Текст книги "Между жизнью и смертью (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

 – Покажи… – сказал капитан. – С такими ногами тебя и пнём не собьёшь. Молодец!

 Ноги у Михаила действительно крепкие, ступни широкие, икры мускулистые.

 – Подобрать обувь курсанту Кошевому! – обращается он к старшине роты. – Такие кадры нужно ценить.

 – Есть!

 После походного обеда начались плановые стрельбы. Все отстрелялись, а две-три мишени ещё торчат, а тут наблюдатели, ведь идут соревнования по стрельбе в полку. Кто последний, того вызовут на разнос к комполка полковнику Новикову, поэтому офицеры нервничают:

 – Попасть, что ли не можете?

 В тот день из «Максима» взвод отстрелялся неплохо. А вот из винтовок и РПД туговато, ещё нет навыка. Михаил лёг последним за ручной пулемёт Дегтярева. Ребята тайком сунули ему оставшиеся боевые патроны. Заряжает, выстрел, мишень поникла. Второй патрон, покорно легла другая. Третий выстрел тоже в цель! Положил подряд все мишени взвода.

 – Какие у тебя секреты? – Удивлялся потом лейтенант Ушаков. – Так стрелять можно только в сказке!

 – Всё просто, – обстоятельно рассуждал Михаил. – Целишься в мишень и воображаешь прямую линию. Точно наводишь по ней, будто кто-то тебе специально протянул нитку и плавно нажимаешь спуск...

 За все восемь месяцев учёбы Кошевой из РПД ни разу не промахнулся, став лучшим во всём округе.

 – За отличные результаты на полковых стрельбах, – осенью того же года, перед монолитом строя полка, зачитал приказ начштаба капитан Калмыков. – Курсанту Кошевому выносится благодарность командования!

 – Служу трудовому народу!

 … Капитан стал образцом военного для Михаила. Стройный брюнет, элегантно-военный вид. Перепоясан кожаными ремнями, в петлицах с золотыми позументами горит капитанская «шпала». На рукавах широкий красный шеврон окаймлен золотом. Гимнастёрка сидит как влитая. Не военный, а выставочный экспонат!

 – Вот бы стать капитаном! – часто мечтал Михаил. – Во всём мире не сыщешь лучшей формы, чем в РККА!

 Незаметно подобралась зима. Морозище трещал грозно, таких на Дону не бывает! Взвод на стрелковом тренаже на берегу Шилки с учебными винтовками клацает затворами, не видя мишеней за туманом из незамерзающей полыньи.

 – Ужас, как холодно! – все тёрли красные уши в своих будёновках, шапок-ушанок тогда не выдавали.

 Михаил сунул руки в карманы шинели, и доброжелательный комиссар школы старший политрук Волошенко, тут же прервал беседу:

 – Курсант Кошевой.

 – Я.

 – Встать смирно! – приказал он строго. – Выньте руки! Ещё раз увижу, получите наряд вне очереди!

 От неожиданности Михаил резко вскочил и в душе был обижен на замечание, но дисциплина в РККА была железной.

 – Наверное, так и надо! – понял он позднее. – Забывать, что ты пример для рядовых нельзя ни на минуту.

 Старший политрук Волошенко по своему вёл среди слушателей курсов воспитательную работу, не слишком много говоря о высоких идеалах.

 – А ну, хлопцы, давайте спивать!

 Говорил он, и бойцы пели:

 – «Из-за лесу солнце всходить, Ворошилов едет к нам»

 Потом про Галю, которая была молодая, и которую привязали «до сосны косами» и там еще был «по-пид горою гай». Пели также идейные частушки про старого неспособного мужа.

 – Гарно!

 Он применялся к конкретным обстоятельствам, и его усилия были действенны. Когда курсанты совершенно выдохлись после шестидесяти километрового марша и падали от усталости, он сказал:

 – А ну, хлопци, слухай сюда!

 – Мы слушаем. – Ответил за всех Михаил.

 – Що це воно таке, что если бы воно було, то ничего бы на свете не було?

 – Не знаем, товарищ капитан! – сказали курсанты хором, сильно заинтригованные.

 – Видите высоту? – он указал на холм, примерно с километр впереди. – Вот туда дойдём, там и скажу.

 Дошли, свалились на землю почти замертво, сбросили с плеч тяжёлое снаряжение и, отдышавшись, спросили:

 – Так что же это, товарищ капитан?

 – А это если бы в том месте, откуда рождаются дети, были бы зубы!

 … Наконец подошло последнее воскресенье перед выпуском и поступлением лучших выпускников в военное училище. Закончена уборка помещений, форма наглажена и вычищена. Нынче взвод идёт смотреть кино в город.

 – На девушек посмотрим…

 Ротный строй дубасил по гулким мостовым старинной крепости, расположенной, кажется, на краю света. Сосед справа Витька Цурканов, слесарь сталинградского завода «Баррикады», шёпотом спросил Михаила:

 – Фильм, то какой?

 – Вроде бы покажут «Шорса», – предположил Кошевой. – Мне Сенька – киномеханик говорил.

 – Лады…

 Сегодня и впрямь демонстрировали фильм Александра Довженко «Щорс», о легендарном герое гражданской войны.

 – Садись! – в зале прозвучала команда командира взвода.

 – Красота! – зашептали курсанты. – Настоящий кинотеатр! Ты видел, какие девушки стояли у кассы?

 …По женскому обществу все курсанты соскучились очень, особенно женатые. В город их поодиночке не пускали, увольнительных не было. Направляли только в наряды военного патруля. Ходили по улицам втроём, подходили к поселковому клубу, в затянутых морозом окнах, видели танцующих девушек и парней.

 – Вот бы попасть внутрь! – торопливо передавали винтовки одному, а двое шли в клуб.

 Там танцевали, отводили душу и обратно на мороз, не дай бог, на старшину наскочишь! Несмотря на то, что фильм интересный, Михаил, как только погас свет, по привычке засыпает. Сказывалось слишком большое напряжение учёбы…

 – Выходи строиться! – зычный голос лейтенанта разбудил Михаила, когда киносеанс закончился.

 Обратная дорога в гарнизон оказалась веселее. На гуляющих тёплым вечером девчат, ребята глядели с нескрываемым вожделением. Как и они на нарядных военных, но не все, особо породистые лицом и статью, из дворянок, выказывают одно презрение:

 – Мясо. – Свысока бросает одна светлокожая блондинка. – Говядинка.

 – Мослы, – поддерживает подругу голубоглазая красавица. – На убой ведут!

 Это дети высланных сюда «врагов народа» понял Михаил.

 – Злобствуют! – подумал он, забывая, что формально сам сын осужденного по этой статье. – С такими орлами никому не получится свернуть нас с правильного пути.

 Кошевой с удовольствием оглядывал своих молодцеватых товарищей. Фуражки одеты лихо, чуть набекрень. На ногах не сапоги, а ботинки, но начищенные до зеркального блеска. Все подтянутые и опрятные. Как будто почувствовав необходимость продемонстрировать силу и красоту бойцов Красной Армии, лейтенант Ушаков скомандовал.

 – Кошевой, запевай! – Михаил тут же сильным голосом взял такой тон, что строй подхватил дружно и в ногу. – Пала тёмная ночь у приморских границ, лишь дозор боевой не смыкает ресниц!

Глава 21

Борису Рохлину, бывшему актёру ленинградского театра, снилось, что у него оторвана голова. Вокруг вольготно развалилось зрелое лето, всяческое щебетание и цветочки, а голове холодно. Бедная головушка голая и кто-то катит её ногами по траве в глубокую яму, как мяч в ворота. А оттуда отчаянно дует и Борису от этого страшно. Поэтому бесхозная голова по пути ловко ухватилась зубами за подвернувшуюся ветку, сучок скрипнул и обломился... Сон прервался.

 – Чёрт, приснится же такое! – подумал Борис и перевернулся на другой бок. – Будто саблей начисто срубили, даже шея болит…

 Он хотел натянуть на всамделишную голову бушлат, поэтому на секунду приоткрыл глаза, обмер от страха и быстро зажмурился. Кто-то стоял рядом, занеся над его беззащитной лысиной острую железную скобу, какими крепят брёвна.

 – Пока сплю, не ударит... – молниеносно сообразил Борис и скомандовал себе. – Спи, дурак, защурься, дыши ровней, не вздумай глянуть.

 Оказалось, что это очень жутко, вот так с закрытыми глазами ждать удара, словно ты курица под безжалостным топором. Рохлин талантливо сделал вид, что спит...

 – Заберут всё подлецы!

 Одновременно он слышал, как под низким топчаном шарит кто-то второй. Кажется, тот вытащил неуклюжий чемодан, поднял его на шаткий скрипучий стол и выкинул в окно, следом спрыгнул сам. Тот, кто стоял над головой Бориса, сказал громко и весело.

 – Ну, твоё счастье, Артист. – Закончил он и тоже сиганул в окно. – Спи, нам «мокруха» ни к чему...

 По свежевыпавшему снегу проскрипели осторожные шаги и стихли, а Борис всё ещё трусил проснуться. Он боялся пошевелиться, чудилось, как гнутая железяка втыкается в кипящий мозг. Только когда Рохлин совсем замёрз, он осторожно разлепил глаза. Рядом никого не было, на краю стола, у изголовья топчана, лежала зазубренная стальная заноза в палец толщиной...

 – Да, – выдохнул он. – Твое счастье, Артист...

 Очухавшись, он вылез из-под промасленного бушлата, дыру в окне умело заколотил фанерным лозунгом «Труд – дело чести». Окно налётчики «взяли» аккуратно и тихо, стекло выдавили через бумагу, намазанную солидолом.

 – Профессора.

 На улице  угрюмо светало. Артист потерянно потоптался по клубной каптёрке, где жил постоянно, автоматически затопил печку – буржуйку.

 – Что-то надо делать? – билась неотвязная мысль. – Всё богатство разом ахнули, подлецы…

 Два дня назад Рохлин получил мамину посылку, масло, сахар, то, что  называется в лагере «бацилльное дело». Пристроил чудесные продукты в свой чемодан, сделанный в зэковской столярке. В нём лежал «концертный»  пиджачок, перешитый из офицерского кителя. Новогодний подарок девчат из швейного цеха, как и диагоналевые штаны, казались теперь сказочно нарядными. Жёлтая рубашка, сшитая из домашней простыни, которую он сам красил акрихином и галстук, сочинённый из чёрной шёлковой подкладки,  пропали безвозвратно...

 – Выглядел прямо как на свадьбу. – Маялся Борис, вспоминая потери. – Так неужели же я этакую немыслимую красотищу спокойно уступлю каким-то уркам, жуки-куки?!

 Конечно, у вохры защиты искать, просто детские хлопоты. А вот добрый знакомый Бориса Мишаня, по прозвищу Маленький, при желании смог бы помочь...

 – Мы с ним, хотя и с разных планет, но питаем взаимную симпатию. – Прикидывал практичный Артист.  – Я к нему за богатый тюремный опыт, он ко мне за образованность и умение читать по памяти знаменитые романы.

 Был Мишаня мелкого роста, жилистый, весь в шрамах от множества драк. Старый вор в законе, с головой, крепко просоленной сединой, он тянул нынче свой пятый срок. Ну, правда, воровские сроки недолгие, 2—3 года, амнистия или комиссовка, и гуляй по-новому...

 – Но все-таки, считай, полжизни по лагерям. – Решился Борис, вспоминая справедливого блатного. – Мишаня молчалив, улыбается редко, но как-то уютно, очень по-доброму.

 Руки у Мишани оказались талантливыми, в лагерях он получил профессию столяра-краснодеревщика и, схватив последний срок, решил с блатным счастьем завязать. Устал, да и не молод уже. Ушёл он из воровского кодла «с концами», но по-доброму, объявив своё решение на лагерной сходке.

 – Я завязал. – Просто сказал он.

 Поэтому сохранил яркую блатную биографию и авторитет. Урки его любили, осуждённые по другим статьям уважали. Больше того, если в кодле по какому-то спорному вопросу не могли прийти к согласию, говорили.

 – Позовём Мишаню! – он шёл, мнение высказывал деловито, но как бы смущаясь, и был явно рад, когда поступали по его совету.

 Был он поставлен мастером столярного цеха, дело отладил на радость начальству и работягам. Словом, душевный был человек. Вот к нему-то Борис пошёл после подъёма и, сбиваясь, рассказал своё ночное приключение:

 – Это ж, неправильно, Миша, и обидно. – Рохлин был готов расплакаться. – Когда я на сцене людям сценки играю и песенки пою, эти ухари мне хлопают, орут.

 – Ты Боря хорошо выступаешь, – согласился Мишаня. – Мне особенно стихи нравятся, как там его?

 – Есенина.

 – Точняк! – Заулыбался старый вор. – Боря, ты молодчик!

 – Вот видишь! – воодушевился Артист. – А ночью урки меня разблочивают. Так какой же я, к чёрту, артист с голым задом, без парадной одежки, неужели мне в бушлате и чунях про любовь и свободу петь и хохмы отмачивать? Пускай, в конце концов, схавают на здоровье мои продукты, но костюм по совести надо бы вернуть!..

 – Попробую... – сказал Мишаня, подумав, и, не торопясь, ушёл.

 Это было уже обещание. Назавтра костюм Борису блатари вернули и даже обломки чемодана под окно ночью подкинули. Ну, а лакомства из дому, конечно, улыбнулись не попрощавшись. Такая жизнь, кто успел тому приятного аппетита!

 ***

 Следующим утром Борис выбрался наружу пораньше, решил найти Мишаню и отблагодарить за помощь. Он сунул за пазуху кусок чудом сохранившейся колбасы и закрыл на ключ каптёрку, где постоянно жил. Комнатка маленькая, фактически чулан, но всё лучше, чем в общем бараке.

 – Наверное, он в столярке. – Решил сообразительный Рохлин. – Зайду туда первым делом.

 Однако бригадира там, к сожалению, не оказалось. Два мужика лениво настраивали допотопную пилораму и на вопрос о местоположении начальства одновременно пожали плечами:

 – Хрен его знает! – угрюмо сказал один.

 – Может, пошёл к Акиму? – высказал предположение второй. – Нам бы лучше чтобы Мишаня дольше не являлся. Так работы меньше…

 Борис рысцой побежал в барак, где обитал негласный хозяин прииска московский вор Аким. С хозяином официальным майором Лавровым авторитетный зэк давно договорился о разделе сфер влияния. Прииск исправно давал план, выражавшийся в энном количестве перелопаченного золотоносного грунта.

 – Только жмуриков у вас слишком много.

 За это отвечал безжалостный уркаган, а майор не вмешивался в производственные процессы и наслаждался миром и покоем во вверенной колонии. Аким в ответ на упрёки майора по поводу ежемесячного активирования безвременно умерших, лениво цедил сквозь зубы:

 – Надо же их как-то работать заставлять!

 – Надо.

 – Особенно «политические» вовсе не хотят давать план, вот мои ребятки и помогают, кто отстаёт.

 – Ну, ты всё ж таки меру знай! – шипел Лавров, с опаской косясь на мордоворотов вора, скромно стоящих в сторонке. – Десяток ещё ладно, но за последний месяц вы сорок три зэка отправили в канаву за ограждение. Многовато…

 Аким обещал исправиться, и всё оставалось, как заведено. Рохлин вспомнил эту информацию на бегу. Он предпочитал передвигаться по территории лагеря быстро, чувствуя себя в относительной безопасности только в офицерском клубе.

 – Скорее всего, он там. – Внезапно он увидел небольшую группу заключённых стоящих у лагерных ворот, плотной кучкой.

 Среди них выделялся маленьким ростом разыскиваемый Мишаня.

 – Вот он, – обрадовался Борис и круто завернул туда. – Отдам мясную благодарность и сразу назад…

 Однако быстро вернуться у него не получилось. Когда до ворот оставалось метров десять, подслеповатый Рохлин, наконец, разглядел сухую фигуру Акима.

 – Чёрт! – ругнулся он и резко затормозил. – Лишний раз встречаться с этим отморозком не хочу…

 Хотя улизнуть незамеченным Борису всё же не удалось. Две «шестёрки» вора в законе, крепкие молодые уркаганы с погонялами Митя и Калуга, угрюмо уставились на него. В это время ворота приветливо распахнулись и вовнутрь начала заходить новая партия зэков. Аким с подручными дружно повернули головы в сторону редкой колонны, они хотели рассмотреть новичков.

 – Слава Богу! – взмолился Рохлин и начал посылать отчаянные сигналы задумчивому Мишане. – Отойди ты в сторону, не понимаешь что ли?

 Мишаня намёка не понимал, рассеянно скользя взглядом по нестройным рядам прибывшего конвоя. Обречённые люди безразлично входили в заиндевелые ворота, над которыми красовалась издевательская надпись.

 – «На свободу с чистой совестью».

 Не смотря на октябрь месяц, выпал первый снег, и уже с неделю держалась минусовая температура. Почти все из этапируемых были одеты по-летнему, многие еле передвигали ноги от усталости.

 – Мелехов! Григорий! – раздался внезапный крик слева от Бориса. – Ты ли это земляк?

 Борис присел и начал испуганно озираться. Оказалось, что кричал стоящий рядом с Акимом блатной по кличке Коршун. Его Рохлин панически боялся, тот отвечал в лагерной кодле за «мокруху».

 – Да стой ты чертяка, – неизвестно чему радовался приближённый авторитета. – Не узнаёшь меня?

 Среднего роста плотный человек, к которому обращался Коршун, наконец, остановился, и устало поднял темноволосую, с обильной сединой голову.

 – Извиняйте гражданин, не признаю, – ответил он. – Моя фамилия Шелехов…

 – Разговорчики в строю. – Строго прикрикнул начальник конвоя, худой и злой сержант Демченко. – Двигай дальше, а то получишь…

 Затормозившая было колонна, дёрнулась вперёд. Шедший рядом со знакомым Коршуна пожилой зэк со светлыми волосами, внимательно и с тревогой вглядывался в мужчину позвавшего его соседа. Он удивлённо остановился и выдохнул:

 – Никак Митька Коршунов!

 – Не может быть…

 – Что ты мелешь! – одёрнул его хмурый темноволосый. – Откель ему тут взяться, он давно за кордоном?

 – Михаил? – тихо выдавил из себя Коршун, также вглядывавшийся в колышущую толпу.

 – Знакомых встретил? – Ехидно спросил Аким.

 – Наши хуторные, – не веря своим глазам, прошептал упитанный зэк. – Привёл же Бог встретиться…

 Аким посмотрел на своего помощника и по его побледневшему лицу, на котором резче выделилась рыжая борода, понял всё о важности этой встречи для Коршуна. Нетерпеливый сержант завёлся:

 – Шевелись!

 – Да подожди ты.

 – Счас точно стрельну…

 – Не шуми, начальник! – веско сказал Аким. – Не видишь, земляки встретились.

 – А мне насрать! – закричал Демченко и грязно выругался по матушке. – Задолбали… Мне этих доходяг ещё по бригадам рассовывать! До ночи не справишься.

 – Считай этих двоих, ты в слесарный цех пристроил, – вальяжно произнёс Аким и махнул рукой в сторону знакомых Коршуна. – Так ведь?

 – Мишаня подтверждает заинтересованность?

 Демченко вопросительно взглянул на начальника слесарного цеха и когда тот молча кивнул, спешно погнал конвой дальше. Двое отобранных зэков нерешительно переминаясь, подошли к авторитетным ворам:

 – Подходите смелее! – подбодрил замёрзших путников Аким.– Поручкайтесь что ли…

 – Нельзя нам здороваться, – зло ответил Коршун. – У нас кое с кем старые счёты.

 – Вон оно как, – удивился лагерный авторитет. – Тогда пускай они с Мишаней сразу чешут на работу.

 Мастер столярного цеха тут же молча забрал новых работников и повёл их селиться в закреплённый барак. Рохлин понял, что сегодня Мишане не до него, развернулся и бочком заскользил к себе в клуб. Напоследок он краем уха услышал окончание разговора блатных. Недоумевающий Аким сипло спросил:

 – Зачем тогда ты их остановил?

 – Хотел убедиться, что это мои земляки.

 – Особой радости от встречи я у тебя не заметил.

 – Я отомстить хочу… Если бы ты знал, сколько я мечтал об этом.

 – А в чём дело?

 – Михаил, это который светлый, моего деда убил, а дом спалил.

 – Тогда конечно, понимаю!

 – Я сразу хотел его кончить. – Признался Коршун. – Руки чесались свернуть ему голову…

 – Не горячись! – остановил подручного Аким. – Зачем делать на глазах всего лагеря? Завтра с утра возьми Митю и Калугу и поговори с ним по-тихому в столярке.

 – Я с ним так разберусь, – угрожающе сказал Коршун. – Пожалеет, что на белый свет народился…

 Аким одобряюще кивнул головой и что-то сказал, очевидно, весёлое. Окружающие цинично засмеялись, однако Рохлин уже этого не слышал, он ловко скользнул за угол жилого барака.

Глава 22

Неразговорчивый мастер столярного цеха завёл своих новых подчинённых в пустой барак и махнул рукой в сторону голых нар. Бывший вор, по прозвищу Мишаня Маленький, мягко приказал:

 – Располагайтесь… Сегодня можете отдохнуть!

 – Благодарствуйте.

 – Завтра после развода обоим быть в столярке.

 – Не переживай бригадир, мы не подведём…– успокоил его Григорий. – Работать умеем.

 – Как с деревом обращаться знаете?

 – Оба три года отпахали на лесозаготовке, – усмехнувшись, ответил Кошевой. – Столько леса навалили, в век не переработать!

 – Вот-вот…

 – Тогда сработаемся. – Подытожил Маленький и вышел.

 В прошествии нескольких минут давно не видевшиеся земляки лежали в полудрёме и лениво переговаривались, им было, что рассказать друг другу. Хотя после последнего пешего перехода в сорок километров, не хватало сил, как следует устроиться на новом месте. Шокированный Михаил признался свояку:

 – Кого угодно ожидал увидеть здесь, только не Митьку Коршунова!

 – Да уж!

 – Принесла нелёгкая…

 – Не говори! – согласился Григорий. – Воистину говорят, степь широкая, да стёжка узкая.

 – Тоньше некуда…

 После ухода бригад на работу в тёмном, приземистом помещении никого не осталось, только работал одинокий уборщик, на вид обычный лагерный доходяга. Бывшие кровные враги, мирно разговаривали:

 – После того как тебя на пересылке увидал, думал все сюрпризы кончились! – удивлялся постаревший Кошевой. – Энто надо ж такому случиться, три казака из одного хутора, а пересеклись в лагере на далёком Севере.

 – В нонешнее время как раз не удивительно, – не согласился собеседник.

 – Где ищо казакам встретиться?

 Друзья далёкого детства помолчали, вспоминая боевых товарищей раскиданных судьбой по всему миру.

 – Сын то как? – спросил Григорий. – Пишет?

 – В следующем году выпускается из военного училища! – С гордостью за приёмного сына ответил Михаил. – Наконец–то у нас в роду будет кадровый офицер.

 – Парень получился что надо, весь в тебя!

 – Хотел бы я его увидеть, – признался Григорий. – Мальцом только и помню…

 – Увидишь ищо…

 – Навряд ли!

 – Невестка беременная! – Кошевой завозился, доставая из кармана телогрейки махорку и бумагу. – Дуня пишет, будто на Троицу срок.

  Будущий дед отвернулся к бревенчатой стене, проклиная про себя свою горькую судьбину, потом спросил:

 – Ты я вижу на прежнюю фамилию, совсем не отзываешься?

 – Привык к фамилии Шелехов. – Признался Григорий. – Почти двадцать лет с ней живу… Благодаря тебе, кстати!

 – Я за ту помощь видишь, как расплачиваюсь. – Зло признался Кошевой.

 – Правду люди говорят, не делай другим добра, не будешь плакать…

 – Что уж зараз об том гутарить? – недовольно отрезал Шелехов. – Мы с тобою в одинаковом положении, бесправные зэки…

 Вдруг доходяга, по-видимому, что-то задев, выругался на хорошем французском языке.

 – Откуда он знает французский? – удивился Григорий, он во время войны пару раз пересекался с французскими офицерами. – По виду обычный крестьянин…

 – Слышь, друг, – позвал доходягу Михаил. – Как закончишь уборку вали к нам, угостим табачком.

 Уборщик молча кивнул и энергичнее задвигал веником. На первый взгляд он был их ровесник, но еле передвигал ноги от истощения. После  того как он докурил оставленный окурок, начал охотно отвечать на дотошный вопрос незнакомца, откуда знает иностранный язык.

 – Меня зовут Микола, я родом из украинской глубинки. В девятнадцатом году пошёл искать счастья в Одессу с пустой котомкой на плечах, незадолго до эвакуации белых. При эвакуации попал на пароход и спустя малое время очутился в Стамбуле. Там несколько месяцев  перебивался с хлеба на квас, пока не попал в компанию двух оборотливых хлопцев, занимавшихся грабежами на ночных улицах.

 – И что полиция вам позволяла грабить? – удивился Григорий.

 – Куда там, – возразил больной хохол. – Через полгода пришлось нам срочно бежать в бюро вербовки Иностранного легиона. Оно пользовалось экстерриториальностью, переступив его порог, назвав себя любым именем и подписав обязательство, вы не существовали более для полиции, хотя бы она гналась за вами по пятам.

 Микола натужно закашлялся. Каждый зэк на прииске знал, раз оставили уборщиком, значит у него медицинское заключение о непригодности к общим работам, а его так просто не давали.

 – Отправили нас на маленький остров в Эгейском море, где проходило обучение. Пробыв там пару месяцев, мы бежали, попали в Грецию, где нанялись к какому-то помещику сторожить имение. – Продолжил уборщик. – Винтовки даже выдали! Сторожили так, что за короткое время даже косяки из дверных проёмов выломали и продали.  Поэтому обменяли винтовки на наганы и подались обратно в Стамбул. Пришлось обратно возвращаться во французский Легион.

 – Мёдом что ли там намазано?

 – А куда деваться? – возмутился рассказчик. – За пять лет в легионе я побывал по всей французской Африке, в Алжире, в Тунисе, в Марокко, в горах Атласа, всюду... По истечении этих пяти лет отвезли меня в Марсель, высадили на берег, выдали французский паспорт и пять тысяч франков. Вроде много, но шёл 1926 год и эти пять тысяч стоили мало. Что делать?

 Микола неловко замялся и жалостливо попросил:

 – Корочки не найдётся?

 – Возьми. – Сказал Шелехов и протянул потемневший сухарик. – Как же ты дошёл до такой жизни?

 – Обыкновенно! – ответил доходяга, блаженно посасывая высушенный хлеб. – Из Марселя поехал в Париж. Скитаясь по оживлённому городу, встретил однополчанина, процветающего товарища по легиону. Через несколько дней устроился к нему переводчиком на небольшую мануфактуру под Парижем. Там работало человек пятьсот эмигрантов, русских и поляков. Мне полагалась казённая квартира и очень приличный оклад. Конечно, принялся откладывать большую часть своего жалованья и, скопив нужную сумму, явился в 1929 году в Советское посольство с просьбой о разрешении вернуться на родину. Милостиво разрешили вернуться...

 Микола тяжело вздохнул, обречённо махнув правой рукой и закончил:

 – Вот, собственно, и вся моя история. – Горько усмехнулся украинский селянин, ставший французом. – С начала тридцатых годов я уже не выходил из исправительно– трудовых лагерей, да, видимо, и не выйду…

 Добавил он, поглядывая на свои распухшие ноги. Да, дневалить просто так не оставляли. Он с трудом встал и, шаркая непослушными ногами, двинулся на улицу.

 – Ты с Митрием всё же поосторожнее, – через пару минут предостерёг задремавшего свояка Григорий. – Злопамятный он…

 – Да ладно! – отмахнулся Кошевой. – Столько лет прошло…Неужто будем здесь старые счёты сводить?

 – Ну-ну!

 ***

 Хитроумный план заключённого Рохлина полетел, к чертям собачим. Намеченные на раннее утро следующего дня действия по встрече с Мишаней Маленьким нарушил лейтенант Козырев. Секретарь комсомольской организации прииска вечером вызвал Бориса к себе и строго глядя на испуганного зэка спросил:

 – Тунеядствуешь?

 – Никак нет, гражданин начальник. – Подпрыгнул от усердия артист. – Занимаюсь наглядной агитацией.

 Комсорг задумчиво поднял глаза к серому потолку и с усмешкой сказал:

 – Почему тогда у нас ничего нет по «финской» войне?

 – Материалов маловато, – попробовал отвертеться изворотливый Рохлин. – На чём рисовать?

 – Ты не юли! – Предупредил лагерного художника требовательный Козырев. – Лучше подумай, как выполнить решения партии.

 – Думаю…

 – Просто необходимо отразить борьбу Советского народа с подлыми «белофиннами».– Ставил непосильные задачи энергичный вожак комсомольцев. – Не захотели они, понимаешь, отдать кусок столь необходимой для Ленинградской области земли. Гады!

 Борис поднял мохнатые брови домиком, что означало для него усиленную работу мысли:

 – А что если на плакатах клеймящих немецких фашистов переписать названия? – Предложил он неуверенно. – В связи с заключением пакта о ненападении с Германией все старые картинки оказались ненужными. Будут финскими фашистами… Кто там знает отличия в форме одежды?

 – Молодец! – оценил идею лейтенант. – Вот за ночь и перепиши все плакаты.

 – За ночь не успею…

 – Я сказал оформить. – Отрезал комсорг. – К обеду завтрашнего дня обновлённая наглядная агитация должна висеть по всему лагерю! Ясно?

 – Яснее не бывает. – Смирился Рохлин и побрёл выполнять приказание.

 – Опять ночь не спать и Мишаню завтра снова не отблагодарю.

 На счёт убитой на мазню ночи Борис погорячился, он справился с заданием за пару часов. Быстро закрасил старые надписи и по мере высыхания красиво написал проклятия агрессивным финнам. Борис даже успел немного заснуть и утром, поручив приставленным к клубу двум доходягам развесить плакаты, побежал в столярку.

 ***

 В длинном, рублёном из лиственницы здании, с одного конца которого располагалась старенькая пилорама, уже вовсю суетились работники. Двое вчерашних зэков натужно грузили на тележки, поставленные на рельсы, объёмные брёвна.

 – Мишаня где? – спросил запыхавшийся Борис.

 – В своей загородке. – Ответил ближайший работяга и махнул в сторону отгороженного угла. – Инструктирует новичков.

 Рохлин двинулся в бригадирскую коморку, сколоченную из разного хлама с единственной целью, защититься от неотапливаемого помещения столярки. Маленький как раз закончил свои наставления:

 – Всё идите, работайте! – велел бывший вор. – Сегодня нужно срочно распилить целый вагон леса.

 Борис в дверях вежливо посторонился, и мимо его протиснулись хмурые заключенные,  с которыми вчера разговаривал Коршун. Они присоединились к зэкам, включившим визжащую пилораму, и начали подавать брёвна к мелькавшим вертикальным пилам, кроившие стволы деревьев на дюймовые доски.

 – Спасибо за помощь. – С порога поблагодарил Борис Мишаню и протянул сморщенное кольцо краковской колбасы. – Всё украденное вернули, только продуктовую посылку естественно съели… Вот всё что заначил!

 – Пустое! – смутился благодетель, но колбасу взял.

 Они поболтали о лагерных сплетнях, и Рохлин засобирался обратно в свою тихою каморку в лагерном клубе. Борис всегда чувствовал себя неуютно, когда находился на виду. Друзья по несчастью вышли в холодную столярку и в этот момент с другого конца здания вошли несколько человек.

 – А это кто припёрся? – удивился бригадир, вглядываясь в приближающуюся группу.

 – Коршун, а с ним Митя и Калуга, – обомлел Борис. – Принесла нелёгкая

 Пришельцы не обращали внимания на оставшихся у каморки наблюдателей, а уверенно подошли к потным пильщикам.

 – Здорово земляки. – Поздоровался Коршун. – Бог в помощь.

 – Здорово Митяй! – ответил Григорий. – Бог передал, чтобы ты помог…

 Коршунов невесело усмехнулся и сказал:

 – Не положено мне работать…– он обошёл рычащую пилораму по кругу, внимательно всматриваясь в молчащего Кошевого. – Я вишь зараз блатной, а нам работать в западло.

 – Ты же казак!

 – Был казак, да весь вышел! – отрезал Коршун. – На нас воров мужики пашут, вроде вас.

 На последних словах друга детства Михаил поднял на того светлые глаза.

 – Скурвился ты Митяй совсем. – Сказал он. – А впрочем, ты всегда таким был…

 – А ты на меня не лайся, – огрызнулся Коршун. – С тебя должок причитается за спаленный курень и деда.

 – Я свои долги с лихвой отдал! Не ты мою мать зарубил?

 – Отдал, да видать не все…

 Коршун кивнул головой спокойно стоящим Мите и Калуге. Дебелые подручные вдруг резко схватили под руки опешившего Кошевого и бросили на распиливаемое бревно. Они крепко прижали его тело, и седая голова Михаила оказалась в десятке сантиметрах от вгрызающихся в древесину зубьев. Григорий  крикнул и рванулся выручать свояка: