Текст книги "Между жизнью и смертью (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Глава 13

 Первая остановка этапа, с долгожданной ночёвкой не на колёсах, случилась в городе Вологда, в большой пересыльной тюрьме. Зэков загнали в громадную полуподвальную камеру, набитую осуждёнными под самую завязку.

 – Это ж сколько людей у нас по тюрьмам натыкано! – прозревал заключённый Шелехов.

 Посредине торчал чёрный куб трёхэтажных нар, где располагались постоянные постояльцы, а пришельцы на одну ночь, замотанные транзитники, валились на заплёванный пол. В Вологду этап доставили в неоднократно списанном «столыпинском» вагоне, на германском фронте в таких возили лошадей.

 – Везут, как скот на убой. – Возмущались интеллигентные этапники. – Рабочее мясо…

 После следственной тюрьмы и оглашения приговора Григорию всё вокруг казалось вновь интересным, волнующим, словно выздоровевшему после болезни. Он пытливо вглядывался через зарешеченное окошко грохочущего вагона в мелькавший пейзаж, ловил внешние изменения. Разительными были отличия от ровного, как стол горизонта приазовских степей, где он родился и жил. Чем дальше поезд забирался на Север, чем мрачнее становились его мысли:

 – Как там люди живут? – гадал Григорий, никогда в жизни не забиравшийся так глубоко в холодные земли. – Боюсь ли я смерти в лагерях? Нет, ведь не раз был к ней близок, какая разница где умирать... То же любопытство, как в тюрьме, было у меня к войне, теперь к каторге. Будет ли страх от заключения, непривычных условий или нет? Сумею ли вести себя достойно, если он будет? Неужели я убил собственный страх? После войны моё отсутствие страха перед смертью, стало примерно, как у животных, у собак или кошек…

 Такие мысли метались в голове Григория, подчиняясь однообразному ритму суетящихся колёс. Следующая транзитная пересылка была в Няндоме,  железнодорожной станции на полпути между Вологдой и Архангельском. Этап под конвоем загнали в огромные деревянные бараки.

 – Гонют и гонют людишек, – возмущались старожилы, вынужденные потеснится под напором вновь прибывших. – Конца и края видно не будет…

 Григорий забрался на самый верх голых нар и лёг с края. Ему казалось, будто нары шатаются, куда-то монотонно едут. Тело настолько привыкло к многодневной поездке, что никак не могло остановиться. Видимо задремав, он не сразу понял, что его трясёт за плечо невзрачный парнишка. Шелехов непонимающим взглядом обвёл приземистое помещение. Начинало светать и он, наконец, поняв, где находится, спросил:

 – Чего надо?

 – Сенечка предлагает меняться. – Вертлявый паренёк протянул рваную, с клочьями торчащей ваты телогрейку. – Давай сюда своё полупальто и будешь жить сытым при Сенечке. Останешься на пересылке, зуб даю!

 – Ищо чего? – зевая, ответил Григорий. – Шёл бы ты к своему Сенечке!

 – Слушай ты, олень безрогий! – зашёлся дёрганный порученец. – Да мы тебя на ремни порежем…

 Больше не говоря ни слова, Григорий, упёрся ему в грудь двумя ногами и изо всей силы выпрямил их. Паренёк вылетел чуть ли не на середину барака, неловко упал там мешком. Молодой уркаган вскочил и кособоко пошёл в угол барака, где на самом верху нар, среди грязных подушек и многочисленной свиты возлежал вор Сенечка.

 – Вот сука! – выругался он на ходу.

 Криминальный авторитет нехотя приподнялся на локте слабой руки, внимательно посмотрел в сторону Григория и что-то сказал подскочившему амбалу. Тот кивнул и тоже посмотрел на ослушника. Начался подъём, соседи по нарам сумрачно зашевелились. Сосед справа, седой испуганный очкарик, не из их этапа, участливо зашептал:

 – Вас теперь точно зарежут!

 – Ищо поглядим…

 – Третьего дня один блатарь присмотрел добротные ботинки пожилого этапного, тот тоже отказался…Сняли с трупа…

 – Хай попробуют!

 – Как знаете…

 Конвойные стали выкрикивать фамилии отправляемых по этапу. Григорий упруго спрыгнул на утрамбованную землю барака и вышел на улицу. Он прошёл мимо замолкших «хозяев» пересылки и даже спиной почувствовал, как в неё упёрлось несколько злобных взглядов. Через час, после переклички их вывели на этап, на этот раз пеший.

 – Хрен вам, а не пальто! – радовался удачному исходу ссоры Шелехов.

 Лагпункт «Волошка», расположенный на одноимённой речке,  стоял от Няндомы километрах в сорока. Арестанты шли по широкой,  укатанной дороге, по четыре человека в ряд, не особо стараясь сохранять строй. По бокам, спереди и сзади шли конвоиры, некоторые с гавкающими собаками на поводках.  Неуклюжий толстяк, преодолевая одышку, сказал громко, неизвестно к кому обращаясь:

 – Скорее бы прибыть на место.

 – Верно, говоришь товарищ…

 – Дорога надоела ужасно, хочется стабильности, простой работы на свежем воздухе.

 – Подожди, – усмехнулся Григорий. – Будет тебе стабильность, дадут норму, взвоешь.

 – Ну что Вы городите? Как Ваша фамилия и профессия, извиняюсь, конечно?

 – Шелехов, донбасский шахтёр.

 – Куликов, врач, очень приятно.

 – Лучше бы мы с Вами в другом месте встретились…

 – Согласен полностью! – Куликов засеменил рядом с Григорием.

 – Я думаю, что самое страшное осталось в тюрьме, посмотрите какая природа вокруг!

 – Разговорчики в строю! – выкрикнул ближайший охранник.

 – Тихо, а то шмальну…

 На середине пути стоял одинокий бревенчатый дом, квадратный, довольно большой. Осуждённые дошли туда к позднему вечеру и остались ночевать. Места хватало только сесть на корточки, прислонившись спинами, друг к другу.

 – Главное не ложится на землю. – Предостерёг доктора опытный вояка.

 Снизу, от земляного пола сильно тянуло холодом, температура опустилась до тридцати градусов. Утром этап подняли рано, и измученные люди поплелись дальше. Уже первый день пеший этап, после долгих месяцев в тюрьме, был испытанием, а что же после этой ночи, проведенной в полусне?

 – У меня болит всё тело! – жаловался избалованный Куликов.

 Через пару часов монотонной ходьбы несколько человек отстали.

 – Подтянуться! – Конвойные кричали и подгоняли их прикладами, ослабевшие реагировали вяло. – Не отставать!

 Пара стрелков охраны осталась с отставшими. Когда колонна повернула вместе с дорогой за лесок, раздались прицельные сухие выстрелы…

 – Они им помогут? – донельзя уставший Куликов ещё оставался в душе врачом. – Им в больницу нужно.

 – Помогли уже. – Буркнул недовольно Шелехов. – Им теперь никуда не нужно…

 Куликов испуганно оглянулся назад и невольно прибавил шагу. Больше он не жаловался на усталость и старался держаться в середине колонны.

 – Быстро учатся интеллигенты! – усмехнулся про себя Григорий.

 К вечеру они миновали центральный лагпункт отделения «Волошка», где осталось около половины этапа. Через километров десять, ближе к ночи  подошли к третьему лагпункту этого отделения.

 – Стой! – прозвучала зычная команда.

 Днём значительно потеплело, погода стояла не очень холодная, всего градусов пять мороза. В отсыревшем помещении, куда их завели, печки не топилась, поэтому наученные первыми днями на Севере, даже самые неприспособленные легли спать полностью одетыми, не сняв мокрых валенок.

 – Украдут. – Остановил Григорий Куликова, захотевшего снять одежду. – Не нужно раздеваться.

 – Как можно воровать у товарищей по несчастью?

 – Поверьте, смогут, – усмехнулся Шелехов. – Здесь товарищей нет.

 Вдруг открылась дверь, и в клубах пара в барак вошли две закутанные фигуры. Когда пар рассеялся, то оказалось, что это две плотные женщины, нёсшие на палке полное ведро, от которого валил густой пар. Женщины натужно подняли его, тяжко поставили на грубо сколоченный стол, и одна из них сказала:

 – Это от женского барака. – Она жалостливо посмотрела на утомлённых путников. – Поешьте, силы вам понадобятся…

 Они быстро вышли, на крепко сбитых нарах произошло какое-то хаотичное движение. Григорий сел на край своей лежанки и посмотрел вниз, как раз напротив середины соснового стола. Прошло, вероятно, несколько секунд, хотя ему они запомнились, как ощутимая пауза. Затем с верхних, и с нижних нар хлынул поток по-зимнему одетых, вооруженных кружками или мисками, оголодавших людей.

 В происшедшей свалке было сложно разобрать детали, в тусклом свете единственной лампочки различалась серая куча шевелящихся бушлатов, мелькающие в ней руки с мисками и слышалась хриплые выкрики:

 – Мне, мне оставьте! – Люди зло отталкивали друг друга, стремясь первыми зачерпнуть пищи.

 – Отодвинься, загородил всё.

 – Пошёл ты!

 – Держи ведро…

 – Эх, раззява!

 В одну минуту всё закончилось, ведро с баландой опрокинули, стычки, не перешедшие в настоящую драку, прекратились. В ту же минуту Григорий решил не терять достоинства и если доведётся честно принять смерть:

 – Нехай со мною случится, что угодно, любой голод, боль, даже погибель лучше, чем уподобиться хоть на миг моим товарищам по несчастью. – Он отвернулся к стене. – Братьями я не могу их назвать, а по существу они больше заслуживают жалости, чем отвращения...

 ***

 На другой день этапники быстро прошли стылую лагерную баню, а их нательные тряпки положенную по инструкции вошебойку. После урезанной процедуры, на каждого каторжанина приходилось по одной шайке холодной воды, Григорий стал полноправным зэком.

 – Сейчас бы в родную шахтную баню! – подумал он и заиграл желваками.

 Вспоминая дом, Тоню и детей Григорий вновь и вновь клялся себе в желании вернуться к ним:

 – Только дождитесь меня…

 После санитарной обработки заключённых распределили по бригадам и расселили в бараки.  Рублёные из вековых сосен строения, оказались достаточно тёплыми. Шириною метров шесть, длиною больше двадцати, сплошные двойные нары, но не тесно, каждому досталось место постелить свой матрасик.

 – Можно жить! – воскликнул довольный сосед справа.

 – А пугали, что будем жить на морозе… – поддержал кто-то из глубины барака.

 Бригада, в которой оказался Григорий, насчитывала тридцать человек, с вкрапление из трёх рецидивистов, один из которых был бригадир. Средний возраст составлял лет сорок пять, людей физического труда в бригаде почти не было, разные там бухгалтеры и снабженцы.

 – С такими напарниками разве план выполнишь? – предположил Григорий и как, выяснилось позже, оказался прав. – Сплошные хлюпики и нытики, белая кость!

 На следующий день их вывели на работу, километра за четыре от зоны. Выдали двуручные пилы, в просторечии «тебе-себе-начальнику» и топоры, чуть тяжелее плотницких. Большие ели, предназначенные под рубку, с разлапистыми ветками до промёрзлой земли, торчали метрах в десяти друг от друга, снег в промежутках лежал выше пояса.

 – Какие красавицы! – невольно восхитился Куликов.

 В конце дня Григорию пришлось побывать под деревом в первый, но не последний раз. Подрубленные и подпиленные деревья валились в разные стороны и, переходя от дерева к дереву, он услышал крик:

 – Берегись!

 – Дерево пошло! – Шелехов оглянулся и увидел, что прямо на него падала огромная, мохнатая ель.

 – Неужели конец? – мелькнула холодная мысль. – Глупо!

 Снег доходил до пояса, от двадцатиметровой красавицы-ели он был метрах в десяти, и сразу понял, что бежать бесполезно. Григорий молниеносно примерился и интуитивно бросился в плотный снег, головой к падающему дереву. Объёмная ель, в отличие от сосны, падает достаточно медленно, и спустя бесконечную секунду он почувствовал, как его вдавливает в наст пугающая тяжесть.

 – Пронесло! – обрадовался он.

 Иногда человеку необъяснимо везёт. Любой сук мощной ели, сломавшись, мог бы пришпилить его к земле, как жука булавкой, но сучья разошлись, а тяжелый ствол, сантиметров сорок в поперечнике мягко вдавил спину Григория в снег, не причинив особого вреда.

 – Человек под деревом! – закричали окружающие, силы у заключённых пока имелись. – Скорее! Скорее!

 Добровольцы принялись вовсю распиливать ель, примерно над  лопатками пленника. Григорий больше испугался, что его перепилят вместе со стволом, и он горячо попросил их не торопиться.

 – Тише черти. – Радуясь, что смерть опять упала мимо, приговаривал он. – Не перепилите меня, как потом склеите?

 Бригадир накануне довёл норму выработки, восемь кубометров в смену на человека.

 – Дерево нужно свалить с корня, обрубить сучья, собрать их в кучу, раскряжевать хлыст на шестиметровые отрезки и собрать нарезанные бревна в кучи для конной трелёвки. – Инструктировал он поникших подчинённых.

 В случае повала в труднодоступных местах, где лошади трудно или невозможно вытащить бревна, трелевка проводилась вручную. Десяток человек поднимали его на плечи и вытаскивали на дорогу. Кубометры были не простые, а умноженные в полтора раза и назывались фестметры, то есть кубометры плотной древесины.  Выходило, что для выполнения нормы требовалось выдать четырнадцать кубов складочного объёма  готовой древесины.

 – Хрен ты столько нарубишь. – Матерился Григорий. – Даже Стаханов, верно, не справился бы…

 Всем объявили также, что тем, кто выполнит норму менее чем на двадцать пять процентов, не полагается обеда и ужина, а только триста грамм хлеба и кипяток.

 – Разве на таком пайке можно выжить? – растерянно спрашивал окружающих Куликов.

 В первые дни все старались изо всех сил, но выполнение вряд ли превышало пятнадцать-двадцать процентов, да и то записывалось бригадиром на счет его помощников уркаганов. Бригада со второго же дня была посажена на штрафной паёк. Триста грамм хлеба и десятичасовой рабочий день, не считая пешей дороги. Получились результаты, которых и следовало ожидать. Через месяц Григорий отощал, есть хотелось постоянно.

 – Надо научиться валить лес. – Думал он, житель приазовских степей, где с ним негусто, а что уж говорить о других зэках, тяжелее канцелярской ручки ничего не державшим. – Тогда выполним норму, хотя бы кормить станут!

 ***

 Списочный состав третьего лагпункта насчитывал триста человек. Из этого числа более пятидесяти составляли «придурки», всякая обслуга, типа поваров, писарей, дневальных и администрации из заключённых.

 – Стало быть, на общих работах, то есть на повале, трелёвке и прочем, трудится около двухсот рабочих. – Прикидывал педантичный Куликов.

 – А норму дают на триста. – Хмуро заметил Григорий. – Поэтому пайка такая скудная.

 – К тому же явно воруют.

 Смертность превышала девятьсот человек в год, причём это не лагерь смерти, как на Колыме. Ведь всё шло под красивые лозунги тех времен, типа искупления вины работой.

 – От такой кормёжки, протянешь быстро ножки! – Шутили имеющие силы. – Какое там перевоспитание, сплошное вымирание…

 Ельник, в который впервые привели бригаду, оказался специальной делянкой для начинающих. Через недельку направили в настоящий сосновый бор, впрочем, на выполнении плана это не сказалось.

 – Больше я не смогу так жить! – начал канючить врач. – Нужно устраиваться по специальности.

 Через неделю работы на новой делянке отношения между блатным бригадиром и бригадой начали осложняться, и он решил укрепить дисциплину.

 – «Политические» совсем разленились. – Блатарь сделал единственный вывод.

 Бригадир, в сопровождении двух подручных, однажды подошёл к  соседям, работавшим справа от Григория.  Разговор ему слышен не был, но после краткого обмена несколькими фразами «блатной» наотмашь отхлестал обоих бывших интеллигентов по щекам, в то время как здоровые и сытые телохранители стояли по сторонам наготове.

 – Если не выполните план, убью! – пригрозил потомственный урка и неторопливо направился в сторону Шелехова.

 Мысли того работали лихорадочно и чётко. Как только бригадир подошел достаточно близко, он негромко сказал ему:

 – Проходи! – Григорий слегка приподнял топор. – Проходи сразу дальше. Я ищо не совсем дошёл, силы хватит…

 – Тю, сдурел!

 – Ежли тронешь хучь пальцем,  зарублю сзади. Не сегодня, так завтра.

 – Завтра ты не так запоёшь!

 – Иди! Иди!

 Бригадир посмотрел на него и понял, что точно зарубит. Наверное, потому, что Григорий был сам в этом вполне уверен. Ведь, всем известно, что за убийство лагерника, заключённым  положена добавка к сроку всего два года. А что такое два года, если впереди девять? Поэтому пожилой рецидивист поверил  подчинённому и предпочёл не рисковать, но сделал вид, что его тут нет. Просто прошёл дальше, бросив на ходу презрительное слово:

 – Не дошёл, так доведём…

 – Пошёл ты сам! – Григория била крупная дрожь. – Знаешь куда…

 Так Григорий заработал свой первый карцер, опять же не последний.

 Когда уставшая бригада на обратном пути подошла к проходной, ленивый охранник спросил у бригадира:

 – Кого? – За нарушение трудовой дисциплины он мог наказать любого зэка.

 – Шелехова. – Ответил злопамятный блатарь.

 – Шелехов останься! – Скомандовал упитанный сержант. – Отправляешься в карцер.

 Григория тут же доставили в «кондей». Это был небольшой бревенчатый домик, расположенный за зоной. Вместо потолка, хаотично набросанные круглые жерди, с просветами, крыши не было, только одни стропила. Печь не топилась, дубарь стоял неимоверный. В зависимости от тяжести проступка в карцер сажали с выводом на работу и без вывода. В качестве особого наказания раздевали до белья, в этом смысле Григорию повезло. Крики тех, кто сидел без вывода, да ещё раздетыми, когда зэки возвращались с работы, были слышны издалека:

 – Что же вы делаете сукины дети? – Криком оказывается тоже можно согреться.  – Будьте вы прокляты живодёры!

Глава 14

Пасмурным утром первого февраля 1938 года на «Ближней даче» в Кунцево, за скромно сервированным столиком, в глубоких креслах, сидели два человека средних лет. Один из них, невысокого роста плотный живчик, с маленькими, глубоко посаженными глазками громко рассмеялся шутке собеседника:

 – Ой, не могу!

 – Так и сказала: « Да у вас склероз!»

 – Силён ты Николай Сидорович анекдоты рассказывать! – Искренне прохрипел он, смахивая невольную слезу. – Весёлый ты человек…

 – Тут повеселишься, Никита Сергеевич… – посуровел сидящий напротив представительный мужчина. – Как только наркомом стал товарищ Берия, в нашем ведомстве такое началось!

 Начальник первого отдела Главного управления государственной безопасности, отвечающий собственной головой за жизнь и здоровье первого руководителя страны, понизил голос и придвинулся ближе к столу:

 – Ты слышал, Ягода недавно признался, что убил Максима Горького по приказу Троцкого? А сына писателя Максима Пешкова он решил ликвидировать по личной инициативе…

 – Да ты что!

 – Признался, сволочь, на допросах. – Констатировал суровый генерал. – Выходит убийства Кирова, Куйбышева и покушения на Сталина и Молотова организованы правотроцкистским блоком, были звеньями одной цепи.

 – Я не слышал, что на товарища Сталина покушались. – Признался смутившийся Хрущёв. – Когда такое случалось?

 Власик неободрительно посмотрел на пожилую горничную зашедшую проверить порядок на столе и, подождав, пока та выйдет, доверительно продолжил:

  – Летом 1935 года. Это произошло на юге, где Сталин отдыхал на даче неподалёку от Гагр. Катер, присланный из Ленинграда бывшим шефом НКВД Генрихом Ягодой, на котором находился он, обстреляли с берега. Я быстро посадил Сталина на скамейку и прикрыл его собой, после чего приказал мотористу выйти в открытое море. В ответ на выстрелы бойцы охраны дали по берегу очередь из пулемёта. Понимаешь, маленький, и маломаневренный катер был прислан совершенно не случайно. Очевидно, Ягода предполагал, что на большой волне судно неминуемо должно было опрокинуться. К счастью, этого не произошло. Дело о покушении было передано для расследования Лаврентию Берия, занимавшему тогда должность секретаря ЦК Грузии. – Даже при собственном упоминании имени нынешнего главы НКВД Власик выходил из себя. – Хорошо, что этот клубок нам удалось распутать и таким образом обезвредить врагов Советской власти!

 – Собаке – собачья смерть! – горячо поддержал товарища собеседник. – Как он мог так умело маскироваться?

 – Изворотливый гад!

 Начальник охраны Сталина генерал Власик нервно налил обе стоящие на столе стопки и, не приглашая гостя, выпил. Несмотря на раннее время, дружеский завтрак, органично дополняла полупустая бутылка водки, запечатанная сургучом. Главный охранник страны резко изменил направление разговора:

 – Не вовремя заболел Иосиф Виссарионович!

 – Как ты не досмотрел?

 – Вчера гулял по парку в одном френче, и видать простыл.

 – Болеть всегда плохо!

 – Это точно! – снисходительно согласился Власик. – Вот с утра по графику он с тобой встретится, должен был, а тут температура. Врачи дали жаропонижающего и он теперь спит.

 – Да я подожду! – засуетился Хрущёв. – Неужто я не понимаю… Хоть с тобой поговорим, а то всё на бегу!

 Несмотря на то, что его недавно избрали Секретарем ЦК КП(б)Украины Никита Сергеевич чувствовал себя в компании Власика неуютно. Ему казалось, что доверенное лицо товарища Сталина всё время проверяет его.

 – Так-то оно так, – согласился Николай Сидорович. – Только тебе в Киев лететь нужно.

 – Ну их. – Отмахнулся Хрущёв. – Подождут, ведь мне Иосиф Виссарионович приказал непременно накануне отлёта обязательно прибыть к нему.

 – Украина – ключевая республика! – Глубокомысленно произнёс генерал и откусил порядочный шмат копчёного сала. – Жинки там гарные!

 Узкий круг входящих в руководство страны людей знали о главной слабости Николая Сидоровича. При виде красивой женщины генерал терял голову и не успокаивался, пока не добивался желаемого.

 – Это точно! – пПодтвердил руководитель украинских коммунистов. – Я по своей прежней работе это могу подтвердить…

 – Ты же до Москвы там работал? – походя спросил Власик. – Расскажи, нам всё одно спешить некуда!

 – Как скажешь…

 Хрущёв поёрзал объёмным задом по кожаной обивке кресла, усаживаясь поудобнее и начал обстоятельный рассказ:

 – В 1922 году я вернулся домой из Красной Армии и пошёл  учиться  на  рабфак. После окончания Юзовского рабфака в 1925 году мне не дали возможности поступить в высшее учебное заведение. Я хотел учиться, получить  специальность.  Имел склонность  к  инженерным  вопросам и мечтал поступить на факультет машиностроения. Я слесарь и любил  свою  техническую  профессию, любил машины, но мне сказали, что надо идти на партийную работу. Так я стал секретарем партийного комитета в  Петрово-Марьинском  уезде, смешанном по профилю. Это выражалось в том, что собственно  Марьинский  уезд  был сельскохозяйственным, а угольные копи назывались  Петровскими  рудниками.

 В апреле 1925 года открылась XIV партийная конференция. Меня  избрали  на неё от Юзовской парторганизации, всего было избрано несколько делегатов. Я возглавлял районную партийную организацию,  по количеству членов партии она занимала шестое  или  седьмое место в регионе.  Поэтому меня избрали с совещательным голосом.

 Украинской  организации  на  конференции было отведено центральное место в зале. Слева от нас сидела Московская делегация, а справа располагалась Ленинградская. Мы занимали центр зала, а у Юзовской делегации были первые  места.  Вообще  пролетарскому  Донбассу  принадлежало боевое положение в партийной организации Украины. Секретарем ЦК КП(б)Украины  являлся  тогда  Каганович,   председателем   Совнаркома Чубарь, Григорий Иванович Петровский был председателем ВУЦИК, Скрыпник – членом Политбюро; Шлихтер тоже занимал  видное  положение  в  партийной жизни Украины. Все выходцы из Донбасса. На меня работа конференции произвела исключительно сильное впечатление…

 Хрущёв совершенно по-мальчишески покраснел, вспоминая приятные моменты и продолжил:

 – Я увидел руководителей государства и партии. Они были тут же, близко. Обитали мы тогда в Каретном ряду.  Жили довольно просто, нары там были, и мы, как говорится, в покат на них спали.  Я помню, что тогда  Постышев, кажется, секретарь  Харьковской парторганизации, приехал с женой и спал вместе с нами. Рядом  отдыхала  его  жена…

 Это  вызывало   шутки  в  отношении Постышева, мы тогда были  все  молоды.  Постышев  пользовался  уважением  в партийной организации, и моим в том числе.

 Я рано вставал и пешком  шёл в Кремль, чтобы  прийти  раньше  других делегатов и занять выгодное место.  Каждая  делегация  имела  отведенные  ей места, а уж внутри делегации каждый делегат занимал то место,  которое  было свободно. Вот я и хотел сохранить за собой место перед трибуной… Поэтому надо было вставать пораньше и бежать туда без завтрака.  Однажды  я вышел и сел на трамвай, не зная маршрутных номеров, а он  оказывается, не туда шёл, куда мне нужно, и завёз неизвестно куда.  Тогда  я отказался от  услуг транспорта и стал ходить  пешком, но зато  приметил короткий путь, как добраться  безошибочно  в Кремль.

 – Потом это умение тебе сильно пригодилось. – Вставил Власик. – Так ведь?

 – Во всех смыслах…

 Никита Сергеевич довольно потёр друг о друга крепкие рабочие ладони. Даже несколько десятилетий руководящей работы не смогли облагородить их.

 – В конце начали делегации  фотографироваться. На конференции выделялся Сталин. Он был признан первой персоной партии рядовыми и руководителями партийных организаций. Руководитель нашей областной партийной организации Моисеенко обратился к нему с просьбой  вместе сфотографироваться. Нам сообщили  о его согласии , когда выпадет такая возможность. Наконец, в одном из перерывов нам сказали, чтобы мы собрались в Екатерининском зале,  там  будем фотографироваться  всей  делегацией.  Мы  все,  конечно,  собрались, пришел Иосиф Виссарионович. Принялись шумно рассаживаться, Сталин сел, как мы  его и просили, посередине.

 – А куда же ещё?

 – Почему я об этом фотографировании вспоминаю? Фотограф долго возился у  своего аппарата. Это был Петров,  крупный  специалист  своего  дела,  много лет, работавший в Кремле. Его знали все партийные работники,  которые  бывали  на съездах и на конференциях. Петров как фотограф  начал  указывать, как кому нужно голову  повернуть,  куда  кому  смотреть.  Вдруг  последовала  реплика  Сталина:

 – «Товарищ Петров командовать любит, а у нас командовать нельзя, нельзя командовать!»

 – Ох, не любит он, когда им управляют, – подтвердил знающий Сталина лучше всех охранник. – Сразу из себя выходит…

 Хрущёв согласился с наблюдениями товарища и продолжил рассказывать:

 – Этот инцидент на меня и моих друзей произвёл хорошее  впечатление. Потом, во время работы конференции, выступление Сталина, его реплики тоже говорили  в его пользу. Я всё больше и больше  проникался глубоким уважением к легендарной личности вождя партии.

 Помню, как  делегат Римский потом обратился к Иосифу Виссарионовичу:

 – « Товарищ Сталин, мы вот из бывшей Юзовки, которая переименована  и носит Ваше имя. Поэтому мы просим, чтобы Вы письмо написали юзовским, вернее Сталинским  рабочим. Это произвело бы  хорошее  впечатление  на население нашего округа.

 – Я не помещик, а рабочие заводов и шахт не мои крепостные. – Сталин резко ответил ему. -Ничего писать не буду и не люблю, когда так делают другие…»

 Генерал Власик впервые за время рассказа пошевелился. Он отщипнул от красивой грозди виноградинку и с гордостью произнёс:

 – Да! Товарищ Сталин такой.

 – Товарищ Каганович ко  мне  тоже очень  хорошо  относился.  – Хрущёв начал говорить быстрее. – Мы  с  ним  познакомились буквально в первые дни Февральской революции. Он тоже  работал  в Юзовке и выступал на первом же митинге, который проводили там, а я на нём присутствовал. Я участвовал в митинге как  представитель  рабочих  депутатов Рутченковских копей на первом совещании  в  Бахмуте , богатом уездном  городе. Потом вторично, через неделю-две, мы собрались в Юзовке, там же  был Каганович. Он прибыл от Юзовской организации и довольно активно вёл себя  на этих совещаниях. Тогда он носил фамилию Кошерович и вскоре предложил мне переехать в Киев. Проработал я в Киеве весь 1928 год, а мне уже стукнуло 35  лет. Это был последний год, когда я мог ещё думать о поступлении в высшее учебное заведение, а я окончил только рабфак,  и  меня  всё  время тянуло получить высшее образование. Поэтому я стал добиваться посылки меня на учёбу, писал в ЦК. Это, собственно говоря,  и  предрешило мою дальнейшую судьбу как партийного работника. Как позже я узнал, она  была предрешена в основном тем, что в Промышленной академии со мной  вместе училась Надя Аллилуева, жена Сталина.

 Как только Хрущёв назвал имя второй жены руководителя страны, Власик вышел из состояния задумчивой расслабленности.

 – Прекрасная была женщина! – оживился он. – Красивая и добрая…

 Никита Сергеевич выразил на широком, народном лице полную поддержку предыдущего высказывания и сказал:

 – Так началась моя деятельность партийного работника. Вскоре я был избран в Бауманский районный партийный комитет. Это произошло в январе 1931 года. Посещение домашних обедов у Сталина казалось мне особенно приятным, ведь нас встречала Надежда. Она была принципиальным, партийным человеком и в то же время чуткой и хлебосольной хозяйкой. Я очень сожалел, когда она умерла. Накануне ее кончины проходили октябрьские торжества...

 – Точно! – вспомнил воспрянувший духом Власик. – Шла демонстрация, и мы стояли возле Мавзолея Ленина в группе актива. Аллилуева была рядом с тобой, мы разговаривали втроём. Было прохладно, и Сталин стоял на Мавзолее в короткой шинели. Крючки у него были расстёгнуты и полы распахнулись. Дул ветер, Аллилуева глянула наверх и говорит:

 – «Вот мой снова не взял шарф, простудится, и опять будет болеть».

 Хозяин комнаты налил полные стопки водки и мужчины выпили, не чокаясь, за память умершей женщины. Хрущёв тихо вымолвил:

 – Всё это было очень по-домашнему и никак не вязалось с вросшими в наше сознание представлениями о Сталине, как о великом вожде. Потом кончилась  демонстрация,  все разошлись праздновать.  А  на  следующий  день Каганович собирает секретарей московских  райкомов партии и говорит, что скоропостижно скончалась Надежда Сергеевна. Я тогда недоумённо подумал:

 – Как же так? Я же с ней только вчера разговаривал. Цветущая, красивая женщина была. – Искренне пожалел, но быстро смирился. – Ну, что же, всякое бывает, умирают люди... Через день или два Каганович опять собирает тот же состав и передал слова Сталин, что Аллилуева не умерла, а застрелилась…

 Николай Сидорович изменился в лице, но потом махнул рукой.

 – Ладно уж! – Он отличался повышенной бдительностью, но под чарочку мог и любил поговорить по душам. – Думаю тебе можно рассказать, как всё было…

 – Интересно бы узнать, так сказать из первых рук! – Заинтересовался Хрущёв. – Какие же причины побудили Надежду к самоубийству?

 Дородный генерал махнул ещё одну рюмочку и неторопливо заговорил:

 – После парада, мы как всегда, пошли обедать к Ворошилову. В Кремле у него большая квартира  была, ты  тоже там обедал несколько  раз… Приходил туда узкий круг лиц,  в тот раз командующий  парадом, по-моему, Корк, принимавший парад нарком Ворошилов, некоторые военные и члены Политбюро, самые  близкие  к Сталину. Шли туда  прямо с Красной площади, тогда демонстрации  надолго затягивались.  Там гости плотно пообедали, выпили, как полагается и что полагается в таких случаях. Надежды Сергеевны там не  было.