Текст книги "Между жизнью и смертью (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава 5

 Отгородившись от огромной страны Кремлёвской стеной, группа вчерашних юристов, служащих, разночинцев и профессиональных аферистов делила власть. Она досталась им благодаря невероятному стечению обстоятельств, и они начали грызться за вожделенное ещё при живом вожаке.

         Бюрократизация партии и централизация власти проходили на фоне резкого ухудшения здоровья Ленина, вождя мирового пролетариата.

 Год введения НЭПа стал для него последним годом полноценной жизни, в мае 1922 года его поразил первый удар. Катастрофически пострадал головной мозг, поэтому почти беспомощному Ильичу установили весьма щадящий график работы. В марте 1923 года произошёл второй приступ, после которого Ленин вообще на полгода выпал из жизни, заново учась говорить и ходить. Так что при всём желании, в работе очередного съезда партии, он не мог принимать активного участия.

         Между первым и вторым приступами Ленин делал последние попытки участвовать в политической жизни страны. Понимая, что дни его сочтены, он пытался обратить внимание делегатов XII съезда ВКП (б), состоявшегося в апреле этого года, на тенденцию перерождения пролетарской партии.

 В своей записке «Письмо к съезду», известной как «Ленинское завещание», написанной в начале 1923 года, Ленин предлагал расширить ЦК за счёт рабочих, как основы партии. Фактически он хотел сменить зажравшиеся кадры старых революционеров на новых управленцев великой страны.

         – У нас кухарка может руководить страной! – Ленинское выражение, ставшее крылатой фразой, лучше всего иллюстрирует политическую наивность первого лица государства.

 Стремясь в дальнейшем отодвинуть от борьбы за власть ряд товарищей, Ленин дал личные, нелицеприятные характеристики крупнейшим партийным деятелям. Он сравнил Троцкого, Сталина, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Пятакова и пришёл к выводу, что никто из них не отвечает высоким требованиям, предъявляемых к лидеру.

 Вскоре среди названных политиков развернулась жёсткая подковёрная борьба за обладание бесхозной властью. Им было плевать на любые характеристики выжившего из ума больного человека, слишком высокая награда лежала на кону!

         Никто из них даже подумать не мог, что за тысячу километров от Москвы, в невзрачной саманной мазанке, бедного шахтёрского посёлка на Донбассе, в первых числах марта 1923 года сидел молодой человек, перехвативший позднее верховную власть. Пройдёт ровно тридцать лет и Никита Сергеевич Хрущёв, после смерти генералиссимуса Сталина, постепенно заберёт её в свои сильные, рабоче-крестьянские руки.

 ***

         – Грязюки-то скоко! – Григорий с трудом пробирался по склонам довольно глубокой балки, прозванной в народе Дурной. – Чистое наказание Господне…

         Талая вода, стекая с крутых склонов, подставивших голые бока разбуженному солнцу, превращала процесс форсирования балки в сплошное мучение.

         – Липнет и липнет! – он осторожно, чтобы не потерять в жирной жиже щегольскую, «нэпмановскую» калошу, обутую на новый, хромовый сапог приподнял левую ногу. – Зачем только я зараз попёрся в такую даль?

         Подобранной тут же сухой палкой, Григорий очистил обувь, утяжелённую многослойными налипанием сизой грязи.

         – Всё одно, что масло, – он даже залюбовался блеском влажной земли. – Хоть на хлеб намазывай.

 Через несколько минут путник всё-таки выбрался на противоположный бок неласковой балки. Там дело пошло веселее, утрамбованная до состояния льда снежная дорожка, даже не думала таять.

         – Ага! Кажись прибыл. – Григорий незаметно для себя вошёл в грязный рабочий посёлок, притулившийся на самом верху прыщеватого холма. – Только бы он был дома.

 Он взглядом выискивал знакомые ориентиры крытого соломой небогатого домика Хрущёвых, куда он впервые попал почти год назад. Тогда знакомца Кошевого дома не оказалось.

         – Никита ищо служит в Красной Армии. – Сообщил его отец, назвавшийся Сергеем Никаноровичем.

         – Жаль.

         – Осенью обещали демобилизовать.

         – Видать не судьба.

         – А тебе, зачем мой сын?

         – Его сослуживец по Царицынскому фронту привет передал.

         – Тогда лады, – хмуро сказал он. – А то шляются кто не попадя.

 Спросив напоследок, где работает гость, пообещал сообщить, когда Никита демобилизуется. Недавно получив с оказией, случайную весть о возвращении того домой, Григорий в первое же свободное воскресение отправился в соседнюю слободу Александровка.

         – Хотя толку никакого. – Шелехов подошёл к цели своего похода. – Чем он мне поможет теперь? Я устроился, работаю… Ну да ладно. Раз пришел, узнаю. Может зять, Михаил прислал письмо с новостями?

          Григорий кулаком пару раз стукнул в высокие деревянные ворота. Во дворе зло залаяла собака. Тут же, словно давно ожидая некоего сигнала, всё собачье племя посёлка отозвалось разноголосым хором. В низкое, хмурое небо взлетали отрывистые звуки скуки и звериного нетерпения.

         – Кого там принесла нелёгкая? – поинтересовался скрипучий голос из приоткрытой двери дома.

         – Я в прошлом годе к вам заходил.

 Григорий, нервно переминаясь с ноги на ногу, дождался, когда со скрипом открылась входная калитка тёмных от времени ворот. Старший Хрущёв коротко поздоровался и провёл гостя в низенькую комнату, где за небогато накрытым столом сидело несколько человек.

         – Здорово! Проходи, садись. – Сидящий за скромным праздничным столом сын хозяина дома поднялся навстречу вошедшему Григорию, который несколько поспешно поздоровался:

         – Здорово бывали!

         – Проходи не стесняйся, у нас застолье.

         Он крепко, по-пролетарски, пожал протянутую руку гостя и назвал себя:

         – Никита Хрущёв.

         – Григорий… – тот невольно замешкался в ответ. – Шелехов. Знакомый Вашего сослуживца Михаила Кошевого…Инородец из Вёшенской станицы.

         – Это ты брат брось. – Засмеялся Никита.

 Улыбка очень шла к его широкой крестьянской физиономии. Небольшие глаза, близко посаженные на курносом лице, хитро заблестели.

         – Нет больше инородцев, казаков, дворян. Теперича все товарищи... Не для того мы с тобой кровь на фронтах проливали, чтобы церемонии разводить… – Аль не так?

 Никита, уже не улыбаясь, строго посмотрел на Григория, ожидая ответа. Тот смутился и сказал:

         – Проливали…

         – Где служил?

         – Служил командиром эскадрона в Первой конной армии товарища Будённого. – Он не знал, что известно Хрущёву о его прошлом. – Бился с белополяками, неоднократно ранен…

         – Вот видишь! – Никита опять заулыбался. – Служили одному делу… Да ты садись, чего стоишь?

         Мать Никиты, которую он представил, как Ксению Ивановну подала гостю чистую тарелку и вилку. Во главе стола торжественно восседал отец семейства, с которым Григорий познакомился в прошлый раз. Он немедленно налил в тёмные гранёные стаканы мутного самогона.

         – Давай выпьем по случаю праздника! – Никита кивнул головой в сторону тихо сидящего, светловолосого мальчика. – Сынишке, Лёньке, шесть лет исполнилось.

         – Моему семь...

 Выпили дружно и также рьяно закусили. Разговор, потревоженный нежданным приходом гостя, вновь вернулся в первоначальную колею. Мать и порядком захмелевший отец Никиты громко обсуждали что-то с его сестрой Ириной. Григорий, пересев поближе к младшему Хрущёву, вёл с ним сытую беседу:

         – Недавно со службы?

         – Вернулся прошлой осенью в Юзовку, со службы в политотделе Девятой армии и поступил комиссаром на Рутченковский рудник. Работал заместителем управляющего, да… – Никита разгорячённый спиртным, расстегнул ворот поношенной украинской вышиванки. – Но, понимаешь, не моё… Знаний не хватает. Я ведь что кончал? Два класса и три коридора… А тут производство, шутишь!

         – А когда нам с тобой было учиться? –  горячо поддержал его Шелехов. – С детства работали, как проклятые, потом война.

         – Вот-вот! – обрадовался поддержке Никита. – Я, правда, на империалистическую не попал, как шахтёр имел бронь, но с восемнадцатого как вступил в партию, всё время на фронтах гражданской. Поэтому и говорю, учиться надо!

 На кончиках его оттопыренных ушей заблестел пот. Он наполнил стоящие перед ними стаканы и махнул из своего, не закусывая.

         – Трошки поздно учиться, староват я. – Не согласился гость.

         – Учиться никогда не поздно! – Набычился неуступчивый Никита. – Сколько тебе?

         – Двадцать восемь.

         – А мне двадцать девять, ровесники почти. – Он задумчиво помолчал, а потом убеждённо закончил. – Я вот поступил на рабфак Донтехникума и тебе советую. Знания нам нужны, чтобы строить новую страну. Такая жизнь настанет, только держись... Мы ещё таких дел наворотим, вот увидишь!

         – Ох, куда хватил! – Григорий понемногу пьянел и, теряя природную осторожность, зло выкрикнул. – На чёрта мне сдалась твоя новая страна…    Я спокойно жить хочу, понимаешь! Чтоб меня никто не чапал и я никого не буду... Понимаешь?

         Шелехов тряхнул коротко остриженной, по городской моде, упрямой головой и отрезал:

         – Не согласен.

         – От чего же?

         – Я таких делов наворотил, вовек не расхлебаешь! – на его припорошенных ранней сединой висках заблестел пот горячего спора. – Работать буду, к тому же теперича семья у меня…

         – Ладно, ладно, разошёлся! – пошёл на попятную Никита. – Тише ты… Горячий какой! Как знаешь, не пожалей потом…

         – Не пожалею. – Примирительно произнёс Григорий. – Жизнь она всё по своим местам расставляет…

 Молча выпили и закусили остатками немудрёной еды. Дети Никиты, именинник Леонид и бойкая Юлька, на год старше брата, отправились спать. Ксения Ивановна услышав краем уха о недавней женитьбе гостя, начала привычно пилить сына:

         – Непутёвый ты!

         – С каких делов?

         – Когда ты уже приведёшь в дом хозяйку? – она горестно всплеснула артритными руками. – Три года как померла Фрося…

         – Моя первая жена Евфросиния Писарева. – Пояснил Никита гостю. – Умерла от тифа в двадцатом.

         – Дети сиротами растут! – причитала пожилая мать. – Всё воюешь глупые, никак не навоюетесь…

 Она бы ещё долго причитала, но находчивая сестра в шутку предложила познакомить брата со своей новой знакомой Ниной Кухарчук. Никита с радостью и готовностью согласился. Сергей Никанорович вытащил из комода потёртую гармошку и в скудно обставленной комнате Хрущёвых зазвучали звуки заразительного гопака.

         – Жги! – выкрикивал он, и хмельной Никита шёл вприсядку, дробно стуча сапогами по неровным половицам пола. – Гори оно синим пламенем…

         – Ох, ох, ох!

 Расходившаяся гулянка закончилась далеко за полночь. Григория сердобольные хозяева оставили ночевать. Он долго не мог заснуть, мешал синхронный храп спавших рядом старших мужчин рода Хрущёвых. Из кособокого окна горницы, с плохо подогнанной рамой сильно дуло. Григорий поплотнее запахнулся в своё новое, подаренное тестем драповое пальто.

         – Чёрт его знает. – Думал о разговоре с Никитой, постепенно засыпая.– Может он и прав, только куда мне учиться… Смешно, ей Богу!

Глава 6

Вторым коногоном в пару к Шелехову иногда ставили Николая Симагина. Тот работал на красном, пожилом мерине по кличке Орлик. На нём начинал Григорий учиться непростому мастерству коногона.

 – Умный и справный конь!

 Теперь же у него в подчинении состояла пегая, умная кобылка Гулька. В конюшне Гулькино место располагалось рядом со стойлом задумчивого мерина. Овес и воду употребляли из одного корыта. Не однажды подмечал удивлённый казак, что пока Орлик не насытится, подруга есть не станет.

 – Жалеет она его, что ли? – дивился Григорий глядя на них. – Не иначе лошадиная дружба!

 Неоднократно замечал он, как слезились глаза Гульки, когда та смотрела на мучения мерина. Потому что не похож был её хозяин с Николаем, по-разному относились к лошадям.

 – Как можно так обращаться с конём? – вздыхал казак, глядя на мучения Орлика.

 Войдёт обычно Шелехов в подземную конюшню и сразу даст кобылке корочку хлеба, а то и сахару. Работали они согласно, душа в душу. Умница редкая была Гулька, будто человек. Все команды разумела, все места помнила, где тише, а где быстрее поддать надо. С места трогалась плавно, без дерготни. Когда на обед перерыв приспеет, станет и стоит, не работает. Хоть время по ней проверяй…

 – Ах, ты моя, умница! – скажет тогда коногон. – И правда, отдохнуть надо бы...

 Николай, хоть молодой, здоровенный, но рыжий и злой, как все рудничные собаки вместе взятые. Другое дело у него с Орликом, маята одна. Работают они трудно и нервно. Сплошные крики и ругань. Кипятится всегда Симагин, злобствует попусту. Уж мерина того колотит, что лучше не видать такого.

 – У, зараза! – бедная животина, никак не примерится к нраву бестолкового человека, и что ни ходка, то вновь крик, побои...

 Потомственный всадник любил свою работницу, привязался к ней. Каждое утро она нетерпеливо его ждала, ногами переступает от нетерпения. Чует, что есть у него для любимицы припрятанный гостинец. Григорий в тот день как обычно утром опустился в шахту на очередную смену и в первую очередь к ней.

 – Бедная твоя душа. – Он жалел лишённых солнца лошадей. – Работаешь, как каторжная… Света божьего не видишь!

 Подземный табун содержался на небольшом удалении от шахтного ствола. Для этого там пристроилась небольшая конюшня со стойлом для каждой лошадки. Численность табуна была разная и зависела от наличия рабочих точек на угольном горизонте. Рядом с конюшней соседствовало хранилище для сена и фуража.

 – Во всём порядок должон быть! – Ефим Точилин, как опытный бригадир неусыпно следил за всем.

 Даже навоз, для избежание самовозгорания, из конюшен выдавался на поверхность по установленным правилам. Обслуживал, кормил, поил и чистил лошадей конюшенный. По заведенному порядку на такую должность нанимались цыгане или татарва. Один из конюшенных как раз возился с Гулькой. Григорий подошёл к ним и поздоровался:

 – Привет Ахметка! – он уважал людей любящих лошадей. – Как жизнь и дела?

 – Как сажа бела, товарищ...

 Григорий засмеялся и прошёл налегке в «гурьбу», место сбора коногонов. Навстречу ему выскочил Ванька, работавший у него «провожатым».

 – Здравствуйте дяденька!

 Ваньку Григорий заприметил в церкви. Тот пел на клиросе – специальном возвышении для певчих, что перед церковным иконостасом. Трое певцов да регент, руководящий этим малым хором отточенными за многолетнюю практику движениями рук. Спиной к прихожанам, лицом к певчим, скупой короткий взмах кисти, и два девичьих и один мальчишеский голос взлетали под купол с молитвой к Богу.

 – Как же красиво поют! – радовался тогда Григорий.

 Ростом Ванька невысок, выглядит младше своих лет. Когда голос стал ломаться, взяли его на шахту помощником коногона.

 – Из храма – под землю, в самый ад. – Шутили над ним горняки.

 От церковной вязи песнопений, вплетаемой вместе с юными девушками в общий хор молитвы – к отборной ругани шахтёров, мужиков крепких как на слово, так и на руку.

 – Не ругайтесь дяденьки! – просил их богобоязненный паренёк.

 Бывало, загнут так, что мальчонка с красными от стыда ушами готов под землю провалиться. Только некуда. И так уже под землей.

 – Здравствуй Ваня! – сказал улыбающийся от таких мыслей Григорий и шагнул в низкое и захламлённое помещение.

 Тут хранилась всяческая упряжь и шорный «струмент». На загаженном полу в беспорядке валялись бичи, кнуты, колокольцы и мордобойцы. В углу неразборной кучей лежали подпруги, лямки, дуги, ремни, оглобли, тормозные шкворни и прочее барахло. Привычными словами он приветствовал присутствующих коногонов:

 – Здорово бывали!

 – Поздоровее видали! – как бы в шутку, но недобро ответил Симагин.

 – Кто со мной сегодни работает? – Григорий предпочёл не заметить наглости. – Пора выезжать…

 – Я! – лениво и неохотно отозвался Николай. – Успеется ишо…

 Он неторопливо позубоскалил с мужиками, покурил. Григорий с помощью Ваньки за это время запряг свою Гульку и ждал напарника снаружи. Тот вышел, недовольно зыркнул в сторону передовика и начал выводить Орлика. Конь переступал ногами и встревожено фыркал.

 – Но! Не балуй холера… – Симагин с потягом хлестанул мерина. – Убью скотина.

 – Ах ты, гад!

 На впавшем боку мерина вздулся красный рубец от обжигающего кнута.

 – Что ты творишь! – Григорий вскипел от обиды за слабое животное.

 – Зачем бьёшь?

 – Не лезь Шелехов… – шепотом угрожающе предостерёг Симагин. – Ты давно нарываешься!

 У входа в конюшню возвышался образ святого Власия Кесарийского, хранителя и покровителя скота. Рядом с ним гомонили несколько привлечённых шумом коногонов. Федька Кулаков, мужичок невзрачный и вредный, подначивал кореша:

 – Николай, а ну двинь ему!

 – А ты почём лезешь?

 – Задаётся пришлый… Куды там!

 – Не трожь коня, кому говорю…

 – Не твоё дело! – Симагину хотелось покрасоваться перед зрителями. – Лучше за женой следи, смотри, как бы на сторону не вильнула.

 – Ты на что намекаешь?

 – Она до тебя со всем посёлком гуляла. – Злобствовал Николай, не забывший обиды за отказ Тоньки на предложение выйти за него замуж. – Ходили, знаем...

 – То-то она тебе отказала, когда сватался!

 – Пошёл ты…

 Гнев ударил в голову Григория. Не помня себя, он подскочил к обидчику и выкрикнул:

 – Да я тебя… – он схватил Николая за грудки и бешено ворохнул страшными глазами.

 – Пусти! – задохнувшись, прохрипел Симагин. – Вдарю ведь…

 Тут же, словно решившись, он коротко взмахнул правой рукой, и крепкий кулак по широкой дуге въехал Григорию в левую скулу.

 – Сука. – Выдохнул тот и резко ответил с левой. – Получай!

 – Убью...

 Бойцы закружились по небольшой площадке, между вечных луж от всепроникающих подземных вод. Николай был больше и на вид сильнее. Остальные коногоны смены, обрадованные даровым развлечением, заулюлюкали, заспорили. Большинство склонялось в сторону Николая. Тот вначале действительно буром попёр на соперника и пару раз достал его за счёт длинных рук.

 – Ищо хочешь? – радовался он лёгкой победе.

 Однако вскоре Шелехов приноровился и выманив того ложным выпадом, врезал под дых. Николай стал задыхаться и Григорий парой ударов свалил его на землю. Потом сел на него и спросил поверженного соперника:

 – Хватит с тебя?

 – Слазь!

 – Не будешь больше над конём издеваться…

 – Ну, подожди Шелехов, – пообещал злопамятный Симагин. – Я тебя ещё достану!

 – Руки коротки… – Григорий снова завёлся.

 – Посмотрим, чья возьмёт! – Николай лёжа сплюнул кровью. – Пожалеешь ещё…

 – Курва! – Григорий вскочил и несколько раз ударил того ногой в живот и в голову. – Это тебе за Орлика.

 Симагин коротко вскрикнул от резкой боли и потерял сознание. Победителю в стычке пришлось в тот день работать с другим напарником...

 ***

 Красота… Люди постоянно, часто подсознательно, тянутся к ней, стремясь окружить себя красивыми вещами и привлекательными лицами. Законы её природы непонятны и субъективны. Одно и то же иному человеку кажется красивым, другому уродливым. Лишь в одном сходятся все мужчины мира. Молодые и стройные девушки, с пухлыми, чётко очерченными губами, нравятся всем. А если у неё большие глаза, маленький, чуть вздёрнутый носик и аккуратные ушные раковины успех у сильно пола обеспечен стопроцентный…

 – Какая красавица! – иной парень при встрече даже остановится, словно получив обухом по голове.

 Наверное, несознательно человек просчитывает, как будет выглядеть его партнёр с годами. Губы со временем непременно станут тоньше. Нос и уши растут всё жизнь, и неизбежно будут выглядеть массивнее. Глаза заплывут, и если девушка не обладает вышеперечисленными достоинствами, лет через двадцать вам обеспечена некрасивая, сварливая супруга.

 – Выбирать лучше надо!

 Антонине Шелеховой такое будущее не грозило точно. В придачу к названным признакам красоты она обладала ровным характером и завидным трудолюбием.

 – Всем дочка взяла! – хвастался на горняцких посиделках отец.

 Одного взгляда на то, как она обстоятельно и неторопливо собиралась в вечерние гости, было бы достаточно для осознания очевидного факта. Знакомый её мужа Никита Хрущёв сегодня женился, и их позвали на скромную свадьбу. Никита занимал неплохой партийный пост, но он не чурался собственных корней.

 – Никита далеко пойдёт! – мимолётно подумала молодая женщина. – Учится и работает день и ночь.

 Руководитель парткома «Донтехникума» пару раз заскакивал в дом к Шелеховым, перекусить между вечными заседаниями. Покормив грудью тихого ребёнка, она отнесла его на родительскую половину под присмотр матери и начала прихорашиваться. Помывшись в летнем душе, приткнувшемся с края огорода, она не спеша расчёсывала длинные курчавые волосы в своей комнате.

 – Гриша долго не возвращается с ночной смены. – Встревожилась Тоня. – Всё ли хорошо на работе?

 Мысли о муже, даже самые нейтральные, вызывали в её теле сладостную дрожь. Тёплая волна желания мгновенно поднималась из глубин естества и приливала к голове. Молодая женщина мельком взглянула на себя в зеркальное трюмо и невольно залюбовалась глядевшей оттуда девушкой. Лёгкий румянец от прилива горячей крови очень шёл к огненным волосам и молочной коже покатых плеч.

 – А мы стоим друг друга. – С гордостью прикинула она. – Это ничего, что Гриша тёмный, а я светленькая… Люди говорят, от таких пар рождаются красивые и счастливые дети!

 Антонина скинула домашнюю рубашку и вольно прошлась по невысокой вытянутой комнате. Природная стеснительность заставила её торопливо натянуть нижнее бельё, но затем она остановилась и начала изучать в зеркале своё слегка изменившееся тело. Недавние роды отразились только на конусообразной груди. От природы стоячие грудки, после родов и прихода обильного молока непомерно увеличились. Они мощно торчали немного в растопырку и большие коричневые соски смотрелись, как маленькие, крепкие боровички.

 – Недаром Гриша так смотрит на меня! – горделиво сказала вслух Тоня. – Есть на что посмотреть…

 Она с детства привыкла к мысли, что самая красивая девчонка в округе. Войдя в возраст невесты, быстро поняла, как воздействовать на парней. Тоня крутила женихами, как хотела, и не один парубок проклял тот день, когда впервые проводил её с вечерней гулянки. Особенно настойчиво её домогался  Николай Симагин. Он подкатывал к ней несколько лет, она резко отказала, ждала лучшего.

 – Мужчины будут делать, что я захочу! – Тоня думала, что так будет всегда.

 Только однажды в калитку их дома вошёл грязный, заросший человек, отец прислал нового квартиросъёмщика. Он стрельнул на неё молниями чёрных глаз, и Тоня поняла, что пропала. Даже по прошествии года она часто думала:

 – Ох, и хорош, окаянный! – выдохнула признание Шелехова.

 Антонина от такой мысли совсем потеряла голову. Заметалась по горнице, быстро доставая из сундуков праздничную одежду. По дому поплыл резкий запах нафталина и постепенно она остыла. Муж с отцом всегда шли на работу и возвращались с шахты вместе. Умом она понимала, что Григорий не мог, да и не хотел искать приключений на стороне, но сердце тоскливо сжималось даже от одной мысли:

 – А вдруг, какая-то молодица сейчас ласкает его?

 Будь Тоня чуть старше и опытнее, она бы знала, что женщины спокойно относятся к собственным увлечениям, но сравнения себя с другими женщинами не терпели категорически. У каждой девушки есть недостатки, которые часто видит она одна.

 – Слишком бёдра узкие. – Решила Тоня, оглядывая себя со всех сторон. – Даже после родов не раздались…

 Подобные мысли легко лишали её душевного спокойствия, и она торопливо надела пышную длинную юбку. Синяя, в мелкий белый горох юбка, скрашивала мнимый недостаток, и Тоня сразу успокоилась. Вся вытянутая, стройная фигура приобрела более женственные очертания, и она весело запела модную песенку.

 – Крутится, вертится шарф голубой, – низкий, чуть хрипловатый голос тонул в саманных стенах. – Крутится, вертится над головой.

 Счастливое настроение не покидало её с того самого дня, когда мать сказала о сватовстве квартиранта. Тоня в первый миг задохнулась, не зная, что сказать. Потом она схватила материнскую ладонь и, прижав к высокой груди, сказала:

 – Отдай меня за него маманя!

 – Так он же старый?

 – Ничего не старый, всего на десять лет старше меня. – Возмутилась Тоня. – А что седой, так жизня видать такая выпала.

 – Смотри девка!

 – Я его отогрею, успокою… Расцветёт, как цветок маков! – размечталась рано выросшая дочка. – Мой ненаглядный…

 – Тебе жить... – согласилась Зинаида Степановна. – Благословляю вас, с Богом!

 Приятные воспоминания прервал хлопок уличной калитки. Тоня выглянула в маленькое окно, составленное из нескольких небольших фрамуг. По вымощенной природным камнем дорожке, ведущей к их половине дома, шёл Григорий.

 – Мой дорогой!

 Он устало ставил натруженные ноги и сонно жмурил глаза от яркого солнца. Тоня одним взглядом охватила его коренастую родную фигуру и заулыбалась.

 – Он мой, он здесь! – жена смотрела, как он входил на открытое крылечко, и её душа наполнилась безбрежной радостью. – Спасибо Господи!

 Григорий заполнил собой узкий прорез входной двери. Она нетерпеливо кинулась к нему и резко остановилась на половине дороги.

 – Что с тобой? – тревожно спросила Тоня. – Откуда синяк, подрался?

 – Ерунда. – Засмеялся Григорий. – Повздорили с одним чудаком…

 – Просто повздорили?

 – Не бери в голову, – отмахнулся весело муж. – Давай лучше новую одёжу, пора собираться в гости.

 Жена бросилась собирать требуемое, а в это время с младенцем на руках вошла мать и сообщила:

 – Собрались?

 – Скоро пойдём.

 – Проснулся Петенька. – Зинаида любила своего первого внука. – Пора кормить…

 – Лапушка моя!

 Антонина взяла к себе месячного рыженького сына и присела кормить его. Григорий склонился над ними, с нежностью глядя на красавицу-жену и сына. Растроганная тёща тайком, боясь сглазить, подумала:

 – Как они рядом хорошо смотрятся! Такая красивая пара!