Текст книги "Между жизнью и смертью (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава 7

За годы первой пятилетки шахты Донбасса подверглись значительной технической реконструкции. На смену обушку, не везде, но пришёл отбойный молоток, а коня на откатке угля сменил электромотор. Однако добыча угля все равно отставала от нужд поднимающейся промышленности. В 1932 году  два среднестатистических забойщика добывали менее 1 тонны угля за день.

 – Уголёк – он уважительного отношения требует! – оправдывались они.

 Имелось несколько причин низкой производительности труда. Плохое, часто преднамеренно халатное, использование механизмов. Непривычные отбойные молотки специально портили, в пневматическую систему молотка не подавали воздух, хрупкие наконечники безжалостно ломали.

 – Придумали всякою ерунду! – судачили седые забойщики, чадившие самосадом после привычной смены. – Обушком и совковой лопатой оно привычнее…

 Центральной фигурой шахты оставался забойщик, работавший дедушкиным обушком. Стоя на коленях, высота забоя не позволяла работать в полный рост, добросовестный горняк подкалывал слоистый пласт и по несколько часов откидывал добытое «чёрное золото» широкой лопатой. Большинство на смене частенько спали, заинтересованности в увеличении добычи не было. Зарплату получали не за нарубленные тонны, а за часы.

 – Шахтёр спит, зарплата идёт! – шутили опытные горняки.

 Техника безопасности пребывала в зачаточном состоянии. Крепёж кровли производился спустя рукава, травматизм держался на невероятно высоком уровне.

 Кроме того, большие простои между сменами, запущенность внутришахтного транспорта, отставание подготовительных работ также снижали объемы угледобычи. Еще одной причиной являлась большая текучесть кадров, с наступлением весны многие шахтеры уезжали в свои деревни к весеннему севу, и возвращались лишь поздней осенью:

 – Уезжаем.

 – Зачем вам земля?

 – Извиняйте, люди добрые, – оправдывались такие горняки в конторе шахты. – Нас земелька кормит...

 – А шахта?

 – Шахта – оно вестимо хорошо, но без землицы мы никуда!

 В начале тридцатых, признанным передовиком Донбасса считался горняк  из крепкого рабочего города Горловка Никита Алексеевич Изотов. Виртуозно орудуя обушком, он за смену добывал по 4-5 норм. В январе 1932 года Никита выполнил план угледобычи на 562 процентов, а в июне на 2000. К Изотову, на  шахту «Кочегарка» стали приходить молодые шахтеры, чтобы он поделился своим опытом. Другие передовики угледобычи также активно включились в процесс передачи своего опыта молодежи. Так возникло изотовское движение. За трудовой подвиг Изотов был награжден орденом Ленина.

 Изотовское движение получило широкое распространение по всей стране. Оно способствовало росту технического уровня рабочих ведущих профессий в горнорудной и металлургической отраслях промышленности. А также сыграло огромную роль в воспитании молодых рабочих и повышении их квалификации.

 – Никакого тут «секрета» нет. – Выступал Изотов перед слушателями. – Каждый забойщик может достигнуть успехов. Я стараюсь заполнить, уплотнить свой рабочий день, не растрачивать время, дорогое и для меня, и для государства. Если на нашей шахте и на всех шахтах каждый забойщик полностью использует свое рабочее время, он сделает намного больше, чем делает теперь, и наша страна получит дополнительные тысячи тонн угля.

 В это самое время шахта «Центральная-Ирмино» города Кадиевка относилась к разряду отстающих. Плановая суточная норма в 860 тонн катастрофически не выполнялась. Руководство шахты сделало отчаянную попытку изменить сложившуюся ситуацию. Парторг Петров и начальник участка Машуров обратились с предложением к горняку Александру Стаханову пойти на рекорд по добычи угля. Стаханов согласился на это, выставив свои условия:

 – Во-первых, я хочу рубить уголь в лаве в одиночку.

 – Лады!

 – Во-вторых, крепь за мной должны ставить двое рабочих.

 – Без вопросов!

 Петров и Машуров согласились дать возможность Стаханову работать при таких условиях. В жаркую ночь на 31 августа 1935 года, за шестичасовую смену пройдя 10 уступов 85-метровой лавы, он выдал на-гора 102 тонну угля. Разделение труда между забойщиком и крепильщиками, в совокупности с отсутствием в лаве других забойщиков, которые,  периодически мешали друг другу вести работу, и стало условием успеха.

 Стаханов перекрыл норму добычи на своей шахте в 14 раз, средняя сменная производительность одного горняка на отбойном молотке составляла тогда  около шести тонн. Рекорд Стаханова составил примерно 10 процентов от суточной добычи всей шахты. Главная газета Советского союза московская «Правда» напечатала статью о герое. По ошибке корреспондента забойщик был назван Алексеем. Сталину доложили о случившемся казусе, и он сказал:

 – Советские газеты не ошибаются. – Изрёк вождь народов. – Если в «Правде» написали, значит так и есть! Будет Алексеем…

 С этого дня Стаханов  стал именоваться Алексеем Григорьевичем.

 За невиданный подвиг его наградили орденом Ленина. Рекорд Стаханова опрокинул существовавшие тогда технические нормы. Он заставил по-новому посмотреть на организацию труда на шахте. Благодаря разделению труда между забойщиком и крепильщиками, другие шахтеры также начали ставить рекорды добычи. Дюканов нарубил 115 тонн. Вскоре рекорд ненамного перекрыл Концедалов, следом Савченко вырубил за смену 151 тонну. Донбассовец Артюхов добыл в два раза больше. Раззадоренный Никита Изотов выдал на-гора невероятные 640 тонн и доказал, что он лучший...

 – Ну что съели? – радовался он, поднявшись на поверхность.

 Двигало ими не только моральные стимулы и громкие лозунги. По решению руководства страны, уравниловка в горняцком труде отменялась. Отныне каждый шахтёр получал зарплату за персонально нарубанный уголёк. По всей стране всё больше забойщиков включались в гонку за рекордами и за длинным рублём. Вскоре шахтёры СССР полностью обеспечили потребности страны в «чёрном золоте».

 ***

 Дорога от дома до места работы занимала у Григория примерно полтора часа неторопливым «пешедралом».

 – А куда спешить?

 Всего-то нужно перейти огромное, поросшее жёсткой травой-пыреем, давно не паханое поле и покажется посёлок Заперевальный. Остаётся перейти его по диагонали, и всё, упрёшься в новенькую шахту.

 – Ерунда делов!

 Чаще всего он заступал в ночную смену, так спокойнее, да и днём можно повозиться по-хозяйству. Семейство Шелеховых недавно переехало из дома родителей Антонины в село Пастуховку, в отремонтированную Григорием древнюю хату. Как не противились те разлуке с любимой дочерью, но он был категоричен:

 – Надоело.

 – Что такое Гришенька?

 – Негоже мне долго прятаться за тестя. – Григорий недовольно ворохнул тёмными, как ночь глазами. – Сам построю курень, отдельно будем жить.

 – Как-то боязно Гриша, – засомневалась молодая жена. – Всё ж таки мама с малыми шибко помогает…

 – Глупости! Петьке скоро восемь лет исполнится. Он тебе сам с Санькой помогать будет. – Григорий при упоминании трёхлетней любимицы-дочки, всегда улыбался. – Да она такая умница, что присмотр особливый не требуется.

 – Так-то оно так…

 – Так что решено! – решительно подвёл итог разговора отец семейства. – Будем строиться.

 Не чаявшая души в муже Антонина согласилась, ведь мужчина лучше знает, как жить. Тесть и тёща посопротивлялись для виду, но в итоге согласились. Ефим Тимофеевич посоветовал подходящий участок, с полуразвалившимся домом:

 – Восстановим, будет как конфетка!

 Помог деньгами и строительными материалами. В один из осенних дней вся его бригада собралась для помощи Григорию. Скопом навалились и за один день перебрали крышу, укрепили стены. Остальное доделал хозяин, и вскоре семья перебралась на новое место жительства. Примерно на полпути к одиноко шагавшему Григорию присоединился Семён Глухов, работавший с ним в одной бригаде. Он приветствовал бригадира:

 – Пантелевичу, наше почтение!

 – Здорово!

 – Мужики после смены собираются на бутылёк. Ты с нами?

 – Не хочу! Ты же знаешь, я своё давно выпил.

 – Отрываешься от бригады, нехорошо…

 Григорий несколько минут шёл молча, рядом недовольно сопя, семенил Глухов. Разговаривать не хотелось, поэтому Шелехов ничего не ответил на откровенную провокацию Семёна.

 – Чёрт его ведает, может и правда сходить на бутылёк? – раздражённо подумал Григорий.

 По прежней работе на Рыковском руднике, он знал, что среди шахтёров распространён обычай, каждое маломальское событие отмечать бригадой. Собирались на нейтральной территории, реже у кого-то дома.

 – Всё ж таки старая традиция…

 Основной напиток «бутылька» – разлитый в трёхлитровую стеклянную банку самогон. В редких случаях это водка или другие крепкие напитки.  Если мероприятие запланированное, поставщиком напитка является виновник торжества, он же обеспечивает закуску. При стихийных «бутыльках» средства собираются вскладчину, либо берётся натуральный кредит в ближайшей точке продажи самогонки.

 – В «получку» отдадим.

 В качестве закуски используются остатки тормозков, редко когда горячая домашняя еда. Бывает, что закуска отсутствует напрочь. Григорий прервал затянувшееся молчание:

 – А где собираетесь?

 – Да в посадке и сядем.

 – Лады! – он мотнул обильно поседевшей головой. – Ежли дюже надо, значит надо… Погутарь с хлопцами, следом сообщи мне, где и когда встречаемся.

 – Это я мигом!

 – Я вроде бы должон выставиться, так что гуляем за мой счёт.

 – Вот и ладненько. – Засуетился деловито Семён. – Я всё организую в лучшем виде.

 – Скажешь сколько денег надо…

 – Завсегда рады, а то мужики гутарят, зазнался Шелехов. Как стал ударником, работяг ни в грош не ставит. Тебе даже орден Сутулова собирались в мехцехе заказать…

 – Сызнова не починай! – остановил словоохотливого товарища Григорий. – Будя об этом, скажи лучше, какие новости.

 Ему стало неприятно от того как к нему оказывается, относились в бригаде и он поспешил перевести разговор на другие темы. Григорий сравнительно недавно перевёлся на только что построенную, по самым современным нормам, шахту «Будёновская №6» и не хотел ссориться с сотоварищами.

 – Вчера кум рассказал новую хохму. – Смешливый Семён заранее похохатывал, не в силах сдержать смех. – Он работает на шахте № 3 Бис. Шахтёнка у них зачуханная, не чета нашей. У них всё по старинке, хорошо ещё лошадей недавно убрали, а так бы коногоны до сих пор шуровали…

 – Скажешь тоже.

 – Так вон, ведёт их бригада проходку бремсберга, пласты у них мелкого залегания, проходят прямо под Щегловкой. Кум стоит на пересыпке, машет совковой лопатой без остановки. Вдруг сверху вниз, из глубины наклонного забоя, быстро бегут испуганные работяги. Кричат истошно, как резанные и глаза очумелые:

 – Чёрт, чёрт рогатый!

 Кум ничего не поймёт, смотрит, а за ними следом действительно чешет козёл. Кум сам в  ступоре, сдвинуться не может, думает, точно злой Шубин на бригаду обиделся.

 – Да ты что?

 – Старый бородатый козёл пробегает мимо и тут кум замечает у него на рогах куст картошки! Большие картофелины висят на белых корнях и раскачиваясь лупят того по глазам. Ясно, что козёл от испуга поддаёт ещё быстрее, а напуганные шахтёры тоже не сбавляют обороты. Засмеялся тогда кум и всё понял…

 – Не томи!

 – Шахтная выработка вышла почти на поверхность в чьём-то огороде, там кругом низины, маркшейдер ошибся. Козел спокойно щипал травку на лужке, рылся в почве, вдруг возьми и провались вглубь. Сам натурально испужался, а когда услыхал голоса людей, заблеял и бросился им на встречу. Шахтёры увидали его и натурально приняли за чёрта! То-то смеха было, когда всё выяснилось, а козла потом зажарили и съели.

 – Нечего людей пугать!

 Собеседники посмеялись в волю. Сёмен принялся рассказывать новую историю, их у него было навалом:

 – Один мужик уронил в лаве сумку с "тормозком", там была банка с икрой баклажанной, которая не выдержала такого обращения.

 – Понятное дело!

 – Ну, мужик стёкла поубирал с земли, забрал хлеб и сало, отошёл метров на 50, сел в удобном месте и стал с едой расправляться. Мимо проходил горный мастер который не любил когда подчинённые не работают.

 – Кончай пузо набивать, пошли покажешь, что ты по наряду сделал.

 Мужик безропотно сворачивает остатки «тормозка».

 – Пошли! – говорит, а про себя думает: – Как же отомстить гаду?

 Не такой он человек, чтобы его можно было так просто оторвать от еды. Пошёл он впереди мастера. Подошёл к месту недавней трагедии, и, указывая на кучку икры, говорит:

 – Ну ты глянь, что за люди! – осуждающе покачал головой. – Это ж надо – насрать прямо посреди заезда!

 Нагнулся, мазнул пальцем по икре, отправил в рот и добавил:

 – Гавно ещё свежее...

 Мастер облевал всё вокруг в радиусе 20 метров, спешно выехал «нагора» и в эту смену никому уже не мешал ни работать, ни отдыхать.

 – Вот клоун!

 Семён хохотал так, что едва не свалился на землю.

 – Подожди Пантелеевич! – остановил он изнемогающего от смеха Григория. – На следующий день заходит этот мужик в нарядную. Мастер, увидев его, судорожно дёрнулся, позеленел, и, зажимая рукой рот, выдавил:

 – Уйди, уйди отсюда, чтоб я тебя не видел!

 – Ещё и от работы откосил!

 – Молоток, что тут скажешь…

 За весёлой беседой Григорий и Семён не заметили, как дошли до захламлённого шахтного двора. Густую тишину украинской ночи нарушали негромкие разговоры подходящих горняков, да поскрипывание бесконечных канатов копра. Перед спуском под землю, словно перед боем, где-то в глубине души у каждого человека зреет смутное сомнение.

 – Выйду ли я обратно на поверхность? Увижу ли опять красно солнышко?

 Нет ответов на извечные шахтёрские вопросы, поэтому смиренны разговоры спускавшихся в забой горняков. Никому не дано видеть будущее, которое уверенно и властно пишет собственную историю, с неизвестным никому финалом…

Глава 8

В тот день Ефиму Точилину подозрительно не хотелось идти на работу, впервые за пару десятков лет. Сызмальства шахта для него являлась не только средством добывания пропитания, но и вторым домом.

 – Считай полжизни здесь проходит. – Он любил спускаться в лаву, рубить неподатливый уголёк.

 После смены с удовольствием общался с товарищами и с радостью возвращался домой, к жене и красавице дочке. Вся его жизнь подчинялась жёсткому распорядку, через двое суток в забой, потом мужские заботы по-хозяйству.

 – Пора мать, завязывать с шахтой. – Признался он своей жене Зинаиде Степановне, перед выходом из дома. – Как думаешь, проживём?

 – Конечно, Ефимушка! – обрадовалась она. – Давно пора.

 – Вот и договорились. – Сказал он и вышел.

 Ефим шёл знакомой до боли дорогой и думал почему-то о бане.

 – Любая баня место особенное, а шахтная тем более. Тут проходит своеобразная граница, степной водораздел, между обычной жизнью под привычным ласковым солнышком и пугающей глубиной Земли. Общественная баня в любые времена самое демократическое место на свете, ведь в ней нет привычных знаков социального статуса и символов материального положения. Все посетители будто равны перед будущим, одинаково обнажены…

 Точилин остановился перед входом на шахтный двор и обвёл затуманенным взглядом родной пейзаж. Сердце внезапно сжалось, будто от предчувствия беды.

 – Что уж тогда говорить про шахтную баню? – тяжело вздохнув он и продолжил размышления. – Нет здесь расшитых мундиров и широкополых шляп, отсутствуют лиловые мантии и штаны с лампасами. Публика тут попроще, бывшие интеллигенты и неграмотные мужики. Попадаются там конченые алкаши и солидные отцы семейств, зелёные пацаны и разбитые старики. Заходят туда поселковые куркули и опустившиеся нищие, без копейки за душой. Выходят одинаково одетые шахтёры, и не различишь их корней, званий, социального положения и достатка.

 Своего бригадира приветствовали входящие в обшарпанную комнату запыхавшиеся горняки:

 – Ефиму Тимофеевичу наше почтение!

 – Здорово, мужики!

 – Дадим сегодня стране угля, мелкого, но много!

 – Дадим! – отшутился Ефим Точилин и прошёл на чистую половину. – Но очень мелкого…

 Баня на их заслуженной шахте состояла из трех отделений, чистой, грязной и собственно душевой. В первой стояли плотные ряды вешалок и лавки. Шахтёры не торопясь разделись, за каждым для переодевания закреплено персональное место.

 – Главное мужики – не наклоняться! – гоготали возбуждённые парни.

 Затем голозадые, с тормозками и сигаретами в руках, все быстро совершили переход в грязную баню. Перед душевой, за замызганным столом сидели банщицы, женщины неопределённого возраста и пили нескончаемый чай.

 – По шахтной иерархии они занимают последнюю ступеньку, – почему-то подумал Ефим, – но им на это наплевать. Есть ещё обитающие на шахтном дворе, чёрные от угольной пыли собаки, хотя те не в счёт...

 На вошедших мужчин банщицы по привычке не посмотрели, очень надо. За время работы они перевидали столько голых мужиков, что их трудно чем-либо удивить.

 – Гляньте, Пашка появился! – Единственный, кто вызывает их неподдельный интерес, молодой Лисинчук.

 Он за свои выдающиеся размеры получил прозвище Пашка-тренога. На него, как на невиданное чудо, опять пришли посмотреть банщицы из соседней женской бани.

 – Что бабёнки, никак не успокоитесь? – поддел Точилин хихикающих работниц. – О душе пора подумать, а вы всё о том же!

 – А тебе какое дело, дядя? – ответила самая молодая и бойкая. – На тебя-то мы не смотрим…

 – Очень надо!

 – Смотреть-то не на что, – рассмеялась дородная банщица. – Сразу не разглядишь, есть ли что спереди…

 – Теперь я точно спать не смогу, буду переживать… – Притворно равнодушно парировал Точилин и проворно прошёл через отделанную метлахской плиткой душевую.

 Перед ним туда проскользнул смущённый Пашка, он пока не привык к женскому вниманию.

 В грязной бане как всегда висел удушливый смрад, который исходит от потных и грязных роб. К тяжёлой вони человеческий нос быстро привыкает, а вот несколько сотен чёрных шахтёрок, подвешенных на вделанных в потолок крюках, впечатляют...

 – Сколько же народа работает в шахте?

 Однажды к ним одновременно устроилась большая группа мужиков из Полтавской губернии. Пришли они первый раз в грязную баню, переоделись и, увидев оставшиеся робы спросили:

 – А чья это одежда?

 – Тех, кого в шахте убило. – Ответил им остроумный Точилин. – Никак родственникам назад в деревни не отправим.

 Больше наивных полтавчан на шахте никто не видел...

 После бани бригада оперативно спустилась под землю на подъёмнике главного ствола, по дороге все дружно обругали стволового. Для рабочих очистного забоя он всегда нехороший человек, ведь спускает почти в преисподнюю.

 – Не задерживай движение! – как попугай повторял стволовой.

 На нижнем горизонте выход из спусковой клети заблокировала гружёная породой вагонетка, случайно подкатившаяся к раздвижной решётке лифта. Пяток самых молодых ребят, бестолково суетясь, попытались сдвинуть с места ненужную помеху. Многотонная железяка даже не шелохнулась с места.

 – Эх вы, слабосильная команда. – Высмеял их Точилин и дал команду самым бывалым в бригаде отодвинуть вагонетку. – Отойдите не позорьтесь! Лучше смотрите и учитесь!

 Однако усилия трёх кряжистых горняков не привели к заметным изменениям. Работяги пыхтели, толкали, забегали с разных сторон, но наглое корыто твёрдо стояло на ржавых рельсах.

 – А ну разойдись! – раздался густой бас легенды шахты, откатчицы тётки Матрёны. – Перевёлся мужик… Куда только вы силы деваете?

 Упрекнула она, упруго упёрлась необъятной спиной в передний край вагонетки и вытолкала её в сторону. Выбравшись, наконец, из спускаемой клети, пристыженные рабочие наперегонки побежали занимать места в «козе». Хотя лавки в ней давно и навсегда закреплены между парами игроков, какой-нибудь залётный работяга, не знающий порядка, мог занять их.

 – Вас здесь не сидело!

 Выдворение наглеца сопровождалось бы взрывным скандалом, а результат зависел от авторитета и горластости участников. Поэтому приходилось торопиться, кроме того была причины похуже. Мест иногда на всех не хватало и неудачникам приходилось несколько километров топать пешком, по колено в жидкой мачмале. Бригадир остановил рвущегося вперёд Лисинчука:

 – Постой.

 – Места разберут!

 – Паша, не спеши! – Ефим тяжело дышал. – Нам Кириловы займут места. Не могу быстро идти, нездоровится мне…

 – А что такое?

 – Сердце колет, может, чувствует что…

 – Типун тебе на язык Тимофеевич. – Испугался суеверный Павел. – Ерунду говоришь! В нашу смену ничего не случается.

 – Дай то Бог!

 – Беду накликаешь!

 – Да я не о том… – начал отнекиваться Точилин. – Понимаешь, устал я, ведь года уже не те. Думаю, пора завязывать с шахтой, буду внуков растить. Огород есть, авось с голода не помрём…

 – Рано ещё! Куда мы без тебя Тимофеич?

 – Справитесь! – буркнул Точилин и, кряхтя, стал залезать в подземное транспортное средство, по шахтной терминологии «козу». – Чай не один такой в забое…

 Шумная «коза», приспособленная для перевозки людей вагонетка, представляла собой ржавый металлический короб на колесах. С узкими прорезями в бортах для прохода горняков и электровозом во главе. Забравшись внутрь, рабочие плотно, как килька в банке, уселись на железных скамьях.

 – Поехали! – Пошевелиться в такой тесноте сложно, к примеру, вынуть из кармана сигареты или карты, практически нереально.

 Однако всё равно курили, травили анекдоты, играли в картишки. Любимая игра рабочих в часовой поездке «козёл». По простоте она уступала только детской игре "пьяница". В подкидного «дурака» не играли, слишком сложная игра.

 – Там думать надо.

 «Козлятники» создавали устойчивые пары и рубились между собой всё время. Проигравшим тут же рисовали мелом кресты на робах. Многие приезжали к лаве полными Георгиевскими кавалерами, причём неоднократными.

 – Наконец–то пожаловали! – шутливыми восклицаниями встретили их горняки предыдущей смены. – Явились, не запылились…

 Счастливчики, выезжающие из надоевшего забоя, поспешили занять места в грохочущем подземном трамвае. Бригада Точилина в плотной темноте молча потопала на свой горизонт. Коногонки горевшие на касках выхватывали узконаправленными лучами набранные затяжками стены, провисающие почти до земли силовые кабели и вездесущих крыс.

 – Не к добру их столько развелось!

 Вечные спутники человека деловито сновали под ногами, возбуждённые запахом шахтёрских тормозков.

 – Слава Богу, прибыли на место! – Точилин, кряхтя, присел на кучу досок и скомандовал. – Полчаса на перекус и перекур, потом за работу.

 Горняки присели, кто, где смог и начали есть. Впереди маячила шестичасовая рабочая смена, силы понадобятся, а оставлять еду не имело смысла. Крысы добирались до неё в любых местах.

 – Прятать бесполезно. – Хитрые твари так ловко воровали пропитание, что даже газеты, в которые были обычно завёрнуты сытные тормозки, оставались целыми…

 После неторопливого приёма пищи Точилин расставил членов бригады по рабочим местам, а сам с Пашкой и тремя неопытными ребятами, отправился на дальний участок, укреплять просевшую кровлю. Тревожное предчувствие постепенно отпустило его.

 – На этот раз пронесло! – подумал он, направляясь в конце смены на встречу к желанной «козе".

 Однако сделав всего несколько шагов в таком расслабленном состоянии, Точилин внезапно резко остановился и с ужасом прошептал:

 – Дым! – он побледнел так, что даже под толстым слоем угольной пыли стала видна белая – белая кожа. – В шахте пожар…

 Его негромкие слова, сказанные треснувшим голосом, прозвучали словно приговор. Любой горняк, даже самый неопытный знает, огонь в глубине земли в любом случае смертелен…

 ***

  Как и ожидал Григорий, на бригадных посиделках за «бутыльком» ему не понравилось. Уставшие после смены мужики быстро накидались самогоном, закуски почти не было, и начали вести пьяный трёп на три вечные темы.

 – О работе, войне и женщинах…

 Выпив положенное, он для вида участвовал в незатухающей беседе и при первом удобном случае тихо слинял. Домой шёл быстро, всё же задержался на пару часов. Уже на подходе к Пастуховке Григорий сильно удивился.

 – Странно, куда все подевались? – подумал он. – На улицах никого нет, будто зараз не день, а ночь.

 Впервые никто не вышел встретить его. Обычно Тоня издали, дом стоял на краю села, замечала мужнину коренастую фигуру и радостно выбегала на встречу. Григорий раздосадовано пнул ногой входную дверь и ввалился в горницу. За пустым столом, прижав к себе ребятишек, сидела заплаканная жена. Антонина подняла на него голубые, ставшие вдруг серыми глаза и с укором спросила:

 – Гриша, где ты был?

 – Пахал, как проклятый.

 – Почему так задержался? – обычно она не требовала у мужа подобных отчётов. – Я вся извелась!

 – Пришлось выставиться мужикам. – Как бы извиняясь, произнёс Григорий. – Новая работа, бригада другая, сама понимаешь?

 – Так ты пил? – почему-то шёпотом спросила Тоня. – Вы что-то отмечали?

 – Пил! – начал заводиться Григорий. – Да что случилось, в конце концов? На улице никого, ты сидишь как пришибленная?

 Антонина уронила руки на домотканую скатерть, застилавшую самодельный стол и обречённо опустила на них голову. Трёхлетняя Сашенька испуганно жалась к матери и в её тёмных, отцовских глазёнках стыли невинные слёзы.

 – Тонечка! – мягко, как никогда раньше, супруг обратился к замершей жене. – Скажи, что случилось?

 – Отец… – сквозь слёзы вымолвила та. – Пожар на шахте…Отец не выехал на поверхность после смены…

 – Храни Господи!

 Восемь дней несколько шахтёрских посёлков жили в тягостном ожидании. Бушевавший глубоко под землёй пожар не давал спасателям спуститься вниз. Несколько десятков семей день и ночь молились за спасение своих кормильцев.

 – Как же мы будем жить без него? – Однако день ото дня надежда таяла, словно мартовский снег под проснувшимся солнцем.

 Только на девятый день удалось погасить огонь в выработках, и первые партии спасателей вошли на выгоревшие горизонты. Пятьдесят три обугленных труппа подняли они на гора.

 – На кого ты нас покинул? – Плач и стон стоял над шахтой.

 Даже те, кто не опознал своих родственников по несгораемым шахтёрским жетонам, оплакивали без вести пропавших. Надежды на спасение почти не осталось. Антонина вместе с матерью целыми днями стояли на многолюдном шахтном дворе, ловили любые новости. Внезапно над не редеющей толпой разнёсся крик:

 – Идут!

 – Нашли! – голос молодого спасателя, только что показавшегося из подъёмника срывался от волнения и гордости. – Двенадцать человек живых!

 – Слава Богу! – зазвучало со всех сторон.

 – Фамилии, фамилии скажи!

 – Двенадцать человек. – Спасатель сам не мог поверить подобному чуду. – Тринадцатый умер при подъёме, сердце не выдержало.

 Мать Антонины при этих словах пошатнулась, и схватилась за горло, давя рвущийся наружу крик. Умершим оказался её муж Точилин Ефим Тимофеевич.