355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Высоцкий » Вспоминая Владимира Высоцкого » Текст книги (страница 2)
Вспоминая Владимира Высоцкого
  • Текст добавлен: 16 марта 2017, 04:30

Текст книги "Вспоминая Владимира Высоцкого"


Автор книги: Владимир Высоцкий


Соавторы: Анатолий Сафонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Η. М. Высоцкая
«ДОМ НА ПЕРВОЙ МЕЩАНСКОЙ, В КОНЦЕ…»
ВЛАДИМИР

Имя моему ребенку еще задолго до его рождения обсуждалось и выбиралось моими подругами, товарищами мужа – Семена Владимировича, соседями.

Девочку мне хотелось назвать Алисой, и никаких возражений я не принимала, а мальчика… Мы называли имена по алфавиту: Александр, Андрей, Алексей, Борис, Василий, Владимир и т. д.

Однажды, уезжая в командировку, Семен Владимирович попросил меня: «Назови сына Владимиром, в честь моего отца и твоего брата – моего товарища». А когда родился мальчик 25 января, отмечались ленинские дни, и прибавился еще один повод назвать ребенка Владимиром. Родился мальчик. Сразу же мне передали поздравительную открытку, в ней двенадцатилетний сосед Миша Яковлев писал: «Мы, соседи, поздравляем Вас с рождением нового гражданина СССР и всем миром решили назвать Вашего сына Олегом, Олег – предводитель Киевского государства!»

Когда я пришла с ребенком домой, соседские дети радовались и с любопытством рассматривали своего «Алика», а узнав, что мальчика назвали Владимиром, обиделись. Девочка Светлана даже забрала обратно маленькую подушечку, которую подарила малышу, и долго его никак не называла. Потом все смирились и привыкли к имени Вова, Вовочка, Володя, Владимир – «Владыка мира»…

К полутора годам отросли светлые волосы, они были густые и закручивались на концах в локоны. Синие в младенчестве, а позднее серо-зеленые глаза смотрели внимательно.

Раннее детство протекало довольно спокойно. Весной мы выезжали за город, на дачу или в деревню. Остальное время жили в своей квартире, в доме «на Первой Мещанской, в конце». Замечательный был этот дом 126, недаром его воспел впоследствии поэт и актер Владимир Высоцкий в своей «Балладе о детстве» (было бы отрадно увидеть ее где-нибудь напечатанную, наконец, без ошибок, в том контексте, который имел в виду сам Володя).

В доме была коридорная система, ранее это была гостиница «Наталис». Коридоры широкие, светлые, большая кухня с газовыми плитами, где готовились обеды, общались друг с другом хозяйки, производились стирки, в коридоре играли дети. Народ в нашем доме был в основном хороший, отзывчивый, почти в каждой семье было несколько детей. Мы тесно общались семьями, устраивали совместные обеды и чаепития, в трудные моменты не оставляли человека без внимания, случалось, и ночами дежурили по очереди у постели больного.

В праздничные дни тут же, в широкой части коридора, устраивались представления и концерты. Действующими лицами были дети. Володя тоже принимал в них участие. У него была прекрасная память, он выучивал длинные стихи, песни, частушки, прекрасно и выразительно читал их.

ВОЙНА

Нашу мирную жизнь перевернула весть о начале войны. Мы не сразу осознали сообщение по радио. Это прозвучало как-то непонятно. Война… Понемногу мозг начал воспринимать действительность. Война, война с Германией!

Стали уходить мужчины. Семен Владимирович уехал раньше, в марте 1941 года. Мы провожали его с Рижского вокзала на запад. Стало непривычно пусто, тревожно. 25 июня 1941 года в Москву прибыли первые эвакуированные, и в их числе приехала жена моего младшего брата Владимира – военного, служившего в войсках связи на литовской границе, а с ней двое маленьких детей. Все они были полураздеты, в ссадинах и царапинах, измученные. Путь от границы до Минска был тяжел, на землю Литвы уже сбрасывались бомбы. И снова мои соседи проявили большую чуткость. Помогали кто чем мог: собрали вещи, продукты, проводили их на родину, в Челябинск.

В Москве начались воздушные тревоги, чаще они объявлялись ночью. Я поднимала с постели сонного ребенка и под тревожный вой сирен бежала в убежище – в дом на противоположной стороне улицы. Там, внизу, в подвале, мы чувствовали, как вздрагивало над нами огромное здание. Когда объявлялся отбой, мы будили детей, а Вовочка спросонья говорил: «Отбой, пошли домой…» После бессонной ночи мы толпились в коридоре, в волнении пересказывали события. Маленьк-ий Володя крутился тут же и своим громким голосом вещал: «Граж-ж-дане, воздуш-ш-ная тревога!» И вдруг действительно снова сирена, снова тревога.

Отдыхать не было времени. К домам подъезжали машины с песком, нужно было таскать его на чердак, наполнять водой бочки для тушения зажигалок. Дети вместе со взрослыми принимали участие в этой работе. Трехлетний Володя со своим игрушечным ведром тоже по нескольку раз поднимался на чердак трехэтажного дома. Старшие похваливали детей, дети старались, понимая, что делают полезное дело.

Бессонные ночи подрывали силы, но нужно было ходить на работу. Я тогда работала в одной организации с необычным названием – «Бюро транскрипции» при Главном управлении геодезии и картографии при МВД СССР (позднее – при СМ СССР). Ребенка оставлять дома с кем-либо было опасно, приходилось брать его с собой. В те дни мы готовили географические карты для действующей армии. Работа шла непосредственно на картографической фабрике, прямо у нас из-под рук материал шел в машины. Ответственность была большая. Володя тоскливо смотрел на людей, в молчании склонившихся над картами. Иногда он куда-то убегал, я его искала по длинным коридорам и огромным цехам, а он бегал во дворе фабрики, беседовал там с вахтерами.

Так было до двадцатых чисел июля. Началась эвакуация семей с детьми. Я вынуждена была оставить работу и приняла решение поехать в Казань вместе с соседями Фирсовыми, с которыми мы дружили много лет; у их дочери тоже был мальчик – первый друг и ровесник Володи, Вова Севрюков. Но ехать пришлось не в Казань, а на Урал, в город Бузулук, вместе с детским садом парфюмерной фабрики «Свобода», в котором некоторое время воспитывался Володя.

На Казанском вокзале шла погрузка детсадовского инвентаря. Кровати, белье, матрацы, посуда – все это лежало огромной кучей на площади. Дети сидели рядом, испуганные и притихшие. Родители таскали вещи, грузили их в вагоны. В пути мы находились 6 дней. Поезд часто останавливался, взрослые выходили из вагонов, а детей не выпускали. Можно себе представить, как им было тяжело эти 6 дней. Володя с обидой говорил: «Ты все обещала: в Казанню, в Казанню, а сами едем в какой-то Мазулук!»

Город Бузулук расположен между Куйбышевом и Оренбургом. В 15–18 километрах от Бузулука, в селе Воронцовка, находился спиртзавод № 2 имени Чапаева. В этом селе все мы и разместились: московский детский сад, дети школьного возраста и родители.

В Воронцовке мы прожили 2 года. Было много трудностей в этой нашей сельской жизни. Дети жили отдельно, некоторые родители работали в детском саду: поварами, нянечками, воспитателями, разнорабочими. Мне на работу в детский сад устроиться не удалось, я поступила на завод. Сначала работала приемщицей сырья, а потом перешла в лабораторию завода. С ребенком приходилось общаться не так часто – работали по 12 часов. Когда не было топлива для завода, всех мобилизовывали на лесозаготовки. Конечно, городским женщинам эта работа давалась тяжело.

Жили мы в крестьянских семьях. У меня были прекрасные хозяева: Крашенинниковы – мать, дочь и девочка Тая. Люди чуткие, добрые, настоящие русские люди. Первая зима в тех местах была суровой, морозы доходили до 50 градусов. И еще ветры-суховеи, сбивающие с ног. К счастью, в домах было тепло, леса кругом – много топлива. В свободные дни я брала Володю к себе, мы забирались на теплую печку, грелись чаем из смородинового листа.

Сотрудники детского сада старались скрасить эту нашу деревенскую жизнь. На Новый, 1942 год у детей была нарядная елка с Дедом Морозом. Володя и другие мальчики танцевали, читали стихи, пели песни.

Потом пришла весна 1942 года и принесла радость своим теплом. Но радость эта омрачалась тревожными вестями из Москвы, с фронта, и время тянулось в ожиданиях добрых вестей…

В. Савельзон
ОРЕНБУРГСКАЯ СТРАНИЦА ЖИЗНИ

Километрах в двадцати от Бузулука сворачиваю налево, к Елховке. А за ней до Воронцовки уже рукой подать. Дорога с косогора, ручей, мостик – и вот она, Воронцовка.

Один порядок домов глядит на противоположный через ручейную пойму, которая могла бы сойти за улицу, не будь такой широкой и дико заросшей чилигой и бурьяном.

Два строения выделяются особо. На той стороне, у самого ручья, белеет кирпичное с высокой железной трубой здание прежнего спиртзавода. А по эту сторону особняком – бывшая барская усадьба, рубленная из могучей, но уже посеревшей от времени сосны, с пустыми глазницами окон и странными на гибнущем здании остатками фигурной резьбы.

Давно вышедший из детского возраста, лезу с полузабытым мальчишеским азартом по битой штукатурке, по шатким лестницам и прогнившим доскам в мезонин, к окнам, откуда вся Воронцовка как на ладони. А за ней, охватывая с трех сторон, вблизи зеленеет, а к горизонту туманно синеет Бузулукский бор.

А каково было забираться сюда шустрым пяти-шести-летним пацанам из детского сада, который стоял вот тут, рядом с усадьбой, где теперь пустырь!

Вот здесь, в Воронцовке, прошли два года жизни Владимира Высоцкого. Жаль, что нет теперь того дома, где был детский сад. Но хотя бы как он выглядел, этот дом? Остались ли в чьей-то памяти эвакуированные из Москвы Высоцкие?

– Да тут их много было, московских-то. Детишек поселили в клубе, а взрослые встали к нам на квартиры. У меня тоже жила одна, хорошая, обходительная. Только разве ж за столько лет упомнишь фамилии? – Это Екатерина Павловна Курбатова, старейшая жительница села. Ее дом как раз напротив усадьбы.

А недалеко, в доме напротив бывшего клуба – детского сада живет Антонина Андреевна Гудымова.

– Высоцких вроде и помню, но это, наверное, больше со слов жены моего брата, она тогда была молодой учительницей в нашей школе. Александра Ильинична ее зовут, девичья фамилия Кондратьева. Живет теперь в Бузулуке, на пенсии. Вы к ней поезжайте, она вам точно расскажет.

А я только про клуб могу рассказать, где Володя жил. Это бывший барский свинарник. Но до войны у нас был хороший хор, мы и в Оренбурге выступали, вот нам в награду и переоборудовали его в клуб, по тем временам – ничего. Простое саманное здание, ни коридора, ни комнат, один только зал. Когда там поселили детский сад, то все помещение постарались кое-как разгородить шкафчиками или еще чем, чтобы детям было уютнее.

Жилось голодно, что и говорить. И матери старались принести своим детям в детсад что-нибудь поесть, да и мы, местные, тоже помогали.

Из воспоминаний Η. М. Высоцкой:

«Жили в Воронцовке. Иногда я приносила ему с работы чашку молока, он ею делился с другими детьми, говоря при этом: «У них здесь мамы нет, им никто не принесет».

Разыскать в Бузулуке Александру Ильиничну Гу-дымову труда не составило, она – заслуженный учитель школы РСФСР, в небольшом городе ее знают многие.

– Я почему помню Высоцких – подруга моя Рая Гре-чушкина дружила с Ниной Максимовной. Тяжелое было время, но мы, может, от этого и стремились друг к другу – и наши местные, и эвакуированные. Бесконечные разговоры о войне, о тех, кто там, на фронте, о детях.

Как-то зашли ко мне Рая и Нина Максимовна с Володей. Помню, бойкий он был, смышленый, с нашими деревенскими сверстниками подружился быстро, и по улице бегали, и в бывшем барском саду по яблоням лазали, сирень рвали, мальчишки же. В усадьбу любили забираться, там тогда жили рабочие спиртзавода.

Надо сказать, наша семья была очень музыкальная, и у нас была единственная на все село гитара. Обычно папа играл, а мы пели на два-три голоса. Вот и в тот раз мы пели (особенно хороший голос был у Раи), а Володя очень внимательно слушал. Потом снова стали о чем-то разговаривать, и, чтобы он не мешал беседе взрослых, я ему дала гитару.

Володя сидел на полу и бренчал на ней. Да так это ему понравилось, что трудно было потом оторвать. Я сейчас думаю: наверно, это было его первое соприкосновение с гитарой. Если ее поискать по чердакам, то она, может, еще и жива, первая гитара Высоцкого.

Но нужно же и угостить людей. А какое тогда угощение? Хлеб и тот редко видели. Я, кроме школы, как и Нина Максимовна, и на лесозаготовках работала, и на торфе – это в низине между Елховкой и Воронцовкой, там кусочек хлеба полагался. Ну а конфет, печенья в помине не было. Все угощение – миска картошки да котел пареной тыквы, ярко-желтой, даже оранжевой, с почерневшим, подгоревшим бочком.

– Володя, иди к столу, оставь гитару. Попробуй-ка тыкву, вкусная.

А он, не отрываясь от гитары, с которую был ростом:

– Не буду.

– Почему, Вова?

Хитро так посмотрел на нас:

– А она мне все кишки покрасит.

Мы расхохотались, до чего это было неожиданно и смешно.

А сама Нина Максимовна квартировала на той стороне, за ручьем, то ли у Камбаровых, то ли у Михайловых, сейчас уж не помню, того дома теперь тоже нет.

А как я потом через много лет узнала, что это тот самый Володя Высоцкий стал замечательным артистом, певцом и поэтом? Раиса Алексеевна Гречушкина теперь живет в Москве, поддерживает связь с Ниной Максимовной, ну и мне пишет. Сама-то я как-то стесняюсь написать Нине Максимовне, может, она меня уже плохо помнит.

А пластинки, записи Володины очень люблю. Слушаю и вспоминаю войну и Воронцовку.

…Не успел Владимир Высоцкий написать о своей жизни, о детстве. Но вся жизнь его – в его песнях. И хоть не знаю я ни одной с оренбургскими приметами, думаю все же, что многое дали ему эти два года в Воронцовке. Ведь детские впечатления яркие, цветные, и работа мысли ребенка интересна и своеобразна. В какой-то мере мы всю свою взрослую жизнь живем запасами чувств и видений нашего детства.

Недаром же именно в детстве мы начинаем задумываться, пусть и по-детски, над проблемами бытия.

Из воспоминаний Η. М. Высоцкой:

«А еще запомнился такой эпизод. Это в Воронцовке было. Вовочка жил там в помещении детского сада, я работала на лесозаготовках. Виделись мы с ним редко. И вот во время одной из наших встреч он вдруг спрашивает меня: «Мама, а что такое счастье?» Я удивилась, конечно, такому взрослому вопросу, но как могла объяснила ему. Спустя некоторое время при новой нашей встрече он мне радостно сообщает: «Мамочка, сегодня у нас было счастье!» – «Какое же?» – спрашиваю я его. «Манная каша без комков».

И снова, вспоминая поездку в Воронцовку, я думаю: несомненно, кроме усадьбы, облазил Володя Высоцкий с ребятами и ее глубокие каменные подвалы, не мог не обследовать, потому что и сейчас ходят слухи, что в подвале этом последний барин хранил арсенал, а какому мальчишке, даже маленькому, не мечтается найти ружье?

И конечно, с замиранием сердца заглядывал он в этот колодец, теперь уже заброшенный, что наискосок от того места, где был детский сад. Колодец этот – с еще крепким дубовым срубом, а ворот валяется рядом, и по глубоким бороздкам от веревки видно, как он стар. И я представил, как заманчиво-страшно было мальчишке крикнуть туда, в холодную бездну, и услышать эхо…

С. В. Высоцкий
ЖИЛ И ПЕЛ ДЛЯ НАС

Об истоках дарования Владимира Высоцкого рассказывает его отец Семен Владимирович Высоцкий.

– Биография каждого человека, в том числе и творческая, начинается с отчего дома. Личная судьба обязательно переплетается с судьбой близких и родных, ибо у семейного древа есть свои непоколебимые законы.

Первые годы своего детства жил с матерью – Ниной Максимовной, моей первой женой. Какими были эти годы? Как у всех детей довоенного рождения: коммунальная квартира с множеством соседей, а потому и массой впечатлений, самые скромные игрушки. Затем война. Два года Володя жил с матерью в эвакуации. Хотя я и высылал им свой офицерский аттестат, все равно первые впечатления от жизни сын получил не очень радостные.

Несколько слов скажу о своей родословной, ибо в характере Володи есть некоторые черты его родных. Дед Володи, Владимир Семенович Высоцкий, – образованный человек, имел три высших образования – юридическое, экономическое и химическое. Моя мать – медсестра, косметолог.

От меня сын перенял характер, внешнее сходство и походку. А наши голоса при разговоре по телефону путали даже самые близкие родные и друзья.

Кроме того, в молодости я немного занимался игрой на фортепиано, но дальше азов не пошел. А вот петь песни, например Вертинского, Дунаевского и другие популярные в народе мелодии, очень любил.

Много лет спустя в одном из эпизодов фильма «Место встречи изменить нельзя» Володя спел песню Вертинского точно в моей манере, потом допытывался, узнал ли я себя. Узнал, конечно.

Сам я родом из Киева. В Москве, где учился в политехникуме связи, прошел курс вневойсковой военной подготовки, получил звание младшего лейтенанта. В марте 1941 года был призван на военную службу. Войну прошел с первого дня и до последнего выстрела. Участвовал в обороне Москвы, освобождении Донбасса, Львова, взятии Берлина, дошел до Праги. Имею более двадцати орденов и медалей Советского Союза и Чехословакии, почетный гражданин города Кладно в ЧССР.

После войны заочно окончил Военную академию связи имени С. М. Буденного, служил в различных гарнизонах. В отставку ушел в звании полковника.

Война разлучила нас с сыном на долгие четыре года. Встретились мы в июне 1945-го в Москве, куда я прибыл в составе сводного полка 1 – го Украинского фронта с командующим армией генералом Д. Д. Лелюшенко на время подготовки и проведения Парада Победы. Тогда-то я и подарил Володе свои майорские погоны. Этот факт преломился у него позже в «Балладе о детстве» в словах: «Взял у отца на станции погоны, словно «цац-ки», я…»

И снова расставание. Жизнь у нас с Ниной Максимовной не сложилась.

Евгения Степановна Высоцкая-Лихалатова, моя вторая жена, стала для Володи на многие годы второй матерью.

Сын переехал к нам жить в январе 1947 года. Служил я в то время в Германии в городе Эберсвальде. Дома не бывал порой неделями: ученья, занятия в поле… Так что воспитанием Володи почти полностью занималась Евгения Степановна. Они с первых дней нашли общий язык, полюбили друг друга, чему я был рад.

В чем-то она, как мать, и потакала ему. Например, загорелось Володе заиметь «костюм, как у папы», и чтоб обязательно сапоги хромовые с тупым носком… Жена обегала несколько ателье, пока нашла мастера, обувщика. Наконец форма была готова. Володя взял свои сапоги, поставил рядом с моими, сравнил. И когда увидел, что они совершенно одинаковые, радости не было предела. Он и фотографироваться пошел с охотой.

Но уже в те годы у Володи стал проявляться характер. Евгения Степановна вспоминает, как я принес с охоты зайца. «Зачем папа это сделал?» – спросил сын у нее. Ни я, ни жена не придали этому вопросу особого значения. В другой раз Евгения Степановна утеплила Володе ботиночки мехом убитой на охоте серны. Носить он их не стал, устроив настоящий бунт: «Жмет… Колет… Жжет пятку…» Пришлось подарить ботинки соседскому мальчику.

Отличался ли Володя от других детей? Нет. Разве что более непоседлив, бесстрашен был, а потому, как правило, заводилой и в играх, и в проказах. Приходил он домой с ободранными коленками, и было понятно, что играли в войну. Обожженные брови и копоть на лице доказывали, что не обошлось без взрыва то ли гранаты, то ли патронов.

Плавать Володя научился рано. И речку Финов, которая была тогда не полностью очищена от мин и снарядов, переплывал по нескольку раз.

Мне и жене очень хотелось научить сына игре на фортепиано. Пригласили учителя музыки. По его словам, музыкальный слух у сына был абсолютный. Но улица прямо-таки манила Володю. Тогда Евгения Степановна пошла на хитрость: сама стала учиться музыке, вызвала Володю как бы на соревнование. И сын стал меньше шалить, посерьезнел.

Уже в детстве в его характере ярко проявилась доброта. Мы купили ему велосипед. Он покатался немного и вдруг подарил его немецкому мальчику, объяснив: «Ты у меня живой, а у него нет папы…» Что тут было сказать…

Эта черта сохранилась в сыне на всю жизнь. Уже будучи взрослым, разъезжая по стране или бывая за границей, он привозил массу подарков родным, друзьям. А если подарков не хватало, отдавал то, что было куплено себе. Любил радовать людей, делать им приятное.

В то же время с детства не терпел несправедливость, равнодушие людское, буквально лез на рожон, если видел, что обижают слабого. Не раз приходил с синяками из-за этого. Однажды он отдыхал на даче в деревне Плюты на Днепре вместе с Виталием – сынишкой племянницы моей жены. Виталий заболел – поднялась температура. Рядом отдыхала семья, оба врачи. Посмотреть больного они отказались: мы, мол, на отдыхе. Володя «отомстил» им за это. Когда те вечером сели пить чай у открытых окон, он залез рядом на дерево и заулюлюкал, как Тарзан…

Володя очень рано полюбил книгу. Читал днем, тайком ночью под одеялом, светя себе фонариком… Любил пересказывать прочитанное друзьям. Память у него была блестящая. Мог с одного прочтения запомнить стихотворение. За какой-то час выучивал поэму. В школе учился хорошо, но не очень ровно.

О детстве Володи я столь подробно говорю потому, что именно в этот период формировалось его мировоззрение, понимание жизни, которое сказалось потом прямо или косвенно на его творчестве. Например, у сына много песен на военную тему. И что интересно, фронтовики признают автора своим, будто он ходил в атаки, сбивал «мессеры»…

Откуда столь подробное знание деталей военного быта, столь глубокое проникновение в героику и трагизм войны? Сам Володя говорил, что эта тема в его стихах и песнях подсказана недолько воображением, а жизнью, рассказами фронтовиков. Кто же они, эти люди?

Считаю, серьезный интерес к военным событиям пробудил в Володе мой брат – Алексей Владимирович Высоцкий. На его груди семь орденов, из них три – Красного Знамени. При каждой встрече сын буквально ни на шаг не отходил от «дяди Леши»…

В Германии и потом в Москве к нам приходили мои друзья. О чем вспоминают фронтовики, собравшись, надо ли говорить… Сын слушал наши беседы серьезно, вдумчиво. Потом цеплялся с вопросами к «дяДе Коле», «дяде Лене», «дяде Феде», «дяде Саше»…

Одному из них, ныне маршалу авиации, дважды Герою Советского Союза Николаю Михайловичу Ско-морохову, Володя посвятил «Балладу о погибшем летчике». Рассказы Леонида Сергеевича Сапкова – ныне генерал-полковника в отставке, генерал-лейтенанта Федора Михайловича Бондаренко, погибшего уже в мирное время, умерших недавно генерал-полковника Александра Петровича Борисова и полковника Николая Михайловича Зернова тоже нашли свое отображение в песнях. И мои разговоры с сыном о войне и военной жизни, думается, не прошли для него бесследно.

Тяга к творчеству, к сочинительству у Володи появилась, на мой взгляд, когда он учился в старших классах, уже в Москве.

Из Германии в Москву жена с Володей переехали в 1949 году (я до 1953 года служил в Киевском военном округе). Сначала у нас была одна комната, потом прибавилась вторая, в этой же коммунальной квартире. Жили в Большом Каретном переулке, теперь улица Ермоловой, в районе Самотеки, или Самотечной площади…

 
Где твои семнадцать лет? —
На Большом Каретном.
А где твои семнадцать бед? —
На Большом Каретном.
А где твой черный пистолет? —
На Большом Каретном…
 

«Черный пистолет» – это мой трофейный «вальтер» с рассверленным и залитым свинцом стволом. Володя как-то его обнаружил и играл «в войну» до тех пор, пока Евгения Степановна не выбросила пистолет.

Большой Каретный Володя не забывал никогда.

Здесь прошли годы отрочества, здесь он узнал жизнь двора, подсмотрел многих героев своих песен, особенно ранних.

А толчком к творчеству, думается, явились все же природный талант и книги. Круг интересов его был широк. То он читал историческую литературу, то русских и зарубежных классиков. В десятом классе начал посещать драмкружок в Доме учителя. Руководил кружком артист МХАТа В. И. Богомолов, который и заметил у Володи актерские способности.

Мы тогда, признаться, не думали, что Володя станет артистом, хотели, чтобы сын стал инженером. И он, видно поддавшись родительскому влиянию, поступил в Московский инженерно-строительный институт. Легко сдал первую экзаменационную сессию и, к нашему огорчению, бросил учебу.

Это позднее стало понятно, что не все мы тогда рассмотрели в его душе. Володя сам выбрал свою дорогу, свою крутую жизненную тропу, поступив в школу-студию МХАТа. И шел к своей мечте одержимо, целеустремленно. «Я вышел ростом и лицом – спасибо матери с отцом. С людьми в ладу – не понукал, не помыкал, спины не гнул – прямым ходил, и в ус не дул, и жил как жил, и голове своей руками помогал…»

Он серьезно увлекался искусством: собрал много альбомов с репродукциями известных художников. Когда работал над ролями кино, ходил учиться верховой езде на московский ипподром. Занимался боксом, фехтованием, изучил основы каратэ. Его разносторонние интересы помогли ему в будущем на съемках фильмов обходиться без каскадеров, а в песенном творчестве правдиво показывать характер и судьбы людей.

В детстве у Володи со здоровьем было не все гладко. Врачи обнаружили шумы в сердце… Хотя в 16 лет они и сняли его с учета, но посоветовали беречь себя, уходить от лишних волнений.

Это с его-то характером прятаться в окопе? Да он первым выбрасывался на бруствер и шел против пуль равнодушия, косности и чванства, бюрократизма… Боролся против этих пороков своими песнями, своими ролями в кино и театре. «Он не вернулся из боя» есть у Володи песня. Не вернулся…

Я прошел войну, всякое видел. И могу сказать, что сын был храбрее меня, своего отца. И храбрее, мужественнее многих из нас. Почему? Да потому, что все мы видели и недостатки, и несправедливость, и чванство людей, нередко высокопоставленных. Но молчали. Если и говорили, то в застолье да в коридорах между собой.

А он не боялся сказать об этом всем. На пределе голоса и сердца. Я не кинокритик и не искусствовед, но знаю, что внешний эффект, поза не были присущи поэту, певцу и артисту Высоцкому. И главным в своей жизни и своем творчестве он считал честность и мужество, был настоящим патриотом Родины.

Поэтому я всегда любил песни Володи. Не признавал ни слухов о нем, ни чужого мнения.

После 1970 года, когда Марина Влади уезжала из Москвы и Володя оставался дома один, он вместе со своим другом Всеволодом Абдуловым и товарищами-партнерами по Театру на Таганке Валерием Золотухиным, Борисом Хмельницким, Вениамином Смеховым и другими приезжали к нам домой на улицу Кирова, чтобы отдохнуть, поужинать после трудного вечера.

Евгения Степановна и я очень любили эти посещения – мы слушали их споры, беседы о жизни театра, а иногда и новые песни, которые пел Володя. Например, у нас была исполнена новая песня «Баллада о брошенном корабле».

Когда Марина была в Москве, они с Володей довольно часто бывали у нас, а одно время даже недолго жили вместе с ее сыновьями (в новой квартире Володи на Малой Грузинской шел ремонт).

Володя очень внимательно относился к родителям, особенно если кто-то из нас болел. Был такой случай: мне сделали серьезную операцию, и пока она длилась, сын находился в больнице, а Евгении Степановне, чтоб она не волновалась, позвонил лишь тогда, когда опасность миновала. Проснувшись после операции, я увидел около кровати Володю и врача. На мой вопрос, когда же операция, Володя улыбнулся:

– Папочка, поезд уже ушел, все нормально, а тебе сейчас надо спать.

Я с удовольствием воспользовался добрым советом сына и опять уснул..

Результат его короткой, но непростой жизни, его одержимого труда – в какой-то степени в наших сегодняшних днях, в том, что мы называем теперь гласностью и демократизацией общества. Его наследие… Когда мы готовили к изданию первый сборник стихов «Нерв», то насчитали свыше шестисот стихотворений. Возможно, их отыщется больше. Оставшиеся у меня автографы Володи я передал в ЦГАЛИ – Центральный государственный архив литературы и искусства в Москве. Там хранится весь его архив.

Горе наше не залечит никакое время. Утешает официальное признание творчества сына, всеобщая любовь к нему. И еще отрадно, что у Володи выросли два прекрасных сына. Они тоже люди творческих профессий. Старший – Аркадий, студент ВГИКа, младший – Никита, пошел по стопам отца – окончил театральную студию МХАТа. Он вернулся из армии и работает в театре «Современник» в молодежной студии («Современник-2»). У них растут дети: у Аркадия – дочь Наташа и сын Владимир, а у Никиты – сын Семен. И я верю, что они будут достойны памяти отца, а теперь и деда.

Так что жизнь продолжается…

Записал подполковник А. Ключенков


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю