Текст книги "Между жизнью и смертью (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

 Вскоре все разъехались, уехал и Сталин. Уехал,  но домой не  приехал…  Было уже поздно, Аллилуева стала проявлять законное беспокойство.

 – Где же муж?

 Начала его искать по телефону, прежде всего она позвонила Ворошилову, потом на дачу. Они жили  тогда  в Зубалово,  но не там,  где Микоян, а через овраг, ты там не был. Так вот, на  звонок  ответил недавно принятый дежурный.  Надежда  Сергеевна с тревогой спросила его:

 – «Где товарищ Сталин?"

 – "Товарищ Сталин здесь".

 – "Кто с ним?"

 Тот по-военному чётко отвечает.

 – "С ним жена товарища Гусева».

 – Утром, когда Сталин приехал домой, его жена уже была мертва. Гусев был видным военным, он тоже присутствовал на обеде у Ворошилова. Когда Сталин уезжал, он взял жену Гусева с собой. Я саму Гусеву никогда не видел, но Микоян говорил, что она очень красивая женщина.

 – С некрасивой бы он не поехал! – прокомментировал смущённый Хрущёв. – А дежурный офицер форменный идиот…

 – Черт его знает? – задумчиво ответил Власик. – Дурак неопытный,  что ли этот дежурный? Женщина спросила, а он так прямо и сказал ей.

 Никита Сергеевич после рассказа телохранителя вдруг вспомнил, как тогда  ходили глухие сплетни, что Сталин сам убил  её. Вслух он ничего не произнёс, но подумал, что Сталин пришёл в спальню, где он и обнаружил мёртвую  Надежду Сергеевну, не один, а с Ворошиловым.

 – Почему  это в супружескую спальню нужно входить с  посторонним мужчиной? – недоумевал Хрущёв. – А  если человек  хочет  взять свидетеля, то, значит, он знал, что её уже нет?

 Вспомнил, как Сталин, когда он был под хмельком, говорил иной раз:

 – Вот  я, бывало, запрусь в своей спальне, а она стучит в дверь и в отчаянье кричит.

 – Невозможный ты человек, – Надежда Сергеевна была страстной женщиной. – Жить с тобой нельзя…

 Власик неожиданно засмеялся и после его первых слов Никита Сергеевич понял, что они думали об одном:

 – Помню, как маленькая Светланка сердилась на отца, то повторяла слова матери, что он невозможный человек. И добавила, топнув ножкой.

 – «Я  на тебя жаловаться буду.

 – Кому же ты жаловаться будешь? – спросил дочь улыбающийся Сталин. – Ну, скажи.

 – Повару!»

 – Повар был у неё самым большим авторитетом… После похорон Надежды Сергеевны он переживал сильно. Заметно изменился, стал подозрительнее, более нетерпимым и злым.  Кто знает, как бы всё повернулось, если бы не случился тот роковой выстрел?

 Власик напряжённо замолчал, молчал и Хрущёв. Внезапно дверь в комнату распахнулась и в проёме возникла стройная фигура молодой красивой женщины, яркого кавказского типа. Она быстро взглянула на сидевших мужчин, её глаза сверкнули, и она пропала из вида. Никита Сергеевич удивлённо спросил:

 – Кто это?

 – Хороша?!

 – Я её раньше не видел…

 – Эта женщина, новая воспитательница Светланки. – Сообщил улыбнувшийся Власик. – Протеже Берии, а тот умеет подбирать нужных "воспитательниц".

 Собеседники дружно и непринуждённо рассмеялись. Они не могли даже подумать, что содержание их приватного разговора, двух влиятельных людей, входящих в элиту советского руководства, через короткое время будет доложено Лаврентию Павловичу. А он не умел забывать обид…

Глава 15

Месяца через четыре после прибытия в лагпункт «Волошки» Григорий получил из дома нежданную посылку. Он написал Антонине сразу же, как выпала первая оказия, но до Сталино дошло только его пятое письмо.

 – Гриша жив. – Жена, понявшая из вымаранного цензурой послания только то, что он находится на Севере, заплакала.

 Потом она, сложив в небольшой фанерный ящик домашнего сала, сигарет и добротные валенки, торопливо побежала на почту. В маленьком отделении связи работала её родственница, троюродная сестра Мария. Некрасивая и незамужняя сестра замерла, увидав, как в перекошенные двери вошла растрёпанная Тоня.

 – Что случилось? – живо спросила она. – От Григория весточка?

 – Помоги, – попросила Антонина и протянула письмо и посылку. – Нужно послать посылку мужу.

 Мария сначала испугалась, начальство предупреждало, что не положено работникам почты раскрывать профессиональные тайны, но потом решилась. Настоящее горе равняет всех. Что из того, если не было у неё мужа, и иногда она завидовала красивой и счастливой сестре? Глядя на плачущую Тоню она застыдилась недавних мыслей и уверенно сказала:

 – Сделаю.

 – Век буду помнить.

 – Тут главное правильно написать адрес! – засуетилась Мария, вытаскивая из-под деревянного барьера огромную, взлохмаченную книгу почтовых отделений великой страны. – Сейчас по цифрам и буквам, обозначающим номер поселения, найдём почтовый адрес и отправим…

 – Нашла?

 – Подожди…Вот! Нашла.

 – Говори где он?

 – Архангельская область…

 – О Господи!

 В итоге посылка, хотя и располовиненная охраной, дошла до адресата. Особенно Григорию пригодилось сало, сигареты исчезли, как плата за доставку и валенки пришлось продать. Всё равно бы их спёрли, а так появились деньги на курево.

 – Значит помнят. – Важнее сала оказалась мысль, что его не забыли, не предали, не отреклись.

 Возможно, именно это позволило  каторжанину выжить в самые тяжёлые месяцы каторги, ведь до радостной весточки из дома его часто мучил вопрос:

  – А стоит ли драться за жизнь? Зачем? – он почти забыл свой зарок не унижаться ради пищи, несколько месяцев впроголодь кого угодно заставят думать только о еде. – Может быть лучше сложить руки, начать пить кипяток из снега, дабы заглушить чувство голода и в полубессознательном состоянии, какое я достаточно наблюдал вокруг, навек заснуть?

 Для многих в бараке именно такой исход казался лучшим. Многие так и делали, постепенно становясь доходягами и незаметно для соседей оказываясь в открытой промёрзлой яме за ограждением лагеря. Неважно кем они были раньше и неважно, сколько им лет. Ведь умирали скорее те, кто позволял себе опускаться, и решающими факторами оказались не здоровье и не молодость, а решимость и состояние духа.

 – Нет, буду держаться. – Решил  после весточки Шелехов. – Лишь бы помнили обо мне домашние…

 В самое тяжёлое для Григория время пришла спасительная посылка, но тогда внезапно возникла ещё одна проблема.

 – Как быть с полученной передачей, чтобы её не украли, или не отняли блатные?

 Вот здесь его выручило этапное знакомство. Врач Кошкин, с которым он познакомился на этапе, стал к этому времени главным и единственным врачом маленького стационара, и Григорий смог спрятать у него свои продукты. Так он стал понемногу крепнуть и учиться валить лес.

 ***

 Женщины не могут спокойно жить без чёткого плана на будущее, без наивной уверенности, что мифическое завтра зависит только от неё самой. Самые захудалые из них каждую минуту в деталях рисуют себе завтрашний день, что оденут, куда пойдут, с кем познакомятся. Мечты эти, как правило, имеют к реальной жизни такое же отношение, как серая быль к красивой сказке. Да это и не важно, ведь завтра будет новый день, а значит, возможность наметить новую жизнь.

 – Где он? Как он? – самой страшной для Антонины Шелеховой в первые месяцы исчезновения мужа оказалась неизвестность.

 Когда Григорий не вернулся со смены, она, подождав до вечера, бросилась к соседке, якобы за солью. Её муж Константин только проснулся после ночной и, не смущаясь, сидел в жарко натопленной комнате в линялой майке и трусах.

 – А соседушка! – обрадовался он, почёсывая вывалившийся живот. – Проходи… За чем пожаловала?

 – Соли бы мне. – Прикинулась простушкой Тоня. – Сварила Григорию борща, кинулась, а соли ни крупинки.

 – Наталья вынеси соли! – крикнул он жене, возившейся в другой комнате. – Что-то ты поздно мужу борщ варишь, или не до того было?

 Сосед посмотрел на Тоню с масляной улыбочкой, большого любителя женского пола. Когда-то давно он сам засматривался на неё и даже в жёны взял девушку из другого посёлка, отдалённо напоминающую Антонину. Та обиженно ответила:

 – Так нет его ещё с работы!

 – Как нет? – удивился Костя. – Из лавы мы выехали вместе, всё вроде нормально было.

 – Так, где же он?

 – Не знаю, – протянул сосед. – Он потом пошёл в контору, Семён переказал, что его зачем-то вызывают, а я домой.

 Антонина задумчиво попрощалась с соседями, не глядя, схватила спичечный коробок с солью и побежала на шахту. Сердце её стучало так сильно, что ей казалось, встречные люди слышали его и удивлённо оборачивались в след. На самом деле они провожали взглядом красивую молодую женщину с обезумевшими глазами, многие догадывались, в чём дело.

 – Пропал муженёк и видно не у зазнобы сидит.

 В шахтную контору её не пустили. Знавший её с рождения дядька Матвей, упорно глядя в сторону сказал:

 – Не положено гражданочка!

 – Мне бы только узнать, куда делся муж мой! – Антонина умоляюще смотрела на пожилого бойца ВОХРа. – Спросить бы у кого, не видели ли его?

 – Не положено! – громче, чем следовало, приказал охранник, а потом, понизив голос сказал. – Иди домой дочка, вечером зайду, расскажу.

 Антонина еле дождалась, пока он постучит в дверь их хаты. Домашняя работа валилась из рук. Борщ выкипел, каша подгорела. Дети, пятнадцатилетний Петя и десятилетняя Сашенька удивлённо смотрели на мать, не понимая, что с ней. Об отце они не спрашивали, после школы она сказала, будто он уехал по делам.

 – Маманя случилось чего? – наметившимся баском поинтересовался сын. – Ты сама не своя…

 – Ничего Петенька, – ответила Антонина. – Это я запарилась совсем, посижу, отдохну…

 Так она и сидела молча, пока не пришёл дядька Матвей. Антонина бросилась к нему и внезапно остановилась, поняв по выражению его лица, что случилось страшное.

 – Прости дочка. – Дядька, работавший с её отцом, сгорбился на табурете. – Когда ты пришла у нас из органов шуровали, не мог говорить.

 – Откуда?

 – Из НКВД, откуда ещё…

 Старый шахтёр, по состоянию здоровья перешедший на работу в охрану медленно свернул и закурил самокрутку. Неторопливые движения раздавленных непосильным трудом пальцев не давали говорить языку, очень уж ему не хотелось огорчать Антонину. Он выпустил из вислого носа объёмную тучу табачного дыма и сказал:

 – Беда!

 – Говори скорее…

 – Забрали твоего Григория.

 – Как забрали? За что?

 – То мне не ведомо…

 – Здесь, какая то ошибка!

 – Ясное дело! – Дядька Матвей пожал костлявыми плечами. – Только оттуда пока что никто не вернулся.

 – О, Господи!

 ***

 На следующий день Антонина затеяла генеральную уборку. Сидеть без дела она не могла, тоска сжирала её нутро. Механически выполняя знакомую работу, она успокаивалась, но мысли резво перескакивали с Григория на детей, потом на себя и обратно.

 – Как же жить дальше? – думала она. – За что же мне такое наказание? Только жить начали…

 Как всякая женщина она идеализировала прошлое, когда ей было выгодно. Григорий теперь представлялся идеальным мужем, без видимых недостатков.

 – Где ты сокол мой? – Антонина выронила тряпку, которой она протирала стол. – Кому я нужна с двумя детьми…

 Она бросилась к зеркалу и преувеличенно внимательно стала рассматривать отёкшее от слёз лицо, каждую проявившуюся морщинку. Обследование только ухудшило её настроение. Бабий век короткий, вместо свежей девушки в зеркале отражалась уставшая взрослая женщина.

 – Как за мной раньше парни бегали, – вслух сказала она. – Прохода не давали.

 – Да ты и сейчас хороша…

 Антонина резко обернулась, посреди неприбранной хаты стоял Николай Симагин.

 – Как ты вошёл? – смутилась она. – Я не слышала… Ой! Я не одета.

 Женщина метнулась за занавеску, отгораживающую супружескую кровать и  смущённо пробормотала:

 – Подожди, я только кофту накину…

 – Не спеши Тоня, – Николай впервые за много лет назвал её девичьим именем. – Я пока закурю… Поговорить нам надо.

 Хозяйка дома быстро привела себя в порядок, вышла к гостю, севшему на стул у стола, и сказала:

 – Я видишь, затеяла уборку.

 – Это мне не мешает. – Вальяжно успокоил её Николай. – Сядь, сядь.

 Антонина нервно села. Внезапно ослабели ноги, она поняла, что разговор предстоит не простой.

 – Я к тебе с предложением, – начал Симагин. – Выходи за меня замуж!

 – Да как это? – не поняла его слов Тоня. – Я вроде бы замужем…

 – Нет у тебя больше мужа.

 – Что ты такое говоришь. – Возмутилась она. – Григорий жив и здоров.

 – Не факт! – злорадно проговорил Николай. – Там где он нынче здоровья не прибавляют.

 – А ты откуда знаешь?

 – Знаю…

 Антонина со смесью ужаса и злости смотрела на него. Он почти открыто любовался её, и радостно признался:

 – Ты ведь всегда нравилась мне. – Он затоптал потухший окурок. – Дети не помеха… Будем жить у меня, их обижать не буду.

 – Хоть на это спасибо!

 – Зря ты копырзишься, – упрекнул он. – Желающих больше не будет.

 – А ты откуда знаешь?

 – Догадываюсь, ты чай не молодая.

 – Какая есть!

 То о чём она сама думала час назад, высказанное чужим человеком, взволновало и вывело её из себя. В ней всколыхнулась природная гордость, и она спросила:

 – Ты зачем пришёл? – Антонина стрельнула полыхающим глазом. – Больно мне сделать…

 – Что ты! – испугался Николай. – Я всегда хотел жить с тобой.

 – Тогда зачем плюёшь в душу?

 – Это я сдуру! – он вскочил на ноги, подошёл к ней. – Давай вместе жить.

 – Ты опять за своё…

 Шелехова всплакнув, наклонила голову к нему, но при последних словах отпрянула и выкрикнула:

 – Нет! Я мужа буду ждать.

 – Не дождёшься! – нервно крикнул Николай. – Не вернётся он… За такое не выпускают.

 – А ты откудова знаешь? – бледнея, спросила Тоня.

 – Да уж знаю!

 – Так это ты его заложил? – догадалась она. – Иуда!

 – Да я! – выкрикнул Николай. – Всё из–за тебя… Он тебя увёл от меня, хай получает по заслугам!

 – Уходи! – шёпотом попросила Тоня. – Никогда тебя не прощу…

 Лучше бы она закричала. Николай хотевший доказать что-то внезапно остановился, он понял что потерял её. Круто развернувшись, Симагин вылетел из комнаты, напоследок грохнув дверью. Эхо глухого звука потом долго билось в голове Антонины, не находя выхода из спёкшейся от горя души, так детским крик в морскую раковину обязательно отзовётся шумом прибоя даже через несколько лет.

Глава 16

 Обстановка в бригаде, где трудился  ссыльный Шелехов продолжала накаляться, у людей ещё находились силы на недовольство. Большинство работяг поняло, что хотя норму полностью не осилить, но можно выполнять её на тридцать-сорок процентов.

 – Тогда получим какой-то приварок. – Уговаривал товарищей Григорий. – Это ж плюс четыреста или пятьсот граммов хлеба…

 Как лагерное начальство узнало, что бригада на грани взрыва и почему не прибегло к подавлению силой, никто не знает, но вскоре всех собрали и, вопреки всем господствовавшим тогда правилам и порядкам, молоденький лейтенант, представитель администрации сказал:

 – Вы недовольны бригадиром? –  Он яростно тёр отмороженные щёки, Север не щадит никого. – Выбирайте себе руководство сами!

 Бригадиром единогласно выбрали заключённого Шелехова, а уголовников перевели в другую бригаду. На другой день его остановил молодой парень, колхозник с Белгородщины, сидевший за воровство оставшихся на полях после уборки колосков и предложил за весьма умеренную приписку к  выработке, ежедневно докладывать всё, что о нём говорят в бригаде. Григорий брезгливо отказался, но понял, что мало понимает в существующих правилах лагерной жизни.

 – За кусок хлеба всех продадут! – возмущался он в душе. – Время придёт и меня заложат.

 В один из первых дней его бригадирства Григорий докладывал результаты дневной работы заведующему производством. Сухой, невысокий заключенный, осуждённый по бытовой статье за растрату кассы, слушал невнимательно. Внезапно он опёрся пальцами о край своего стола, грозно приподнялся и крикнул:

 – Как стоишь? – заорал бывший кассир, случайно выбившийся в лагерное начальство. – Стань, как следует! Прямо! Теперь докладай.

 – Чего орёшь? – совсем опешил Григорий. – Чай не следователь, чтобы орать…

 – Ты как разговариваешь?

 – Как надо, так и разговариваю…

 – Да я тебя Шелехов сгною!

 – Попробуй…

 – И бригада твоя будет теперь горбатиться на самых дрянных делянках!

 Тут Григорий опомнился и став прямо, как в юности перед офицерами, доложил по форме. На душе  у него всё переворачивалось, хотелось врезать возомнившему себя пупом земли зэку. Только мысль о голодных членах бригады удержала его, и до хруста сжимая ноющие кулаки, Григорий выслушал получасовую лекцию об уважении к начальству.

 – Чай не барин, потерплю.

 Через полгода более высокое руководство сняло того с халявной должности, и растратчик вскоре погиб от удара ножа блатного, не слишком расторопно выполнив приказание главного из воров.

 ***

 Примерно через две недели Григорий сидел на свежем пеньке  вырубленной делянки и горячо спорил с хитрованом-десятником. Тот как всегда занижал объёмы заготовленной древесины, приходилось торговаться за каждый квадратный дециметр.

 – Вредный ты человек Шелехов! – удивлялся десятник, такой же зэк, как и Григорий. – Меня постоянно подставляешь, ты хоть понимаешь как… Да ты знаешь, как твой объём принимают от меня на складе? Ужас, а не приёмка. Я брат то одного пожалею, тому скощу, а сам потом голой жопой недостачу закрывать должон…

 – Какая же недостача? – настаивал Григорий. – У нас всё честно, сколько заготовили столько примай!

 – Нет тут двадцати кубов…

 – А я говорю есть!

 Вдруг Григорий краем глаза, пока не вникая в смысл происходящего, увидел, как стоявший метрах в двадцати работяга резко нагнулся над широким пнём. Он положил на него левую руку и коротко взмахнул топором.

 – Аааааа! Больно! – завопил мужик и бросился в сторону Григория. – В Бога душу мать!

 Он бежал зигзагами, не разбирая дороги, прижимая к груди искалеченную руку, которая исходила тёмной, дымящейся кровью. Четырёх пальцев как не бывало, они остались лежать на пеньке. Бледнея десятник спросил:

 – Шелехов, ты знаешь, что бывает за саморуб?

 – Нет.

 – Ему десятку накинут, да и тебе достанется!

 – Давай пожалеем мужика и не дадим рапорт о том, что он саморуб…

 – Чтобы меня привлекли?

 – Никто не узнает!

 – А мне какой интерес?

 – Бери моё пальто. – Предложил Григорий, немного подумав. – Хрен с тобой!

 – Вот это другое дело! – обрадовался десятник. – Доброе пальто…

 Травму лесоруба провели как производственную. Раненый мужик остался в лагере на подсобных работах, правда его левая рука со временем усохла, но он выжил, бойко таская в лазаретном стационаре ведро с помоями…

 – Поменял пальто на четыре пальца. – Подшучивали над Шелеховым бригадные остряки.

 За этот случай, или за какие другие, но вскоре кто-то написал на Григория заявление, будто он собирается в побег. Впоследствии выяснилось, что донос настрочил комендант лагпункта. Несмотря на громкое название занимаемой должности, он был обычным заключенным из бытовиков, и главной его обязанностью был присмотр за поведением зэков.

 – Тоже мне вошь на палочке. – Кривились бывалые зэки.

 Естественно, по сравнению с вольнонаёмными он не имел никаких прав, но зазнавался страшно. Он ходил в сияющих хромовых сапожках и, будучи в хорошем настроении, спрашивал у каждого встречного:

 – Слышишь, как рипят? – Комендант весело жмурил и без того узкие глаза. – Знаешь, как я в Москве жил? На заказ шились сапожки, береста в подошве! Вот те рипели!

 Казённое начальство долго не разбиралось. Григория сразу сняли с бригадирства, заодно и коменданта турнули. Зато приказали конвойным уделять особое внимание заключённому Шелехову, мало ли что...

 – А нужно ли это моим стрелкам? – подумал начальник караула. – Зачем пребывать в постоянном напряжении?

 И отдал приказ убить того, якобы при попытке к бегству. Кроме обычной рапортички это для конвоира ничего за собой не влекло. А бежать действительно пытались, и это каралось расстрелом. Как-то было развешано объявление, что за попытки к бегству сорок семь человек приговорены к смертной казни, которая состоится в лагере Каргополя. С каждого лагпункта было взято по два человека для присутствия при казни, чтобы все лагеря знали, что это не слухи, и за попытку к бегству расстреливают без суда.

 – Они реально стреляют за побег! – делились впечатлениями очевидцы. – Никаких новых сроков, сразу к стенке…

 В 1938 году, тройка, выносившая эти приговоры о расстрелах,  начальник лагеря, первый секретарь райкома и начальник районного управления внутренних дел, в свою очередь, была расстреляна. По лагерю, конечно не настолько громогласно, но всё же информация об этом была распространена.

 – Поделом им! – единогласно решили каторжане.

 Григорий сильно удивился, когда новый бригадир вдруг поставил его в середину строя. А обычно, как уже опытный лесоруб, он шёл и работал с краю просеки.

 – Тебя, по-моему, собираются застрелить, – шёпотом предупредил бригадир. – Так что лучше будь на людях.

 – Шага в сторону не сделаю.

 Вообще лагерные конвоиры были не обычными солдатами срочной службы, хотя бы по степени своей бесчеловечности. Григорию не раз приходилось слышать рассказы о том, как зимой стрелки ставили провинившихся зэков «на пенёк». В овчинном полушубке легко смотреть как кто–то на морозе неподвижно стоит пару часов, больше не выдерживали. Возможно, охрана так развлекалась и согревалась, хотя постоянно грелась у костров. Следующим летом Григорий видел сам, как солдат приказал пожилому профессору из Питера:

 – Скидывай рубашку, становись вот на этот пенёк. – Рябой паренёк из костромской деревни, почувствовавший свою власть над людьми, широко улыбался. – Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Стреляю без предупреждения!

 Профессор взобрался и встал как на трибуне. Его воля к сопротивлению оказалась сломана, он механически делал то, что прикажут. Через минуту образовавшийся монумент накрыла плотная туча жадной до человеческой крови мошкары. Ещё через десять старик дико закричал и шагнул с постамента, глухо щёлкнул выстрел...

 ***

 Через несколько недель после снятия с должности Григорий смог выполнить норму, казавшуюся ранее недостижимой. Теперь он работал один, предупреждение о попытке побега сняли.

 – Благодарствую за предупреждение. – Сказал он бригадиру, передавая часть продуктов из  домашней посылки.

 Впрочем, валить лес по науке Григорий  выучился не сам. Как, оказалось, существовал специальный, расконвоированный инструктор, который был обязан обучать этому умению. Фамилия его звучала соответствующе, Ручка. Что он делал раньше в своё рабочее время, никто не знал, но теперь, когда Григорий был в состоянии заплатить ему самой твердой лагерной валютой, куском сала, специалист приходил на лесную делянку, как в класс и занимался с ним, причем основательно. В начале занятий учитель сильно удивлялся:

 – Как ты рубишь?

 – Всегда так рубил.

 – Это тебе брат не уголёк добывать!

 – Там малость полегши будет. – Соглашался потный, не смотря на приличный мороз ученик. – Хотя тоже скажу тебе не сахар.

 – Про сахар лучше не вспоминай! – занервничал инструктор, в прошлой жизни московский кондитер. – Да не так!

 Он выхватывал свой топор и двумя точными ударами подрубал вековую сосну так, что после подреза пилой с другой стороны и чуть ниже линии заруба, она ложилась ровненько, будто срезанная косой былинка.

 – Ловко, – одобрительно смеялся казак. – Я так никогда не сумею…

 – Сумеешь!

 В результате от двуручной, поперечной пилы Григорий перешёл на большой, лесоповальный лучок, которым можно работать одному. Он научился валить деревья так, чтобы при раскряжевке не зажимало пилу, валить их туда, куда нужно, располагать подруби и срезы в зависимости от неравномерно растущей кроны, наклона дерева, силы ветра.

 – Всякому делу можно научиться. – У Шелехова теперь были силы думать.

 Поработав так полгода, Григорий мог наживить заостренный кол в метрах двадцати от намеченного дерева и, в двух-трёх случаях из десяти, вогнать его в землю гладким, скользким стволом тридцатипятиметровой сосны. А если и промахивался, то всего на полметра.

 – Вишь, как пришлось мне в жизни! – часто размышлял он. – Сначала я пахал землю, потом воевал. После пришлось выучить горняцкий труд, теперь вот научился лес валить. Всякую деятельность приходилось осваивать основательно, иначе не выжить. Интересно, ежели останусь живым, чем судьба распорядится ищо заниматься. Так, пожалуй, я и до большого начальника дорасту, чем чёрт не шутит…

 Каторжники, опоздавшие на утренний развод, попадали на работы уже не в свою бригаду, а в первую попавшуюся. Их обычно ставили собирать сучья, жечь костры. Работа эта была не очень тяжёлая, но невыгодная, пайка урезанная. Как-то на такую работу и попал бывший комендант в бригаду Григория.

 – Вот и поквитаемся. – Обрадовался Шелехов.

 Он, как раз собрался валить хорошую, строевую сосну и увидел, что метрах в тридцати, по направлению, куда должна была упасть его сосна, доносчик собирал сучья. Тут Григорий и решил рассчитаться с ним за донос по лагерному.

 – Мне то это бригадирство даром не нужно, когда сам за себя отвечаешь даже лучше, – рассуждал он. – Но за подлянку надо отвечать!

 Спас коменданта от смерти, а Григория от позднейших угрызений совести, небольшой шквал, налетевший уже тогда, когда сосна «пошла». Падение строевой сосны всегда одинаково, завораживающе и величаво. До наклона градусов в тридцать она падает медленно, остается прямой и даже маленький порыв ветра может изменить направление её падения.

 – Какая сила! – часто восхищался он наблюдая смерть дерева.

 Затем падение ускоряется, сосна прогибается, подобно гигантскому луку, ее удар о землю можно сравнить с ударом многометрового хлыста. Может быть, поэтому и называют хлыстами стволы поваленных деревьев, уже без сучьев, но ещё не раскряжёванные. Миновав эти тридцать градусов, сосна падает быстро и её уже ничто не отклонит. Вот, когда она их перешла, Григорий дико завопил:

 – Эй! Сосна идёт!

 – Всем смотреть вверх.

 – Эй, ты там! – он кричал громко, чтобы все увидели, как он предупреждал окружающих. – Берегись!

 B своих расчетах Григорий исходил из теоретического положения, если доносчик, то значит трус. А трус от неожиданности растеряется и замрёт на месте. В данном случае эта теория подтвердилась полностью.

 Стройная сосна, пройдя с глухим свистом последние метры, легла с тяжёлым ударом и заключительным сиплым вздохом кроны. Григорий запрыгал на месте и закричал:

 – Эй! Эй! – он первым бросился к месту падения. – Сюда все! Человек под деревом!

 Потому что, даже имея впереди срок более восьми лет, зачем к ним добавлять ещё два?

 Все прибежали к кроне, а бывший комендант стоит как мраморный столб, белый, словно бумага. В ладони от него неохватный ствол, а с двух сторон торчат суки, каждый толщиной в предплечье взрослого мужчины.

 – Ты что ж, падла?

 – Я не слышал.

 – Тебе кричат, а ты! – Григорий подскочил к нему первым и смачно врезал по застывшей физиономии. – Ах ты, сука! Ах ты...!

 Доносчик посмотрел на него, узнал и, видимо, кое-что понял. С тех пор, увидев Шелехова, он уже издали спешил перейти на другую сторону или просто куда-нибудь свернуть.