Текст книги "Между жизнью и смертью (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

         – Устроишься, потом заберёшь…– казалось, у Кошевого продуманы ответы на все вопросы. – Только помни, о чём я тебе сказал. Если что помоги…

         – Конечно, о чём речь! – поспешно успокоил Григорий. – Век буду помнить…

         – Связь будем держать через моего знакомца. – Продолжил невозмутимый Михаил. – И хватит об этом… Давайте вечерять.

         Обрадованная удачным завершением дела Дуняшка быстро собрала на стол. Мужчины неторопливо выпили припасённую бутылочку самогонки, закусили яешней из десяти яиц на сале и напоследок закурили. Говорить больше было не о чём и Григорий, посадив рядом с собой сынишку, задумчиво слушал его бесхитростную трескотню.

         – За всё треба платить. – Он внимательно смотрел на него, словно хотел впитать в себя узнаваемые, родные черты. – Сызнова предстоит дальняя дорога и один Бог знает, когда мы снова увидимся...

Глава 3

 В апреле 1920 года постановлением ВЦИК Советской республики впервые создавалась обширная Донецкая губерния. В её состав вошли Бахмутский, Мариупольский и Славяногорский уезды Катеринославской губернии. Старобельский, часть Изюмского и Купянского уездов Харьковской губернии. Таганрогский, часть Донецкого и Донского округов области Войска Донского. Появившееся в разгар гражданской войны территориальное образование изначально казалось крайне недолговечным и искусственным. Действительно, что могло объединить столь разнородные местности и различные людские интересы?

         Соль богатейших Бахмутских солеварен и купеческую хитрость юга Слабожанщины. Мариупольских прирождённых рыбаков, приросших к берегам Азовского моря и свободолюбивых сынов Донских степей. Ответ на непростой вопрос, оказался лежащим на поверхности, вернее под нею.

 Уголь и металл! Именно они сумели соединить, сплести, спаять интересы тысяч людей. Причём настолько крепко, что в некогда Диком поле за короткое время вырос, возмужал и расцвёл индустриальный Донбасс.

         Донецк, будущая столица шахтёрского края, через три года после создания одноимённой губернии, представлял собой несколько разрозненных и зачуханных рабочих посёлков. Они сладострастно прижимались к нескольким мелким, примитивным шахтам и одному крупному металлургическому заводу, основанному валлийцем Джоном Хьюзом…

         ***

          До ближайшей железнодорожной станции Миллерово Григорий добирался пешком и на попутных подводах. Бог миловал и рыскавшие по степи патрули красноармейцев не заинтересовались одетым в старый зипун странником. Дорога оказалась долгой и трудной.

         – Вот раньше бывало, мог за день до сотни вёрст отмахать на коне, – с горечью думал он. – А нынче тащусь как старый вол.

         Когда вечерело, Григорий унижено просил осторожных, приученных за войну ко всякому, жителей верхнедонских станиц, пустить переночевать. Соглашались они, естественно, неохотно. Путник не обижался на отказы. Слишком часто проходили здесь войска, и сам он в прошлом неоднократно беззастенчиво пользовался имуществом жителей.

         – Пустите Христа ради! – заучено пробормотал он на третий день пути, когда медленно открылась перекошенная дверь, крайней хаты придорожного хутора. – Я спокойный, не больной, рано утром уйду…

         – Входи, раз пришёл. – Молодой женский голос выдал разочарование хозяйки. – Не того ждала…

         Григорий быстро, пока казачка посторонилась и не передумала, прошёл в темноту сеней. Низкая горница освещалась коптящей, самодельной керосиновой лампой. Он быстро снял мокрую верхнюю одежду и бросил её на жаркую лежанку печи. Только после этого посмотрел на стоящую посреди комнаты ладную молодицу.

         – О, Зовутка! – удивился он, узнав мимолётную знакомую. – Да уж, встреча…

         – А, дяденька! – отозвалась весёлая солдатка. – Довелось же сызнова встретиться.

 За прошедший со дня прошлой встречи год, она заметно пополнела, обабилась, но не утратила природной живости и привлекательности. Не прекращавшийся поиск женского счастья отразился на её лице дополнительными морщинками.

         – Спаси Христос! – Григорий поздоровался со зло зыркнувшей пожилой женщиной, вероятно свекровью хозяйки. Та ничего не ответив ушла на другую половину.

         – Ты не обижайся, – усмехнувшись, сообщила знакомая. – У неё сына зарубили красные.

         – А я тута при чём?

         – Так ты жив и в красноармейской форме…

 Она оценивающим взглядом рассматривала фигуру покорно стоящего мужчины и сказала:

         – А ты всё такой же бирюк!

         – Какой есть…

         – Ладно, проходи.

         – Благодарствуйте.

         – Голодный небось? – хозяйка двинулась к кособокой печи.

         – Дюже голодный… – согласился Григорий, хозяйским взглядом оглядев бедную обстановку комнаты. – Мужика по-прежнему нет?

         – Нет.

         – Как живёшь?

         – Так и живу… Где зараз доброго казака найдёшь? Моего возраста половину поубивали, половина давно женаты.

         Гость коротко кивнул головой и понимающе замолчал. Григорий в охотку съел сноровисто поданную холодную кашу и блаженно прикрыл уставшие глаза.

         – Хорошо у тебя, – с благодарностью сказал он. – Тепло и сытно.

 Хозяйка погодя вышла в другую комнату и зашуршала бельём. Судя по доносившимся оттуда звукам, она стелила постель.

         – Неудобно как-то, – Шелехов закурил самосада. – Даже не знаю, как её зовут.

 Он вспомнил, как впервые встретил сегодняшнюю хозяйку. Она тогда так и не призналась, как её зовут, откликаясь на смешное прозвище. Тогда он спешил со службы в Первой конной армии к Аксинье и с трудом не поддался неприкрытому зову молодой плоти новой знакомой.

         – Как тебя звать – то? – незнакомка успела переменить повседневную кофточку на выходную и, подойдя к нему вплотную, гордо стала, подбоченясь полными руками.

         – Григорий.

         – А меня Лизавета…Будем знакомы!

         – Будем, коли не шутишь. – Гость пытливо посмотрел на неё тёмными и влажными глазами.

         Хозяйка слегка стушевалась, но не подала вида. Григорий, молча курил, отдав инициативу в руки бойкой бабёнки. Та быстро выполнив нехитрые хозяйские заботы, вновь подошла к нему, вытирая о фартук мокрые руки предложила:

         – Пойдём спать!

         – А как же свекровь?

         – Она мне не указ, – просто и спокойно сказала Лиза. – Поздно уже…

         – Пойдём.

         Спать им, однако, не пришлось довольно долго. Истосковавшись по отдельности в отсутствии физической близости, они неистово ласкали друг друга, утоляя накопившийся голод.

         – Ох и хорош окаянный! – каждый раз охала Лизавета, на минуту отлипая от казака. – Всё душу вынимает за раз.

 Привыкнув к сильному телу Григория, Лизавета раз за разом начинала целовать его, как только он слегка восстанавливал распылённые силы. В коротких паузах заслуженного отдыха она донимала его вопросами:

         – Куда направляешься?

         – Иду на Донбасс искать лучшей доли.

         – Почему один?

         – Жена умерла, а детишки пока с сестрой остались.

         – Где же твоя зазноба, к которой так поспешал тогда?

         – Погибла… – не вдаваясь в подробности, сказал Шелехов.

         – Погибла? Вона как… Так ты свободен теперь?

         – Как ветер! – хмыкнул невесёлый любовник. – Который никому не нужен

         – Хочешь, оставайся со мной…Наладишь хозяйство, детишек тебе нарожаю!

         В первородных словах молодой женщины выражалось столько потаённого желания простого человеческого счастья, что Григорий молча отвернулся к стене. Он не смог глядя ей в глаза сказать, что не останется с ней. Она, подперев голову правой рукой, долго смотрела на его повёрнутое в профиль лицо, потом сказала:

         – Молчишь… Пожалеешь опосля! – обиделась Лиза, по его молчанию поняв ответ.

         – Не пугай, я не из пужливых…

         – Да это я сдуру ляпнула! – испугалась молодая женщина. – Не обижайся Гришенька!

         – Ладно, давай спать…

         – Как скажешь.

         Вскоре она, шумно засопев, удовлетворённо и крепко заснула. Григорий сам немного подремал. Когда едва – едва расцвело, тихонько собрался и, не попрощавшись, ушёл.

         – Зачем нам лишние слова? – рассуждал он, шагая через оттаивающие буераки. – Встретились на ночь и разошлись навсегда.

 Через два дня он добрался до долгожданной станции и, подождав десяток часов, уехал на переполненном поезде в юго-западном направлении, на Украину. Григорию несказанно повезло, в переполненном вагоне его пригласил к себе на полку незнакомый статный мужчина.

         – Извините, – спросил он, когда они вышли покурить в пустой тамбур. – Вы случайно не офицер.

         – В нынешнее время такие вопросы опасны! – Внешне небрежно ответил Григорий.

         – Вы не обижайтесь, я спрашиваю без всякого злого умысла.

 Мужчина смотрел в глаза собеседнику честным и открытым взглядом.

         – Я сам вышел в офицеры из унтеров в германскую, потом служил в Белой гвардии. Закончил гражданскую в Красной Армии.

         – У меня примерно такая же история.

 Попутчики сразу потянулись друг другу, как бывает с совершенно незнакомыми людьми, случайно оказавшимся в одно время и в одном месте.

         – Вы бывали в Донбассе? – Григорий интересовался любыми сведениями о новом месте жительства.

         – Приходилось воевать, – отвечал словоохотливый собеседник. – Если хотите, расскажу интересный случай, произошедший как раз в тех местах.

         – Сделайте милость.

 Люди в вагоне уже давно спали, поэтому они могли курить и разговаривать почти спокойно.

         – Случай произошёл в 1919 году. Перед нашей частью располагался богатый город Славянск. Бои за него приняли затяжной характер, но Славянск был все же взят, и это благодаря нюху нашего пулемётчика, поручика Антохина. Он неожиданно исчез с позиций и вдруг появился на шикарной тройке белых лошадей. В пулемётном тарантасе было несколько ящиков с бутылками водки.

         – Мой нюх меня не обманул. – радостно сообщил он нам. – Там громадные склады спирта, но красные рядом!

 Мы вытаращили глаза. Новость распространилась молниеносно. Казаки атаковали город как львы и захватили его и в первую очередь винные склады. Мы выбросили все вещи, кроме патронов и снарядов, и погрузили ящики водки везде, где только возможно. Вечером я был вызван к полковнику Шапиловскому.

         – Генералу Топоркову нужен офицер, который не пьян и прилично выглядит.

         – Я готов отправиться к генералу.

         – С Богом!

 По моем прибытии в штаб дивизии Топорков встретил меня и велел:

         – Штаб армии находится в Горловке. Красные как будто отошли и путь свободен. Я просил дать патронов и снарядов. Возьмите паровоз, несколько вагонов и отправляйтесь за ними.

 Я сдал лошадь и карабин, взял с собой непьющего казака-старовера, два ящика водки и двинулся на вокзал.

         – Хочу уехать через 20 минут!

         – Все хотят.

 Машинист, явный большевик, не удостоил меня даже взглядом.

         – А это? – я показал ему бутылки водки.

 Он побежал бегом готовить состав. От враждебности ничего не осталось. Мы отправились, по дороге я всё больше братался с машинистом и кочегаром. Выпить пришлось много. В Горловку мы прибыли в 2 часа ночи. Я отправился в штаб и доложил генералу, начальнику тыла:

         – Мы взяли Славянск. Нужны патроны и снаряды.

         – Я слышал, что…

         – Так точно, Ваше превосходительство!

 Я побежал в свой вагон и принес четыре бутылки, всё же генерал.

         – Вы получите 100 тысяч патронов и 100 снарядов. Скажите генералу Топоркову, что мы будем высылать всё необходимое.

 Под вечер следующего дня мы еле нашли свою дивизию. Я явился к генералу Топоркову, отрапортовал и сдал пакет.

         – Вы быстро выполнили поручение!

         – С водкой в России возможно даже невозможное, Ваше превосходительство!

 Он налил мне стакан из трофейной бутылки.

         – Что я могу сделать для вас?

         – Дайте, Ваше превосходительство, мне огурец на закуску…

 По возвращении я доложил полковнику Шапиловскому:

         – Простите, господин полковник, что не рапортую, но меня напоил генерал Топорков и я встать не могу. Но зато я привёз патроны и снаряды.

         – Вот молодец!

         – Пошлите кого-нибудь потрезвее принять их и отпустить подводчикам…

 До самой станции Юзово весёлый офицер рассказывал подобные истории, и Григорий буквально не заметил, как закончилась его дорога. Он сошёл на маленькой грузовой станции, а добродушный попутчик поехал дальше. Только стоя на загаженном перроне Шелехов вспомнил, что так и не спросил его имя.

         ***

         – В коногоны пойдёшь? – солидный, седой мужик, бригадир ватаги горняков, испытующе посмотрев на Григория. – Лошадей любишь?

         – А как их не любить?

         – Точно! – засмеялся матёрый бригадир. – Они по любому получше людей…

         – Верно.

          Разговаривали они во дворе небольшой шахты, куда беглый казак пришёл наугад после того, как не встретился со знакомым Михаила Кошевого. Вокруг лежал ноздреватый, умирающий снег. В отличие от белого   снега родных мест Григория, здешний был грязно – серого цвета.

         – Неужто здесь всегда так серо и уныло, – размышлял он. – Как люди тутошние живут?

 Не знал казак, что потемнел он от въедливой, неистребимой угольной пыли. Всё вокруг представлялось казаку чужим и нерадостным. Не представляя, что же ему делать дальше, Григорий обратился к первому попавшему навстречу шахтёру. Тот оказался бригадиром смены горняков, назвался Ефимом Точилиным. Был он мужик хозяйственный и сметливый. Коротко спросил новоприбывшего:

         – Фамилия?

         – Шелехов.

         – Откуда?

         – С Дона! – Григорию не хотелось распространяться на неприятную тему. – В войну все родные погибли… Подался сюда, терять всё одно нечего…

         – Понятно… – Ефим был из догадливых. – Меня твоё прошлое не касается.

         – Вестимо...

         – Главное, чтобы пил в меру и за конём смотрел!

         – Даже не сумневайся! – обрадовался Григорий и посмотрел прямо в глаза благодетеля. – Мне бы только устроиться…

         – Дело это не простое, – продолжил нравоучение Точилин. – Я сам свидетель, что лошадь, прожившая безвылазно в шахте лет пять, отлично умела считать до пятнадцати и никогда не ошибалась.

         – Быть такого не может!

         – На заре моей горняцкой юности я сам работал коногоном, возил по рельсам вагонетки с углём и прочими грузами. Норма у нас была 15 вагонеток, иначе кони быстро надрывались, даже если жили на овсе. А ты знаешь, что сдвинуть с места железнодорожный состав, если все вагоны находятся врастяжку, не под силу даже тепловозу?

         – Не знал…

         – Ведь гигантский груз надо целиком стронуть с места. Поэтому машинист сперва сдаёт состав немного назад, чтобы большинство вагонов стояли впритык друг к другу, тогда у каждого вагона в сцепках есть зазор, позволяющий не весь состав сразу тянуть, а выдёргивать по одному вагону: стук-стук-стук буферами. И пошло – поехало.

         – Ишь ты! – неподдельно удивился Григорий.

         – Лошадь в шахте делает то же самое, поначалу естественно по воле коногона, но уже на пятый день своего шахтёрского труда лошадь так поступает даже в случае, если коногон пьян или заснул. Она быстро соображает, что так состав стронуть с места в 15 раз легче. Поэтому любая подземная лошадь, внимательно считает стук буферов, и больше 15 стуков   не повезёт, хоть ты её запори кнутом. Встречаются, конечно, и глупые лошади или малообразованные, но в большинстве случаев происходит именно так.

         – Я завсегда знал, что лошади поумней, иного человека будут!

         Точилин ещё раз окинул взглядом ладную фигуру новичка. Ему нравился его твёрдый и открытый взгляд тёмных, как украинская ночь, цыганских глаз. Ранняя седина выдавала нелёгкий и бурный жизненный путь, пройденный им.

         – Не подведёшь?

         – Гутарить тут не об чём и так ясно! – Григорий разучился просить. – Так берёшь или как?

 Бригадир махнул рукой в сторону двухэтажного здания и сказал:

         – Отправляйся в контору. Скажи, Точилин прислал.

         – Лады.

         – Пусть пока оформят «провожатым» к Степаненко, а научишься управляться, примешь Орлика. – И уже в след уходящему работнику. – Могу сдать тебе угол для жилья. Если захочешь, то тогда найди первый дом на этой улице. Крытый железом, со стороны балки…

         – Спаси Бог!

         Шелехов на ходу обернулся и кивнул в знак согласия головой.

 Так по случаю начиналась его новая, подземная служба. А заодно и непривычная, цивильная жизнь, в гостеприимном для беглецов Донбассе.

Глава 4

Существуют профессии, название которых говорит о них лучше, чем любые книги и красочные фильмы. Сами попробуйте на вкус горькое слово коногон, поверните его на языке так и эдак. Слышите голос степного ветра и свист жгучей казачьей нагайки? А как Вам запах чёрного шахтёрского пота и блеск крупных лошадиных слёз?

         – Причём здесь коногоны? – спросите Вы и будете правы.

 Жизнь иногда делает необъяснимые повороты. Григорий даже не знал раньше кто такие коногоны, а пришлось самому ломать их нелёгкий хлеб. Единственное что радовало его, так это то, что работать пришлось на лошадях.

         – Видать такая моя судьба, – удивлялся он, – всю жизнь с конями провести!

 Только Григорий услышал слово коногон, так сразу понял, что дело здесь в конях, которых куда-то гонят. Всё верно, коногоны шахтёры, работающие под землёй на специально обученных лошадях. За каждым коногоном числится свой конь, часто один на много лет. За вверенную лошадку он отвечает особо, без неё ему грош цена. В коногоны обычно идут те, кто лошадей любят больше чем людей.

         – А чё их любить? – часто говорили в их кругу. – Одни пропойцы, воры и тунеядцы...

         Среди смирных горняков они выделяются норовом, поэтому держатся гуртом. По виду их за версту видать, заявляются на работу в картузах – "восьмиклинках» с лаковым козырьком и сафьяновых сапогах. Правда, когда спускаются вниз, тут же меняют наряды на несусветную рвань.

         – Нам под землёй форсить не к чему! – Бахвалятся углекопы при лошадях.

 Вместо сапог они одевают стоптанные чуни, цветастые рубахи заменяют  вытертыми кацавейки. Когда напьются после смены водки или самогона, жалостливо поют песню про самих себя.

         – А молодогоооо коногонаааа, – тянет иной седой горняк. – Несут с разбитой головой!

         К бывалому коногону всегда приставлен молодой «провожатый», набраться опыта и пообтереться. Подсобник, от слова подсоблять, помогать, поэтому всегда на "побегушках". Должен он водить лошадь между парами – деревянными столбами, крепящими «потолок» над узкоколейкой, держа в руке масляную лампу под проволочной сеткой – «благодетельницу».

         – «Благодетельницей» лампу прозвали не зря. – Рассказывали молодёжи седовласые шахтёры. – Лет тридцать назад лазили по угольным шахтам с самодельными светильниками: плошка с мазутом, над которой фитиль чадит.

         – Так ведь газ вокруг! – удивлялся молодой.

         – Вот именно! Не раз и не два случилась беда: от открытого огня газ воспламенялся, и вспыхивало всё вокруг. И тогда только Бог в помощь.

         – Господи спаси!

         – Так, кстати, ту, давнюю лампу и звали «Бог в помощь».

 Чем глубже зарывались под землю шахты Донбасса, тем чаще шахтёры сталкивались с метаном. В конце девятнадцатого века его попробовали выжигать. «Выжигальщик» в специальном защитном кожухе поджигал факелом скопившийся в тупиковых забоях газ, но это был опасный и малоэффективный способ.

         – Тогда и появилась «Благодетельница».

 Лампа, накрытая густой медной сеткой, поглощавшей тепло и препятствующей распространению огня за свой проволочный кожух. Лампоносов, что развешивали прежние открытые плошки вдоль подземной дороги, сменили женщины, что наполняли новые лампы маслом в специальных помещениях – ламповых.

 … Основная работа «провожатого» – вовремя впихивать и убирать тормозные шкворни, обструганные деревянные бруски.

         – Только не засни. – На крутых уклонах штольни колёса вагонетки крутятся с бешеной скоростью, иного способа затормозить, попросту нет.

 А если зазевается уставший подсобник, то норовистая вагонетка с грузом, враз слетит с горбатых рельсов. Тогда такая беда, не передать словами! Заорёт раздосадованный коногон:

         – Твою мать!

         – Я не виноват.

         – Я тебе счас дам! – может сгоряча и двинуть малого в чумазую скулу. – Тащи подложки… Да вон отсель, экий олух.

         – Счас дяденька!

 Станут они вдвоём совать под колёса разные деревянные подкладки и остатки распила. На языке коногонов это называется «лимонадить», часто безуспешные попытки вернуть забурившуюся вагонетку на рельсы. Разгружать, загружать несколько тонн угля кому охота? Тогда-то всё умение коногоново и должно показаться наружу:

         – Трогай!

         – Ой, опять свалится...

         – Двигай родная! – горланит он нетерпеливую команду своей лошадке. – Ну, подай чуток! Только чуток, милая!

         Дрожит чувствительная кожа кормилицы, будто понимает она слова хозяина и тоже волнуется за успех безнадёжного дела. Чтобы получилось, должна она точно делать, что коногон прикажет.

         – Стой, стой на месте! – закричит он помощнице. – Слава Богу! Подняли...

 Когда смена идёт хорошо, в короткий перерыв радуется даже хмурый коногон. В запасе он всегда имеет кусочек тёмного, от вездесущей угольной пыли, сахара.

         – На милая, съешь! – побалует коногон любимицу. – Заслужила, родная...

         Вообще–то лошадь животное пугливое и ужасно своенравное. Опытные коногоны знают, как её нрав бывает необъяснимым, и часто не предугадаешь следующий шаг. То внезапно сорвётся она с места галопом или вихляющей иноходью. А то без видимой причины станет, как каменная и ни уговорами, ни кнутом её не сдвинешь с места. Стоит, дрожит вся и зло косит на человека влажными глазами.

         – Замаялась бедная. – Говорят в таком случае опытные лошадники, жалеючи бедолагу. – Это у неё с «устатку».

         – Пашут и пашут, как проклятые!

         Подойдёт к ней сердобольный человек, приложит ухо к гулкому нутру и прислушается, как беспокойно стучит лошадиное сердце. Если дробно, будто пулемёт, тогда сбегает в подземную конюшню и принесёт тайного снадобья.

         – Дай, в таком разе понюхать лошадке сухой мяты со зверобоем, – учили Григория бывалые коногоны. – Глядишь, и оживёт кормилица.

 Вновь заработает как каторжная, до следующего раза. Только два раза в год поднимают коней на поверхность, к ласковому солнышку. Весной на светлую Пасху и осенью на Покрова. Только тогда могут шахтные невольники вдоволь попастись на зелёных лугах, только тогда они счастливы…

 ***

 Со дня Ильи Пророка установилась жаркая, без единой капли дождя, неподвижная погода. На прозрачном до стеклянной голубизны небе не наблюдалось ни одного, даже самого завалящего облачка. Голое солнце, разъярившись по неведомой причине, разбрасывала вокруг жгучие лучи. Всё живое пряталось в тень, в надежде переждать запоздалую ярость светила…

 Ефим Тимофеевич вышел на крытое железом крылечко собственного дома и вопросительно посмотрел на безмятежные небеса.

         – Опять дождя не будет! – с горечью и упрёком неизвестно кому, подумал он. – Жить от жары не хочется…

         Ефим Точилин не любил лето. Его большое, набравшее мужскую тяжесть тело плохо переносило лихой украинский зной. Он рукавом рубашки вытер моментально вспотевший лоб и направился к небольшому огороду, разбитому сразу за приземистым саманным домом. В небольшом шахтёрском посёлке жили сплошь вчерашние крестьяне, поэтому они никак не могли обойтись без земли.

         – Как черви земляные копаются. – Точилин являлся горняком во втором поколении и притворно снисходительно относился к стараниям жены совмещать пролетарский труд с крестьянским образом жизни. Подошло время ужина, и Ефим после привычного полуденного сна перед ночной сменой, вышел поторопить жену накрывать на стол. Он громко и властно крикнул:

         – Зинаида! – он был строг и требователен в семье. – Хватит вам в земле копаться… Давай скорее, на работу пора собираться.

         – Как скажешь Ефим Тимофеевич...

         Раздражённый от духоты муж немедленно закурил табак собственного производства, стал в тенёк и хмуро смотрел, как жена и рыжеволосая красавица-дочь собирали нехитрый копательный инвентарь.

         Неразговорчивый жилец, пятый месяц, снимающий у них угол с койкой, высыпал в мешки только что выкопанную разнокалиберную картошку. Он присмотрелся и разборчиво выбросил из плетёной ивовой корзины пару кусков засохшего, случайно попавшего туда чернозёма. Пересыпав последнюю корзину в большой холстинный мешок, завязал его бечёвкой и поднял глаза на ждущего чего-то арендодателя:

         – Нужно чего?

         – И охота тебе, Григорий Пантелеевич возиться с бабами, – Ефим Точилин презрительно ухмыльнулся, показывая своё истинное отношение к женскому полу. – Заняться что ли нечем?

         – А чем тут заниматься можно?

         Григорий подошёл к нему, подкурил покупную папиросу от конца протянутой самокрутки и глубоко затянулся. Постоял немного, расправляя круговыми движениями, затёкшие плечи и признался:

         – Мне в охотку.

         – Чего так?

         – Соскучился я по таким занятиям, пока воевал. – Разминаясь, постоялец повертел из стороны в сторону могучим обнажённым торсом. – Да мне не трудно, а Зинаиде помощь… Почва вишь, потрескалась вся, высохла донельзя. Даже вилы с трудом входят, где уж им самим справиться.

         – Ну-ну…

         Ефим снисходительно покивал головой, с улыбкой проводив глазами   прошмыгнувшую мимо дочь и сказал:

         – Я так и понял!

         – О чём ты? – Григорий принял крайне непонимающий вид.

         – Хороша девка! – в голосе Ефима прорезалась законная родительская гордость. – Ох и хороша!

         Шелехов по-настоящему смутился. Где-то глубоко, в самом отдалённом уголке души у него копилось, нарастало новое, незнакомое чувство к дочери хозяев временного жилья. Ещё пару месяцев назад такого он и представить себе не мог. Теперь же он интуитивно стремился находиться рядом с ней, но не мог признаться в этом.

         – Мне-то, что с того? – нарочито небрежно произнёс он. – Хороша, да не про нас…

         – Не скажи!

         – Об чём тут гутарить...– Григорий зло выбросил догоревший окурок. – Она вон, какая молодая, женихов вокруг вертится прорва.

         – Да и ты не старый…

         – Скажешь тоже!

         Ефим Тимофеевич решительно, но крайне уважительно вплотную придвинул к себе непонятливого жильца. Раз зашёл такой разговор, он хотел сразу выяснить отношения, поэтому сказал:

         – Слухай сюда.

         – Чего?

         – Я к тебе Григорий Пантелеевич давно присматриваюсь. – Бригадир шахтёрской ватаги редко кого называл по батюшке. – До сих пор, убей, не понимаю, что у тебя на душе… Смурной ты какой-то, стылый. Вроде работаешь хорошо, но без азарта, без хысту…

         – Не по душе мне работа под землицей, без солнца.

         – Подожди, я доскажу!

         Точилин отвернулся, подыскивая нужные интонации. В открытое окно летней кухни высунулась распаренная стряпнёй жена и позвала их:

         – Идите ужинать, всё готово!

         – Идём. – Муж повернулся к нетерпеливо переминающемуся собеседнику. – Что там у тебя в прошлом было мне неинтересно. Мужик ты справный, сколько тебе?

         – Двадцать девять недавно исполнилось.

         – И молодой, а то, что седина в волосах, так то не грех.

         – Тимофеич, не пойму, куда ты клонишь… – Григорию этот разговор доставлял мало удовольствия, и он хотел поскорее его кончить. – Говори, не юли!

         Точилин неожиданно широко и открыто улыбнулся. Улыбка осветила его изъеденное угольной пылью лицо и удивительным образом чрезвычайно смягчила грубо вырубленные черты. Не пряча улыбающиеся глаза, он сказал:

         – Торопишься?

         – Темнишь ты что-то…

         – Ишь какой горячий! – ему явно нравился немногословный и ответственный постоялец. – Короче… Женись на моей дочке!

         – Жениться? Мне? – Шелехов стоял, как бык получивший обухом по лбу. – Ты шутишь что ль?

         – Не шучу…

         – С ума сошёл!

         – Нет, ты послушай. – Горячился потенциальный тесть. – Я вижу, как ты на неё смотришь, да и она неровно в твою сторону дышит. Выделим вам половину дома, и живите с Богом!

         – А Тоня… Антонина Ефимовна как же? – Григорий начал понимать, что этот разговор далеко не шутейный. – Согласится?

         Ефим Тимофеевич облегчённо вздохнул, как после благополучного окончания десятичасовой работы в угольном забое и ответил:

         – А то!

         – Точно?

         – Куда она денется! – он панибратски похлопал по загорелому плечу будущего родственника. – Чтобы красному командиру, да такому красавцу отказала? Да ни в жисть! Пойдём зятёк вечерять, пора топать на шахту. Завтра я с матерью поговорю, а осенью справим свадьбу.

         – Лады...

         Мужчины взвалили на плечи по мешку остро пахнущей картошки и неторопливо пошли по направлению к белой мазанке. Вечерело, послеобеденный жар сходил на нет. Оживали попрятавшие от безжалостного солнца птицы и звери. Степь южного Донбасса, начинающаяся сразу за огородами посёлка, наполнялась запахами и звуками непрерывно продолжавшейся жизни.