, что, ввиду понесенных затрат на поддержание Обуховского завода, «в сущности правительство является главным собственником» его, Государственный контроль закрывал глаза на юридическую сторону дела. Юридическое совещание в 1881 г. не признало обоснованным «право казны как собственника завода». Характер выявившихся затруднений виден из того, каким путем пришлось их преодолевать.

В январе 1883 г. «представился случай» выкупить у владельцев (наследников Кудрявцева) треть паев Обуховского завода, по 11 500 руб. за пай, и, таким образом, только теперь правительство действительно стало собственником завода, но не главным, а лишь на одну треть, и Александр III утвердил это приобретение, состоявшееся «на выгодных для казны условиях». В октябре 1883 г., казалось, представился еще один «случай» купить часть паев, но, даже запросив цену 27 тысяч рублей за пай, владельцы на сделку все же не пошли, а затем, когда министерство снова попыталось купить паи (35 паев, то есть чуть больше трети), цена была доведена до 33 и 60 тысяч рублей за пай. А пока ведомства вникали в юридические и финансовые вопросы, две трети паев, остававшиеся у «прочих участников», «собрались в одних руках, и обладатель их предъявил свои права на участие в делах и прибылях» завода, что сразу поставило правительство перед необходимостью, не ожидая, когда товарищество погасит остаток долга казне по ссудам, положить конец «спекулятивной игре»{753}. Приостановив дальнейшую скупку паев, Комитет министров решил разобраться с тем, нельзя ли и без этого построить управление заводом так, чтобы оно «наиболее отвечало бы видам правительства», а с волей «правопреемников частных учредителей» можно было бы не считаться. Царь утвердил это решение 2 декабря 1883 г., и была назначена междуведомственная комиссия под председательством генерал-адъютанта Н.Н. Обручева.

Данное ей поручение – разработать проект Положения об управлении Обуховским заводом – комиссия Обручева исполнила в июле 1884 г. Комиссия взяла за основу тот порядок управления предприятием, который уже сложился за 20 лет и отличался в лучшую сторону от излишне формальных принципов на казенных заводах. В подходе же к роли в будущем управлении Обуховским заводом «частных лиц, являющихся представителями прав бывших учредителей», комиссия основывалась на невысокой оценке пользы от их участия. «Комиссия признала, что завод этот обязан своим учреждением главным образом правительству и доведен до настоящего удовлетворительного состояния средствами казны и трудами лиц, служащих в морском ведомстве, без всякого почти содействия частных предпринимателей (роль Обухова, решившего основную техническую задачу по изготовлению стали, пригодной для орудий, оказалась забытой. – В. П.); поэтому участие частных лиц в управлении Обуховским заводом… совершенно не нужно», а «может оказаться даже вредным» – «при решении таких вопросов, где интересы казны противоположны интересам прочих участников».

Едва завладев третью паев предприятия, правительство, таким образом, вознамерилось отстранить от влияния на ход дела всех этих «прочих участников», хотя им-то в действительности и принадлежало предприятие. Вопрос для комиссии заключался лишь в том, какую долю возможных доходов допустимо выплачивать собственникам – если им будет позволено остаться совладельцами предприятия, либо сколько уплатить единовременно – если состоится полный отъем. Одни члены комиссии считали, что в том и другом случае при исчислении долей казны и «прочих участников» следует исходить из соотношения 10:1, другие – 3:1. Правительству комиссия советовала совсем «освободить завод от участия частных лиц возможно скорее». Доля частных лиц в собственности Обуховского завода должна была быть «отчуждена в пользу казны путем экспроприации, а если бы они не согласились на получение той суммы, какая будет определена правительством, то за ними остается право предъявить иск судебным порядком»^{[197]. В марте 1885 г. Комитет министров поручил Морскому министерству «испросить через Государственный совет применение к данному случаю порядка отчуждения имуществ в казну по распоряжению правительства». В пересказе члена Комитета А.А. Абазы, на заседании морской министр И.А. Шестаков и Обручев заявляли, что «паи эти ничего не стоят и должны быть отняты у предпринимателей даром». Абаза изумлялся: «Ничего подобного не происходит даже в Турции»{754}. 1 февраля 1886 г. царь утвердил Положение Комитета министров об управлении Обуховским заводом; этим и закончилось существование предприятия в статусе частного владения. В 1890 г. для расчета с пайщиками Государственный банк выдал правлению 2,8 млн. руб. – якобы в виде ссуды, которая была списана в убыток в 1906 г.{755}}

Таким образом, задавшись целью сделать Обуховский завод казенным, правительство первоначально действовало с соблюдением права собственности, не нарушая интересы владельцев: сохраняло их формальную роль в управлении, добивалось изменения состава собственников путем коммерческой скупки паев. Когда же, преодолев треть пути, оно сочло дальнейшие затраты на продолжение выкупа паев чрезмерными, то стало на путь принудительного отчуждения («основной признак» – односторонняя, определяемая казной оценка «действительной стоимости имущества»{756}). Коммерческим приемам правительство предпочло административный нажим вплоть до царского повеления. Не получилось добровольной уступки, сделки двух равноправных собственников, хотя все же пришлось провести тяжбу через Сенат: «По решению Сената, куда перешло дело, морское ведомство уплатило за каждый предъявленный пай около 70 тысяч рублей»{757}.

Более гладко прошла ликвидация акционерного общества Балтийского завода, тоже сильно задолжавшего казне и существовавшего лишь благодаря казенным поставкам и подачкам. Согласно одобренному царем 1 мая 1884 г. мнению Государственного совета, эта операция проводилась не столько с целью вернуть казенный долг, сколько именно для того, чтобы обратить Балтийский завод в собственность правительства.

По заключению государственного контролера, английское Общество Балтийского завода, которому Морское министерство передало завод после банкротства в 1871 г. основателей предприятия (опять же англичан), тоже «было обречено на гибель, с самого начала все было в нем фиктивно», и оно существовало только благодаря тому, что «действует на казенные деньги и правление состоит из членов, Морским министерством назначаемых». Завод «утратил существенные признаки частного предприятия», потому что частные предприятия «учреждены и действуют на капиталы, принадлежащие частным лицам, управляются – непосредственно или через уполномоченных – самими владельцами, несущими на себе риск и, следовательно, близко заинтересованными в деле» и, наконец, подвержены «всем условиям свободного состязания». Балтийский же завод считался частным лишь «по одному названию». К тому же половина акций принадлежала Морскому министерству, купившему их в целях оказания обществу поддержки.

Располагая половиной акций, Морское министерство к 1877 г. получило возможность «устранить прежних распорядителей» и составить правление «из лиц, подчиненных Морскому министерству или им избранных», а затем с согласия царя (4 апреля 1877 г.) финансовое и морское ведомства занялись изучением вопроса «о том, что, в интересах флота и государственного казначейства, выгоднее – приобрести ли Балтийский завод в казну или поддержать существование его как завода частного».

В данном случае, как и в опыте с Обуховским заводом, Государственный контроль, утверждая, что Балтийский «утратил существенные признаки частного», заведомо отвлекался от действительных отношений собственности (частным лицам принадлежало в 1881 г. не менее 15% акций){758},^{[198] их, отношения собственности, как раз и следовало, по его заключению, пересмотреть. 17 августа 1880 г. (дата утверждения Александром II) Особое совещание поручило введенному в состав правления представителю Государственного контроля «совместно с правлением Балтийского общества (в большинстве – чиновниками Морского министерства. – В. П.) выработать способ ликвидации настоящего общества и взятия завода в казенное управление». Они решили оформить ликвидацию общества путем приобретения казной «всех остающихся в обращении акций и облигаций» с последующим созывом общего собрания акционеров специально для того, чтобы вынести постановление о ликвидации.}

1 мая 1884 г. царь утвердил мнение Государственного совета о выкупе акций и облигаций, причем это обошлось «без [новых] больших затрат», поскольку числившийся за заводом долг казне был в значительной части якобы обеспечен залогом облигаций в Морском министерстве (хорошее же обеспечение!). Созванное после этого собрание акционеров, как и намечалось, «постановило ликвидировать дела Общества», а в состав ликвидационной комиссии избрало «исключительно чинов морского ведомства». Ликвидационная комиссия составила баланс общества на 1 января 1891 г. – с таким дефицитом (3,7 млн. руб.), что частным владельцам недовыкупленных акций уже не причиталось «никакого вознаграждения из имущества Балтийского завода». По указанию контрольного и морского ведомств комиссия снова провела общее собрание акционеров, окончательно ликвидировавшее общество.

Опыт с экспроприацией Балтийского завода, фактического банкрота, был, таким образом, проведен уже без явного покушения на права частных владельцев и в то же время без существенных новых издержек на вознаграждение прогоревшего собственника. С этой стороны он был поучителен.

В июле 1901 г., в условиях кризиса, в ходе кампании по спасанию пошатнувшихся предприятий, Николаю II было доложено, что дела «Общества Александровского сталелитейного завода» (артиллерийского по основной специализации) пришли в расстройство и, возможно, придется его ликвидировать. С.Ю. Витте в январе 1902 г. предложил перевести завод в собственность Государственного банка (основного кредитора), а затем передать его Обуховскому казенному заводу. Приобретение Александровского завода могло пойти двумя путями. Следовало либо выкупить акции общества, либо объявить его несостоятельным, но второй путь Витте считал «неудобным» – не только потому, что это произвело бы «неблагоприятное впечатление на биржу», но и из понятий приличия: Государственный банк, «будучи учреждением правительственным, лишен возможности осуществлять свое формальное право [кредитора] из-за опасения нарушить интересы частных лиц».

Комитет министров санкционировал выкуп обесценившихся акций, как и предлагал Витте, за 8% их номинальной стоимости, но также разрешил – в случае несогласия акционеров удовлетвориться таким размером компенсаций – все же объявить общество несостоятельным. Акционеры действительно заупрямились, и общество подверглось ликвидации (конкурсное управление состояло в основном из представителей Государственного банка и по одному – от прочих кредиторов и от правления общества), а сам завод перешел в конце 1903 г. в собственность Государственного банка и затем был передан Обуховскому заводу{759}.

Здесь, как и в примере с Балтийским заводом, правительство проявило готовность в какой-то мере учесть «интересы частных лиц», а когда акционеры не согласились на 8%, привело в действие свое «формальное право» кредитора. И на этот раз, в отличие от опыта с Обуховским заводом, удалось проделать экспроприацию без судебной тяжбы и с минимальными издержками.

Таким образом, правительства трех последних императоров испытали разные способы экспроприации промышленных предприятий. Сановники вдумчиво и осторожно пользовались «европейскими» нормами, стараясь по возможности воздерживаться от идеологически, казалось бы, обоснованного откровенно репрессивного подхода к правам недобросовестных или неспособных партнеров. Опытным путем удалось выработать настолько совершенную процедуру отъема, что явного вторжения в собственнические права не требовалось: чуть ли не само собой выходило, что собственник так или иначе утрачивал свое право (продавал свои паи или акции, оказывался банкротом), и его завод переходил к казне. Не получилось, правда, с Обуховским заводом: пришлось дорого заплатить собственникам.

По сравнению с этим ограничения, касавшиеся надельных крестьян, выглядят более существенным нарушением прав собственности: в их имущественном праве, сословном по социальному качеству, изначально отсутствовало по меньшей мере одно из трех основополагающих, с точки зрения классической теории, начал собственности (владение, пользование, распоряжение): свобода распоряжения своим имуществом. «Личный собственник, по смыслу закона, властен распоряжаться своей землей… он может прикупить себе земли, может заложить ее… может, наконец, продать ее», – разъяснял права крестьянского сословия Столыпин. Но тут же напоминал, что установлены и «известные ограничения» и «стеснения»; «и мы, гг…. ограничения эти сохраняем: надельная земля не может быть отчуждена лицу иного сословия; надельная земля не может быть заложена иначе, как в Крестьянский банк; она не может быть продана за наличные деньги; она не может быть завещана иначе, как по обычаю»{760}. Не только продать по своему усмотрению, но и вообще как-либо расстаться со своим имуществом (наделом) крестьянину мешали, по закону, юридические рогатки, далекие от коренных принципов «римского» права (вплоть до запрета реализовать свое намерение, свою волю отказаться владеть имуществом).

Но и в отношении собственников промышленных заведений тот же принцип свободы распоряжения имуществом подвергался ограничению – по национальному и вероисповедному принципам. В 1870–1880-х годах правительство постепенно распространяло на все акционерные компании запрещение допускать участие евреев (как и иностранцев) в управлении предприятием. Кроме того, лицам иудейского вероисповедания не разрешалось участвовать в капиталах предприятия, если у него свыше 200 десятин (или если оно арендует эту землю на срок более 12 лет). Всё новые ограничения по составу акционеров и администрации распространялись постепенно на другие категории акционерных компаний, что привело к громким скандалам после оформления совокупности стеснений в виде специальных секретных правил, утвержденных Николаем II 18 апреля 1914 г. Совет министров 24 мая 1916 г. фактически отклонил более либеральный в этом вопросе проект «Нормального устава», подготовленный в Министерстве торговли и промышленности для упрощения процедуры регистрации новых компаний{761}. Центральный пункт секретных правил 1914 г., казавшийся промышленникам и банкирам неприемлемым (право акционерного общества владеть не более чем 200 десятинами земли, иначе евреев из администрации – вон), неуклонно соблюдался. В этом отношении на «еврейском» направлении еще до войны были предвосхищены те достижения правовой мысли, что были вскоре обращены против «неприятельских» собственников. В довоенное время правительство опасениями за безопасность военных предприятий объясняло ограничения, направленные против участия немцев в капитале и администрации заводов, поставлявших порох и взрывчатые вещества, однако было вынуждено идти на уступки, делая исключения, либо пыталось влиять на собственников, выставляя фильтрацию личного состава условием предоставления казенных заказов. При этом было вполне осознано, что всякие такие меры вредят приливу в отрасль иностранных капиталов («затрудняют реализацию складочного капитала») – при недостатке русских. Но с созданием под Самарой новых казенных заводов у военных властей прибавилось уверенности, и в 1910 г. явилось убеждение в том, что затруднение с приливом капиталов «едва ли может иметь существенное для интересов государства значение», так как теперь, пополняя боевые запасы, военное ведомство «в состоянии будет удовлетворять свою потребность во взрывчатых веществах собственными средствами, не прибегая к услугам частной промышленности»{762}.

Новые возможности усечения прав собственности открылись с началом мировой войны, когда образовалась еще одна категория неполноправных собственников – неприятельские подданные. Но репрессии распространялись и на «русских подданных из германских, австрийских или венгерских выходцев», и на «бывших подданных Германии, Австро-Венгрии или Турции, а равно их потомков». Исключение делалось для «лиц, удостоверивших… свою принадлежность к православному исповеданию» до 1914 г. или «к славянской народности» по крови, от природы{763}.^{[199] Как видно из доклада Министерства внутренних дел Совету министров от 10 октября 1914 г., сущность поставленной себе правительством задачи сводилась к «необходимости вновь[200] юридически обособить иностранных поселенцев – русских подданных… в смысле… сужения их гражданских прав», так, чтобы в конечном счете «германское» землевладение было «до возможных пределов ликвидировано». Предполагалось, что имущество будет не отобрано у «немцев» безвозмездно, а «приобретено на условиях, напоминающих общий порядок принудительного отчуждения для государственных целей»{764}. В случае, если бывший владелец не соглашался с заниженной, по его мнению, оценкой переходящего к Крестьянскому банку имения, он мог жаловаться, но не в суд, а в Сенат, где дело разрешалось «окончательно»{765}. Совет министров с удовлетворением отмечал, что тем самым «интересы собственника находят себе полное ограждение», и в то же время – что таковое обжалование будет, «как сказано, бесцельным»{766}. Действительно, к тому времени Сенат представлял собой послушное орудие правительства и «способствовал проведению правительственных планов, расходящихся с законами… создавая новые толкования ранее имеющихся актов, противореча собственной ранее сложившейся практике, но открывая пути новым правовым решениям»{767}.}

Анализ законов о ликвидации «германского» землевладения тогда же показал, что они «существенно подрывают коренные устои нашего гражданского права». Во-первых, оценка отбираемого имущества была предоставлена «безграничному усмотрению» Крестьянского банка, без судебной гарантии интересам прежнего владельца и третьих лиц. Во-вторых, был отменен принцип немедленной уплаты (вместо него – выплата по 4,5% в течение 25 лет). В-третьих, владелец получал за отобранное имущество не деньги, а «именные билеты» Крестьянского банка, реализовать которые не было возможности (владельцы не имели права этими бумагами расплачиваться, завещать их или вообще кому-либо передавать){768}.^{[201] Установленный таким образом порядок расчета с бывшим владельцем проясняет, какими воззрениями руководствовалось в 1906 г. правительство, заменяя в формуле о собственности из французской революционной «Декларации» 1789 г. «справедливое и предварительное возмещение» на отечественное «справедливое и приличное вознаграждение».}

Совет министров, стараясь придавать подобным операциям видимость чуть ли не коммерческой сделки, плодил юридические фикции. Возникшие в 1915 г. в Совете министров разногласия по вопросу об оформлении мер против нежелательных землевладельцев (меньшинство министров предлагало откровенно проводить «возмездную конфискацию») показывают, что правительство стремилось не создать поводов для истолкования своих действий как «простого отобрания земель… по принудительной оценке», то есть «принудительного отчуждения в чистом его виде». Чтобы не появлялось почвы для жалоб, процедуру было решено обставить как всего лишь «присвоение Крестьянскому банку права преимущественной покупки». Банк будет «приобретать» отбираемые земли «по предложенной за них вольным покупщиком цене или по [цене,] определившейся на торгах». Торговая сделка, и ничего больше: собственник продает по цене, принятой покупателем, просто вместо одного покупателя ему уплатит ту же цену другой (на что тут жаловаться?) – Крестьянский банк. Однако если банк усмотрит, по его понятиям, «явно недобросовестное поднятие цены имуществ при добровольной сделке либо на торгах» – он воспользуется издаваемым законом и возьмет эти земли «по их действительной стоимости», а определять ее будет местное отделение самого же Крестьянского банка.

Для того чтобы вся процедура не выглядела как конфискация, ей был придан, таким образом, вид «добровольной сделки или покупки на торгах». Вообще вся операция вполне по-шишковски именовалась «добровольным отчуждением недвижимого имущества» (примерно как в 1861 г. помещики «добровольно» поступились частью своих земель^{[202]), а принуждение рассматривалось как ее вторая фаза; она начиналась по истечении отпущенного собственнику на размышление срока (6–10 месяцев){769}.[203]}

На местах «правоприменительная практика» на этом не останавливалась, шли в ход «турецкие приемы». Ссылаясь на приказ Верховного главнокомандующего^{[204], временный генерал-губернатор в Одессе генерал М.И. Эбелов предписал подчиненным ему начальникам губерний не разрешать никаких сделок по продаже немецких земель в частные руки, а «совершенные уже в отношении продажи земель евреям» – отменить{770}. Тем самым военные власти по своему усмотрению «исправили» уже изданный закон[205]. Со своей стороны Государственный банк «в тех же целях ускорения ликвидации» нежелательного землевладения предложил своим провинциальным отделениям не выдавать колонистам никаких ссуд под хлеб, а земельным банкам – не присуждать никаких льгот по заложенным им землям. В условиях, когда многие из собственников находились на фронте и не имели возможности внести проценты по ссудам, они по этой причине лишались своих земель, а Крестьянский банк стал на крайне выгодных условиях продавать спекулянтам «образцовые во всех отношениях хозяйства в плодороднейших губерниях и благодатном Крыму», писал Раупах.}

Новые нормы нарушают «самые священные основы права», как оно отражено в Основных законах, писал современник-юрист, причиняют владельцам собственности «вред и убытки», да еще и «закрывают путь законного удовлетворения и восстановления попранных прав». Введен «совершенно новый вид отчуждения, не соответствующий установленному в Основных законах и нарушающий их». В целом это – мера репрессивная «не только в отношении к “немецким” землевладельцам, но и в отношении массы не “немцев”, единственная вина которых состоит в том, что они верили в русскую законность и в незыблемость нашего гражданского правоотношения»{771}. P.P. Раупах обращал внимание на то, что действие закона распространялось не на всех обывателей, а только на крестьян и таких лиц, какие «по быту своему от крестьян не отличаются»; в ином положении оказывались те немцы-дворяне и купцы, кто вовремя управился принять православие либо имел среди членов семьи участвовавшего в войне офицера (но не солдата) или добровольца. В угоду высшему начальству местные власти включали в составляемые ими ликвидационные списки «уже не только немецких колонистов, но и всех вообще крестьян лютеранского вероисповедания с иностранными фамилиями». При этом самые крупные имения, принадлежавшие немецким дворянам, ликвидации не подлежали.

С полным основанием Раупах из всей истории законов о ликвидации и направленности их действия делал заключение, что эти законы «ничего общего ни с опасностью немецкого засилья, ни с интересами русского крестьянина не имели», а мотивы законодателей читались по их чековым книжкам: «Люди, стоявшие у власти, менялись, но аппетиты тех общественных групп, которые захватом корейских лесных концессий уже раз втянули страну в войну с Японией, аппетиты эти оставались все теми же»{772}.

Правительство уделяло столь же серьезное внимание и нежелательным собственникам торгово-промышленных предприятий. В ряду мер против «германцев» на протяжении войны применялся секвестр, первоначально понимаемый как временное изъятие предприятия (имения) из рук частных собственников и передача его в управление чиновникам. За месяц с 7 октября по 14 ноября 1914 г. на шести заседаниях{773} Совет министров рассматривал предложения военных властей о репрессиях против «неприятельских подданных», владевших предприятиями: одни из этих предприятий закрыть до конца войны, другие же, «кои могут быть использованы в военных целях», секвестровать. Совет министров высказался против «насильственных» «огульных» мер в отношении собственности «пребывающих в России мирных подданных» Германии и Австро-Венгрии. Такие меры, «не согласные с общепринятыми международными обычаями», грозили бы «нежелательными последствиями» из-за «неблагоприятного для России впечатления» в нейтральных государствах. Да и невозможно, полагал Совет министров, избежать тяжелых хозяйственных потрясений, если разом остановить деятельность принадлежащих немцам предприятий. Невозможно и практически взять их «в казенное ведение» или передать «в русскую эксплуатацию». Так что приходилось держаться «общего принципа» неприкосновенности «частной и коллективной собственности неприятельских подданных» и «по возможности» не прибегать к секвестру или конфискации.

Но, отказываясь от «огульных» решений, правительство согласилось «пересмотреть… ранее принятый им взгляд на положение неприятельских подданных в России» и наметить «путь дальнейших действий». Министерству торговли и промышленности Совет министров поручил «произвести теперь же всестороннее обследование» германских и австрийских предприятий. На создаваемую специальную междуведомственную комиссию возлагалось также «обсуждение общего вопроса о взятии во временное распоряжение правительства для надобностей военного ведомства заводов, фабрик и иных заведений».