Текст книги "Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка"

Автор книги: Владимир Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Хорошо. Попробую.

Выставив из-под куста автомат, Володя несколько раз нажал на спусковой крючок и тут же откатился в сторону, к соседнему бугорку. Вовремя. Земля на том месте, где он только что был, вздыбилась фонтанчиками попаданий. Спустя еще пару мгновений на левом фланге в унисон фрицам застучал ДТ комиссара. Пройдясь длинной очередью по развалинам. Немцы отреагировали предсказуемо, перенеся огонь на новую цель. По их разумению, более опасную, а, значит, приоритетную.

– Ну что? Засек? – спросил у Марика лейтенант, когда догорела вторая ракета, а ружейно-пулеметная трескотня опять стихла. По причине вновь навалившейся на степь темноты.

– Пулеметчика точно, – ответил красноармеец.

– Хорошо. Тогда я сейчас еще раз пальну, а ты под шумок…

– Понял. Сниму гада.

– Давай. На раз-два.

Коротко пролаял трофейный МП, вторя ему, прогрохотал "Дегтярев" старшего политрука. Гулким эхом отозвалось танковое орудие. На их фоне винтовочный выстрел прозвучал не громче детской хлопушки, потерявшейся в хоре салютных залпов.

– Мастер, – уважительно произнес летчик, глядя как из-за кирпичей вываливается тело вражеского пулеметчика. Вместе с пулеметом и заправленной в патроноприемник лентой. – Ну, прямо ворошиловский стрелок!

– Повезло, – с деланной невозмутимостью ответил бывший студент, передергивая затвор, выискивая новые цели.

* * *

Семидесятка выстрелила еще дважды. А потом опять начала менять позицию.

За перемещениями танкистов следить было сложно. Машина "пряталась" от врагов в неглубокой лощинке, тянущейся до самой гряды, и лейтенант со своей "колокольни" мог рассмотреть, в лучшем случае, лишь башню, мелькающую над травяным склоном. Впрочем, нет худа без добра – немецкие наблюдатели, если таковые имелись, тоже не обладали возможностью отслеживать все танковые эволюции, тем более, в потемках. Ну разве что…

– Гриш, ты как там?

– Нормально, тащ лейтенант. Канавка тут знатная, туда-сюда метров двадцать. Жить можно.

– Хорошо, оставайся там, наружу не лезь и… Ты в проем на третьем доме от края заглянуть можешь?

– Могу, – вскорости подтвердил боец. – Вроде сидит там кто-то. Только достать его, чтоб с гарантией, не сумею. Далеко.

– Я тоже не смогу, – тут же отозвался Кацнельсон. – Стена мешает.

– Хреново, – кратко прокомментировал ситуацию летчик.

Действительно, немецкий корректировщик там, скорее всего, присутствовал, поскольку ни с какого более ракурса нельзя было четко разглядеть перемещающийся по низинке Т-70. И вражеского соглядатая требовалось обязательно уничтожить. Или, на худой конец, просто выкурить с насиженного места. Иначе дел он мог натворить много. Дел весьма неприятных. Ведь если первые ответные выстрелы германских панцеров явно ушли в молоко, то последующие всколыхнули землю уже в опасной близости от советского танка, и даже осколочно-фугасные рядом отметились, дважды.

Увы, своими силами уконтропупить глазастого фрица пехотинцы никак не могли.

Зато это вполне могли сделать танкисты.

И хотя отвлекаться от основного боя сержанту не слишком хотелось, но, осознав суть проблемы и взвесив все за и против, он живенько развернул башню и с десятисекундной задержкой всадил в подозрительный проем пару осколочных. Причем довольно точно: триста метров – дистанция плёвая, почти в упор.

* * *

– Ну что? Погнали наши городских? – весело поинтересовался Винарский спустя секунду-другую.

– Чисто, – доложился выглянувший из своей канавы Синицын, наплевав на очередную взмывшуюся над домами ракету.

На сей раз бойцу подфартило. Его не заметили. Точнее, не сумели заметить.

Неожиданно поднявшийся ветер всколыхнул пыль над окопами, и уже через полминуты всю северную околицу накрыло пеленой дыма и пепла от горящих изб.

Впрочем, ни Синицыну, ни Микояну, ни тем паче сержанту опустившаяся на поле едкая хмарь ничуть не мешала. В смысле, продолжать наблюдение и вести бой – тепловизоры "пробивали" дымовую завесу с подозрительной легкостью. А вот противнику в этом плане похвастаться было нечем – подобных приборов он не имел. То есть, фрицы могли, конечно, попытаться под прикрытием дыма атаковать позиции советских бойцов, но… Не хватало фашистам сил для полноценной атаки. Не так уж и много их оставалось на хуторе. Максимум, человек сорок, да и то – полностью боеспособных всего полтора отделения, возглавляемых единственным уцелевшим унтером. Надеялись гансы лишь на подходящий к селу мотопехотный резерв. И танки. Вот только не подозревали немецкие командиры, что именно с бронетехникой у них возникнут проблемы. Бо-о-ольшие проблемы.

* * *

Вражеские танкисты, по всей видимости, решили не рисковать понапрасну, быстренько перестроив машины из походного порядка в боевой. И даже темнота им не помешала. Панцеры ровно рассредоточились по фронту, правда, не в линию, а уступом, точнее, обратным клином, сбивая тем самым дистанционные поправки противнику, перекрывая по углам директрисы, давая себе возможность вести сосредоточенный огонь по единственному выдвинувшемуся против них русскому танку.

Два первых выстрела фашисты произвели фактически наугад, целя в тот район, откуда тянулись пулеметные трассеры. Резонно полагая, что где-то там и должен находиться невидимый им пока стрелок. Да, они не ошиблись. Советский танк на самом деле бил по врагу именно оттуда. Каких-то десять секунд назад. Но сейчас… Сейчас семидесятка уже меняла позицию, перемещаясь метров на тридцать правее. Правее для фрицев, разумеется. Впрочем, радиостанции на панцерах работали исправно, и корректировщик огня тоже присутствовал. Совсем близко от цели, прямо на хуторе. Так что немцам оставалось всего лишь подождать. Подождать, пока наблюдатель не передаст точные данные о местоположении противника и уж тогда…

О-о! Тогда наводчики хорошо позабавятся, расстреливая с безопасного расстояния беззащитную, как им казалось, "танкетку". О том, что двум длинноствольным "тройкам" и трем "четверкам" противостоит всего лишь легкий Т-70, экипажи немецких машин уже были извещены и потому вовсю предвкушали веселую охоту на прячущуюся в низине "жестянку" с малоэффективной на дальней дистанции пушечкой.

Правда, русские умудрились каким-то невероятным образом подбить бронеавтомобиль командира кампфгруппы и один "Ганомаг", но… а ля гер ком а ля гер, войны без потерь не бывает. И пусть противник еще пытается огрызаться, но дни и часы его уже сочтены. И даже не часы, а минуты.

Пока танки воюют с танками, мотопехота спокойно доберется до хутора, войдет в село с юга, а потом одной решительной атакой подавит, наконец, сопротивление окопавшихся на окраине вражеских автоматчиков. Уничтожит зарвавшихся варваров. Всех до единого.

И нечего панцергренадерам ворчать по поводу не до конца разведанной обстановки – для предстоящего боя сил у них более чем достаточно. Два взвода солдат, три легкие дозорные машины, семь пулеметов, еще один тяжелый БТР с 37-миллиметровым орудием на крыше… Короче, чтобы раздавить десяток-другой русских, хватит и половины имеющегося. С лихвой.

* * *

– Ну что, посмотрим, как вы сейчас запоете, – прищурившись, пробормотал сержант, вытаскивая из правой укладки поблескивающий лаком патрон, увенчанный вытянутым, напоминающим стрелу наконечником.

С легким шелестом снаряд вошел в патронную нишу. Захлопнулась крышка. Прильнувший к прицелу танкист немного помедлил, добирая рукояткой последние миллиметры наводки, а затем…

– Ловите, гады!.. Подарок из будущего!

На первый взгляд, выстрел прозвучал почти штатно. Возможно, чуть резче, чем обычно, или чуть солиднее, но… не в этом дело. Суть в том, что облегченный, баллистически "вылизанный" снаряд вырвался из канала ствола с фантастической для танкового орудия сороковых скоростью. В два раза превышающей стандартную у бронебойных болванок и более чем в полтора – у подкалиберных.

Восемьсот с лишним метров дистанции иновременная "стрелка" преодолела за какие-то полсекунды, "позабыв" о выбранном упреждении, "спрямив" траекторию и попав в итоге не совсем туда, куда требовалось. Впрочем, фашистам это не помогло. Просто вместо лобовой части корпуса, справа, там, где водитель, снаряд угодил в башню, почти по центру.

Несколько сантиметров брони оказались слишком хлипкой преградой для скинувшего легкосплавную "шкуру" стержня. Сверхплотного сердечника из урана-238, "обедненного", лишенного практически всех своих высокорадиоактивных "собратьев". Тех, что когда-то, многие годы спустя, станут начинкой для ядерных боеприпасов – самого страшного из когда-либо примененного оружия иных времен, иных людей, иных нравов. Однако и того, что осталось, хватило за глаза.

За неуловимо короткое мгновение урановый стержень пробил германский металл, рассыпавшись по заброневому пространству яркими брызгами. Ослепительно яркими, раскаленными добела, заставляющими моментально вспыхивать мертвую сталь вражеской машинерии. И даже противопожарная система, буде она установлена на фашистской "четверке", не сумела бы погасить этот жуткий огонь, совладать с пирофорной пылью тяжелого изотопа. Короче, не прошло и доли секунды, как рванул боезапас панцера. С оглушительным грохотом, буквально расколов на части бронированный корпус, походя сметя башню, вдребезги разнеся боевое отделение вместе с моторным, вырвавшись наружу густыми снопами искр, разлетевшись по округе разодранными в клочья ошметками.

* * *

– Горит! Горит гаденыш! – прокричал в микрофон Винарский, вращая рукоять поворотного механизма, наводя орудие на следующую цель, «трешку», идущую второй слева. Правда, и на этот раз сержант взял чуть большее упреждение – выпущенный из пушки снаряд лишь мазнул по броне, уйдя свечой в сентябрьское небо. Впрочем, для остановки фашиста попадания в надкрылок оказалось достаточно и потому третьим выстрелом танкист просто добил уже обездвиженную машину.

– Минус два, Сима. Уходим на третью.

– Принято, командир.

Семидесятка вновь заурчала моторами, отходя назад и вправо, разворачиваясь всем корпусом для очередного броска. К третьей "контрольной" точке.

Увы, одним махом добраться до нее так и не удалось. Уже через пять секунд стало понятно, что ситуация не так проста, как кажется, и с переходом на новую огневую позицию придется повременить – дорогу машине преградили султаны разрывов.

– У, черт! – ругнулся сержант, глядя на вспухающий прямо по ходу движения склон. – Макарыч! Назад! Два лаптя. Вправо четверть.

– Понял.

Резко остановившийся танк качнул кормой, а затем медленно отполз метров на десять, в конце пути вновь разворачиваясь. Судя по переговорам бойцов, немецкий корректировщик тихарился где-то рядом, в развалинах, точнее, в узком проеме второго этажа полуразрушенного кирпичного здания

– Давай, командир! Оторви рогульки козлине.

– Не торопи, Сима. Дай прицелиться.

– Молчу.

Первая осколочная граната рванула на откосе фронтона, подняв пыль, осыпав землю волной каменной крошки. Для верности Винарский послал туда же второй снаряд, угодив-таки в нужный проем, окончательно обрушив конструкции стен и еле держащейся на них кровли.

– Порядок. Спекся фриц, – удовлетворенно заметил сержант, выслушав доклад Синицына. – Работаем, Макарыч. Вперед семьдесят. Стоим три.

– Есть. Работаю.

Примерно через минуту бронированная машина добралась до третьей огневой позиции, самой дальней от хутора, и командир легкого танка снова прильнул к панораме, вглядываясь во мрак за бортом. В жаркую темноту душной сентябрьской ночи, "подсвеченную" невидимыми лучами. Невидимыми человеческому глазу и… прекрасно улавливаемыми датчиками тепловизора – оптико-электронного прибора из будущего, никому, кроме пятерки бойцов, здесь пока не известного.

* * *

– Марик! Как там дела у танкистов? А то отсюда не видно, – поинтересовался летчик у Кацнельсона, затаившегося на краю села в дальнем окопе.

– Нормально у них! Двое – в труху, трое прячутся. Задал им сержант жару, аж перья летят.

– ЗдОрово! А справа что?

– Не разобрать. Там пыль сплошная.

– А чего в прицел не глядишь? – встрял в разговор Синицын.

– Так пыль же, – обиженно отозвался боец.

– ЧуднО. Нам-то она не мешает.

– У вас приборы серые, а у меня зеленый, с подсветкой. Не помнишь что ли? Антоха же объяснял, что…

– Понятно, – перебил Марика лейтенант. – Но ты всё ж попробуй, может, чего разглядишь.

– Ладно. Сейчас, – отозвался красноармеец, прикладываясь к ПНВ, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в мутной пелене за селом – Вроде чот мелькнуло… Ага, точно. Есть. С той стороны идут.

– Кто? Сколько?

– Черт его знает… Машина, кажись. Или две… Нет, бронетранспортер. И мотоциклы еще. Наверно, с юга хотят зайти, чтоб через хутор.

– Достать сможешь?

– Попробую.

Грохнул винтовочный выстрел, а через пару секунд еще один.

– Ну что? Попал?

– Не. Мимо, – разочарованно произнес Марик. – Далековато. Всё в молоко уходит.

– Жаль, – пробормотал летчик. – Ну что ж, будем их здесь дожидаться.

– А может, сами их шуганем? Прямо на хуторе. Заскочим, постреляем чуток и обратно, – предложил внезапно Синицын.

– Не стоит, – немного подумав, ответил бойцу лейтенант. – Наша задача время тянуть. Как можно дольше. Так что… Давай-ка, Марик, перебирайся поближе к нам. Тут рядом окопчик есть, хороший, с отнорками. А мы с Гришей прикроем.

– Понял, товарищ лейтенант. Уже бегу.

Сменившийся ветер опять погнал дым в сторону хутора, и потому Марику пришлось малость поторопиться, чтобы добраться незамеченным до спасительной щели в земле.

Пока он бежал, от села несколько раз хлопнули карабины. Однако ж боец успел. Нырнув в длинный окоп, он выставил наружу трехлинейку и быстро пальнул в ответ, даже не заморачиваясь прицеливанием. Микоян с Синицыным моментально поддержали Кацнельсона огнем, полоснув из трофейных МП по темным развалинам. Привычно простучал пулемет комиссара.

– Нормально всё? Не зацепили? – спросил летчик, когда стрельба вновь утихла.

– Всё хорошо, – откликнулся Марик, перезаряжая обойму. – Патроны есть. К бою готов.

– Успеешь еще навоеваться, – усмехнулся лейтенант, тоже меняя магазин в автомате. – А пока, мужики… сидим, наблюдаем, ждем. Стреляем, только если увидим кого. Но без спешки, нам главное сейчас – удержать фрицев, чтобы сюда не лезли. Понятно?

– Понятно, товарищ лейтенант… Наблюдаем, ждем.

* * *

Двадцатидвухлетний Курт Нойманн воевал уже третий год. И хотя призвали его еще в феврале сорокового, однако в большие чины он так и не выбился. Даже гефрайтора не сумел получить, вечно кто-то обходил рядового на повороте. Впрочем, сам Курт по этому поводу не слишком переживал, поскольку карьеру выстраивать не стремился, а все мечты его сводились к одному: отслужить сколько потребуется, дождаться конца войны, а потом…

В июне 42-го заряжающий немецкой "четверки" присмотрел для себя очень неплохое местечко километрах в ста от Ростова. На берегу реки, среди заливных лугов, с живописной рощицей между холмами, в окружении яблоневых садов и густых, колышущихся волнами трав, тянущихся чуть ли не до самого горизонта. Да уж, землица для пашни там была хороша, сплошной чернозем, тучный, жирный. Плюс пара деревенек рядом, что вполне подходили для размещения "крепостных" герра Ноймана – будущего хозяина этих мест. Недаром ведь фюрер обещал каждому сражающемуся на Восточном Фронте по собственному поместью, и чтобы размером не меньше сотни гектар, да работников из местных в достатке, дабы хватило их для обработки плодородной русской равнины.

Папаша Курта, потомственный бауэр Хайнц Нойманн год с лишним назад примерно так и напутствовал своего приехавшего на побывку сына: "Воюй, сынок, доблестно. Не забывай родных, присылай почаще посылки. И гляди там, присматривай, что где. А то говорят, хоть и много в России земли, но на всех может и не хватить. Так что ты давай постарайся, подсуетись, где надо и если что. Сам знаешь, нам, Нойманнам, давно пора в большие хозяева выходить. Третий век уж пошел. Пора…"

И действительно, вот уже больше двухсот лет прошло с тех пор как Фриц, трижды прапрадедушка Курта, тезка самого Фридриха Великого, попался последнему на глаза… Ну то есть, конечно, не ему самому, а вербовщикам отца Старого Фрица – прусского короля зольдатенкёнига Фридриха Вильгельма. Но, тем не менее, факт налицо – с тех самых пор и идут младшие и средние сыновья семейства Нойманнов в гренадеры, чтобы получать звонкую монету из рук истинных властителей фатерланда. Сначала – королей, потом императоров, а теперь, вишь, и до фюрера дело дошло. А что, он парень, по всему видать, хваткий, недаром вся Европа под Германию нынче легла и даже не пискнула. С овечьей покорностью отдалась на милость тех молодцов, что служат сейчас Рейху и фюреру. Верно служат и потому законно пользуются плодами побед. Как и положено настоящим арийцам – без жалости и сантиментов. "Горе побежденным", как, помнится, деревенский пастор едва ли не в каждой проповеди повторял, цитируя кого-то из великих. Что ж, с этим Курт был целиком и полностью согласен. Так же как и другие камрады из славной 16-й танковой дивизии Вермахта, в конце августа прорвавшейся к Волге севернее Сталинграда и омывшей, наконец, в этой русской реке горячую броню своих танков…

Когда в сороковом дивизия еще только формировалась, высокого и рослого Курта определили в отряд снабжения на весьма "почетную" должность подносчика боеприпасов. Со своими обязанностями немного, по мнению сослуживцев, туповатый, но не обделенный силушкой рядовой справлялся неплохо, ловко перекидывая тяжелые снарядные и патронные ящики куда скажут, и потому в январе 41-го Нойманна "повысили" – перевели в "учебку", а спустя несколько месяцев – в боевую часть, во 2-й танковый полк. Видимо, командование просто решило в очередной раз проверить истинность поговорки "сила есть – ума не надо" на примере бравого гренадера, назначив его заряжающим в один из недавно сформированных танковых экипажей.

Сам же Курт по этому поводу лишь глубокомысленно заявил (в отправленном на родину письме): "Буду теперь на танке кататься. Он как трактор, только с пушкой. А еще командир сказал, что все девки теперь мои". Вот так и попал рядовой Нойманн в экипаж Дитера Ланге, бывшего докера из вольного города Данцига, начинавшего карьеру в полку унтером-офицером и дослужившегося к сентябрю 42-го до обер-фельдфебеля.

…Весь сегодняшний день танкистов "гоняли" как проклятых. То к Бородкину перебрасывали, то к Конному, то на правый фланг, то в центр, затем опять к Конному, где они, прячась за горящим на путях эшелоном, с упоением расстреливали появляющиеся на железнодорожной насыпи русские тридцатьчетверки. Вообще-то Курт не был в восторге от такого времяпрепровождения – полторы-две сотни снарядов за сутки он точно перекидал. Сначала из машин снабжения в танк, потом из укладки в камору орудия. Аж руки затекли, не говоря уж о пояснице и шее, которую беспрестанно "намыливал" ему наводчик Клаус, злой мекленбуржец-ефрейтор с много чего говорящей фамилией Циммерманн (нем. – «плотник»). Впрочем, дело свое ефрейтор знал хорошо, раз за разом вколачивая снаряды в противников, будто и впрямь уподобившись плотнику, вбивающему здоровенные гвозди в неструганную доску. После того боя Курту хотелось просто отдохнуть, выбраться из душной, провонявшей гарью и потом коробки, упасть на траву и расслабить, наконец, свои донельзя уставшие члены.

Увы, отдохнуть экипажу "четверки" так и не дали. Длинный и трудный день 18 сентября всё не кончался и не кончался. Поздним вечером или, скорее, ночью их танк вновь включили в пожарную команду – сводный взвод из пяти машин, возглавляемый лейтенантом Полански, хмурым австрийцем из 3-го батальона. В составе мотопехотной кампфгруппы отряд направили к Подсобному Хозяйству уничтожать каких-то вконец обнаглевших русских, прорвавшихся в потемках к селу и даже успевших разгромить целую батарею противотанковых пушек…

* * *

– Курт, снаряд, – злобно прошипел наводчик, пиная ногой задумавшегося о чем-то Нойманна. Очнувшийся Курт всунул унитар в орудийный приемник и прильнул к правому смотровому прибору, надеясь разглядеть ожидаемый результат выстрела – подбитую танкетку русских. Громыхнуло орудие. Через секунду почти в километре от танка вспух фугасный разрыв.

– Нойманн, дубина! – тут же заорал Циммерманн. – Какого дьявола!? Тебя ж бронебойный просили!

– Пруссак тупоголовый, – процедил сквозь зубы расположившийся у командирской башенки Ланге. – Давай следующий, придурок!

Пристыженный Курт вынул из укладки нужный снаряд и воткнул в камору набитую порохом чушку. По ушам снова ударило. Следующий "подарок" улетел в сторону хутора. На этот раз правильный, бронебойный. А затем…

– О, майн готт, – ошарашено пробормотал обер-фельдфебель. – Феттеля подбили.

Нойманн глянул через прибор налево и обомлел. Крайний, идущий на фланге танк унтера Ханса Феттеля на самом деле оказался подбит. И не просто подбит – горел ярким пламенем. Хоть Курт и не обладал сильно развитым интеллектом, но азы всё ж таки помнил. Не мог легкий танк русских, никак не мог достать их на таком расстоянии, да и еще и пробить из своей хлипкой пушченки прочную броню германского панцера. Однако ж и достал, и пробил. Сжёг дотла крупповскую машину.

А через десяток-другой секунд рвануло уже совсем близко.

Следующим невезунчиком выпало стать экипажу соседнего танка, "трешки" саксонца Вебера, ползущей метрах в пятидесяти левее панцера Ланге. От попадания вражеского снаряда машину бедолаги Вебера буквально разорвало на части. На тысячи мелких осколков, моментально обстучавших броню родной Курту "четверки". Уши у заряжающего заложило, а по спине неожиданно потек холодок. Противный, мерзкий, постепенно спускающийся всё ниже и ниже, сковывая льдом внезапно намокшую задницу, а потом уходя еще дальше, вниз, к мозолистым пяткам. Вместе с душой. Обделавшейся от накатившего страха. Почти потустороннего ужаса от осознания неизбежного. Того, что ей еще предстоит испытать. В самом ближайшем будущем.

За пятнадцать минут минут боя от взвода остался всего один танк. Танк, в котором, томясь ожиданием, шаря дрожащими пальцами по металлу покоящихся в укладках снарядов, тихо паниковал заряжающий Нойманн.

К машинам Феттеля и Вебера, уничтоженным в начале сражения, добавились еще две. Третьей попавшей под раздачу оказалась "четверка" командира отряда лейтенанта Полански. Как она взорвалась, Курт не видел – хватило услышанного. Ударившего по барабанным перепонкам грохота, пробившегося сквозь шлемофон и гул танкового мотора. А спустя еще пять минут огненная стрела вонзилась в панцер унтер-фельдфебеля Краузе, попытавшегося спрятаться за полыхающим остовом коллеги. Разинувший рот, но так и не сумевший до конца поверить в реальность происходящего Нойманн успел разглядеть лишь конечный этап. Стремительный росчерк вражеского снаряда и… и всё! Всё!!! Кончено! Точка! Не прошло и секунды, как танк старины Вальтера разнесло на куски. Так же как и трех его ближайших собратьев чуть раньше. Внутренним взрывом.

– Да что у них там!? Гаубицы на прямой наводке стоят!? – фальцетом проорал со своего места радист. Почти провизжал. С раздирающим душу отчаянием.

– Заткнись, Фогель! – осадил паникера Ланге. – Карл, вправо возьми. Там лощинка хорошая.

– Яволь, – буркнул эльзасец Шмидт, немногословный мехвод "четверки", уводя панцер к гряде, туда, где можно было укрыться от несущих смерть русских "болванок" и хотя бы на время перевести дух, изрядно упавший к тому моменту у всего экипажа. Опустившийся, грубо говоря, ниже опорных катков пока еще целой машины.

Однако спастись от врага немецким танкистам так и не удалось. Извилистый овражек минуты через три вывел их на северо-восточную окраину хутора. И хотя земляной бруствер хорошо прикрывал "четверку" со стороны села, русские каким-то невероятным образом умудрились определить ее точное месторасположение. Увы, никто из находящихся в германском танке не знал, что выхлоп от пыхтящего дымом мотора выдает их всех с головой. Светлыми бликами отражаясь на экране встроенного в перископ Т-70 тепловизора.

Причем, как вскорости выяснилось, размышлять о смысле жизни русский наводчик вовсе не собирался. Так же, как и долго прицеливаться. Он просто пальнул из пушки. С четырехсотметровой дистанции. Прямо через овражный склон, не ставший помехой для разогнанного до полутора километров в секунду снаряда.

Впрочем, немецкому экипажу опять повезло. Правда, не всем.

Вражеская болванка всего лишь скользнула по башне, уйдя рикошетом в сторону, но наблюдающему за обстановкой Ланге хватило и этого – "поймавший" осколок фельдфебель грузно осел на дно боевого отделения.

– Снаряд, Курт! Снаряд! – спустя пять секунд вновь заорал Циммерманн, раньше других осмысливший произошедшее и пытающийся теперь докричаться до оставшегося в живых Курта.

Однако Нойманн не слышал заменившего командира наводчика – слова Клауса пролетали мимо ушей. Расширившимися глазами заряжающий германской "четверки" смотрел через прибор на медленно выползающий из своего укрытия русский танк. Бледное, окутанное призрачным огнем чудище неторопливо поворачивало ствол в поисках новых жертв. И целью его сейчас был именно он, рядовой Нойманн, и именно ему предназначался последний в этой битве снаряд.

– Снаряд! Нойманн! Кретин! Снаряд давай!

Курт не обращал никакого внимания на вопли слетевшего с катушек наводчика. Курт просто молился. Шептал под нос первые пришедшие на ум слова, строчки из откровений древнего богослова:

– И я взглянул… и вот… конь бледный… и на нем всадник, которому имя "смерть"… и ад следовал за ним…

И в тот же миг Курт, наконец, осознал себя. Понял, кто он и кем должен стать. Он должен стать Лотом, праведником, спасшимся от пролитого на Содом и Гоморру огненного дождя из серы и пепла. Он должен выжить! Любой ценой!

С силой толкнув посадочный люк, Курт вывалился в открывшийся сбоку проем, скатился по броне и сломя голову метнулся к пологому склону неглубокой лощины.

Ударная волна от взорвавшегося через четыре секунды танка швырнула рядового на землю. Опрокинула, протащила несколько метров и… потерявший сознание Нойманн рухнул в какую-то щель. Точнее, в воронку, случайно подвернувшуюся под ноги, образовавшуюся здесь еще днем после короткого авианалета русских Илов и Пешек…

* * *

Курта Нойманна обнаружили утром. Советские пехотинцы, прочесывающее изрытое снарядами поле на предмет трофеев и пленных.

– Командир, там, кажись, фрицы засели, – крикнул один из бойцов, услышав негромкое бормотание из полузасыпанной ямы. – Может, гранату туда?

– Я те дам гранату, – ответствовал красноармейцу седоусый сержант, командир стрелкового отделения. – Нут-ка, проверь по-быстрому, кого там еще черти вынесли? Токмо сторожко проверь, носом сразу не суйся.

– Ага. Понял. Проверю.

Боец подобрался поближе.

– Am Anfang schuf Gott Himmel und Erde… Und Gott sprach: Es werde Licht! und es ward Licht [1], – тихо доносилось из ямы. – Nachdem sich keine zehn Gerechten in der Stadt fanden und sie deshalb dem Untergang geweiht ist… wollen die Engel ihn und seine Familie vor dem Untergang retten und schicken sie aus der Stadt… [2]

– Фриц тут, товарищ сержант. Один. Чокнутый.

– А ну, дай и я гляну, – произнес сержант, подходя к воронке. – Ишь ты, здоровый какой.

На дне ямы и впрямь сидел немец в ободранной форме танкиста. Сидел, уставившись в одну точку, раскачиваясь из сторону в сторону, обхватив голову руками, едва слышно бубня себе под нос:

– Da ließ der HERR Schwefel und Feuer regnen von Himmel herab auf Sodom und Gomorra und kehrte die StДdte um und die ganze Gegend und alle Einwohner der StДdte und was auf dem Lande gewachsen war… [3]

– Чего он там такое балакает? – поинтересовался еще один подошедший к воронке красноармеец. – Ругается чтоль?

– Да не. Кажись, молится, – ответил первый боец, закидывая за спину автомат. – Эй, фриц! Хенде хох, тебе говорят. Давай выползай отсюда. Цурюк, по-быстрому.

– Не слышит, – констатировал командир отделения. – Ладно. Тащите его наверх.

Где-то через минуту немецкого танкиста всё же вытянули наружу. С трудом, матерясь и ежесекундно сплёвывая:

– Ох, тяжелый попался гад. Да еще обосравшийся… Давай, шевелись, скотина фашистская!

Однако фриц и вправду ничего не слышал. И совершенно искренне не понимал, кто эти люди и что им от него надо. Безумным взглядом обвел он усеянное обломками поле и снова забормотал. Скороговоркой, сгорбившись, не обращая внимания на текущие по лицу слезы и сопли:

– Das hЖllische Feuer verschlang verfluchte Stadt… Siegfried… Niblungens Schwert… der strafende Arm des Himmels… der Speer der Vergeltung… [4]

– Куды его? – спросил первый красноармеец.

– В дурку, – тут же хохотнул второй.

– Куды, куды, – проворчал сержант, брезгливо поморщившись. – В тыл, куды же еще. Там разберутся…

–

[1] В начале Бог сотворил Небо и Землю… И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

[2] После того как не нашлись в городе десять праведников и потому обречен был город на гибель… захотели ангелы его и семью его от гибели охранить и прочь отправить из города…

[3] И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли…

[4] Адский огонь поглотил проклятый город… Зигфрид… меч Нибелунгов… карающая десница… копье возмездия…

–

* * *

…Со страшным звоном внизу что-то загремело, заскрежетало, а воздух внутри машины внезапно наполнился запахом жженой резины. Или картона.

– Черт! Сима, с движками что?

– Поршня выбило. Клин. Масло… масло йок. В общем, всё, накрылась телега, и часа не прошло.

– Э-э-эх! Не вовремя, – зло прошипел Винарский и разразился длинной тирадой. Исключительно нецензурной, обращенной неизвестно к кому.

– Ну что, выбираемся? – грустно поинтересовался Макарыч, когда командирский запал иссяк.

– Погоди-ка, Макарыч, погоди, – переведя дух, тихо ответил сержант, прильнув к панораме. – Значит, так. Ты наружу, к тридцатьчетверке дуй. А я пока тут побуду, приборы еще работают. И пулемет целый.

– Да как же…

– Это приказ, Сима, – отрезал командир. – Только автомат возьми. Может, удастся еще чуток протянуть. А я… я вас отсюда прикрывать буду. И всё, блин, не спорь. Давай. С богом.

– Ох, мать моя женщина! – прокряхтел мехвод с каким-то лихим отчаянием и, подхватив ППШ, нырнул в открытый проем переднего люка. – Ни пуха, командир!

– К черту, Сима. К черту.

Уткнувшись в прицел, сержант завертел рукоять наводки, разворачивая башню в сторону появившейся из-за домов угловатой коробки полугусеничного БТР. Пылал жаром раскаленный казенник орудия, болели обожженные руки. Однако танкист о боли не думал. Он просто делал свое дело. То, которому его учили. Лишь чертыхался с досадой об упущенных возможностях и редкостном невезении. О тех самых случайностях, которые, как всегда – неожиданно. И в самый неподходящий момент.