Текст книги "Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка"

Автор книги: Владимир Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

"От ты ж, ёшки-матрёшки! А ведь так всё хорошо начиналось!"

Действительно, до последней минуты всё шло хорошо. Не просто хорошо – замечательно. Остовы вражеских танков догорали за дальней околицей. Всего девять снарядов и такой удивительный, фантастический результат. Пять едва ли не распыленных на атомы бронированных фашистских монстров. Кому рассказать, не поверят.

Увы, всё это уже в прошлом. Будто и не было ничего.

После уничтожения пятого, и последнего, панцера Винарский решил подвести машину ближе к селу. Пару минут назад фрицы всё же сподобились организовать контратаку со стороны хутора. А еще через какое-то время сработала минная ловушка, устроенная лейтенантом в окопах. Громыхнуло там довольно серьезно – слышно было даже сквозь броню и матерчатый танкошлем. Затем от домов ударили вражеские МГ, прижимая советских бойцов к земле, не давая ответить огнем. Пришлось влепить туда четыре подряд осколочных.

Две пулеметные точки удалось подавить. Те, что на левом фланге. А потом… Потом отказало орудие. Заело накатник и, видимо, повело ствол. По крайней мере, гильзу из канала сержант выковырять так и не смог – застряла напрочь, только руки обжег.

Дальше – больше. Едва-едва успели добраться до тридцатчетверки, как заглохли моторы. Оба. Без шансов на повторный запуск. Так что теперь оставалось одно. Превратить семидесятку в неподвижную огневую точку и работать по фрицам из ДТ. Пока патроны не кончатся. Жаль только, прикрыться нечем – место голое, просматривается со всех направлений…

* * *

Сильный глухой удар в правый борт отозвался звоном в ушах. Боевое отделение озарилось вспышкой. Яркой, почти ослепительной. В грудь несильно толкнуло, а затем по ноге потекло что-то противное, липкое, теплое. «Это я что, обоссался что ли? Или того хуже, обгадился?» – первая пришедшая в голову мысль отчего-то рассмешила сержанта. Ощупав рукой штаны и поняв, что это всего лишь остатки масла из пробитого двигателя, он только и смог, что нервно расхохотаться, вновь приникая к экрану тепловизора. Смахивая с груди увязший в бронежилете осколок.

"Спасибо… Леся".

В перекрестье прицела маячила туша немецкого бронетранспортера. Танкист коротко выругался, кляня себя за то, что не сумел рассмотреть главного. Противотанкового орудия в кузове тяжелого "Ганомага". Калибром всего 37мм и, тем не менее, оказавшегося способным пробить бортовую броню семидесятки. Зря, выходит, он поливал свинцом смотровые приборы и щели – по крыше надо было бить, пока БТР еще не успел развернуться. Теперь же укрывшиеся за орудийным щитом фашисты могли не опасаться пулеметной стрельбы. Ну или почти не опасаться.

К тому же, как выяснилось, беда не приходит одна. Огрызнувшись очередью на пять-шесть патронов, ДТ неожиданно замолчал, не то поврежденный случайным осколком, не то просто перегревшись, выйдя из строя от жара спаренной с ним сорокапятки.

– Мать! Мать! Мать!

Вроде и диски еще остаются, пара, как минимум, и броня на башне цела, и приборы пока работают, но… воевать-то нечем. Один лишь наган в кобуре. "Ага, чтобы застрелиться".

Хлопнув со злостью по ствольной коробке, сержант сплюнул и быстро переместился к командирскому перископу, желая оценить обстановку, прикидывая шансы. Соображая, как лучше выбираться из танка и что теперь делать с приборами. "Секретными" приборами из далекого будущего. Однако, едва взглянув на экран, понял, что ни шансов, ни времени у него не осталось.

Фрицы прекратили возню возле установленного на БэТээРе орудия, кто-то махнул рукой и…

"Ну да. Сейчас дернут за веревочку, башенка моя и раскроется. Как орешек. Как семечко".

Чуть сощурив глаза, танкист устало вздохнул, готовясь к неизбежному. Глядя смерти в лицо. И уже ни на что не надеясь.

Забыв, что надежда умирает последней.

Правее "Ганомага", метрах в двадцати от него, мелькнула какая-то тень. Смутно знакомая. Поднявшаяся из окопа. Метнувшаяся навстречу врагу. Вскинувшая руку в броске. И вновь рухнувшая на землю.

А спустя секунду прозвучал взрыв. Гулкий хлопок залетевшей в кузов гранаты. Противотанковой. Фугасной.

– Лейтенант! Молодчага! Так их, гадов! Всмятку! – заорал сержант, не в силах сдержать внезапно нахлынувшую на него эйфорию. – Черт, как же ты вовремя, лейтенант… Лейтенант… Володя… ты как там? Живой?

Однако летчик не откликался. Похолодевший от нехорошего предчувствия танкист резко скомандовал в микрофон:

– Марик, Гриша! Быстро к лейтенанту. Не отзывается он, ранен, похоже, – и, дождавшись подтверждения бойцов, пояснил задачу. – Вытаскивайте его по-быстрому и к танку… Давай-давай, шевелитесь, черти. Как хотите, но найдите мне его. Любой ценой.

Отдав приказ, сержант помедлил немного, буквально секунду, соображая, стоит ли пытаться сделать что-то еще. Что-то полезное, нужное. Например, снять поврежденный ДТ со спаренной установки или продолжить наблюдение за полем боя.

Сомнения разрешились относительно быстро и просто. Погасшими экранами ПНВ. "Всё, кончилась техника. Теперь только наружу". Толкнув тяжелую крышку, Евгений ловко выскользнул из башенного люка, мячиком скатился с брони и метнулся под защиту застывшей поблизости тридцатьчетверки. Даже не заметив и не почувствовав, как осыпается гарнитура ПУ, исчезает наброшенный на тело бронежилет, как щелкает в голове некий тумблер. Неведомый переключатель, запускающий странный никому неизвестный процесс. Таинственный, вычищающий из памяти все "лишние файлы". Биты информации. Крупицы знания. О прошлом, которое… в будущем. Сведения о всего лишь нескольких часах. Тех самых, в которых радость побед и горечь поражений. Новые друзья. Новые враги. И та, что навсегда теперь останется в наглухо стертом обрывке. Махоньком кусочке невидимой ленты, выдранном с корнем. Из жизни. Из сердца.

* * *

Установленные на растяжках «запалы» сработали как положено. И практически одновременно, сразу в обеих траншеях.

Хлопки двух гранат слились в один, потерявшись в гулком грохоте фугасных разрывов. Земля буквально вздыбилась от мощного удара сотни с лишним кило тротила и пороха. Так, будто в немецкий окоп угодил снаряд из морской двенадцатидюймовки. Тонны перемешанного с глиной песка взметнулись ввысь на добрый десяток метров. Разлетаясь комьями по округе. Накрывая развороченную в хлам артиллерийскую позицию плотным облаком серовато-белесой пыли – такой, по крайней мере, она выглядела на экране переносного тепловизора.

Лейтенант потряс головой и несколько раз прижал ладони к ушам. Судорожно сглатывая, с трудом вталкивая в пересохшую гортань внезапно сгустившийся воздух. Пытаясь восстановить слух и дыхание.

– Вот это да! – спустя пять или семь секунд прозвучало в наушниках.

– Это точно, – согласился с Синицыным Марик. – Жахнуло, так жахнуло.

– Нормально жахнуло, – пробурчал летчик, выглядывая из укрытия. – По плану. А теперь смотрите в оба. Сейчас полез…

Договорить он не успел. От села ударили пулеметы, а на правом фланге замелькали хорошо различимые в ПНВ фигурки врагов. Немецкие пехотинцы по одному выскакивали из-за развалин. Сразу кидаясь на землю, а затем перебежками стараясь подобраться ближе к окопам. Впрочем, лезть в траншеи они пока не пытались, видимо, помня о том, что случилось с предшественниками, решившими воспользоваться ходами сообщения и нарвавшимися в итоге на "мины". И потому "нынешние" фрицы двигались поверху, прикрываясь лишь невысоким земляным бруствером в тылу разгромленной батареи. И даже ракеты в ночное небо не запускали, вероятно, надеясь на темноту. По незнанию. Не ведая о том, что все их телодвижения прекрасно отслеживаются вооруженными "ночной" оптикой красноармейцами.

Примерно через минуту вражеские пулеметчики прекратили огонь, опасаясь зацепить своих, а осмелевшие гренадеры рискнули, наконец, подняться во весь рост и рвануть через траншеи к застывшей невдалеке тридцатьчетверке. Готовя гранаты, полагая, что именно там располагаются основные силы противника.

– Бей! – коротко скомандовал лейтенант.

Кинжальный огонь за считанные секунды остановил атакующий порыв фрицев.

Огонь в упор. Из трех стволов. Двух трофейных МП и одной трехлинейки. А чуть погодя к бою присоединился ДТ комиссара. Негусто, конечно, но на столь короткой дистанции фашистам хватило и этого. Те, кто выжил, моментально залегли, огрызаясь лишь отдельными выстрелами. Наугад, ориентируясь только по звуку. Потом, секунд через двадцать, противник попробовал обойти советские позиции с флангов при поддержке вновь оживших, палящих по площадям машиненгеверов. Однако и этот хитрый маневр закончился неудачей. Точнее, полным фиаско.

Сначала Кацнельсон удачно зашвырнул единственную оставшуюся у него "феньку" на левый край, туда, где скопились самые резвые, желающие быстро перепрыгнуть траншею. Потом он же, потратив всего три патрона, уполовинил пытающихся проползти по тому же маршруту. Затем Микоян с Синицыным несколькими очередями охолонили горячие головы, прущие через кусты и пелену еще не осевшей от недавнего взрыва пыли… Точку в этом эпизоде сражения поставил легкий Т-70. Четырьмя осколочными по северо-восточной окраине хутора, подавив бьющие из-за руин пулеметы.

Впечатленные появлением танка фрицы тут же поспешили ретироваться, отойдя метров на триста назад, под прикрытие земляных отвалов и стен полуразрушенных сельских строений.

* * *

– Как мы их!? – радостно прокричал Марик, передергивая затвор и посылая очередную пулю вслед отступающим в беспорядке врагам.

– Рано радуешься, – осадил его лейтенант, спуская с небес на землю. – Патронов у тебя сколько осталось?

– Десять… Ой, нет, девять, – виновато ответил красноармеец.

– Вот то-то и оно!

– У меня полдиска, – не дожидаясь приказа, доложился Синицын. – А "шмайсеры" всё, кончились.

– Эм пэ сорок, – машинально поправил бойца Микоян, отбрасывая в сторону заклинивший немецкий трофей.

– Что?

– Да нет, ничего, – вздохнул лейтенант. – Я просто думаю, что надо бы за оружием сползать. Пока не стреляют.

– Давайте я, – тут же предложил Гриша.

– Нет, – остановил его летчик. – Сначала я. Ты следующий. Потом Марик. Если что, прикроем друг друга.

– Понятно… Есть.

Выбравшись из своей "стрелковой ячейки", лейтенант внимательно осмотрелся, поправил противогазную сумку, замер на миг, а затем, коротко выдохнув, рванул к горящим домам. С "низкого старта", вокруг кустов, целя в ближайшую от траншей воронку. Чтобы уже через десять секунд буквально влететь в неглубокий окопчик с осыпавшимися землей краями. Переводя дух, без сил опускаясь на дно этой не слишком приметной со стороны хутора "ямки". Прикрытой травяным склоном и небольшой насыпью, напоминающей кучу ссыпанного с телеги песка.

А спустя еще пять секунд, услышав в ПУ отчаянный мат танкистов, летчик попросту сплюнул и выругался. Прямо в эфире. Не скрывая эмоций. Поскольку хорошие новости, увы, кончились. Вместе с вышедшей из строя сорокапяткой и заглохшими танковыми моторами.

Глухой рокот, раздающийся откуда-то справа, и ударивший по ушам пулеметный лай заставили лейтенанта высунуться на миг из укрытия. Увиденное не обрадовало. Всё оказалось гораздо хуже чем можно было предположить.

Выползший из-за развалин "Ганомаг" медленно двигался вдоль окопов, поливая из пулемета замершую на левом фланге семидесятку. Вражеские пехотинцы мелькали позади полугусеничной машины, прикрываясь ее бронированным корпусом. Впрочем, как вскоре выяснилось, советский танк всё-таки не пожелал стать для врага просто мишенью, ответив огнем из ДТ, отсекая спешенных фрицев от БэТээРа.

"Ох, ё, – похолодел лейтенант, глядя как фашисты заряжают установленное в кузове бронетранспортера орудие. – Сейчас. Сейчас пальнут суки!"

Руки же тем временем сами делали то, что положено. Выуживали из сумки "Ворошиловский килограмм" и вкручивали в гнездо один из запалов.

"Только бы он сюда подошел… Только бы подошел… Ну!? Давай же, сволочь! Давай! Ближе!"

И будто услышав желание летчика, немецкий водитель внезапно остановил "Ганомаг" прямо напротив воронки, всего в двадцати шагах от нее. А затем…

Громыхнуло вражеское орудие. Бронебойный снаряд ударил семидесятку в борт в районе переднего двигателя. "Черт! Неужто убили сержанта?" – ужаснулся летчик. Как это ни странно, но сержант отчего-то казался Володе прямо-таки неуязвимым бойцом, которого ни пуля, ни штык не берут.

"Живой. Везучий чертяка!" – мысленно порадовался летчик за командира Т-70, когда через пару мгновений советский танк огрызнулся очередью из ДТ. Вот только радовался Володя недолго – ведь по всему выходило, что через несколько секунд везенье танкиста должно было закончиться. Вместе с очередным вражеским выстрелом. "Если только…".

Ну да. Надо-то ведь совсем немного. Совсем чуть-чуть. Нужно всего лишь успеть. Успеть подняться. Сделать три шага вперед. Размахнуться. Широко, от души. И просто метнуть гранату. Фугасную РПГ-41. Это ведь так просто. Почти как на учениях.

…С ошарашенным видом летчик стоял на одном колене и смотрел на весело полыхающий, превращенный в металлолом БТР, слыша лишь звон в ушах. И не слыша ни запросов сержанта в ПУ, ни треска очередей сразу трех пулеметов, ударивших от села. Ударивших наугад, в темноту. Но, тем не менее, зацепивших цель. Случайно зацепивших.

Две пули вонзились в бок, еще одна впилась в руку. Колени неожиданно подогнулись, и лейтенант грузно осел на землю, удивляясь, отчего это так голова кружится и ноги не держат, будто пьяный совсем. Боль пришла позже. Резкая, рвущая, заставляющая грызть зубами ворот, чтобы только не заорать, не заскулить, не завыть, не завопить благим матом. А вместе с болью пришло понимание, что всё, кажется, всё – отбегался. И сразу же: "Живым не дамся". Тепловизор куда-то исчез вместе с противогазом, рассыпалось прахом и переговорное устройство. Но летчик этого не заметил. Протянув здоровую руку к поясу, он попытался расстегнуть клапан на кобуре. Но не смог, поскольку тот уже был расстегнут. И не просто расстегнут, а оторван. И что еще страшнее, ТТ, его родной ТТ со звездами на щечках рукоятки, холодящий металлом пальцы, заряженный и готовый к бою, исчез. По всей видимости, банально выпал из кобуры и затерялся в густой траве, пока хозяин пытался руководить боем, минировал траншеи и бросал "Танюшки" во вражеский БТР.

"Черт! Черт! Черт! Даже застрелиться нечем!" – потеря личного оружия привела лейтенанта в совершеннейшее отчаяние. – "Идиот! Дурень! Лопух!.. Хотя… м-ма-а-ать, граната же есть!"

Граната лежала в подсумке с левой стороны и, чтобы достать ее, пришлось переворачиваться набок и, стиснув зубы и шипя от боли, нашаривать "эфку", стараясь не сорвать раньше времени предохранительное кольцо.

Секунда, другая. Ребристая Ф-1, наконец, легла в потную ладонь, и лейтенант тут же, почти не раздумывая, подтянул гранату ко рту, чтобы попытаться вытянуть чеку зубами. Увы, иного способа поставить "эфку" на боевой взвод летчик не видел. Однако и эта задачка оказалась ему не по силам. Зубы крошились, срывались и никак не желали цепляться за скользкое, удобное для пальцев, но не для зубов, колечко. В итоге пришлось цеплять чеку за ременную пряжку. И лишь тогда, после пары неудачных рывков-попыток, проблема с гранатой всё же решилась. Отлетевшим кольцом с усиками и зажатой пальцами скобой запала.

Облегченно выдохнув, летчик перекатился обратно, на спину. Перекатился и тут же снова чуть не заорал, ткнувшись простреленной рукой, точнее, локтем, в какой-то сучок.

Заполонившая сознание боль неожиданно вернула слух. Но в то же время и помешала. Помешала отследить обстановку. И заметить выскочившего из-за кучи песка вражеского солдата. И еще парочку с другой стороны. Первый немец вскинул карабин, но выстрелить не успел, согнувшись пополам и рухнув на землю. Винтовочная пуля отбросила фрица от лейтенанта, однако двое других не успокоились, а попытались подобраться поближе, метнувшись вперед, не обращая внимания на ударившую по ним автоматную очередь. Впрочем, тут же и заглохшую. И только когда по бугорку и кустам от хутора полоснул пулемет, летчик всё же опомнился, приподнимая голову и вглядываясь в мельтешение неясный теней, подсвеченных близким пожаром. Поздно. Приклад, летящий в лицо – последнее, что смог увидеть лейтенант перед тем, как наступила темнота. Полная и окончательная. Выкатилась из разжавшихся пальцев граната. Щелчок запала Володя уже не услышал.

* * *

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, товарищ… – несколько раз повторил в микрофон Марик. Ответа не было, в наушниках звучал лишь треск помех да на самом пределе слуха проскальзывали какие-то неясные отголоски. Тихие шорохи, хрипы, шипение.

– Холмик за кустами видишь? Он вроде оттуда бросал, – отозвался через некоторое время Гриша.

– Вижу.

– Тогда вместе давай. Ты слева, я справа.

– Давай, на раз-два.

Выждав секунду-другую, бойцы рванулись вперед, к небольшому бугорку, уже не пригибаясь, стараясь побыстрее преодолеть чахлый кустарничек. Рванулись туда, где, по мнению Синицына, и должен был находиться лейтенант. Лейтенант, воспользовавшийся, наконец, своей "карманной артиллерией".

Однако до цели они так и не добрались.

– Немцы! – крикнул внезапно Гриша, бросаясь на землю.

– Где? – не понял друга Кацнельсон, вытягивая голову, пытаясь рассмотреть, что там, впереди. Увы, напарник не ответил. Озадаченно потерев ухо, Марик как-то сразу и не сообразил, что гарнитура ПУ больше не стягивает голову. И еще больше поразился тому, что, приложившись к прицелу винтовки, совсем ничего не увидел. Почему? Исключительно потому, что "продвинутый" ПНВ внезапно исчез, растворился, рассыпался, оголяя самый обычный примитивный целик, планку с прорезью. А секунды через три и изумление прошло. Оставив после себя только досаду. Досаду и недоумение. "А чего мы тут делаем-то?.. Не, с фрицами воюем, это понятно. А что за задача у нас?.. Ни черта не понимаю".

На фоне пожара мелькнул силуэт. С приподнятым карабином. Лязгнул затвор трехлинейки, выплевывая стреляную гильзу. "Есть!". Выронивший оружие немец согнулся пополам и рухнул на землю. "А…а… а как это?" – открыв рот, Кацнельсон ошарашенно смотрел на упавшего врага, переводя взгляд на собственную винтовку, снова на немца, опять на винтовку. Только сейчас Марик сообразил, что руки сами собой проделали все необходимые движения, словно в десятый или в сотый раз, почти бессознательно. Вскидывание, упор, прицеливание, выстрел, перевод затвора. Стандартная процедура. Привычная, рутинная. И никаких колебаний – впереди враг, врага надо уничтожить.

Правда, долго удивляться собственному хладнокровию бойцу не пришлось. Где-то справа, возвращая мир в привычное состояние, простучал ППШ Синицына. Простучал и осекся, щелкнув опустевшим диском. А затем кусты прошила пулеметная очередь. Неизвестно чья. Заставившая вжаться в землю в надежде, что на сей раз смерть прилетела вовсе не по душу прячущихся среди не слишком густой растительности красноармейцев. Впрочем, стрельба продолжалась недолго. Спустя несколько мгновений пулемет замолчал, а точку в коротком и каком-то сумбурном боестолкновении поставил хлопок гранаты.

Зашуршали гибкие ветки, и через пару секунд рядом с Мариком нарисовался Гриша, волочащий за собой автомат.

– Чего там? Не знаешь?

– Не-а, не знаю. Я, б…, вообще ничего не понимаю. Вроде сержант говорил, найти нам чего-то надо. Или кого-то?

– И я не понял. Да и как он нам приказать-то смог? Он же в танке, а мы туточки, в кустах лежим.

– Хм… А, может, сползаем, глянем всё ж, чего там?

– А давай.

И оба бойца осторожно поползли вперед, стараясь сильно не шуметь и задницы не отклячивать.

Кустарник закончился метров через тридцать. Дальше шел относительно ровный участок частично выкошенной, частично сгоревшей травы. За ним – немецкие окопы, разгромленные позиции ПТО, а потом… что там было потом, красноармейцы разобрать уже не могли – цепочка пожаров вдоль хутора, густой дым, стелющийся по самой земле, и плотная стена пыли надежно скрывали происходящее от любопытных взглядов. Да и темнота вокруг комфорта тоже не добавляла. Слава богу, что хоть полянку перед кустами удалось рассмотреть. В призрачном свете "подвешенной" над полем боя ракеты да в неярких отблесках гудящего тут и там пламени.

Возле бугорка валялись два фрица. Два мертвых фрица. Еще один жмурик в чужой форме скрючился чуть поодаль, перед песчаной горкой. И всё… Лишь трое немецких солдат. Неподвижных, отмеченных несовместимыми с жизнью повреждениями.

– Да-а-а, – протянул Марик. – Нашими тут и не пахнет.

– Точно, – подтвердил Синицын, поправляя каску. – Нема наших. Ну что, назад вертаемся?

– Да погоди ты. Мы ж пока не нашли ничего. Пошарить бы надо.

– Где тут шарить? И так всё ясно. Нет никого. Вертаемся.

– А может…

– Может, он это имел в виду, – перебил напарника Гриша.

В ладони бойца блеснул пистолет. Вороненый ТТ с потертой рукояткой.

– Я об него в кустах спотыкнулся.

– Ну, не знаю, не зн…

Сомнения по поводу дальнейших действий разрешились сами собой. Свистом пуль над головами. Видимо, вражеский пулеметчик вновь решил пощекотать нервы залегшим в кустах красноармейцам. Впрочем, вряд ли он выцеливал конкретно их, скорее, просто палил наугад, по площадям, веером, или, как это принято говорить в кругу штабных стратегов, вел плотный заградительный огонь. Что радости советским бойцам, конечно же, не добавляло – строчил немец достаточно интенсивно, почти без передышки. К тому же секунд через пять-семь к пулеметному лаю добавились неприятные хлопки. "Ох, мать твою! Мины!". Не ахти какого калибра, но рвущиеся в опасной близости от затаившихся советских бойцов.

– Всё, уходим! – решительно произнес Синицын, подтягивая к себе автомат и нервно оглядываясь. – А то навсегда тут останемся.

На сей раз Кацнельсон спорить не стал, проворчав чисто для проформы:

– Вообще-то неправильно это… – но затем махнул рукой и согласился с товарищем. – Ладно. Уходим.

– К танку?

– К танку. Куда ж еще.

* * *

– Винарский? Ты?

– Я, фух… товарищ… старший политрук, – подтвердил сержант, прижимаясь к теплой броне, обессиленно сползая на землю, пытаясь восстановить дыхание. Рывок от своего танка к тридцатьчетверке оказался подобен решающему забегу на олимпийской дистанции. Всего каких-то пятнадцать метров, но для Евгения они вылились в пятнадцать кругов ада, нескончаемых и неодолимых. Пройти которые пришлось разом, одним сумасшедшим, рвущим жилы броском, под злобный вой пуль. Вой ненасытный, утробный. Правда, и награда на финише была не в пример весомее. Не декоративный золотой кругляш и рукоплескания толпы поклонников, а настоящее право. Право на жизнь. Право на существование.

Как с цепи сорвавшиеся немцы яростно поливали свинцом застывшие машины и всё, что рядом, сразу с нескольких точек. Еще один пулемет, крупнокалиберный, установленный на появившемся из-за домов бронеавтомобиле, долбил по какой-то неведомой танкистам цели, немного в стороне, вторя "коллегам" свирепым рычанием. А чуть погодя в какофонию боя вклинились минометы, гулко захлопав, пристреливаясь, подбираясь дымками разрывов к укрывшимся за броней бойцам.

– Плотно же они за нас взялись, гады, – Постников, слегка отодвинув сержанта, быстро выглянул из-за катков, но тут же отдернулся, чертыхаясь, сплёвывая тягучей слюной. – Еще минуту-другую здесь просидим и всё. Алес капут.

– Товарищ старший политрук, нам бы это. К гряде отойти, – более-менее отдышавшись, скороговоркой выпалил Винарский. – Овражек там есть. Отстреляемся. Наши как подойдут…

Однако комиссар, не дослушав сержанта, неожиданно закашлялся, засипел хриплым и каким-то лающим смехом. Обидным и в то же время горьким.

– А нету. Нету у нас патронов, сержант. Кончились. Еще раньше, чем танк твой, кончились.

– Но…

– Что но? Не видишь, сержант, отвоевались мы. Всё. Конец. Без танка позицию не удержим.

– Но ведь еще должны подойти, – судорожно пробормотал Евгений, кажется, уже понимая, что это и впрямь всё. Уже понимая, но еще не веря.

– Кто? Кто подойти должен? – устало спросил Постников.

– Наши… вторая рота, – сержант говорил всё тише и тише, почти умоляюще, чувствуя, как уходит земля из-под ног. Выскальзывает из рук соломинка. Рушится мир. Исчезает надежда. – Они же это… резерв. Должны подойти. Должны.

Комиссар в ответ лишь угрюмо вздохнул, не глядя на Винарского. Однако секунд через пять всё же не выдержал и пояснил. Сухим безжизненным голосом:

– Вторая рота вышла из боя. Три часа назад. Без танков. Мы, мы были последним резервом. А то, что вам по радио передали… всё это… обычная липа.

– То есть, помощи не будет, – обреченно подытожил Евгений, уронив голову на скрещенные перед собой руки.

– Не будет, – подтвердил Постников. – Я это и мехводу твоему объяснял. А он всё одно, бубнит и бубнит, что держаться надо. Мол, командир приказал, и точка. Так что сейчас, сержант, нам не к гряде, а в тыл выходить надо. К своим. Приказ мы выполнили, час отстояли.

После этих слов сержант неожиданно встрепенулся и посмотрел напряженным взглядом на старшего по званию:

– Но… может, всё-таки попробуем, товарищ старший политрук. Попробуем еще продержаться? Вдруг есть еще силы, просто мы не знаем? Ведь не бывает так, чтобы совсем, совсем ничего не осталось. Давайте попробуем. Тут ведь много и не надо. Совсем ведь чуть-чуть осталось. А мы… мы удержимся, мы сможем… И патроны, вот же они – от моего "Дегтяря". Еще осталось маленько.

Два утолщенных блина легли на траву перед Постниковым.

Комиссар ненадолго задумался, глядя на командира легкого танка, а затем…

Евгений не мог видеть в потемках глаз политрука, но чувствовал этот взгляд, тяжелый, пронизывающий душу, нахмуренные брови, губы, плотно сжатые в суровую нитку, желваки, перекатывающиеся на скулах. Чувствовал и ждал. Ждал ответа, решения. Ждал, надеясь. И веря. Теперь веря.

– Хорошо! – произнес, наконец, Постников. Спокойно, словно бы и не замечая посвиста пуль над головой и рвущихся невдалеке мин. Словно бы решив для себя что-то важное, понятное лишь ему. – Сделаем, как ты сказал, – и, вздохнув, продолжил. – Только никуда я отсюда отходить не стану. Там в воронке башнер мой. Петруха. Контузило его сильно. Им сейчас твой мехвод занимается. В общем, бери их обоих и в тыл…

– Что значит в тыл!? – не на шутку возмутился Евгений. – Я с вами, товари…

– В тыл, я сказал, – резко оборвал комиссар танкиста, однако потом добавил чуть мягче. – Должен же, б…, хоть кто-то в живых остаться. И доложить обо всём, что здесь и как. И потом, оружие у тебя есть, сержант? Нет. Вот и нечего тебе тут делать. Понятно?

– Я у вас вторым номером буду, – упрямо набычился Винарский, показывая на прислоненный к гусенице ДТ, снятый с тридцатьчетверки.

– Что, вместо сошек спину подставишь? – усмехнулся Постников. – Два диска всего, и набивать их не надо – лишних патронов всё равно нет. Так что нечего дуться, сержант. Ты молодой, еще повоюешь. Получишь машину новую и повоюешь. Всё, выполняй приказ… Женя.

Сказав это, комиссар отвернулся и, подхватив пулемет, двинулся к корме танка выбирать удобную позицию для боя. Своего последнего боя. А сержант… сержант только и смог, что сжать кулаки и тоскливо посмотреть вслед старому политработнику. Старому, двадцати восьми лет отроду.

* * *

– Жалко, – грустно и как-то невпопад произнес Макарыч, глядя на командира.

– Что жалко? – не сразу въехал сержант.

– Да Васька Баландин. Мехводом у комиссара был. Я у него третьего дня ключ с эксцентриком одолжил. А теперь, вишь… не отдам уже.

Барабаш повернулся к сидящему на дне воронки, раскачивающемуся из стороны в сторону парню, с усилием оторвал руки контуженного от ушей и, ухватив подмышки, потянул наверх, приговаривая вполголоса:

– Давай, Петро, давай. Ногами, ногами двигай. Потихоньку.

– Башнер? – спросил Винарский, свешиваясь с края, помогая мехводу вытащить из ямины оглохшего и мало что соображающего бойца.

– Он самый, – подтвердил Макарыч, уже выбравшись из воронки, шумно сопя. – А Ваську и радиста… вот черт, не помню даже, как звали его. Их это, одним снарядом. Такие дела, командир, – затем еще раз вздохнул, повторяя. – Да, такие дела.

– Понятно, – протянул сержант ничего не выражающим, лишенным всяких эмоций голосом. Видимо, просто чтоб не молчать. На душе было не то чтобы горестно или, скажем, тоскливо. Нет, внутри у танкиста словно кто-то вывернул из патрона давно перегоревшую лампочку. Вывернул и выбросил. С хлопком разбив о мостовую хрупкую стеклянную колбу. Да так, что стало на всё наплевать. И на звуки боя за спиной, и на бормотание чем-то озабоченного мехвода, и на предстоящий путь в тыл, да и на себя, в общем-то, тоже. Только сейчас Евгений понял, зачем политрук отдал такой приказ, ссылаясь на его же, сержанта, предложение. Уходить вроде бы как с донесением, прикрываясь отсутствием оружия у бойцов. Отдал приказ, а сам остался. Скорее всего, просто не видя для себя возможности уйти. Для себя лично. Чтобы не смотреть потом в глаза выживших в этой мясорубке. И чтобы не стать таким же, как они. Выжившими и побежденными.

"Нет, неправда", – неожиданно зло подумал Винарский. – "Не побежденными. Просто отступившими. На время".

Подумал так и… вернулся. Вернулся в реальность. В себя.

– Всё, Макарыч. Хорош лясы точить. Времени нет. Приказано в тыл отходить.

Реакция мехвода оказалась вполне предсказуемой:

– Что!? Какой, на хрен, тыл!? Командир, ты чего, белены объелся!?

– Постников приказал, – тихо ответил сержант, опустив голову, пальцами касаясь ремня, и… вдруг осексшись на полуслове. Судорожно нащупывая застежку, вынимая из кобуры вороненый наган, улыбаясь чему-то далекому, виденному когда-то… во сне. – А знаешь, Сима, пожалуй, ты прав. На хрен тыл. Мы еще тут повоюем.

– Другое дело, – оскалил зубы Макарыч, закидывая за спину "пустой" автомат и, словно жонглер, поигрывая выуженными непонятно откуда гранатами. Тремя сразу. – У меня ведь тоже… осталось кой-чо в загашнике. Так что не сс… э-э, не дрейфь, командир. Вломим мы еще фрицам на посошок.

– Вломим, Сима! Еще как вломим… Бляха-муха!

* * *

Ночной бой – штука сложная. Даже для армий начала третьего тысячелетия, обученных сражаться в условиях недостаточной видимости и оснащенных подходящими для этой цели приборами. Даже для спецназа подобный бой не всегда предсказуем. Про сороковые же годы века двадцатого и говорить нечего. Нужные приборы отсутствуют как класс, а обучение ведется, мягко говоря, постольку-поскольку.

Но, тем не менее, воевали ведь и тогда. И частенько неплохо. С вполне приемлемым результатом.

Да, биться в потемках нелегко. Но можно. Особенно, когда ты плотно "отсиживаешься" в обороне и точно знаешь, что каждый, кто атакует – враг. В этом случае достаточно просто палить во все стороны, реагируя на любое движение, любой шорох. Главное, чтобы боеприпасов хватило. И нервов.