Текст книги "Вспоминая Владимира Высоцкого"

Автор книги: Владимир Высоцкий

КАК РОЖДАЛИСЬ СПОРТИВНЫЕ ПЕСНИ

Леонид Елисеев
«ВЕРТИКАЛЬ»

В далеком уже 1966 году мне довелось возглавлять группу альпинистов, которая принимала участие в создании художественного фильма «Вертикаль». Там мы и познакомились с Владимиром Высоцким. И сегодня я хочу рассказать о том, как была создана первая песня Высоцкого, посвященная альпинистам.

Мы сидели в автобусе и ждали, когда прилетит вертолет, который почему-то задерживался. Говорили о горах, об альпинизме. Высоцкий спросил: «Что привело тебя в горы?» Я ответил, что меня притягивает их красота. Что альпинизм заставляет переоценить все, к чему мы привыкли. А главное – риск, требующий от каждого восходителя силы, ловкости, мужества, воли. В альпинизме, как ни в каком другом виде спорта, я думаю, проявляются личные качества человека, тут быстро понимаешь, кто есть кто.

И я рассказал ему одну историю, которая произошла с группой альпинистов на Суганском хребте, на Кавказе. Мы совершали тренировочное восхождение на вершину Доппах.

При прохождении трудных и опасных участков наиболее сложная задача ложится на ведущего – он идет с нижней страховкой, а это намного опасней, чем с верхней. В нашей группе было шесть человек, и чтобы не было трех идущих с нижней страховкой, как это бывает, если группа двигается связками по два человека, мы решили соединить все три двойки в одну связку. При таком варианте только один я, руководитель, шел с нижней страховкой.

Ледовый склон высотой около 150 метров мне удалось пройти довольно быстро. Через каждые 15–20 метров забивал ледовые крючья для страховки, шел вверх и с небольшим уходом вправо. Выйдя под скальную стену, принял к себе идущего вторым Ласкина. Снял кошки и сразу же пошел дальше по скальной стене, зная, что за спиной у меня опытный партнер, с которым мы ходили на вершины высшей категории трудности.

Третьим, за Ласкиным, шел Слава Морозов, он находился в начале скальной стены вместе с Реной Ивановой, которая страховала идущего по ледовому склону Наума Гутмана, а замыкающий шестерку Леша Кондратьев находился ниже. Я поднялся метров на 15, не забив ни одного страховочного крюка – не было подходящих трещин.

Пройдя еще несколько метров вверх, услышал ужасающий крик. Взглянув вниз, увидел, что верхняя часть скального выступа, монолита, на котором держалась вся наша страховка, медленно отходит от стены. Кричал Ласкин. Меня охватили гнев и досада – Ласкин стоял рядом с этим отходящим монолитом, но не сбросил с него веревочную петлю, хотя у него было на это вполне достаточно времени. И из-за этого так нелепо, без борьбы надо погибать!

Когда веревка между Ласкиным и выступом натянулась, она с силой сорвала моего партнера. Пролетев метров десять, он сорвал меня. Веревка выстрелила мною, как катапульта, и это дало мне шанс на спасение.

Пролетев в свободном падении около 120 метров, я упал на ледовый склон. В этот момент у меня появилась надежда остаться живым. Жизнь остальных висела на волоске.

Скользя по склону, мы продолжали почти с такой же скоростью падать вниз, только сильные толчки от срыва Славы и Рены замедлили наше падение. Потом было еще несколько рывков – это, не выдержав нагрузки, вылетели ледовые крючья, но они все же сделали свое дело, погасили скорость. Все, кроме меня и Ласкина, были в кошках, а из-за этого падение намного опасней: они временами впивались зубьями в лед и опрокидывали, кувыркали, разворачивали, били тело о склон.

Последним сорвало Гутмана, когда он отошел на несколько метров от очередной страховочной точки, на которой оборвалась веревка. Я этого еще не знал. А падение все продолжалось. В нижней части ледовый склон имел длинную горизонтальную трещину с нависающим карнизом, благодаря ему мы довольно удачно перелетели через трещину. Ниже склон постепенно становился пологим и переходил в снежный. На нем было несколько ледовых глыб-сераков, за одну из них наши веревки зацепились, опоясав ее с двух сторон, и остановили наше падение.

Последний рывок был настолько сильным, что в течение нескольких минут я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Постепенно дыхание восстановилось. Когда я смог приподняться и оглядеться, то увидел вокруг трагикомическую картину, на которую, как говорится, без слез и смеха было трудно смотреть: все стонали и охали, стараясь как-то высвободиться из веревки, принять более удобное положение и выбраться из снега, в который их с силой впечатало.

Все шевелились, кроме Славы. С трудом освободившись от веревки – пальцы не работали, – я подошел к нему. Слава лежал на спине, головой вниз, стекла очков были разбиты. Я приподнял его за плечи, чтобы развернуть. Он приоткрыл глаза, произнес: «Ну вот и конец экспедиции». Но для меня этот голос означал не конец, а начало, надежду вернуться к жизни.

Помогая Славе и оглядывая других, обнаружил, что нас только пятеро – не хватало Леши Кондратьева. И как же полегчало на душе, когда, посмотрев вверх, увидел на середине ледового склона целого и невредимого Лешу. Он стоял неподвижно, еще не осознавая, что произошло.

Я крикнул Леше, он отозвался. Перекликаясь, мы договорились, что он будет спускаться на перемычку осторожно, со страховкой. Для этого у него были три ледовых крюка, несколько карабинов и 13-метровая веревка.

Переговорив с ним, мы с Наумом осмотрели Рену и оказали ей посильную помощь. У нее была рваная рана на голове, несколько глубоких ушибов, разодрана кисть руки. У Ласкина внешне все было в порядке, он почти нормально двигался, но заговаривался, речь его стала бессвязной.

Сильнее всех пострадал Слава. Его надо было транспортировать. У Гутмана повреждены были обе ноги, но он, превозмогая боль, с трудом передвигался. Из него и меня получился один вполне работоспособный человек. Чуть выше ледовой глыбы мы вдвоем разровняли площадку и установили на ней палатку. Уложив в нее Славу и остальных, Наум разжег примус и занялся приготовлением чая Я же решил попытаться выйти на перемычку: надо было срочно сообщить в базовый лагерь о случившемся.

Оценив обстановку, мы решили, что Алексей отправится в базовый лагерь и вернется с подмогой.

К вечеру пришли спасатели…

На этом я и закончил рассказ.

После продолжительной паузы Володя спросил: «А что было со Славой?» Я ответил, что серьезных повреждений у него не оказалось, он быстро поправился и через месяц уже работал инструктором альпинизма. На следующий год совершил много спортивных восхождений. А еще через год, в 1957 году, Слава Морозов погиб в горах.

Вертолет в тот день так и не прилетел. Назавтра утром ко мне в номер гостиницы пришел радостно возбужденный Высоцкий и сказал: «Давай быстрей спускайся к нам». Он жил в одном номере с режиссером фильма «Вертикаль» Станиславом Говорухиным, двумя этажами ниже. Я пришел и сел в кресло, где всегда сидел, бывая у них, и стал с волнением ждать, что будет дальше. В руках у Володи была гитара. Он сел на кровать. Нас разделял журнальный столик, на котором лежал мелко исписанный листок. Высоцкий сидел и смотрел на меня, слегка пригнувшись к гитаре.

В этот момент мне казалось, что он внутренне готовится к прыжку. И наконец, ударив по струнам, он запел:

 
Если друг оказался вдруг
И не друг, и не враг, а так,
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош,
Парня в горы тяни – рискни,
Не бросай одного его,
Пусть он в связке в одной с тобой —
Там поймешь, кто такой.
 

Володя пел, не глядя на листок с текстом.

 
Если парень в горах – не ах,
Если сразу раскис – и вниз,
Шаг ступил на ледник – и сник,
Оступился – ив крик,—
Значит, рядом с тобой – чужой.
Ты его не брани – гони:
Вверх таких не берут, и тут
Про таких не поют.
 

Я слушал, как завороженный. Передо мною проходили образы моих друзей, с которыми брал вершины, делил хлеб и табак, и образы тех, кто был случайным попутчиком. А Володя продолжал петь:

 
Если ж он не скулил, не ныл,
Пусть он хмур был и зол, но шел,
А когда ты упал со скал,
Он стонал, но держал,
Если шел он с тобой – как в бой,
На вершине стоял – хмельной,—
Значит, как на себя самого
Положись на него!
 

Я знал о высоком даре Высоцкого, но, слушая его, был совершенно поражен. За одну ночь он создал песню, которую поют до сих пор и, думаю, еще долго будут петь.

Володя встал. Я тоже. «Ты будешь соавтором», – сказал мне. Я наотрез отказался, ответил, что и так бесконечно рад, коль своим рассказом помог создать такую прекрасную песню об альпинистах.

…Владимир Высоцкий шел своей трудной, рискованной дорогой и не искал обходных дорог, он выбрал путь, «опасный, как военная тропа». И я горжусь тем, что имел счастье подписывать его удостоверение и вручать ему знак «Альпинист СССР».

Станислав Говорухин
В ГОРАХ

Летом 66-го мы снимали «Вертикаль» на Кавказе. Актерам довелось пожить недельку в палатке под ледником. Надо было набраться альпинистского опыта, вообще почувствовать горы. Особенно Володе. Мы очень рассчитывали на песни, которые он напишет. Без них картина не могла состояться.

В это время на пике Вольная Испания случилось несчастье. Погиб альпинист, товарищи безуспешно пытались снять его со стены. На помощь двинулись спасательные отряды. Шли дожди, гора осыпалась камнепадами. Ледник под вершиной стал напоминать поле боя – то и дело вниз по леднику спускались альпинисты, вели под руки раненого товарища, кого-то несли на носилках. Палатка наших актеров превратилась в перевязочный пункт. Здесь восходителей ждали горячий чай, посильная помощь.

Происходило нечто значительное и драматическое. Можно же было подождать неделю, пока утихнет непогода, в конце концов тот, ради кого рисковали жизнью эти люди, все равно был уже мертв. Но нет, альпинисты упрямо штурмовали вершину. Это уже был вызов. Кому? Володя жадно вслушивался в разговоры, пытался схватить суть, понять, ради чего все это?.. Так родилась первая песня:

 
Да, можно свернуть,
Обрыв обогнуть,
Но мы выбираем
Трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
 

Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые за два месяца до того, как написал ставшие такими популярными песни о горах.

Однажды Володя попросил:

– Расскажи мне про шахматы.

«Ага, – подумал я, – скоро появится песня про мои любимые шахматы». Он как раз находился в «спортивной полосе» своего творчества.

Я стал объяснять: игра начинается с дебюта… начала бывают разные… например, «королевский гамбит», «староиндийская защита»…

– Хватит! – сказал Володя. – Этого достаточно.

Я обиделся – с таким шахматным багажом приступать к песне о шахматах?!

Он замолк на полтора дня, что-то писал мелкими круглыми буквами, брал гитару, пощипывал струны. Именно так – не подбирал мелодию, а как бы просто пощипывал струны, глядя куда-то в одну точку. На второй день к вечеру песня была готова. Она называлась «Борьба за шахматную корону».

Песня меня поначалу разочаровала. Не знаю уж, что я ожидал, помню, даже обиделся за шахматы. Ну что это за ерунда, в самом деле:

 
Мы сыграли с Талем
десять партий
в преферанс, в очко
и на бильярде,
Таль сказал: «Такой
не подведет».
 

Через неделю мы сели с Володей в поезд. Я ехал в Одессу, он – в Киев. У него там было два концерта. Конечно же, я задержался в Киеве и пошел с ним на концерт. На нем он впервые решил попробовать на публике «Шахматную корону». Что творилось с публикой! Люди корчились от смеха – и я вместе с ними.

Смешное нельзя показывать одному человеку, смешное надо проверять на большой и дружелюбно настроенной аудитории. После истории с «Шахматной короной» я это хорошо понял. И конечно, не надо ему было ничего знать о шахматах. Потому что это песня не о шахматах, а о жизни. Нет у Высоцкого песен о море, о небе, о земле. Все они – о нашей жизни, о нас. И спорт для него – модель жизни. Неудивительно, что главные действующие лица его спортивных миниатюр – отнюдь не герои. Но это может обидеть только тех, кто воспитан на банальных песнопениях во славу советского спорта. Панегирики же никогда не были амплуа Высоцкого. Ведь что отличает поэзию Высоцкого? Высокая гражданственность. Активная позиция автора. Все, что мешает, все, что оскорбляет и порочит наше общество, – безжалостно высмеять! А высмеять – значит раздеть, обнажить гнилую сущность. Поэтому так велика очистительная сила его стихов и песен.

Поэтому так много в них смешных, нелепых, глупых, попросту отвратительных персонажей. Только слепой, тлухой может отождествлять их с личностью автора.

Вот и спорт. В нем, как в жизни, есть плохое и хорошее. Есть те, кто рвется на пьедестал только потому, что знает: «первым– лучшие куски». И есть те, для кого спорт – это борьба с самим собой, с собственными слабостями, победа – победа над самим собой.

 
И пусть пройдет
Немалый срок.
Мне не забыть,
Что здесь сомнения я смог
В себе убить…
 

Песня о горах, об альпинистах – значит, о спорте. Но она о жизни…

В. Подарцев
«НАКАЛ СТРАСТЕЙ»

Летом 1978 года, находясь в Пятигорске, Владимир Высоцкий дал интервью для местного телевидения. Среди многочисленных и самых неожиданных вопросов был и такой: «Какие недостатки в человеке вы не прощаете?» – «Отсутствие твердой позиции, когда он не имеет своего мнения, что ведет к многим другим порокам», – ответил Высоцкий.

Об этом же он сказал в песнях «Чужая колея», «Бег иноходца», «Прыгун в высоту»… Последняя относится к числу спортивных песен поэта. Высоцким написано множество стихов и песен на самые разные темы. Среди них есть и песни о спорте. Их не так много. Но эти произведения можно смело отнести к вершинам творчества Высоцкого. И если в «Чужой колее» все ясно, там герой находит свой непроторенный путь, то в песне «Прыгун в высоту» главный ее смысл открывается не сразу. Вначале мы с интересом следим за борьбой спортсмена с соперником, затем за его спором с тренером, потом триумф и неожиданная концовка. Перед нами маленький поэтический рассказ о спорте, мы и воспринимаем его как рассказ, историю одного состязания. И лишь позднее вдруг обнаруживаем, что главное-то – не перипетия борьбы, а позиция героя, его убежденность в своей правоте. И тогда спорт, само соревнование прыгунов словно бы затушевывается, отступает на задний план, зато четче звучат строки:

 
Я снова планку сбил на два двенадцать,
И тренер мне сказал напрямоту,
Что меня он утопит в пруду,
Чтобы впредь неповадно другим,
Если враз сей же час не сойду
Я с неправильной правой ноги.
Но я лучше выпью зелья с отравою,
Я над собой что-нибудь сделаю,
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую.
 

Сам Высоцкий, записывая в Болгарии свой диск «Автопортрет», говорил так: «Все мои спортивные песни имеют отношение и к спорту, и не к спорту, потому что в каждой спортивной песне есть своя драматургия».

Прекрасно иллюстрирует эти слова песня «Марафон». Мы слушаем ее с неослабным, нарастающим вниманием. Здесь тот же накал страстей, дух соперничества и непримиримость с поражением.

 
Он, друг гвинеец, так и прет,
Все больше отставание,
Но я надеюсь, что придет
Второе мне дыхание…
 

Этот поединок с гвинейцем наш безымянный герой проигрывает, но суть не в том. На протяжении всей песни автор делает акцент на одном слове «друг», снова и снова обращая к нему наше внимание. И мы понимаем, что песня «Марафон» не только и не столько о забеге на длинную дистанцию, сколько о нашем бездумном и небрежном отношении к таким словам, как «товарищ» и «друг», когда мы употребляем их к месту и не к месту, забывая высокий изначальный смысл этих слов.

Высоцкий знал и любил футбол. Не зря из шестнадцати его спортивных песен три на футбольную тему. И лучшая среди них, на мой взгляд, песня «Вратарь», посвященная Льву Яшину. Это настоящий мини-спектакль, где два действующие лица – вратарь и репортер. Однако есть и еще один, незримый персонаж, так называемый «Компромисс Компромиссович». Он-то и решает в конце концов судьбу матча, хотя вначале многое зависело от вратаря, который «вытаскивал» даже «мертвые мячи». Но вот ради эффектного снимка фоторепортер уговаривает вратаря пропустить один мяч; тут-то все и начинается…

Вот летит девятый номер с пушечным ударом, Репортер бормочет:

«Слушай, дай ему забить.

Я бы всю семью твою

всю жизнь снимал задаром…»

Чуть не плачет парень.

Как мне быть?

А как мы поступаем в подобных ситуациях? Всегда ли остаемся верными себе, своим принци-пам или под чьим-то давлением уступаем в том, в чем нельзя уступать; ведь компромисс безобиден только до той неуловимой грани, когда он превращается в сделку или предательство. И надо стоять твердо, потому что малейшие колебания подталкивают нас к той невидимой грани.

 
«Это все-таки футбол, – говорю,—
Нож по сердцу – каждый гол вратарю».—
«Да я ж тебе, как вратарю,
Лучший снимок подарю,
Пропусти, а я отблагодарю».
 

И вот компромисс и оправдание.

 
В этом тайме мы играли против ветра.
Так что я не мог поделать ничего.
Снимок дома у меня два на три метра,
Как свидетельство позора моего.
 

Нет возможности рассказать о всех спортивных песнях Высоцкого, хочу только отметить характерные особенности этого цикла. В каждой песне есть столкновение характеров, борьба, спортивный азарт и много юмора. Поэтому их можно слушать, не уставая, одну за другой, смеяться и переживать, болеть и радоваться за героя.

С ЛЮБОВЬЮ К СПОРТУ

Аркадий Высоцкий, сын поэта: Реакция у него была превосходная. Вероятно, если бы он стал всерьез заниматься любым видом спорта, дела бы у него шли неплохо, но на серьезные занятия у него просто не было времени.

Он любил спорт, среди его друзей были превосходные спортсмены. Игорь Кохановский, по прозвищу Васёчек (впрочем, в той компании все называли друг друга Васёчками), был классным хоккеистом, Леон Кочарян занимался боксом и борьбой, Артур Макаров был отличным боксером. Был Высоцкий знаком и с настоящими известными хоккеистами и боксерами, они любили его, приглашали на выступления и в память об этих встречах дарили ему сувениры. Эти сувениры живы. Это клюшки, на которых расписалась вся наша хоккейная сборная. Берешь и читаешь: Рагулин, Старшинов, Харламов… Есть и футбольный мяч, тоже весь исписанный автографами.

Игорь Кохановский, поэт, друг Высоцкого:

– Поступив в школу-студию МХАТа, Володя начнет «делать себя», и, если можно так сказать, в физическом плане. Он начнет «качаться», и очень скоро руки, плечи да и вся фигура его приобретут тот спортивный абрис, которым он запомнится всем видевшим его, особенно на пляже. Кстати, единственный вид спорта, в котором он себя чувствовал как рыба в воде, – простите за каламбур – это плавание. Плавал он хорошо и даже «демонстрировал» баттерфляй, правда, на не очень длинные дистанции.

Михаил Таль, экс-чемпион по шахматам:

– Когда я слушал его новые песни – а записи распространялись с огромной скоростью, – в них всегда находил теплоту и совершенно невероятную доверительность, которая так проявлялась в наших отношениях весной 1963 года.

Записи его у меня есть. Слушаем мы всей семьей. Мой сын просто обожает Высоцкого.

Все уже знают, что Гарри Каспаров перед каждой из партий с Анатолием Карповым слушал «Коней». Причем было это и при счете 0:4, а шахматисты – народ суеверный. Должен сказать – а я это хорошо знаю, – что, когда Карпов готовился к двум матчам с Корчным, самой популярной видеолентой на сборах, которые проводил Анатолий, была видеолента с записями Высоцкого.

Вячеслав Старшинов, заслуженный мастер спорта СССР по хоккею, многократный чемпион мира и Европы:

– Как-то, помню, подарили мы ему клюшку. Если не ошибаюсь, было это перед одним из первых турниров на приз «Известий». Клюшку с автографами хоккеистов. Он страшно обрадовался такому знаку внимания, хотя, казалось бы, ну что там, клюшка какая-то. Нет, он с уважением относился к нашему делу, понимал, что оно трудное, поэтому и реакция такая была на клюшку, которую он забрал с собой и хранил все эти годы, перевозя с квартиры на квартиру. Она и сейчас хранится в его последней квартире на Малой Грузинской.

Меня всегда поражали его трудолюбие, работоспособность и исключительно широкий кругозор. Играли мы однажды в Челябинске, не помню уже, в каком году это было. Высоцкий там выступал. Пришел на матч. В Москву летели вместе. Сидели рядом, и было несколько часов для разговоров. Я спросил его тогда о том, что меня больше всего интересовало: когда же он успевает писать, ведь столько дел в театре, кино? Он ответил: «Ночами – самая плодотворная пора».

Владимир Высоцкий
ПОЮ О СПОРТЕ

Я очень много занимался спортом, когда был помоложе, – занимался просто так, – боксом, акробатикой да многими всякими видами спорта… Потом, уже когда стал актером, я стал заниматься спортом для сцены – потому что у нас в театре приходится делать всякие акробатические номера: у нас театр синтетический.

И еще я стал заниматься спортом в связи с песнями. Очень серьезно отношусь к спортивным проблемам и пою песни о спорте. Чаще всего это песни шуточные. Но, по-моему, все мои спортивные песни имеют отношение и к спорту, и не к спорту: в каждой спортивной песне существует своя драматургия. Потому что сам спорт дает большие возможности для нее: один хочет выиграть – и другой хочет выиграть. Боксеры, например, они друг друга бьют просто – тут все ясно; команды играют – каждая хочет победить и не хочет проиграть. А это уже парадокс – потому что выиграть может только один. Значит, у них существует настоящее столкновение – это и есть самая натуральная драматургия. Потому что драматургия это же ведь и есть – столкновение.

Я задумал написать такую большую серию спортивных песен – целый цикл. Чтобы это была, скажем, программа из двух отделений: ну, к примеру, первое отделение – легкая атлетика, а второе – предположим, спортивные игры. У меня несколько есть идей таких, которые я должен выполнить: например, написать песни обо всех профессиях… Но это я никогда не напишу, потому что они все время появляются новые и новые, а виды спорта не так быстро новые появляются. Судя по «Спортлото», их – 49. Ну и, значит, примерно должно быть 49 песен – чтобы охватить все виды спорта. Поэтому задача большая – на две программы хватит. Дела в этом направлении продвигаются, конечно, но – туго. Если я к концу жизни выполню эту задачу – можно умирать спокойно. Но кое-что у меня уже есть…

Однажды я сотрудничал с драматургом Штейном Главный режиссер Московского театра сатиры Плучек ставил спектакль «Последний парад». Спектакль прозаический – нормальная драматургия. Но такова у нас тяга к поэзии и к музыке и так они влияют на целостность спектакля и привлекают людей, что мне еще во время написания пьесы были заказаны песни для персонажей спектакля. Ну тема там моя любимая была – моряки, а у меня много друзей моряков, и я часто встречал их в порту, когда они возвращались из плаванья. И поэтому я согласился – и написал несколько песен.

Это – комедия, главную роль там играет Анатолий Папанов, которого я очень люблю и с которым много снимался. Он сначала все пытался мне подражать, все время звал меня в театр – чтобы я его учил, как петь. Я два дня ходил учить, Папанов нарочно срывал голос, пытался хрипеть, как я, делать такие же интонации – почему-то хотел добиться такого же эффекта. Но потом смотрю, из этого ничего не выйдет, – и мы бросили эту затею. И, по-моему, это смешно – учить Папанова, как сделать, чтобы песня была смешная. Он сам кого хочешь научит. Я ему сказал: «Знаете что, Толя, я писал это для вас, так что вы пойте так, как вы хотите, а я – давайте договоримся так – присутствую условно». Что он и сделал – и это было достойно и интересно.

Но они хотели, чтобы все-таки мой голос там тоже прозвучал. Мы долго ломали голову – думали, как сохранить мое присутствие, каким образом вставить песню, чтобы я имел возможность ее спеть, но чтобы она не была вставным номером: ну если я сам не могу играть, то хотя бы – голос. И мы нашли такой способ: когда моряки во главе с Папановым пришли из плаванья, – несколько месяцев без захода в порты, – их встретили друзья, они крепко выпивали, утром встали – у всех головы болят. Они думают: похмеляться или нет? Ну и только ринулись к столу, где стояли напитки, а в это время кто-то включил радио, и оттуда – голос: «Передаем утреннюю гимнастику!» Театр – искусство условное, и вместо упражнений я своим голосом пою песню, музыку и текст которой написал специального для этого спектакля.

Ну им стало стыдно – и они решили не опохмеляться, а заниматься гимнастикой, чтобы взбодриться, – и как три полосатых черта (Папанов, Державин и Ткачук) в тельняшках бегают по сцене и делают под эту песню всякие движения. Что я и рекомендую всем мужчинам.

Это такая антиалкогольная песня-шутка, вроде пародии на некоторые упражнения утренней гимнастики, что ли, – со всевозможными поворотами…

 
Вдох глубокий, руки шире,
Не спешите – три, четыре! —
Бодрость духа, грация и пластика!
Общеукрепляющая,
Утром отрезвляющая,
Если жив пока еще, —
гимнастика!
Если вы в своей квартире,—
Лягте на пол – три, четыре!
Выполняйте правильно движения!
Прочь влияние извне —
Привыкайте к новизне,—
Вдох глубокий до изне-
можения!
Очень вырос в целом мире
Гриппа вирус – три, четыре! —
Ширится, растет заболевание.
Если хилый – сразу гроб!
Сохранить здоровье чтоб —
Применяйте, люди, об-
тирания!
Если вы уже устали —
Сели-встали, сели-встали,—
Не страшны вам Арктика с Антарктикой!
Главный академик Иоффе
Доказал: коньяк и кофе
Вам заменит спорта профи-
лактика.
Разговаривать не надо —
Приседайте до упада,
Да не будьте мрачными и хмурыми!
Если очень вам неймется —
Обтирайтесь, чем придется,
Водными займитесь проце-
дурами!
Не страшны дурные вести —
Мы в ответ бежим на месте,—
В выигрыше даже начинающий.
Красота – среди бегущих
Первых нет и отстающих,—
Бег на месте общеприми-
ряющий!
 

Потом эта песня была записана на пластинке – теперь ее слушают в санаториях, домах отдыха, пансионатах. В этой песне, правда, есть один куплет, которого не было на пластинке. Я боролся с редактором… Это как раз было время, когда шла повсеместная борьба с пьянством. Но велась она – каким образом? Как только на экране пьют – так это вырезать, как только разговор об этом идет – значит, это вышвырнуть… Они вели борьбу тем, что просто отовсюду это выбрасывали. И куплета «Главный академик Иоффе…» в пластинке нет. А я им очень дорожу.

В фильме у нас вместе с альпинистами в горы приезжает врач – писать диссертацию о перегрузке спортсменов на больших высотах. Она тоже не понимает, зачем идти в горы, куда-то лезть и что-то покорять. Ее играет актриса Лужина. Когда все ушли на восхождение, мы остались вдвоем, природа, романтика, горы, и я по сценарию должен был к ней приставать – я никогда себе этого не позволяю по отношению к женщинам, – а тут очень настаивал режиссер, и вот была у нас сцена приставания. Было очень даже приятно, в общем, но в фильме этого ничего не осталось совсем, все это вырезано; мы там только ходим по камушкам, я очень скромно себя веду, и текста почти никакого нет. Я только говорю: «Посмотри, как красиво», – и звучит музыка, а в конце этой сцены я предлагаю: «Ну тогда я тебе спою песню», она отвечает: «Ну спой», – но все равно это не помогало ничему, и песня в фильм тоже не вошла. Песня называется «Скалолазка» и посвящена она альпинистке одной. Скалолазка – это женщина, которая лазает по скалам.

 
Я спросил тебя: «Зачем идете в гору вы? —
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.—
Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…» —
Рассмеялась ты и взяла с собой.
И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя, —
Первый раз меня из трещины вытаскивая,
Улыбалась ты, скалолазка моя!
А потом за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины —
Но не обиделся, а приговаривал:
Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя, —
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя!
А потом на каждом нашем восхождении —
Ну почему ты ко мне недоверчивая?! —
Страховала ты меня с наслаждением,
Альпинистка моя гуттаперчевая.
Ох, какая ж ты не близкая, не ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя, —
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты ругала меня, скалолазка моя!
За тобой тянулся из последней силы я —
До тебя уже мне рукой подать,—
Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!» —
Тут сорвался вниз, но успел сказать:
Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя скалолазковая,—
Мы теперь с тобой одной веревкой связаны —
Стали оба мы скалолазами.