Текст книги "Крик в ночи (СИ)"

Автор книги: Владимир Ридигер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

«Мы с Хмырем – антагонисты, – твердил себе в свободное от работы время Филдс. – Этот прокитайский недоумок и замшелый куркуль неисправим, нам придется расстаться». Но одно дело – убрать нерадивого гражданина Боцманова, другое – лишить разведку резидента с секретной ставкой.

Филдс запросил ЦРУ: как быть? Ответ гласил: исправить ублюдка методом душевного проникновения.

Если помнит внимательный читатель, наше повествование начиналось словами: Джон Филдс, он же… и т. д., он же Эльза Мичигановна Горбарец. Тут нет ничего удивительного – такова многоликая профессия агента ЦРУ. Так вот, однажды…

Анастасий Евлампиевич восседал на антикварной ночной вазе, упиваясь драматическими коллизиями бессмертной жюльверновской «Из пушки на Луну». Пушка успела выстрелить, когда раздался протяжный звонок в дверь.

– Уж эти мне жэковские слесаря! – ворчал Хмырь, отодвигая тугие входные задвижки. – Почто им так приглянулся наш мшистый сортир?

Хмырь приоткрыл дверь и… растерялся: перед ним стояла незнакомая женщина.

– Что вам угодно? – нерешительно произнес он.

– Мне угодно видеть вас.

– Меня?..

– Именно вас. Но, может быть, вы будете так любезны и пригласите даму войти?

– О да, прошу!

Они очутились в полутемном коридоре, заваленном старым хламом.

– Осторожней, не поскользнитесь, – предупредил вольнодумец. – Мне часто приходится натирать паркет с целью придания жилищу надлежащего вида…

Но Хмырь опоздал – дама поскользнулась и, растянувшись на полу, бездыханно замерла.

– Эй!.. Как вас… очнитесь! – тормошил ее Хмырь. – Будет вам валяться посреди коридора! Нашла место, где соблазнять кавалера Анны! Слышите, вставайте или я позову городового, то есть милицию!

«За какие такие грехи свалилась ты на мою голову?!» – растерянно думал Хмырь, волоча даму из коридора в комнату. Взвалив неподвижное тело на диван, Анастасий Евлампиевич, тяжело отдуваясь, машинально уселся на ночную вазу и стал думать дальше.

Облегчившись и обретя уверенность, он встал, взял сумочку, оброненную незнакомкой, и вытряхнул на стол содержимое: губную помаду, пудру, тени для век, бумажные клочки, таблетки бромкамфары, ключи, паспорт и конверт с надписью «Анастасию Евлампиевичу от мамы». В паспорте значилось: Горбарец Эльза Мичигановна, 1938 года рождения, надсменка, место рождения – Верхний Утюжок, место проживания – Жмеринка, не замужем, в графе «дети» стояло: Горбарец Анастасий Евлампиевич. Тысяча чертей! Быстро вскрыв конверт, Хмырь прочитал: «Ненаглядный сынуля! Прости свою легкомысленную мать! Бросив тебя посреди проселочной дороги в возрасте трех месяцев, я сбежала от твоего отца, бабника и пропойцы, к зам. председателя жмеринского производственного объединения «Кафельная плитка» товарищу Горбарцу. Он оказался негодяем, обманув меня в лучших чувствах. Вернувшись на проселочную дорогу, я тебя там не нашла. Очевидцы рассказали, что ты был подобран хорошими людьми и увезен в неизвестном направлении. Я была безутешна! Но вот, в конце долгих скитаний, потеряв всякую надежду, я совершенно случайно обнаружила тебя на улице, подпирающего водосточную трубу, навела справки и отыскала адрес. Думаю, что при виде тебя упаду в глубокий обморок. Поэтому я заранее написала это письмо, с тем чтобы, когда я буду в обмороке, ты смог его не торопясь прочесть, простить свою легкомысленную мать и расцеловать меня, лежащую перед тобою». Отложив письмо, Хмырь замер, не в силах произнести ни звука…

– Что ж ты, подлец, не целуешь свою мамашу?! – раздался голос с дивана. – Я, между прочим, уже очнулась!

– Постойте… постойте… – туго соображал Хмырь. – Значит, вы… моя мать?

– А чья же? – обиженно отозвалась дама.

– Но ведь я гожусь вам… в деды! В пращуры!

– Выдумал тоже – в ящеры! Ах ты чумазый мордоворотик, постреленок эдакий! Конечно, ты вытянулся, возмужал, но черты лица остались те же, ты такой же лысый и беззубый, каким я кинула тебя на проселочной дороге.

– Какого ляда вы надо мной издеваетесь?! – не своим голосом заорал Хмырь.

– Ну, ну, малютка, прекрати паясничать, – спокойно сказала дама. – Таким ты напоминаешь мне своего придурковатого отца – бузотера и волокиту. Сходил по-большому – и не капризничай, расскажи лучше маме, как ты учился, много ли колов имел в кондуите, но не серчай, если я в воспитательных целях отдеру тебя по попке… Да вытри ты, пожалуйста, соплюшки – такому большому гимназистушке плакать не резон!

Анастасий Евлампиевич, он же Хмырь, ревел, ревел горючими слезами. Тем временем мамаша нацепила очки и стала внимательно разглядывать заблудшее чадо. В комнате повисло тягостное молчание, прерываемое всхлипами Анастасия Евлампиевича.

– Нет, это не он!! – заломив руки, вскричала дама. – Какой ужас! Это не мой сын!

Хмырь, не отдавая отчета своим поступкам, принялся взбивать подушку, окутавшись шлейфом пуха.

– Это какое-то чудо в перьях! – сокрушалась дама. – И рыльце в пуху!

– Послушайте! – вдруг быстро заговорил Хмырь. – Давайте вместе искать вашего сына, увезите меня отсюда в Жмеринку, куда хотите, только поскорее увезите, прошу вас! Мне обрыдла эта шпионская жизнь! Куда угодно, только увезите… А-а-а!!

В безудержном порыве Хмырь схватил ночную вазу и со всего размаха бросил в Лаокоона. В звоне фарфора и гипса утонул изумленный крик Эльзы Мичигановны Горбарец. Туча пыли, поднятая Лаокооном, на время скрыла от Хмыря образ безутешной матушки. Но вот пыль улеглась и… Анастасий Евлампиевич не верил своим глазам – перед ним стоял ДЖОН ФИЛДС!!!

– Хватит, с меня довольно… – ворчал шпион, стягивая с ноги капроновый чулок. – Если до сегодняшнего дня я еще сомневался в том, кто ты – дурак или пройдоха, – то нынче мои сомнения окончательно рассеялись. В тебе одно дополняет другое!

Хмырь, словно землеройка, энергичными телодвижениями зарывался в гипсовую пыль.

– Нет, каков прощелыга! – продолжал Филдс. – Увезите его в Жмеринку! Ему, видите ли, осточертела наша полная романтики и тревог отважная жизнь! А в перуанский заповедник к нестандартно мыслящим страусам вы не хотите?.. Я-то, глупец, верил в него, платил деньги, чтобы этот ханжа покупал себе антикварные ночные горшки. И потом, с кем я сотрудничал? С женоненавистником, который ни разу не удосужился вымыть перед сном свои ноги. Свои, не чужие! Уж больно ты грязен, как я погляжу! Сейчас же радирую в Центр, тем самым ставя точки над «i» в наших отношениях. Не хочешь честно трудиться – выметайся к чертовой матери!

– Я буду, буду! – взмолился Хмырь.

– Что «буду»?

– Мыть ноги… с мылом.

– Гм, а еще что ты «будешь»?

– Чистить зубы… щеткой.

– Щеткой? Это уже совсем иное мировоззрение.

– Просто я… ленив по натуре.

– А лень, как известно, охранительный режим? Хорошо! Даю испытательный срок ровно неделю.

И Анастасий Евлампиевич оправдал высочайшее доверие Джона Филдса. На ночь он, как сумасшедший, докрасна натирал стиральным мылом свои подагрические ноги, мало того – он ежедневно ходил в кино, сжег «Из пушки на Луну», светлой любовью полюбил женщин, млел с поп-музыки, перестал быть упрямцем, без удержу хохотал от тонкого юмора Филдса и целиком и полностью отдался их полной романтики и тревог отважной жизни.

В ЦРУ прилетела радиограмма: «Ублюдок исправлен методом душевного проникновения. 6407». Ответ гласил: «Я в отпаде от результативности вашей работы. Босс».

– А где этот перуанский заповедник с нестандартно мыслящими страусами? – вскоре осторожно поинтересовался Хмырь, дохнув легким перегаром.

* * *

Прямо над головой инспектора рыбнадзора Шельмягина висел плакат: «Миногой можешь ты не быть, но осьминогом быть обязан». Перед инспектором лежали вещественные доказательства – чешуйки кожного эпителия гражданина Боцманова, его почти китовый ус, рога оленя, а также хитиновый покров неизвестного мужчины.

– Из отряда хордовых, – заключил Шельмягин про Боцманова. – Живородящих.

Младший инспектор рыбнадзора Воробьев продолжил его мысль:

– Под личиной инфузории с туфелькой скрывалась щука, затаившаяся в тихом омуте пригородной дачи…

– …куда и заявилась оборотистая рыба-пила, дабы препарировать инфузорию-Боцманова в плане его темного прошлого.

– А как же ветвистые рога? – неуверенно спросил Воробьев.

– Вне всяких сомнений, наш подстреленный повеса, помимо всего прочего, был рогоносцем. В пользу этой версии свидетельствует, как ты сам говоришь туфелька на даче старой инфузории.

Тщательно изучив хитиновый покров неизвестного мужчины под увеличительным стеклом, Шельмягин составил себе полный портрет автора злодейского убийства.

– Это заморская коварная, беспринципная рыбина с прямым носом и твердым характером. Охотится на подслеповатых обитателей луж и сточных канав, клюющих на сомнительную наживку с душком. Представляет потенциальную опасность для трудолюбивых карасей, застенчивых и безвольных бычков, а также падкой до заокеанской мормышки молоди. Ну… коварен и опасен – это я уже сказал. Да! Любит выпить газированную воду. Отсюда вытекает задача…

У всех водоавтоматов и других питейных источников города М были искусно расставлены сети. И результаты превзошли самые смелые ожидания – в сетях затрепыхались центнеры всякой всячины с прямым носом и твердым характером. Планктон, жуков-плавунцов и мелюзгу тут же отделили от основной массы – и завертелось, и закрутилось: тритон за тритоном, рыбеха за рыбехой, нос за носом, характер за характером… «Дары данайских волхвов», – заметил Шельмягин при виде улова.

Сортировку проводил, подающий большие надежды младший инспектор рыбнадзора Воробьев.

– Значит, так и будем прикидываться зеркальным карпом, мутить воду, зарываться в донный ил? – постукивая пальцами по чучелу зубастой акулы, спрашивал он мужчину с прямым носом. – Или же чистосердечно всплывем на поверхность, расправим жабры, вдохнем воздух и начнем откровенный разговор?

– Вы меня с кем-то путаете, – отвечал мужчина. – Честное слово, ни какой я вовсе не карп!

Дошла очередь и до Филдса, который, возымев желание выпить газированной водички в конце жаркого, перенасыщенного хлопотами дня, и не заметил, как очутился в сетях.

– Итак, гражданин Коровкин, доколе будем брыкаться, извиваться, отсиживаться в водорослях, пускать пузыри? Нереститься соизвольте в другом месте, а у нас потрудитесь заглотнуть живца и отвечать на вопросы.

Воробьев забарабанил пальцами по чучелу морского хищника, кивнув на гарпун и капустный тесак в углу кабинета: здесь, мол, и не таких кальмаров освежёвывали, как ты.

– Не понимаю, – безразличный тоном произнес Филдс, – к чему весь этот камуфляж: гарпун, сети, ваши тритонистые вопросы? Никогда не считал себя рыбой, а тем более безмозглой каракатицей. Это не мой профиль. Я – человек, а не империалистическая акула. Я буду жаловаться!

– Что ж, давайте в открытую… – сказал Воробьев, пряча в шкаф чучело акулы, гарпун и тесак. – Итак, будем запираться или признаваться?

«М-да, напрасно я так грубо сорвал маску с рыбнадзора! – пожалел агент 6407. – Оставался бы себе каракатицей да пускал пузыри. Теперь уж поздно».

– Признаваться так признаваться!

– Совершенно правильно, – оживился Воробьев, – Чистосердечное признание намного облегчит вашу участь. Расскажите все с самого начала.

– Когда мне стукнуло восемнадцать лет и я смог принять участие в выборах, – начал подследственный, – отец, помню, усадил меня перед собой и сказал: «Трудно тебе придется, Ванек, с твоим прямым носом, но еще труднее – с твоим твердым характером». Тогда я не придал значения словам отца. Шли выборы, жизнь текла своим чередом, но с каждым годом мне становилось все труднее и труднее. Я ломал голову – почему так происходит? Я выбрал женщину, но она отвергла мои домогательства – ей больше нравился боксер с искривленной носовой перегородкой. Я выбрал работу, но был прямолинеен с начальством и в результате скатился вниз по служебной лестнице. И только тогда, когда я получил по носу за свой твердый характер от своего единственного друга, я понял, как прав был отец…

– Хоть и занятно, – прервал Воробьев, – но нас больше интересуют мотивы убийства гражданина Боцманова.

– Постараюсь ответить и на этот насущный вопрос. Видите ли, как вам известно, гражданин Боцманов приказал долго жить, однако, если рассудить трезво, упомянутый гражданин, как видно, в общем и целом представляя себе все это дело, а также по ряду неустановленных причин, в силу их взаимозависимости, где-то в чем-то, говоря совершенно откровенно, с той лишь разницей, что в данном случае, приняв во внимание вышеизложенное, я совершенно официально должен заявить о своей полнейшей непричастности к этому темному делу.

Воробьев, казалось, был несколько озадачен:

– Понимать ли мне вас так, что вы признаётесь в убийстве?

– Если я похож на бесформенную Горгону Медузу, тогда понимайте.

В кабинет вошел Шельмягин:

– Продолжайте, товарищ Воробьев.

– Вот вы говорите, что похожи на бесформенную медузу с гонором. Тогда почему же вы убили гражданина Боцманова?

«Э-э, – подумал Филдс, он же Хихиклз, – дело принимает дурной оборот. Ежели, паче чаяния, Шельмягин узнает мой телефонный тембр – это приведет к глупейшему провалу!»

– Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!! – не своим голосом закатился Коровкин.

Шельмягин с Воробьевым переглянулись.

– Крыша поехала? Отправим его на обследование в стационар. Без ясной картины состояния здоровья товарища Коровкина мы не имеем права задавать ему наводящие вопросы.

Вызвали «скорую». Занемогшего подхватили два дюжих санитара и бросили на носилки.

– Алкоголик?

– П-почти… – отозвался с носилок тот.

Когда завывание сирены стихло, Воробьев задумчиво сказал:

– Похоже, типчик догадался, что мы не рыбнадзор… У нас в руках пока единственная ниточка.

– Что ты имеешь в виду?

– Нить китового уса гражданина Боцманова, за которую мы и потянем.

– Как бы не оборвалась, – усомнился Шельмягин.

– Не оборвется. Мужик был крепкий, отчаянный…

Джона Филдса поместили в хирургическое отделение городской клинической больницы. Строгая стерильная медсестра больно уколола шпиона в ягодицу, после чего тот ощутил неодолимое желание уснуть.

Проснувшись, Филдс осмотрелся. Рядом на койках лежали ушедшие в свои болячки перебинтованные и загипсованные люди.

– Что, сокол, глухо торчишь? – спросил сосед с койки.

Коля Курчавый! Вот это дела! У Коли была туго перебинтована грудь.

– Послушай, а ты-то как очутился в приюте хворых? – удивился шпион.

Коля, подмигнув Филдсу подбитым глазом, тихо поведал шефу о случившемся. За ним гнались дружинники – положение становилось безвыходным. Скрываясь от погони, Коля ворвался в районную женскую консультацию, где под страхом смерти вынудил чуть живого врача-гинеколога срочно госпитализировать его с диагнозом «лактационный мастит». Наспех перевязав грудь, он, получив направление на госпитализацию, выбежал из консультации и под самым носом у дружинников, юркнул в детскую коляску для двойни, которая, к счастью, была пуста. Коля заорал голодным плачем младенца, тут же к нему подбежала какая-то сердобольная бабка, быстро доставившая Колю (под страхом смерти) на четырех колесах в больницу. В приемном отделении дежурный врач долго пытал Колю, почему тот не прихватил с собой грудного малыша, на что Коля ответил, что ребенок напрочь отказался от груди и не пожелал ехать с ним в клинику. Тогда, сказали ему, мы дадим вам своего грудничка, у матери которого не прибыло молоко, – иначе лечение будет малоэффективным. И подавленного Колю с орущим пеленашкой поместили в отдельный бокс. На вопрос Филдса, почему никто не удивился, что он мужчина, Коля ответил: для медицинских работников диагноз превыше всего остального.

– Я упросил, чтобы меня перевели в общую палату, – удрученно промолвил Коля Курчавый. – С минуты на минуту должны принести этого неутолимого горлопана. Тут у меня для него припасены сырок «Волна» и полбутылки портвейна.

Вскоре начался врачебный обход. К Филдсу подсел доктор и попросил снять рубашку.

– Что беспокоит?

– Всё, доктор. Причем, беспокоит с самого рождения и по настоящий момент.

– Так, понимаю… Вера, – обратился врач к медсестре, – запишите больного на консультацию к кардиологу, невропатологу, психиатру и педиатру.

– Доктор, а зачем к педиатру? – спросил больной.

– Во-первых, вы там что-то бормотали про детство, а еще затем, что в своей диссертации я должен опираться на мнения узких специалистов.

Мимо Коли Курчавого хирург прошел, возмущенно буркнув, что отделение, как всегда, завалено непрофильными больными…

Кардиолог долго слушал сердечные тоны Филдса, после чего заключил, что у пациента типичное предынфарктное состояние. В какой связи? Переутомление, недоедание, недосыпание. Больной, случайно, не директор крупного предприятия? Ах, простой служащий? Ну, тогда это для терапии…

Невропатолог, установив асимметричность лицевой мускулатуры пациента, прямо спросил, почему больной в свое время скрыл от врачей инсульт с левосторонней парализацией. Из-за того, что он учился в далекой стране, где лечение слишком дорого? И его бы просто уволили? Интересно, интересно…

– М-да, батенька, – покачал головой психиатр. – Внутренний дискомфорт порождает у вас манию преследования, галлюциноз, и все это развивается на фоне маниакально-депрессивного психоза. Вам не кажется, что за вами следят?

– Ха! Я в этом совершенно не сомневаюсь, доктор.

– Ну и… кто же за вами следит?

– Вы умрете со смеху – рыбнадзор.

– Ничего, ничего, – ласково, как родная мать, успокоил психиатр. – Мы их всех перехитрим!

Педантичная педиатр, заботливо пропальпировав Филдсово темечко, сокрушенно произнесла:

– Как ни прискорбно, но у вас незаращение малого родничка!

«Вот теперь мой хирург с блеском защитит диссертацию», – решил Филдс.

Авторитетный врачебный консилиум, рассмотрев со всех точек зрения малоутешительное состояние больного Коровкина, взвесив все «за» и «против», пришел к единому мнению: показана срочная операция по удалению аппендикса с последующим зашиванием малого родничка, после чего больной нуждается в принудительном лечении по поводу хронического алкоголизма. Таков был суровый приговор всемогущей медицины. И Коровкина стали готовить к экстренному хирургическому вмешательству.

Перед операцией Филдс во что бы то ни стало хотел связаться с кем-либо из своих людей. Оказывается, это легко было сделать – кормящего Колю Курчавого изредка навещал дядя Саша.

– Что-то задерживается наш дядя, – волновался Филдс, забивая с Колей «козла». – Дуплюсь… Видно, не сбагрил свою продукцию и крутится у магазина, как белка в колесе. Дуплюсь… Кстати, он обещал принести мне грейпфрут – с больничного комбикорма недолго и отдуплиться.

Дядя Саша наконец явился. Протягивая Филдсу пакетик с остро пахнущими кореньями, он, подлизываясь, присовокупил: «То, что просили, – хрен-хрунт. По нашим временам большой дефицит!» Вконец испортив настроение Филдсу, спекулянт сказал, что встревожен внезапным исчезновением любимого шефа. Дела пошатнулись. Юный хулиган Петя препровожден в детскую комнату милиции. Продавщица Софочка находится под следствием за хищение цветного телевизора, школьного пенала и копировальной бумаги. Писатель Швайковский рвется вместе с очаровашкой Мери за границу. Пал Палыч Презентович под колпаком у народного контроля. Положение катастрофическое! Необходины срочные контрмеры.

– Как Хмырь? Чем занимается он?

Анастасий Евлампиевич сделал предложение полуглухой графине Тулуповой и в качестве приданого припас две сногсшибательные ночные вазы. Теперь графиня желает видеть Хмыря не иначе, как обербургомистром (она так и сказала) Земли Франца и Осифа. Хмырь мечется в поисках профсоюзной путевки в какой-то заповедник.

Шпион в душе рвал и метал! Могучее антисоветское здание, возведенное им с таким трудом, рушилось, словно карточный домик. На кого он рассчитывал?! На кого возлагал надежды?! На продажных щелкоперов и глухих графинь, которые в свои девяносто лет выскакивают замуж за аморальных ничтожеств, на прикарманивающих детские пеналы продавщиц, на мямлей-акселератов! А эта шлюха Мери! О, она получит у него по заслугам!

– Что делает Савелий Новиков?

Савелий уже сидит. Ему дается восемь лет, чтобы не торопясь и всерьез поразмыслить над своим светлым будущим.

«Это все Шельмягин! – негодовал Филдс, кусая ногти. – Кто-то из отщепенцев пробалтывается – и его берут со всеми потрохами». Ну, уж нет! За просто так его не прижмешь! «Дудки!» – как говорил старый фермер дядюшка Боб.

Неустойчивое положение Джона Филдса усугублялось еще двумя обстоятельствами. Во-первых, за ним, не спуская глаз, следил Воробьев, мечтавший продолжить допрос, как только Коровкину проведут необходимые манипуляции по части аппендикса и малого родничка (принудительное лечение от алкоголизма рыбнадзор брал на себя). И, во-вторых, надвигающаяся операция, которую шпион опасался больше всего на свете. Агент 6407 понимал, что в сложившейся ситуации его спасет лишь одно – бегство в американское посольство. Необходимо срочно прикрыть шпионскую наготу фиговым листком дипломата…

Больничные часы показывали десять. Завтра на это же время назначена операция. Филдс, как ни в чем не бывало, резался с Колей Курчавым в «буру».

– Да, Николай, дела наши ой как плохи! Скажу больше – ужасны, как никогда. Чует мое сердце, что ты со своим чадом беспросветно увяз. Посуди сам, взять тебя голыми руками ничего не стоит.

– Пускай сначала докажут!

– Вот заладил! Будь спокоен, еще как докажут. Запомни: на свете нет ничего недоказуемого, кроме злоупотребления властью.

Коля сунул младенцу соску с портвейном и цыкнул на раскричавшегося приемыша.

– Нет, Филя-шеф, я не хочу, чтобы вскочило фуфло на моей репутации!

– Так выпала фишка. А что делать?

– Что делать? Давить на клавиши, вот что.

– Слова, достойные Коли Курчавого! Перебинтован, но не сдается! Теперь слушай меня внимательно…

Шпион обрисовал Коле план бегства: Филдса ведут в операционную, внезапно он вспоминает, что забыл сходить по нужде, бежит в туалет, где его поджидает Коля Курчавый, быстро гримируется под своего хирурга, переодевается в его костюм, который Коля заведомо выкрадывает из ординаторской (хирург имел привычку из-за жары в операционной оперировать в одном халате поверх трусов), затем они спускаются к выходу и со всех ног тикают на Колину воровскую «малину».

– Ну, Филя, таких фраеров, как ты, я еще не встречал!

Наступило долгожданное завтра. Филдс лежал на больничной койке и старался отогнать мрачные мысли. Если дело сорвется – все пропало! За десять минут до операции Коля Курчавый дал знак, что одежда хирурга находится в его надежных руках.

Пять минут… три… две…

– Коровкин! В операционную!

Филдс неторопливо встал и пошел в сопровождении медсестры. Внезапно остановившись, он схватился за живот.

– Что с вами?

– Как всегда, заячья болезнь…

– Скорее бегите и возвращайтесь.

В туалете его ждал Коля Курчавый. Сделав все, что необходимо, они вышли и разошлись по разным коридорам. Филдс шагал быстро и уверенно. Как и следовало ожидать, по дороге с ним любезно здоровался медперсонал хирургического отделения. Когда, казалось, все было на мази и Филдса отделяло от выхода несколько шагов, его окликнули тревожные женские голоса:

– Максим Борисыч, а Максим Борисыч! (Так звали хирурга). Скорее, скорее сюда!!

Шпион обернулся: на него надвигалась белая лавина медсестер, круша все на своем пути. Вспомнились слова из памятки: «Нет ничего страшнее возбужденных женщин, влекомых к одинокому мужчине».

– Кто дал вам право уходить перед операцией?! – голосили они. – Скорее назад! Больной Коровкин переоделся в ваш халат, обзывается вашим именем, стоит в операционной, кричит, что мы дуры, и хочет оперировать сам себя!! Это какой-то кошмар! Мы сойдем с ума!

Филдс понял – отступление бесполезно.

– Скорее же, черт возьми, ведите меня в операционную! – гаркнул он. – Я не допущу, чтобы больные из лечебного заведения устраивали бесплатный цирк! Этому неприкрытому хамству должен быть положен конец!

Женские заботливые руки подхватили Филдса и потащили в операционную. Там, окруженный, словно мегерами, злыми медсестрами, стоял подавленный Максим Борисыч.

– Что здесь происходит?!! – взревел Филдс. – Я хочу знать, что здесь происходит?!!

К нему подлетел ассистент:

– Максим Борисыч! Нужно немедленно начинать! Сегодня у нас еще грыжесечение, перелом бедра, язва желудка и камни в желчном пузыре. Быстрее мойте руки и приступим.

С несчастного Максима Борисыча содрали халат и маску, облачили во все это Филдса и, угрожая административным взысканием по месту работы, уложили хирурга на операционный стол.

Филдс, решив сразить всех медицинской эрудицией, обратился к Лже-Коровкину, но почему-то в среднем роде:

– Больное, у вас есть выделения? Мою диссертацию зарежут, окажись я несведущ в этом вопросе.

– Да поймите же вы! – взывал хирург. – Не Коровкин я, не Коровкин! Это он помешан, а не я!

– А вы не волнуйтесь, – утешал его наркотизатор, – вы уснете и ничего не почувствуете. Считайте до десяти. Вера, гексенал!

Филдс стоял в предоперационной и вертел в руках обмылок. В такую передрягу он, кажется, попадал впервые…

– Максим Борисыч! – позвал наркотизатор. – Больной уже спит.

Будь что будет, перекрестившись, сказал себе Филдс и бодрячком влетел в операционную:

– Ну-с, где этот коверный эксцентрик?

* * *

Дорогой читатель! Автор просит его извинить, поскольку нам просто необходимо перенестись на некоторое время в штаб-квартиру ЦРУ.

Хлопоты, хлопоты, хлопоты! Мистер Робертс, координатор агента 6407, совсем было приуныл.

– Теряюсь в догадках! – говорил он своему боссу доктору Уикли. – От 6407 ни ответа, ни привета.

– Вы старомодны, Робертс, как, впрочем, и безответственны! Сейчас надо поискать таких глупцов, которые сбрасывают своих людей с самолета, – грубый, бесшабашный метод. Его нужно было внедрять в качестве туриста или, на худой конец, как дипломата.

– Согласен. Однако мой грубый, как вы говорите, метод имеет одно неоспоримое преимущество – агент полностью обезличен в сравнении с дипломатом или туристом. Вряд ли он столь блестяще осуществил бы операцию «Зуб», заявись в колхоз на «Форде».

– Что показала экспертиза?

– Биохимический анализ зубного налета свиньи определил наличие в нем гниющего белка муцина, фермента амилазы, а также следы алкоголя и никотина, что, согласитесь, весьма подозрительно в отношении свиньи. Микробиологический анализ установил присутствие колонии гонококков, с дюжину бледных спирохет в поле зрения, возбудителя так называемой «травопольной горячки» и несколько ничем не примечательных дафний, что указывает на…

– Послушайте, Робертс! – перебил босс. – В гробу видал я ваших дафний с горячей травой – здесь вам не малайская кухня, а разведывательное управление!

– Радиологический тест определил: уровень радиоактивности налета в пределах нормы. Это говорит о том…

– Можете не договаривать! – побагровел босс. – Это указывает лишь на то, что вас, Робертс, пора списывать. Какого дьявола вы послали 6407 именно в эти пресловутые Новые Дышла? С таким же успехом вы могли его сбросить в «Роллс-Ройсе» над Рио-де-Жанейро. Не столь накладно, по крайней мере. Вы свободны, Робертс.

Это означало, что хлопоты мистера Робертса возвелись в квадрат. Он много думал над провалившейся затеей, но все было бессмысленно, пока не восстановлена связь с 6407.

Решив хоть как-то отвлечься, Робертс подался в небезызвестный коктейль-бар Бружины Стружицкой. Там его ждал сюрприз: Беви, любимая дочь, интеллигентная девочка, недавно окончившая колледж, к немалому изумлению отца, выбрала столь экстравагантную работу. (Движение протеста приобретает порою в Штатах самые неожиданные формы.)

– Чем ты здесь занимаешься? – так, ради приличия, поинтересовался отец.

– Протестую против гонки вооружений, инфляции и роста преступности. Тебе этого мало?

– Подобный протест гонка вооружений может и не выдержать, доченька.

Робертс в общих чертах поведал о своей неудаче. Беви нахмурилась. Сидя у стойки, она потягивала коктейль. В полутемном баре медленно лились звуки блюза.

– Папа, – внезапно очнулась она, – я, кажется, знаю, что нужно делать! Ты подыграешь своему боссу на все сто. Джимми, подойди к нам!

Перед ними стоял атлетического сложения негр-вышибала.

– Вот кто поедет на выручку твоему человеку! – восторженно воскликнула она.

Робертс начал понемногу догадываться.

– Вы отправите его в Африку, – лепетала Беви, – предварительно снабдив документами на имя бедного радикала-африканца, который стремится получить образование в Советах, ну и…

– Ты моя прелесть! – воскликнул Робертс. – Отличная мысль! Но согласится ли мистер повысить свое образование в… Советах?

– Для мисс Робертс я готов повышать образование хоть в самой преисподней! – обрадовался вышибала (расовая дискриминация обошла стороной бицепсы темнокожего детины).

Итак, за мирной беседой в небезызвестном коктейль-баре созрел еще один план, благодаря которому удалось… Но не станем забегать вперед, а вернемся к Джону Филдсу.

* * *

– Ну-с, где этот коверный эксцентрик?

Шпион ощутил прилив сил и энергии, но мало представлял, как надо применить их во время операции. Филдс встал у операционного стола, где лежал сладко спящий Максим Борисыч.

– Начнем! – твердо сказал он.

– Давно пора, – вздохнул ассистент.

– Не перевелись еще наглые люди, – поддакнула медсестра. – Вам дать перчатки?

– Не надо. Я с мерзавцем разделаюсь голыми руками.

Наступило неловкое молчание.

– Понимаю, Максим Борисыч, вы не в своей тарелке, – заметил ассистент, – но асептика и антисептика, мне кажется, должны быть выше личных счетов…

– Скальпель! – скомандовал Филдс.-…Возьмите сами. И, сделайте такое одолжение, разрежьте больного.

Молчание.

– Вот ведь довели человека… – прошептала медсестра.

Тишина.

– К-как… я его разрежу? – спросил подавленный ассистент.

– Что значит – как?! Вы кто – мясник или, извините за выражение, хирург?

Ассистент сделал надрез.

– Неплохо! – вскричал Филдс, почувствовав себя настоящим хирургом. – Смелее! Перед вами пузо человека, бросившего тень на медицину, – так чего же вы ждете?

– А вы? – спросил ассистент.

– В самый ответственный момент. А впрочем, вас, молодежь, необходимо постоянно натаскивать… Ну-с, так, дайте-ка я войду в полость. Гм, какая странная селезенка. Вы когда-нибудь встречали такую странную селезенку?

– Это… в некотором роде, двенадцатиперстная кишка, – отозвался ассистент. – Зачем вы тащите на себя отдел тонкого кишечника?!

– Этот отдел мне не внушает большого доверия, – сморщился Филдс. – Вы посмотрите, сколько здесь всего, нет, вы посмотрите внимательно, – отдел следует вдвое сократить. Совесть реаниматора подсказывает мне: не сократишь, Борисыч, отдел, сократят, Борисыч, тебя!