Текст книги "Крик в ночи (СИ)"

Автор книги: Владимир Ридигер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Околоток с музыкальным уклоном, – шепнул Филдс Онанге.

Лязгнул металлический засов. Их усадили и сорвали повязки. Первое, что бросилось в глаза, – огромное чучело варана и (неизменный атрибут доверительного диалога) капустный тесак.

– Итак! – рявкнул жандарм, страшно сверкая очами. – Будем зарываться в пустынный песок, удирать от вопросов, как тушканы, хорониться в жалкой тени саксаула?

Жандарм забарабанил пальцами по чучелу варана, метнув взгляд на капустный тесак.

– Простите, любезнейший, – не выдержал Филдс, – вам раньше не приходилось встречаться с инспектором Воробьевым?

– Как тут насчет больших категорий? – вмешался Онанга. – Сразу хочу предупредить, что у меня их нет и в помине.

Всем троим пришлось замолчать – звуки концертного рояля неистово загромыхали по околотку.

– «Вальпургиева ночь», – заметил Филдс. – Особенно хорошо вот это место: ря-ря-ря-бам! ти-ти-ти-блям!

– Я вам устрою такую пургенову ночь – век помнить будете! – рыкнул жандарм, пряча тесак и чучело варана в шкаф. – Увести заключенных!

Да, во многих отношениях это был необычный полицейский участок. Жандарм оказался своим человеком, работавшим на ЦРУ, Интеллидженс сервис и «Моссад». Он подхалтуривал в соседнем околотке, где инструктировал китайских революционеров, был общительным парнем, но… строго соблюдал полицейский Устав Саудовской Аравии: «Кто попал в темницу, пускай себе сидит и не рыпается, и да хранит его Аллах!»

К задержанным приставили няню весом нетто 120 фунтов. В околотке имелась камера пыток музыкой: азиатской для европейцев и евроафриканской для азиатов. Там же находился концертный рояль, за которым нередко солировала многопудовая няня – это была нестерпимая пытка и для европейцев, и для азиатов. Вдобавок ко всему наши герои умирали с голоду, потому как няня, нося им пищу, где-то на подходе к камере сжирала все без остатка и, входя с озабоченным видом, на чем свет стоит кляла бесстыжих поваров.

– Трудно? – говорила она, усаживаясь за рояль, побрякивая пустыми котелками. – Трудно штаны надевать через голову, а все остальное – чепуха!

Ее толстые мясистые пальцы дружно шлепались на клавиши, а звуки, которые при этом извлекались, были подобны артиллерийской канонаде. Рояль ходил ходуном, скрежетали педали, под задом солистки разваливался пуф, и няня, сотрясаясь четвертым подбородном, остервенело кричала: «Это Бах!»

– Дальнейшее наше пребывание здесь просто невозможно, ты не находишь? – говорил Филдс Онанге. – Если раньше я относился к Баху лояльно, то лишь здесь прочувствовал, что это за мерзкий тип, без души и сердца.

– Я не причисляю себя к категории мыслителей, – вторил Онанга, – но и до меня уже дошло, что бедняга рояль долго не протянет. Не та весовая категория у нашей няни, чтобы непрестанно измываться над элегантным инструментом.

Побег становился неминуем. Помощь неожиданно пришла в лице… жандарма.

– Шоумены! – возвестил он. – Вы обезглавлены! Разрешите поздравить вас и пожелать дальнейших творческих успехов.

Онанга в недоумении уставился на Филдса.

– Откровенно говоря, у меня было несколько иное представление о райских кущах, – заметил Филдс.

– Ну, разумеется, казнены не вы, а подставные лица – «марксистские певческие пропагандисты». Судебное разбирательство и приведение приговора в исполнение заняли девять минут – рекордный по продолжительности процесс за многовековую историю Саудовской Аравии. Принц дискредитирован по всем статьям! Задавака подал в отставку с поста министра культуры и сам, будучи премьер-министром, отставку принял, поручив себе временно исполнять обязанности министра культуры до принятия им окончательного решения по этому вопросу.

– Чем принц так досадил Белому дому? – спросил Онанга.

– Ему, видите ли, показалось недостаточной сумма, которую он получает от ЦРУ, являясь нашим штатным агентом. Пришлось поставить на место зажравшегося хапугу.

– Значит, мы свободны?

– О'кей!

Им предстояло под покровом тьмы покинуть таинственный Эр-Рияд, перемахнуть через Аравийскую пустыню к следующему месту назначения, а уж там – судя по обстоятельствам.

На прощанье, обращаюсь к Филдсу, жандарм сказал:

– За вами взрыв трикотажной фабрики, новые ракеты и профессор Тарантулов. Да хранят вас Аллах, вороной кольт и госсекретарь Бенц!

Няня неистовствовала за роялем, когда Филдс и Онанга покинули саудовский околоток.

Потасканный лендровер с астматическим придыхом из последних сил карабкался по зыбучим барханам. Нещадно жгло солнце.

– Мне не хватает воздуха, экселенс!

Негр с полуострова Кактусячий облизал потрескавшиеся губы, до отказа выжал скорость и всем корпусом привалился к рулю, издав гортанный звук, чем-то напоминающий трубный клич африканского носорога в брачный сезон.

– Еще немного – и мы у цели, – вяло отозвался Филдс, потягивая теплую, ставшую противной пепси-колу.

Смахнув песок с инструкции, он в который раз перечитал: «Миновав барханы, выезжайте на трансконтинентальное шоссе им. короля Фейсала. Проехав восемь миль в сторону границы, увидите лошадь Пржевальского (повышенной проходимости), оседлав которую следует скакать в северо-западном направлении. На погранично-пропускном пункте не задерживаться и, пришпорив лошадь, скакать дальше…» Воистину, столь неординарные планы рождаются на свет только у кабинетных чинуш ЦРУ! А кривая геморроя этих бюрократов постоянно тянется вверх.

Барханы, барханы… Им не видно ни конца, ни края…

Старенький лендровер буркнул что-то нецензурное, уперся носом в бархан и стал как вкопанный.

– Аминь! – произнес Филдс.

– Теперь ни Аллах, ни госсекретарь Бенц не сдвинут с места эту перечницу на колесах.

– А тебе не кажется, мой друг, что мы влипли в глупейшую историю, причем по собственной врожденной дебильности?

– Похоже на то, экселенс. Нас обвели вокруг пальца и выбросили за ненадобностью, как откукарекавшихся певческих индивидуумов. Принцу вмазали за дело – мавры могут подыхать!

Филдс огрызнулся:

– Уж лучше загибаться от пургеновых пассажей няни, чем пропадать ни за грош в поджаренном виде.

Но что они теперь могли сделать? Допить кислую пепси-колу? А дальше?

– Подождем до захода солнца, – отрыгнув пепси-колой, сказал Филдс, – а там что-нибудь да скумекаем. Кстати, гляди в оба: в барханах ютится бешеная змея подкласса удавчик.

Несколько часов они недвижимо валялись под лендровером, вдыхая бензиновый наркоз. Онанга в полусне начал заговариваться, предлагал руку и сердце многопудовой няне: «…Пусть я не Шопен, а шпион, я вправе рассчитывать на взаимность!..»

«Бедный малый! – думал Филдс. – Вышибал бы завсегдатаев коктейль-бара, так нет – подавай ему острую политическую борьбу, няню, овации и сокровища восточных халифов».

…Солнце клонилось к закату. Агент 6407 и агент 6408 брели куда глаза глядят, а по существу, месили горячий песок. Вдруг Филдс каким-то девятым чутьем уловил, что за ними следят. Он оглядел горизонт, но ничего, кроме барханов, плавающих в воздушном мареве, не увидел.

– Смотрите, экселенс! – сжал его руку Онанга. – Разрази меня гром, если мы не на подходе к Нью-Йоркской фондовой бирже!

Филдс всмотрелся в даль и действительно обнаружил здание. Но он готов был поклясться – это Дом ежегодных конференций домашних хозяек штата Мэриленд.

– У нас с вами, экселенс, разное видение мира.

– Однако мы сходимся в понимании того, что наш общий каюк не за горами.

– Пустынный мираж, чтоб он пропал!

За барханами кто-то звонко икнул, Филдс насторожился. Невдалеке заржала кобыла. Потом послышались чье-то сопение и звуки рояля. У Онанги стало такое выражение лица, будто он потерял чек на миллион долларов.

– Давайте помолимся, экселенс?

– Тc-с… – весело зашипел Филдс и крикнул: – Эй, кто там за барханом?!

Молчание.

– Какого черта вы играете на рояле в Аравийской пустыне?! Вам что – не хватает творческого простора?!

Из-за бархана донесся знакомый голос:

– А что мне теперь остается делать? Я уволилась из околотка в надежде попасть на третий Международный конкурс талантливых девушек в Монтевидео. И что же? В этой дурацкой стране никто толком не знает, по какому шоссе туда лучше добраться!

Филдс сел в песок.

– Няня, чтоб вас разорвало, вылезайте из-за бархана! – и добавил, обращаясь к Онанге: – Это не женщина, а сто двадцать фунтов ходячего юмора.

Сначала, покачиваясь, показался концертный рояль, затем под ним, словно атлант, подпирающий карниз, икая от волнения и шатаясь, – няня.

– Что ж, – вздохнул Филдс, – по крайней мере, будет кому сыграть отходную.

А дальше все пошло как по маслу. Кобыла, что ржала невдалеке, оказалась лошадью Пржевальского (повышенной проходимости), оседлав которую Онанга с Филдсом припустились по шоссе им. короля Фейсала. Няня до умопомрачительной скорости разогнала рояль и, пристегнувшись к нему подтяжками, устремилась вдогонку…

Вот и погранично-пропускной пункт.

– Предъявить документы!

Филдс небрежно протянул служебное удостоверение на имя кардинала Ришелье.

– Ваше высокопреосвященство, почему лошадь одна, а седоков двое?

– Энергетический кризис, сын мой, – ответил кардинал, осеняя крестом пограничного офицера. – Согласитесь, две лошади по нашим временам – непростительная расточительность. – Филдс показал на Онангу: – Нет, это не Дюк Эллингтон и даже не Мамонт-Дальский в роли Отелло. Это Старший Сноб и Пожизненный Дегустатор племени Гдмбото. Между прочим, обожает саудовцев: по вкусовым качествам и калорийности они намного превосходят его соплеменников. Сын мой, не хватайтесь за карабин! Старший Сноб уже заморил червячка одним султаном и двумя феллахами, так что оснований для беспокойства нет.

В тот момент подкатил рояль с няней.

Кардинал Ришелье снисходительно улыбнулся:

– Мы, французы, называем аккордеон роялем на подтяжках. Сделайте одолжение, пропустите эту талантливую девушку с аккордеоном.

С опаской взглянув на Старшего Сноба, офицер дал знак поднять шлагбаум. Лошадь Пржевальского и девушка с аккордеоном растворились в клубах пыли и песка.

Ночь застала путников, когда те, сбившись с дороги, безуспешно пытались сориентироваться в бескрайней пустыне, до седьмого пота загнав рояль и несчастное животное. Их мучила жажда, бил озноб, изматывал понос, но беглецы еще на что-то надеялись, чего-то ждали. Костлявая рука голода медленно подбиралась к Онанге и Филдсу, заставляя последних бросать неуверенные взгляды на лошадь Пржевальского, а порой (чего уж там!) и на няню. Сама няня, в пенсне, распластавшись на деке рояля, сосредоточенно вытряхивала блошек из ушных раковин и заплетала на ночь косичку. Становилось холодно, и, чтобы хоть как-то согреться, а скорее, чтобы отвлечься от мрачных мыслишек, Джон Филдс делился воспоминаниями.

– Немыслимое дело! – возмущенно говорил он о Боцманове. – Этот упертый боров мнил себя большим знатоком европейской культуры, этаким лингвистом-германцем, а знал-то по-немецки всего лишь два слова: «русский сволош», Он оставил светлый мир, вцепившисъ в оленьи рога, будто расставался с самым дорогим предметом в своей жизни… О Коле Курчавом скажу одно – спесивый нэпман, люмпен-пролетариат. Бандюга безнаказанно пришил с добрый десяток джинсово сумняшихся маменькиных сынков и с полсотни подпольно-хозяйственных трудящихся – на этих супчиков у него был природный нюх. Деваха по кличке Мери хотела поприжать русского классика Швайковского в качестве папаши ее незаконного ребенка, но тот смылся в Штаты, заперев напористую сожительницу в антресолях. М-да…

– Если я когда-нибудь встречу Робертса, – запальчиво воскликнул Онанга, – я переломаю ему обе ключицы!

– А ты, видать, совсем неглупый парень. Робертс понимает, что его дни в ЦРУ сочтены и что освободившуюся вакансию по праву займет мистер Филдс – во всех отношениях перспективный сотрудник. Проблема отцов и детей у нас в Управлении обострена, как нигде. А впрочем, ты бы лучше что-нибудь спел в стиле спиричуэлс или кантри.

Онанга долго откашливался и с невероятным пафосом проблеял:

 
Со всех дворов сбежалися лягушки.
Там шныряет фраер, а другой лежит.
Менты взяли фраера на пушку,
Бумбер штуцер кичку повелит…
 

– Ваши гдмботовские песни у меня уже вот где! – подала голос няня.

Оба скрючились и поникли, забывшись в тревожном сне…

Их разбудил свист и рев реактивных двигателей. Лошадь Пржевальского фыркнула и залихватски заржала.

– По коням и роялям! – скомандовал Филдс. – Пургенова ночь продолжается!..

* * *

– Робертс, – спросил доктор Уикли, – вы можете присягнуть мне в том, что эти парни окончательно вышли из игры?

– Обижаете, босс, – осклабился Робертс, – Если б вы были в Аравийской пустыне, вам и в голову не пришло задавать такой вопрос. Это безоблачная могила для ненужных людей. Инструкция, которую всучил им наш человек, четко приводит к славному трагическому финалу.

Утерев слезу, Робертс продолжал:

– Я верил в 6407 и считал, что он парень не промах. Но, позвольте, какой бесславный крах общих усилий! – Робертс имел в виду операцию «МЫ». – Работая с надежнейшим контингентом, он умудрился свести на нет все дело и не нашел ничего лучшего, чем подвизаться на поприще аппендиксов и брыжеек!

– Не забывайте про контрразведку.

Робертс отмахнулся:

– С некоторых пор она упразднена до рыбнадзора. Типичная профессиональная мимикрия.

– Это меня больше всего и волнует!

– Не вижу особых причин для волнений, босс. Возьмите, к примеру, Саудовскую Аравию. Там наши люди упразднены до ловцов варанов, работают старательно, но, следует отдать им должное, не слишком убедительно.

Доктор Уикли нетерпеливо передернул плечами и повел бровью:

– Значит, Тарантулова, ракеты и трикотажную фабрику… сворачиваем?

– Другого выхода нет. Этот баламут Филдс так напачкал и наследил, что…

– Ладно! Повременим. Только учтите, Робертс, если славный трагический финал провалится, вам придется поменяться местами с мистером Филдсом.

* * *

Фантастика! Мистика! Иллюзион!

Голова, руки, ноги, кажись, на месте… Способность мыслить большими категориями, кажись, не утрачена…

А воздух! Влажный, напоенный благовониями! Амброзия! Нектар! Над головой вьются лианы, вполголоса треплются туканы. Какой аленький (7 на 8) цветочек! На него садится красавица (5 на 9) бабочка и ах! вот недоразумение – падает замертво! Цветок ядовит, не теряйте бдительность, если желаете перекусить на дармовщинку в тропической лесу! Бабочка дуреха, а ты не будь ротозеем.

Джон Филдс, Онанга Мананга и няня после длительного сумасбродного перелета над облаками понемногу приходили в себя…

Дело было так. Помчавшись за улетающим самолетом, они наткнулись на базу американских ВВС. Лошадь прогнали. Когда няня катила рояль по посадочной полосе, никто из обслуживающего персонала не обратил на это внимание – мол, приземлился очередной летающий саркофаг (так на базе именовали «Старфайтеры»). К няне подрулил бензовоз для дозаправки, но она, отпихнув бензовоз, подкатила к транспортному «Боингу» и, едва не опрокинув «Боинг», шумно погрузилась туда вместе с роялем. Кабина пилота оказалась пуста. Филдс долго прилаживал наушники, копался в приборной панели, не ведая, как взлететь. Тут Онанга ненароком зацепил какой-то рычаг, няня взяла жизнеутверждающий аккорд, и… неуклюжий лайнер взмыл в небеса под звуки шаловливого скерцо.

Филдс скинул наушники, разрывавшиеся от проклятий, устало передохнул и популярно разъяснил, что представляет собою «Боинг»:

– Одна из последних модификаций авгиевой конюшни, ее летающий прототип. Сюда можно впихнуть все – от стада зубробизонов с Аляски до электронно-прослушивающей аппаратуры всех миссий при ООН. Горючее у нас на исходе, курс извилист и беспечен, и если нас не развалит флаттер, то, возможно, нам крупно повезет и мы будем сбиты ракетой класса «солнце – воздух – и – вода», запущенной в мирных целях с мыса Кеннеди.

– О, воздухоплавательно-симфоническое состояние! – патетически взвизгнула няня. – Где ты, Монтевидео, либретто моей мечты?! Талантливая девушка в лице порядочной женщины мчится к тебе на строптивом Пегасе! Лечу-у-у!..

Онанга сморкнулся в чехол для сиденья:

– Тирада – что надо!

В смотровом стекле обозначилась полусфера горизонта, медленно плыли к земле ватные облака. Рядом появились два аэроплана с опознавательными знаками ВВС Монте-Карло.

– Каким таким ветром занесло сюда этих милых пташек?! – восхитилась няня.

– Так я и знал, – сказал Филдс, заряжая кольт. – Монте-Карло и дня не может прожить, чтобы не сунуть нос в чужие дела.

Он дважды выстрелил через стекло – аэропланы один за другим кувырнулись вниз.

– Друзья… – тихо и торжественно произнес Филдс, – я нарушил герметичность и приношу свои извинения, но я не мог поступить иначе с этими монтекарлистыми птахами. Няня! Онанга! Если мы случайно выживем, то, клянусь шприцем с мутной жидкостью и всеми отравленными конфетками, Джон Филдс навсегда завяжет со шпионским ремеслом! Позвольте вас расцеловать!..

Здесь «Боинг» дернулся, шарахнулся вбок и, дико взревев, вошел в вертикальный штопор. Друзья вместе с роялем сделали пять сальто-мортале, крикнули «Чао!» и лишились чувств…

…Фантастика! Мистика! Иллюзион!

– Нет, все-таки позвольте вас расцеловать! – сказал Филдс, словно загадочный сфинкс или даже феникс восстав из боингова пепелища.

Расцеловав Онангу и няню, он снял с ветки фуксии заболтавшегося тукана и чмокнул его в лоб.

– Мы спасены! Пускай это не Монтевидео, но тем не менее – ура!

– Ур-р-раа!! – подхватили Онанга, няня и тукан.

Не знали воздушные пираты, что фортуна забросила их на континент, еще не открытый цивилизованньм миром, на экваториальный материк. Необъятные пространства утопали в первозданных тропических лесах, где, перебиваясь с улиток на воду, влачил жалкое существование доисторический человек. Он падал ниц при раскатах грома, плакал от страха при виде молнии, часто хворал и постоянно раздражался своей безынтересной дубинисто-шкурной житухой. Правда, иной раз он нет-нет, да и тянулся к знаниям – как чувствовал, ханыга, что подотстал в своем развитии!

Вот на популяцию таких доисторических ханыг и набрели наши путешественники. Как они были голодны! Ох, как они были голодны!! Кругом все ядовито, хоть и чертовски красиво, туканы стали нервными и раздражительными, наслушавшись няниного Баха (няня протискивалась сквозь джунгли с роялем, уцелевшим после катастрофы). Над ними подхихикивали донельзя распущенные мартышки, норовя засадить в путников тухлым бананом. За ними волочился тридцатиметровый удав – его, видите ли, няня заворожила! А ночью! Кто-то плевался, ухал, сопел, мяукал, по-матерному свиристел… Мистика, кошмарики, бррр!

– Экселенс, глядите, впереди дымок!

Под ногою Филдса хлопнул раздавленный тропический клоп, воздух наполнился запахом фосгена.

– Дымок? Да это настоящая газовая атака!

Выйдя на лужайку, путники увидели трех первобытных людей у костра. Двое, чавкая от удовольствия, обгладывали грудинку, а третий, лежа поодаль, ковырял в зубах костью антилопы. Заметили и четвертого – он следил за трапезой из-за огромной каменюги.

Как ни голоден был агент 6407, однако не смог удержаться от замечания по поводу слежки:

– И здесь шпиономания!

– Этот четвертый так же голоден, как и мы, экселенс.

– Как ты наивен, дорогой мой.

Друзья, движимые зовом желудка, вплотную подошли к доисторическим людям. Те, смерив их томным взглядом, даже не шелохнувшись, продолжали пиршество.

– У них что, близозоркость? – удивилась няня.

– Скорее, дальнорукость, – сказал Онанга.

Филдс как можно приветливее выкрикнул:

– Здравствуй, племя заводное, узколобое!

Никакой реакции.

– Ам-ам-ам-ам!! – подпрыгнув, завопил Онанга, проведя костяшками пальцев по своим ребрам – получилось мелодичное звучание ксилофона.

Ноль внимания.

– Что ж, – тяжело вздохнул Филдс, обращаясь к няне, – вы еще не забыли каприччиозу Жоржа Мдивани?..

Победа! Победа над темнотой, заскорузлостью и доисторическим невежеством! Первобытный человек, стряхнув тысячелетнюю сонную одурь, с помощью Джона Филдса и его друзей научился читать, писать, считать, обсчитывать, а также мыслить большими категориями. Было образовано государство Центральная Ханыгия. В результате всеобщего голосования Филдса избрали Главным Схоластиком, Онангу Манангу – Тайным Регрессором, а няню – Знаменитой Поэтессой.

После выборов Главный Схоластик толкнул речь:

– Дорогие доисторические ханыги! Вот вы и свиделисъ с передовыми умами двадцатого века – мною, Онангой Манангой и няней. Мы (это чтоб вы знали) профессиональные шпионы, раз и навсегда порвавшие со своим шпионским прошлым. Вы спросите: откуда взялись шпионы? Должен сказать, что вопрос уходит корневищем если не в эпоху образования коры, то, как минимум в период возникновения подкорки. Вскоре после того, как исчезли динозавры и птеродактили (птеродактиль – это такая летающая пичуга, смахивавшая на кусок кровельного железа, которая своим щебетом вызывала разрыв сердца у динозавра), на земле появились стайки затюканных приматов, их шпыняли все кому не лень – от саблезубого тигра до пещерного попугая. В конечном счете, примат нашел в себе силы стать человеком и покончить с террором всех этих зарвавшихся саблезубых попугаев. К тому времени мы и относим появление первого шпиона. Как показали раскопки, среди целых и невредимых останков питекантропов обнаружен изуродованный черепной свод австралопитека, что дает основание считать австралопитека первым шпионом в стане питекантропов. С парнем обошлись не самым лучшим образом – ему проломили череп. Вывод однозначен: не следует работать чересчур грубо и прямолинейно. Надо мя-я-ягче, то-о-оньше, аккура-атней!.. Пример первобытного шпионства нашел последователей – специалистов в области дубины и шкуры, а позже – плаща и кинжала. Шпионили где могли и как умели. Волна шпиономании прокатилась через все эпохи и века, захлестнув не одну империю, не одно государство…

И вот, дорогие ханыги! Джон Филдс предлагает вам государственность, свободную от шпиономании. Живите разгульно, мните своих доисторических девок и не волнуйтесь, не переживайте, что, схоронившись за каменюгой, на вас пялит зенки ханыга-сородич. Всякий анахронизм (это чтоб вы знали) будет задушен в объятиях социальной справедливости! Ребята! Раньше ширину вашего кругозора стесняла нищета мысли. Теперь с этим покончено!! Виват!! (Речь была опубликована в клинописном органе «Ханыга ньюс энд виват рипорт»). На увесистых страницах того же органа между Филдсом и Онангой завязалась перепалка по вопросу о том, кто из них в государстве должен Думать, а кто – Делать. Тайный Регрессор обвинил Главного Схоластика в однобокости и злоупотреблении. В полемику включилась Знаменитая Поэтесса, колючим стихом разнявшая отцов отечества. Делать обязаны все, сказала она, а Думать – те, у кого варит котелок. Просто, но сильно! По няниной просьбе вопрос о котелке в «Ханыга ньюс» не дискутировался.

Еще никогда Филдс, он же Хихиклз, не ощущал такого душевного прилива, столь пьянящего состояния личной ответственности за судьбы доисторических ханыг. Филдса превозносили, лелеяли, о нем слагались народные дифирамбы, пелись песни и плясались пляски, его беспрерывно варящий котелок выбивали на каменюгах, за которыми уже никто не прятался. Не прятался ли?..

– Экселенс… ах, простите, Главный Схоластик! – доложил Тайный Регрессор. – Знаменитая Поэтесса влепила затрещину одному ханыге.

– В чем его вина?

– В слежке, шпиономании.

– Вот как? Что делал этот паршивец?

– Схоронившись за каменюгой, следил за оплодотворением тропической тли.

– Та-ак…

– Теперь он, видите ли, утверждает, что тянулся к знаниям.

– Какой цинизм!

И чтобы положить конец слежке, Филдс поручил Онанге учредить ведомство по борьбе со шпиономанией среди граждан Центральной Ханыгии. Составили штатное расписание (147 тыс. человек), утвердили месячный оклад (84 съедабельных улитки плюс 3 земляных червя в качестве поощрения) и разработали «Положение о пресечении». Членам ведомства вменяется в обязанности четкий негласный контроль за ханыгами, действия которых могут быть истолкованы как проявление шпиономании. Контролировать надлежало всех и повсюду, где только возможно, вплоть до спальных лежанок. На заподозренных в шпиономании заводились клинописные досье, брались отпечатки пальцев в помете дикого вепря, и все это упрятывалось в каменную картотеку, доступ к которой не имела даже Знаменитая Поэтесса.

– Ну что, – не без гордости спрашивал Филдс Онангу, – сдержал я клятву, данную в «Боинге»?

– Еще в тот памятный день, когда я встретил вас в гуще старушек, – восхищенно отвечал Онанга, – я понял, что вы человек слова.

Они степенно шли в неприступную картотеку, где хранились сотни тысяч клинописных досье; Филдс, удовлетворенно хмыкая, вертел досье в руках, пробовал на зуб и, прищелкивая языком, хватал Онангу за обшлага его шкуры:

– Я рад, что мы завязали с таким паскудным прилипчивым пережитком, как выслеживание себе подобных, что мы уморили шпиономанию в самом зачатке и коллективно разрешились от бремени.

– Отныне землепашец будет спокойно пахать землю, пекарь – выпекать калачи да пышки, инженерно-технический работяга – изобретать кувалдометр, а творческая интеллигенция… гм… творить и воспевать!

– Кстати, напомнил! Хотел с тобой посоветоваться, как с Тайным Регрессором, – сказал Филдс. – Тебе не кажется, что наша доисторическая творческая интеллигенция страдает… шпиономанией? Застарелый хронический недуг! Гипертрофированная фантазия, переутюженное восприятие действительности, отсутствие сдерживающих факторов и все такое прочее. Это им не так, то им не этак. Сам был суперзвездой – вспоминаешь?

– Да, экселенс.

– Значит, слушай. Подбери надежных людей и внедри куда надо, можешь воспользоваться услугами няни, только тактично, не слишком возбуждая нашу славную поэтессу.

Филдс нежным взглядом окинул картотеку с досье. «Я не усну спокойно до тех пор, покуда с корнем не выкину шпиономанию за пределы Центральной Ханыгии!»

С того памятного разговора минул год. Главный Схоластик утопил в слезах двести пятнадцать восстаний общественности, в том числе доисторических лекарей.

– Чем им так не по душе мой принцип лечения? – спрашивал Филдс Онангу. – Ты, конечно, не помнишь «обезьяний процесс» в Штатах, где хотели смешать с грязью светлое учение Дарвина. Ничего-то у них не вышло – учение живехонько и поныне. Но вот что интересно. В наших больницах ханыги лечатся по принципу естественного отбора: выздоравливает сильнейший. А эскулапы мне все уши прожужжали о каких-то снадобьях! Я полагаю, бессмертное учение Дарвина, за которое мы подрались у себя дома, должно здесь развиться и углубиться.

Сколько пертурбаций претерпела Центральная Ханыгия – всего не перечесть! Свободная от шпиономании и других социальных язв, Ханыгия разглядывала с интересом незнакомое лицо своего грядущего, но близозоркость и дальнорукость туманили ей взор…

– Я люблю вас, няня!

Ничто человеческое не было чуждо людям в непролазных тропических лесах. Они влюблялись и ненавидели, смеялись и рыдали, били морды и лобзались. А наши друзья?

– Няня, я вас люблю, любите меня обратно!

– Идите вы к чертовой бабушке со своею любовью!

Им тоже, оказывается, человеческое не было чуждо. Возник классический треугольник, где Онанга любил няню, няня любила Филдса, а Филдс самого себя.

– Она не хочет подчиниться моей мужской воле! – жаловался Онанга Филдсу. – Не знаю, с какой стороны лучше подойти.

– С подветренной. Или со стороны рояля.

– Вам смешно, экселенс, а мне не до смеха…

– Хочешь житейский совет? Назови женщину умной – и любая дура сделает все, что ты пожелаешь.

Онанга Мананга почесал затылок:

– Экселенс, поэтесса противится стать моей. Но почему?

– Да потому, – раздражаясь, ответил Филдс, – что няня достаточно умна, чтобы не выйти за мужчину, который настолько глуп, чтобы на ней жениться!

Кто в этой ситуации больше всех страдал? (Доисторические ханыги.)

* * *

Дорогой читатель! Технический прогресс глазами пентагоновского спутника-шпиона открыл доселе неизвестный материк в экваториальной широте Титанического океана. Пентагон совместно с ЦРУ снарядил экспедицию в составе 14 вышколенных сотрудников. Для мистера Робертса это было первое морское путешествие такого рода. Тринадцать вышколенных сотрудников после высадки на материк были смыты в океан огромным цунами. Робертс, ухватившись за раму портрета доктора Уикли, каким-то чудом уцелел…

– Войдите! – сказал Филдс.

Скала у входа в Филдсовы апартаменты сдвинулась и перед Главным Схоластиком предстал мужчина в отрепьях с физиономией, заросший щетиной.

– Вы помещали объявление в «Ханыга ньюс»?

– Да, – ответил Филдс. – Мы.

– Вам нужны новобранцы для регулярной доисторической армии?

– Да.

– С месячной ставкой 57 съедабельных улиток плюс один червячок?

– Да!

– Дубина и шкура высылаются по почте до востребования?

– Да! Да!

– Так вот, – заключил щетинистый, – я пришел сказать, чтобы здесь на меня не рассчитывали.

Мужчина в отрепьях зашаркал к выходу.

– Постойте! – окликнул Филдс. – Вы уронили портрет! Разрешите, я вам помогу…

– Благодарю вас. Это доктор Уикли.

– Да, я вижу. Что-о-о??!! Повторите, что вы сказали?!!

…К Джону Филдсу постепенно возвращалась способность мыслить большими категориями. Как мог он, агент 6407, не узнать в отрепьях скотину Робертса?! Вот к чему ведет полный разрыв с любимой профессией! Робертс болтал без умолку, как счастлив видеть сослуживца живым и невредимым, как он скучал по Филдсу, как истерзался в раздумьях о незабвенном образе лучшего друга. И вот те на! Какая встреча!

– Скажу по секрету, я в Ханыгии не первый месяц, и мне у вас чертовски нравится. Народ уж больно приветливый. Правда, хлебом их не корми, любят восставать против законного правительства; ну, это, как мне сдается, национальная доисторическая черта всех ханыг. Только попрошу ничего не говорить обо мне вашему, как его, Тайному Репрессору – точит зуб еще с Африки: мол, сунул его Робертс в третий класс парохода, а ему первый подавай. Ишь, звезда Эр-Рояля!

– Послушайте, одиозная фигура, – не очень дружелюбно изрек Филдс, – с какой такой стати вы околачиваетесь в Центральной Ханыгии? У нас, между прочим, со шпионами долго не чикаются: суровая дубина законодательства свершит правосудие, опустившись на вашу лысину.

– О! Да вы еще и пламенный оратор! А насчет шпионов – правильно: ату их, злопыхателей, ату! Не привык лебезить, но скажу честно, что узнаю хватку настоящего разведчика, агента 6407.

Робертс порылся в карманах штанов, вернее, в том, что от них осталось, вытащил грязный носовой платок и осторожно его развернул.

– Ах, облом! Пусто… Не иначе, как потерял.

Встав на четвереньки, он принялся ползать вокруг Филдса и что-то вынюхивать.