Текст книги "Между жизнью и смертью (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 9

На многолюдных поминках тестя Григорий сидел за длинным столом рядом с Павлом Лисинчуком. Погибших похоронили всех вместе, на кладбище по соседству с шахтой. Григорию подумалось, что не только жизнь этих людей, но и смерть была неразрывно связана с шахтой:

 – Даже после смерти она покойных далеко от себя не отпустила.

 Их положили ровными рядами, с восточного края погоста. Пустую до этого дня площадку в одночасье засеяли неопрятные чёрные холмики, с деревянными, наскоро сбитыми крестами.

 – Как в бою погибли. – Рассуждал он вслух, разливая спиртное на правах хозяина дома. – Целая полусотня полегла.

 – Никуда от войны этой проклятущей и вечной не деться, кругом гибнут люди… – сосед по улице поддержал его.

 Пашка выпил стакан магазинной водки за упокой, не закусывая, душа не принимала еду и сказал:

 – Знаешь, Григорий Пантелеевич, каким мужиком был твой тесть? – Он почти плакал. – Если бы не он, не сидеть мне зараз с вами…

 – Знаю, знаю.

 Похороны прошли быстро, буднично и тихо. Ожидание трагедии порою оказывается сильнее самого горя. Казалось у людей за многодневные бдения истлели последние душевные силы, и они прощались со своими близкими сухо, словно обидевшись за преждевременный уход. Тоня разносила тарелки с наваристым борщом и поставила перед ним полную до краёв, потом предложила:

 – Ты бы Паша поел!

 – Не хочу.

 – Исхудал весь, в чём только душа теплится…

 – Не могу я есть Антонина Ефимовна! – пожаловался Лисинчук. – Слёзы душат, давайте я вам лучше расскажу, как всё обстояло.

 – Расскажи Пашенька, расскажи, может, полегчает.

 За столом сразу замолчали, даже есть перестали. Всех интересовало, как смогли люди вырваться из настоящего ада шахтного пожара. Павел обвёл взглядом затихших гостей, нервно прочистил горло и начал:

 – Мы с Ефимом Тимофеевичем в энту смену работали на первом горизонте, приблизительно в трёх километрах от главного ствола. Даже не догадывались о том, што происходит, пока не закончили работу и не двинулись обратно. По дороге к нам присоединились старший Кириллов и его двадцатилетний сын. Где-то через полкилометра почувствовали едкий дым, который становился дюже густым по мере приближения к подъёмнику. Тогда Ефим сказал:

 – "В шахте пожар..."

 Все бегом рванули к стволу, на "козе" добираешься до него за час, мы уложились в сорок минут. Там всё горело, вагонетки с углем, бывшие конюшни для лошадей коногонов, деревянная крепь. Дым разъедал глаза, от него ничего не было видно даже на пару шагов. Задыхаясь, мы наощупь стали искать клеть, но не могли найти. Это подтвердило наши подозрения, што все выехали, а нас бросили подыхать. Я нащупал рукоятку вызова и стал подавать сигналы в машинное отделение. Железная ручка оказалась раскалена и я сильно обжог руку, но успел рвануть её два раза.

 Григорий сидел рядом с рассказчиком и ясно видел о чём говорил Паша.

 – Мужики говорили мне, будто клеть с последними горняками как раз поднималась, когда вы подали сигнал. – Спросил он. – Так ли?

 – Возможно, так и было, тогда мы ответственны за то, што десять человек в ней сгорели заживо. – Пожал плечами поникший Лисинчук. – Хучь откуда нам было знать? Мы поняли, што клети не будет, и попытались добраться до вентиляционного ствола. Расстояние до него было около ста метров, но мы не смогли пройти и половины из-за высокой температуры и плотного дыма, пожар начался оттуда. По пути мы наткнулись на человека, он валялся без сознания. Ефим попытался привести его в чувство, но безрезультатно. Мы не могли взять его с собой, ить сами едва шли. Совсем обессиленные, мы вернулись к главному стволу и только тут заприметили, что потеряли Кириллова и его сына. Стали кричать, подавали сигналы, но они так и не появились. Опосля их нашли мертвыми на энтом отрезке, рядышком друг с другом. Мабуть, пожилой отец задохся и упал, а сын не схотел бросать его...

 Там неможливо было оставаться, и мы двинулись в выработку, окольным путем ведущую к вентиляционному стволу.

 Рассказчик на пару минут прервал повествование. Григорий молча разлил по стаканам поминальной водки и все тихо выпили. Паша выдохнул парами горячительного напитка и продолжил:

 – Дым валил достаточно густо, но опосля ада у главного ствола он казался нам свежим воздухом. По мере продвижения вперёд дышать становилось всё легче, силы прибавлялись. Именно здесь мы впервые встретили живых людей. Нас окликнули из боковой выработки, когда туда зашли, то узрили большую группу рабочих. Одни из них сидели или лежали, как на отдыхе, другие обсуждали происходящее.

 Место, куда мы попали, называлось главным западным штреком. Дым пока не достигал его, и мы могли бы чувствовать себя нормально, если бы не жажда. Провели там всю ночь, пока угарный газ не погнал нас дальше. Некоторым удалось уснуть, но большинство шахтёров говорили между собой, оценивая шансы на спасение. Дважды я ходил посмотреть, не утих ли пожар, но каждый раз наталкивался на плотные клубы дыма.

 На второй день плена один из рабочих, имени которого я не запомнил, помер от ран, полученных при попытке пробиться к стволу. Мы оставили его в энтом штреке, а сами отступили глубже в шахту, спасаясь от смертоносного газа. Точилин вёл нас и сказал на ходу, што хучь наши шансы невелики, мы должны бороться до конца. Все понимали, што спасти нас могёт только чудо, но его слова заставили нас собраться с силами.

 Раз за разом угарный газ настигал нас, будто гнался специально. Мы добрались до второго наклонного штрека, и тут Ефим приказал соорудить перемычку. Мужики с радостью принялись за дело, никто сильно не надеялся на успех, но работа спасала от отчаянья. Мы выламывали куски породы со стен и кровли, складывали друг на друга и замазывали швы глиной. Работали лихорадочно, подгоняемые мыслью, што боремся за свою жизнь. Некоторые падали в обморок от слабости и казалось, што нам не хватит сил закончить работу, но Точилин торопил нас. Через несколько часов последняя щель была заделана. Между нами и загазованными выработками стояла глухая каменная стена...

 – Ты смотри, ловко придумано! – не выдержали бывалые горняки.

 – Это придумал Ефим Тимоыеевич. – С видимой гордрстью признался Паша. – Площадка, которую мы огородили, оказалась около ста метров в длину и трёх в ширину. Воздух здесь был сравнительно чистый, даже крысы куда – то подевались. У нас не было еды, и очень мучила жажда, зато у нас были несколько электрических ламп. Мы потушили все коногонки кроме одной, дабы попусту не тратить энергию.

 Мои воспоминания с воскресенья по следующую субботу слились в единый протяжный день. Я сидел, ходил, чтобы разогнать кровь, мучился от жажды и недостатка воздуха. Он был холодным и вонючим, негде было прилечь, тело замерзало снизу. Мабуть я иногда спал, хучь не помятаю, чтобы закрывал глаза. Скорей всего, просто проваливался в краткие периоды забытья, а потом сызнова приходил в себя.

 Мужчины за столом сидели, склонив головы, и упрямо смотрели в полные тарелки. Каждый из них представлял себя на месте пленников. Павел почти без остановки признался:

 – Через некоторое время после строительства стены Точилин послал несколько человек найти влажное место и вырыть лунку, в которой бы собиралась вода. Таких мест много в шахте, и нам повезло найти одно из них. За час там собирался приличный глоток воды, мы пили по очереди, так каждый получал небольшую порцию влаги в день.

 Наступил вторник, воздух стал более спертым. Время от времени мы проделывали отверстие в стене и совали туда нос в надежде, што с той стороны окажется свежий воздух. Это означало бы, што пожар закончился, и вентилятор заработал сызнова. Но каждый раз, вдохнув вонючий газ, мы отшатывались и торопливо заделывали дыру.

 – Так без света и сидели? – спросил Григорий.

 – Почти в полной темноте. – Подтвердил Лисинчук. – Коногонки садились одна за другой. Кислород заканчивался, зажженная спичка гасла прежде, чем её успевали поднести к часам или к папиросе. Теперь, когда ко всем нашим бедам прибавилась темнота, смерть от удушья казалась нам совсем близкой. Кто-то предложил отдать спички человеку, следившему за временем. Мы так и сделали, хучь время теперь мало интересовало нас.

 В такой кромешной тьме мне прежде никогда не доводилось бывать. Мы не могли видеть друг друга, от энтого каждый испытывал чувство одиночества и отчаянья. Глоток воды, вспышка спички, гаснущей прежде, чем человек успевал взглянуть на часы и проверка положения за стеной, скрашивали монотонность нашего пребывания там. Один из деревенских парней тронулся умом и болтал без умолку.

 Мы потеряли счет дням, время престало быть важным. В пятницу, а могёт в четверг люди, следившие за водой, сообщили, што лунка перестала наполняться. До сих пор теплившаяся в нас надежда выжить угасла, многие в ужасе закричали. Тогда Точилин поставил у источника охрану, и через некоторое время вода снова появилась. Крал ли кто-то воду у своих товарищей или она действительно перестала скапливаться, а могёт нам померещилось, я не могу сказать уверенно. Все находились в таком отвлеченном состоянии, што не могли и не пытались объяснить происшедшее.

 – Как же вы выдержали? – спросил пожилой шахтёр с другого края стола.

 – В субботу из отверстия в перемычке дыхнуло свежим воздухом. Мы понимали, что не переживем ищо один день. Многие лежали в забытьи, неспособные двигаться. Тогда мы постановили умереть с той стороны стены, где наши тела найдут быстрее, чем в запечатанной выработке. Трое самых крепких ребят пробили лаз в стене и отправились на разведку. Остальные способные ходить, ожидали их сигнала. Казалось, прошла вечность, прежде чем мы услышали их свист. Следующая тройка отправилась с целью добыть и принести воду.

 Я лежал среди своих товарищей и временами терял сознание. Мой язык раздулся и затвердел, будто деревянный. Я с полным безразличием ждал смерти или спасения. В очередной раз я вернулся в сознание и увидел свет и множество людей. Мне дали небольшой глоток воды и подняли на ноги. Энто ободрило меня так, што я смог самостоятельно дойти до ствола. Самый старый из нас, Ефим Тимофеевич умер на руках у спасателей прежде, чем его подняли на поверхность.

 Пока Павел рассказывал, ни один звук не нарушил журчание его осипшего голоса. Лисинчук напряжённо замолчал и только через несколько минут закончил:

 – У ствола даже самые крепкие из нас падали в обморок, такова была реакция на свежий воздух. Я кумекаю, што угарный газ проникал через сложенную наспех стену, и мы постепенно принюхались к нему. Нас одного за другим, завёрнутых в одеяла, как младенцев подняли на поверхность и доставили в поселковую больницу. Я слышал крики огромной толпы, собравшейся у шахты, когда по поселку пронеслась весть, што найдены живые люди. Только тогда мы узнали, што произошло и сколько народу погибло при аварии.

 – Ваше спасение после стольких дней заточения в горящей шахте казалось чудом. – Григорий мотнул головой с обильной сединой. – Никто уже не надеялся, што в шахте могут быть выжившие, раньше такого не случалось. Раз за разом горноспасатели распечатывали ствол и спускались вниз, но от притока воздуха огонь разгорался сильней. Лишь когда в шахту вылили неисчислимые тонны воды, спасатели смогли продвинуться на некоторое расстояние. Тут они и обнаружили первую группу выживших...

 Женщины часто утирали фартуками обильные слёзы, они понимали, что на месте Пашки мог оказаться любой из их мужей или сыновей. После окончания рассказа многие вышли на свежий воздух покурить. Григорий стоял один, дымно смоля самокруткой, разговаривать не хотелось. Внезапно он услышал голос жены:

 – Гриша!

 – Вот вышел покурить.

 – Мать сильно переживает! – она неслышно подошла сзади. – Почернела вся, осунулась.

 – Сдала Зинаида Степановна, это точно. – Согласился он с Тоней. – Недавно ходила молодухой, а ушёл Ефим и сразу старуха.

 – Ох, Гришенька! – запричитала жена и беззащитно прижалась к его груди. – Что же нам теперь делать, как жить дальше?

 – Как жили, так и надо жить. – Ответил Григорий обречённо глядя в сторону. – Они умерли, а нам детей надо растить…

 – Как ты можешь так легко говорить о смерти?

 – Я Тоня столько смертей повидал, стольких людей похоронил, что не боюсь её костлявую.

 – А я боюсь!

 – Придёт моё время, спокойно в землю лягу.

 – Зачем такое говоришь, зачем беду кличешь?

 – Кличь её не клич, она сама в любом случае нагрянет. Пожили мы с тобой спокойно пару годков, а она уже рядом, своё с лихвой берёт. – Григорий зло отшвырнул догоревший окурок. – И кто знает, какие беды впереди…

 – Да разве что может сравниться со смертью родителей? – вскинулась Тоня. – Для меня это самое страшное… Как жить опосля?

 – Привыкнешь!

 – Привыкну? – возмутилась она. – Ты так говоришь, потому что он тебе не родной отец…Я всё забыть не могу, как ты в тот день пьяным явился. Не прощу никогда!

 – Как знаешь, только я Ефима уважал и жалею о нём. Вины моей в его смерти нет и потому не совести меня, не надо…

 Григорий резко отслонил жену и решительно направился в сторону засыпающей степи. Он шёл, уверенно ставя на пыльную почву могучие ноги, а Тоня осталась стоять одна, с прижатыми к высокой груди, трясущимися руками.

 – Как он может так обижать меня? – Растерянными глазами она смотрела в след уходящему мужу и не узнавала его. С этого дня пролегла между ними невидимая трещина, с каждым последующим годом всё более широкая.

Глава 10

Любая керамическая посуда обладает одним определяющим свойством, непредвиденной и внезапной хрупкостью. Нипочём ей вода и огонь, холод и жар, но от самого слабого удара может она вдруг рассыпаться на мелкие черепки. А если внутри, под слоем блестящего лака, уже есть извилистая трещина, тогда и подавно. Так и иная семья, на вид крепкая да весёлая, но в серёдке, в умах супругов  уже растёт, ширится обида, способная разорвать хрупкий материал человеческих взаимоотношений.

 – Обидел меня крепко Григорий! – природная гордость супруги не позволяла простить мужа.

 Со дня похорон тестя между Григорием и Антониной исчезла та самая  душевная близость скрепляющая семью, словно клей. На первый, сторонний взгляд всё оставалось по-прежнему. Росли и хорошели дети, муж также уходил на работу, исправно приносил домой получку. Жена рьяно вела хозяйство, украшала и холила дом. Шелехов зарабатывал хорошо, денег хватало, но по молчаливому согласию о других детях речь не заводили:

 – Хватит уже, нарожалась! – отвечала Антонина на редкие упрёки матери. – Грудь опала, бёдра раздались шире некуда…

 – А как ты хотела?

 – Где ты моя девичья красота, куда подевалась?

 – Эка вспомнила! – удивлялась Зинаида Степановна. – Муж тебя любит, а что другие не засматриваются, не велика беда.

 – Ничего Вы маменька не понимаете. – Отмахивалась Тоня. – Я с мальства привыкла к мужскому вниманию, может мне без него нельзя…

 – Ох, смотри, как бы Григорий не охолонул.

 Мать Антонины после смерти мужа начала часто болеть и через несколько лет тихо умерла. Григорий к тому времени сильно изменился. Всё чаще он чувствовал внутри нарастающую непонятную тоску, толкающую его из дома. Работа под землёй угнетала его, делала пустым и дёрганным. Не то чтобы он боялся смерти, но каждый раз спускаясь в забой, он вздрагивал и панически гадал.

 – Выеду ли я после смены на гора? – перед глазами стоял печальный пример тестя. – Зачем я живьём закапываю себя, зачем копаюсь словно крот?

 Григорий обречённо вздыхал, понимая, что нельзя ему вернуться в родные места и опять спускался в ненавистную шахту:

 – Сейчас бы выехать в поле, вспахать пару десятин, кинуть в борозду ячменное  семя…

  О его прошлых подвигах помнили на родине, до него доходили оттуда редкие сведения. Михаил Кошевой с оказией иногда писал ему о хуторских новостях. Из писем зятя Григорий узнал, что Дашутка родила девочку, но та умерла в младенчестве. Больше у них детей не было. Поэтому когда пришло время выправлять документы, его сына Мишку сестра записала, как своего.

 – Совсем меня небось не помнит! – маялся неудачливый отец.

 По документам сын стал Кошевым и со временем вырос в высокого чернявого парня. Ему пошёл двадцать первый год, и он недавно женился. Михаил успешно председательствовал в колхозе, организованном в Татарском. Он числился на хорошем счету в районе и поэтому особо не переживал за прогнозируемое будущее. Здоровье Кошевого поправилось, сам он стал спокойнее и медлительнее.

 – Вот и ладненько! – радовался Григорий, перечитывая редкие письма. – Спасибо Михаилу, меня спас и сына воспитал.

 Однако на дне души Шелехова редко, но ядовито шевелилась зависть, ведь не он жил все эти годы со старшим сыном. Не он будет сидеть рядом с молодыми за свадебным столом, не он скажет напутствующее слово. Как же хотелось Григорию увидеть родные места, поплавать в воде тихого Дона и зайти в отцовский курень.

 – Увижу ли когда снова? – От того он скрипел зубами во сне, от того иногда напивался с мужиками до полной отключки. Предсказуемо зачастились скандалы с женой и всё чаще Григорий проводил время вне дома. Вот и сегодня его остановили перед сменой шумные горняки:

 – Здорово Пантелеевич!

 – Здорово.

 – Григорий Пантелеевич, ты сегодня на футбол пойдёшь? – спросил его Пашка Лисинчук, он после памятной аварии работал на их шахте. – Сегодня играет «Стахановец», последняя игра сезона.

 – А с кем играем?

 – С московским «Динамо».

 – Тогда конечно, надо помочь нашим хлопцам порвать зазнавшихся москвичей.

 – И выпьем заодно!

 Выехав после ночной смены, они договорились встретиться на стадионе «Стахановец» прямо перед матчем и разошлись по домам.

 ***

 Газета «Социалистический Донбасс» писала в апреле 1936 года, о том, что решением Высшего Совета физкультуры в городе Сталино организовалась показательная команда футболистов. В команду вошли лучшие игроки обширного промышленного региона. Игроки клуба освобождались от работы на производстве и занимались только футболом.

 В мае того же года команда получила название «Стахановец», в честь своего знаменитого земляка Алексея Стаханова. Играющим тренером команды стал Николай Наумов, забивной нападающий новорождённого клуба. Первый официальный матч «Стахановец» провёл в Казани против местного» Динамо» и уступил 1:4, хотя играл неплохо. Автором единственного гола в составе «горняков» и соответственно первого в чемпионатах стал Федор Манов.

 В следующем сезоне горняков повысили в классе, отныне команда играла в первой группе чемпионата СССР, с лучшими клубами страны.        12 ноября 1937 года «Стахановец» играл дома с московскими динамовцами. Почти двенадцать тысяч зрителей, не смотря на холодную погоду, дружно приветствовали каждое удачное действие своих любимцев. В воротах хозяев поля непробиваемо стоял прыгучий, как кошка голкипер Скрипченко. Защитник Бикезин красиво пресекал все попытки форвардов гостей ворваться в чужую штрафную площадку. Капитан команды и её лучший бомбардир Балаба, совместно с товарищами по нападению, забил в тот день четыре безответных мяча. Пашка в перерыве матча восхищался игрой команды:

 – Как играют черти!

 – Носятся, как угорелые.

 – Ты видел как Пономарёв засандалил москвичам?

 – Я думал, он сетку порвёт… – одобрительно заметил Григорий. – Как саданул в верхний угол, жах!

 – Молодцы!

 – Горняки, одним словом…

 Мимо них плотной массой двигались болельщики « Стахановца». Разгорячённые алкоголем и красивой игрой люди обменивались мнениями, курили на ходу, щёлкали семечки. Вдруг рядом с беседовавшими коллегами раздался возбуждённый крик:

 – Товарищ Мелехов! – Григорий недоумённо оглянулся, он почти забыл свою настоящую фамилию. – Григорий Пантелеевич, дорогой мой!

 Рядом с ними остановились двое мужчин, один возбуждённо улыбался и тянул к Григорию заскорузлые натруженные руки.

 – Вот так встреча, а я недавно прибыл с Дона! – Почти кричал он. – Сколько лет не виделись? Ты здесь, какими судьбами?

 Григорий не сразу узнал остановившихся. Только присмотревшись, он опознал в одном из них Николая Симагина. Бывший помощник коногона изменился, раздобрел, его рябое лицо заметно раздалось в ширину.

 – Да неожиданная встреча, – сказал недовольно Николай, он не простил давнишней обиды. – Не скажу, что приятная!

 – Здорово Николай. – Поприветствовал старого знакомца Григорий, после памятной стычки они не общались. – Жив пока?

 – Не жалуюсь…

 – Никак не узнаёшь ты меня? – обиделся спутник Симагина. – Это я Антип!

 Григорий давно узнал своего односельчанина Антипа Бреховича, сына расстрелянного Бреха, но не подал вида. В первую минуту он не поверил собственным глазам, слишком невероятным оказалось совпадение. Как бывший земляк попал на Донбасс? Как вести себя, ведь он знал его по прошлой жизни?

 – Извиняй товарищ, моя фамилия Шелехов. – Улыбаясь, ответил он. – Ты кажись малость обознался...

 – Ужель забыл хутор Татарский?

 – Я никак тебя не признаю, пойдём Паша… Второй тайм начался, пора болеть.

 Григорий буквально потащил растерянного Лисинчука к их местам на трибунах.  Антип удивлённо смотрел в его широкую спину, не мог поверить, что хуторянин не узнал его:

 – Быть того не может.

 – О чём ты?

 – Как так? – дивился он. – Даже не спросил, как там сынок живёт, сестра! Не понимаю…

 – Так ты его точно знаешь? – спросил Николай. – Может, обознался?

 – Скажешь тоже! – возмутился Антип. – Что ж я, по-твоему, не узнаю своего земляка?  Я уважаемого Григория Пантелеевича Мелехова из тысяч узнаю…

 – Постой, постой! – остановил его Николай. – Мелехов говоришь?

 – Мелехов.

 – Ты брат ничего  не путаешь? – изумился Симагин.

 Антип звонко рассмеялся. Он хлопнул руками по своим полным бёдрам и укорил собеседника.

 – Я под его командованием столько повоевал… – он вдруг осёкся. – Неважно где, но штоб не узнать боевого командира, не могёт такого быть… Он это, только почему-то не захотел со мной говорить!

 – Так, так! – задумчиво покачал головой Николай. – Вон оно как выходит…

 Смотреть дальше футбол он не остался, быстро попрощался со случайным знакомым и куда–то поспешно ушёл.