Текст книги "Повесть о школяре Иве"

Автор книги: Владимир Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Ближе, – отрывисто сказал барон Иву.

Сенешал и маршал, оба одновременно дернулись вперед и, перебивая друг друга, крикнули дозорщику:

– Подведи его ближе!

Дозорщик копьем подтолкнул Ива к ступенькам подъезда.

– Узнаю, тот самый, – так же отрывисто сказал барон, чуть повернув голову к маршалу, и, прищурив глаза, обратился к Иву: – Звать?.. Звать как?, – Ив, – поспешил сказать маршал.

– Пусть сам говорит, а ты помолчи! – повысил голос барон и опять к Иву: – Звать?

– Ив.

– Откуда?

– Из Крюзье–на–Эре.

– Близ Шартра?

– Да.

– Что это у тебя за книга?

– Моя.

– Какая книга, спрашиваю! – крикнул барон, топнув ногой. Потом протянул руку: – Дай сюда!

Ив крепко зажал книгу и сделал вид, что не слышит.

– Дай сейчас же книгу!

– А вы отдадите ее мне?

– Ты смеешь не повиноваться мне, вонючий звереныш? Взять у него книгу!

Оба экюйе бросились исполнять приказание. Ив прижал книгу к груди скрещенными руками.

– Не троньте, – сказал он взволнованно. – Пусть мессир маршал скажет, что я не лгу: книга моя, и он знает, что в ней написано.

– Что это за книга? – спросил барон маршала.

Красные веки рыцаря Рамбера часто замигали.

– Клянусь именем бога распятого, я эту книгу вижу в первый раз! – прогнусавил он.

Ив обомлел от изумления.

– А, так ты еще и врешь?! – крикнул ему барон. Взять у него книгу!

– Я говорю правду, а мессир маршал…

– Молчи!!! – взвизгнул рыцарь Рамбер.

Экюйе выхватили у Ива книгу и передали барону. Тот грубым движением раскрыл, словно разломил ее, и несколько раз перекинул страницы с одной стороны на другую.

Ив умоляюще протянул к нему руки, воскликнув:

– Что вы делаете?.. Это святая книга!

– Святая? – спросил барон, насупив брови. – О чем тут?

– Это книга изречений святого Августина и святого Бенедикта.

Барон поднял брови и осторожно закрыл книгу.

– Ты умеешь читать?

– Да.

– А писать?

– Немного.

– Отдайте ему книгу, – сказал барон, через плечо передавая ее экюйе.

Рыцарь Рамбер наклонился к барону и стал шептать ему на ухо. Тот недовольно мотнул головой.

– Его грамотность мне пригодится, – сказал он тихо маршалу. – Отпустить его! – И, встав, ушел, сопровождаемый своими приближенными.

– Ступай, парень, – сказал дозорщик Иву и, подойдя к нему поближе, добавил шепотом; – Клянусь телом святого Дионисия, ты счастливо отделался. Уж и впрямь не святая ли она у тебя? – И с выражением особой благоговейной робости он дотронулся указательным пальцем до книги.

Расчет рыцаря Рамбера оправдался: ослепленный неуемной ненавистью к дю Крюзье, барон поверил не совсем убедительным наветам своего маршала, утверждавшего, что школяр, подданный дю Крюзье, подослан им с целью выведать ближайшие намерения барона о его походах, путешествиях или просто выездах, чтобы успеть вовремя устроить засаду и взять в плен барона или сделать что‑нибудь еще того хуже. Маршал нашептал, что Ив умышленно указал в лесу неправильное направление бега оленя, что, может быть, тоже входило в планы дю Крюзье, у которого, несомненно, есть связь с лесными разбойниками. Пусть мессир барон хорошенько вдумается в то обстоятельство, что идти школяру по лесу, полному всяких опасностей, вместо большой дороги по меньшей мере странно. О своем приказании вести Ива в замок маршал предусмотрительно умолчал, преподнеся появление в нем школяра под покровом ночи тоже как уловку человека, подосланного врагом барона. Оба эти обстоятельства были подкреплены показаниями жонглера Госелена, запуганного и соответственным образом обработанного маршалом. Кроме его основных отрицательных качеств – легкомыслия и себялюбия, – Госелен обладал еще двумя: слабоволием и трусоватостью. И он пошел на подлость, сказав себе: «Что мне, в конце концов, за дело до этого школяра? Сошлись мы с ним случайно и скоро разойдемся, чтобы никогда больше не встретиться». И, приведенный маршалом к барону, он подтвердил «подозрения» рыцаря Рамбера. Таким образом, маршал оправдал доверие своего сюзерена, который имел теперь все основания вызвать своего врага на поединок, а его подлого виллана запереть в своем подземелье как заложника.

Подавленный всем происшедшим, встревоженный словами дозорщика, Ив угрюмо доплелся до своего бревна и сидел, опустив голову на облокоченные о колени руки. Его охватило мучительное чувство полной покинутости, острой обиды. Хотелось плакать при мысли о далеких отце и учителе, о родном доме. Хотелось скорей, сейчас же поделиться с кем‑нибудь, кто понял бы его, объяснил и посоветовал, что делать. Для чего‑то ведь понадобилось барону говорить с ним, расспрашивать? Что значат все эти расспросы? И что будет дальше? Дозорщик сказал: «Отделался». Отделался ли? Мысли Ива путались. Погруженный в них, он не видел, как подошел звонарь, и вздрогнул, когда тот дотронулся до его плеча.

– Что с тобой? – спросил Фромон.

Взглянув в глаза старика, полные доброй заботы, Ив мгновенно понял, что перед ним именно тот самый человек, которому все надо рассказать и просить совета.

Выслушав взволнованный рассказ Ива, Фромон, промолчав, сказал:

– Да, суд совершили над тобой милостивый, непривычный и, по всему видно, не окончательный, потому что у нас так не делается, и чем ты лучше других, я не могу понять. А что Клещ наврал про твою книгу, тоже говорит за то, что это ему нужно, а вот зачем, это вопрос. И я тебе, мой парень, вот что скажу: иди‑ка ты сейчас к дочке маршала и все, что ты мне рассказал, расскажи ей. Только смотри предупреди ее, чтобы она своему папеньке ничего об этом не говорила, избави ее от этого святая Мария!

– А зачем ей об этом знать? – удивился Ив.

– Затем, что так надо. Послушайся меня, я тебе плохого не посоветую. Ступай‑ка поскорей.

– Не могу я идти к ней не в урочное время.

– Ладно, – сказал Фромон. – Пойду‑ка я сам. Я лицо «духовное», мне можно во всякое время. Жди меня тут, я живо вернусь.

Слова звонаря приободрили Ива, внушив ему надежду на благополучный исход всего происшедшего с ним. Он отнес свою книгу в дом, спрятал в мешок, вернулся и, снова сев, стал ждать Фромона. Тот действительно очень скоро пришел и сказал, что все передал дочке маршала. Ив напрасно расспрашивал о подробностях разговора. Фромон сказал ему только, что завтра, когда дочь маршала позовет Ива к себе, то, если пожелает, сама скажет ему все, что надо Увидев подходившего псаря, Фромон сощурил в улыбке глаза и похлопал Ива по плечу:

– Идет твой «сенешал» приглашать тебя к столу. Не унывай, парень, все будет хорошо…

Рыцарь Ожье сидел у себя в спальне. Рядом с ним на шелковой подушке спала Клошэт, вздрагивая во сне. За окном потухал день, и в комнате было темновато. Перед рыцарем на столе стоял ларец из душистого заморского дерева, украшенный искусной резьбой прославленного в старину монаха – мастера монастырской школы в Пуатье. В благочестивом рвении, во спасение души своей, он изобразил на четырех боках ларца символы евангелистов [17]17
  Евангелисты – последователи Христа, написавшие Евангелия – книги его жизни.


[Закрыть]: крылатого льва, крылатого быка, орла и ангела с головами, окруженными нимбами [18]18
  Нимб – светлый круг, рисуемый над головами святых.


[Закрыть]. На крышке изображен был последний суд. Ангел в длинном одеянии держит весы, в их чашах лежат души умерших в виде голых человечков. Черт с рогами и хвостом железными вилами подгоняет к весам толпу таких же человечков. На костре кипит котел, и дракон когтистой лапой держит корчащегося в муках грешника. Ангел, черт и дракон большие, а голые человечки совсем малюсенькие. По углам ларца – колонки с капителями из переплетающихся фантастических полуживотных, полурастений. Ларец этот вместе с мечом отца рыцаря Ожье, погибшего в крестовом походе при взятии Иерусалима, привезен был из Палестины и, как родовая реликвия, бережно хранился в замке Понфор. В ларце были листы древнего пергамента, железная чернильница с чернилами из сажи и растительного масла, круглая палочка воска и в трубочке из слоновой кости калам – тростниковое перо. Хранилась там и печать семьи де ла Тур – железный перстень с шестиугольным золотистым камнем, на нем было вырезано изображение леопарда с поднятой лапой.

Один за другим вынимал рыцарь эти предметы. Из свернутого в трубку пергамента он выбрал два листа, один, пустой, отложил в сторону, другой разгладил рукой и наклонился над ним, рассматривая затейливый чертеж – два круга один в другом с общим центром. Между ними – двенадцать делений, обозначенных знаками Зодиака. В этих делениях – изображения планет. Это был гороскоп рыцаря Ожье, составленный придворным астрологом герцога Фландрского, ученейшим монахом Маврицием. По расположению небесных светил в день и час рождения рыцаря Ожье монах предсказал его судьбу. Рыцарь плохо разбирался в запутанных объяснениях ученого. Он понял только одно: что ему грозит смерть от меча врага, от чего спасти может раскаяние в грехах и ниспосланная за это благодать божья. И вот теперь, когда он решил вызвать злейшего из врагов своих на поединок, настало время удалиться в монастырь и предаться раскаянию, добиться освященной церковью благодати слез [19]19
  Благодать слез. – Монахи утверждали, что раскаяние в своих греках надо сопровождать слезами. Чем больше их прольет кающийся грешник, тем это будет угоднее богу.


[Закрыть]. Но и сейчас, прежде чем написать вызов на поединок, он должен испросить благословения. И, задвинув засов двери (молитва должна быть тайной), он распростерся на полу и вознес молитву к святой деве Марии. Клошэт, недовольная, что рыцарь, вставая, разбудил ее, оскалила зубы и зарычала. За это он сбросил ее со скамьи, и она, дрожа всем тельцем, забилась под кровать.

– О, нежная дама небесная! – шептал рыцарь, прижав лицо к холодному камню пола. – Соблаговолите помочь мне в предпринимаемом мною подвиге чести. Клянусь господом богом, сотворившим Еву и Адама, всегда стоять за веру и церковь, за защиту невинно угнетенных, смирением и молитвой искупить грехи свои во славу всемогущего бога, давшего законы!

И, встав, раскрытой ладонью осенил лицо крестным знамением. Потом, приоткрыв дверь, хлопнул в ладоши. Тотчас появился экюйе.

– Возьми это и неси за мной, – сказал он, передавая экюйе чернильницу, калам, чистый лист пергамента и восковую палочку, а перстень с печатью надел на левую руку.

Экюйе зажег факел и, высоко подняв его, шел за бароном вниз по крутой лестнице. Спустились они на один ярус и вошли в небольшую комнату с узким окном и потемневшими от времени широкими деревянными балками потолка.

– Садись к столу, пиши!

У стены стоял стол. Письменную принадлежность экюйе положил на стол, а горящий факел водрузил в железное гнездо, прикрепленное на стене у окна. Барон сел к столу, приказал позвать маршала и пришлого школяра с нижнего двора.

За окном чернела ночь.

Пламя факела, потрескивая, чуть колебалось, наполняя комнату запахом смолы и заставляя тень от стола и фигуры рыцаря Ожье медленно ползти, то вытягиваясь во всю длину каменного пола, то снова сжимаясь в бесформенное темное пятно. Рыцарь следил взглядом за движением тени, и показалась она ему похожей на высокий гроб, покрытый длинным покрывалом. Он откинулся к стене, закрыл глаза и, положив вытянутые руки на стол, крепко сжал кулаки. На указательном пальце правой руки рубин в золотом перстне Агнессы д’Орбильи поблескивал кровавой каплей.

Ив и рыцарь Рамбер пришли почти одновременно. Барон отпустил экюйе, приведшего Ива, и, указав маршалу на скамью, сам стал молча ходить взад и вперед по ком* нате.

Внезапный вызов к барону в такой поздний час испугал Ива, успокоившегося было после разговора со звонарем. Волнение усилилось еще больше, когда экюйе повел его по темной лестнице главной башни. И теперь в этой полутемной комнате, оставленный с глазу на глаз с бароном и маршалом в гнетущем молчании, Ив растерянно переступал о ноги на ногу. Чего хотят от него эти два человека, от злой воли которых зависит судьба его, бессильного и беззащитного? Он слышал, как часто колотится его сердце и кан трещит факел и роняет на пол угольки.

Наконец барон подошел к нему и, толкнув в плечо, сказал:

– Садись к столу, пиши. Вот, – и ткнул иальцем в лист пергамента.

Рука Ива дрожала, когда он взял калам. Деревенский священник учил Ива писать легким, коротким гусиным пером с концом, разделенным надрезом, а калам был длинный и без надреза. Ив робко стал усаживаться, перекладывал с места на место пергамент, поворачивал его то в одну, то в другую сторону, прилаживался.

Барон топнул ногой:

– Долго я буду тебя ждать, паршивец?

Маршал, сидевший рядом, прошипел:

– Довольно ковыряться!

– Слушай и пиши, – сказал барон и, продолжая ходить, стал диктовать:

– «От рыцаря Ожье де ла Тура рыцарю Реио дю Крюзье послание.

Я, рыцарь Ожье де ла Тур барон де Понфор, по милости и с помощью бога лучезарного раскрыв козни твои, подлым путем уготованные против меня тобою, сыном потаскухи и впрямь черным душою и помыслами, клянусь богом грозящим проучить тебя в честном поединке. Ни бог, ни человек, ни все святые не смогут оберечь твою голову. От моего меча она соскочит с туловища. Я отрублю ее тебе под подбородок и растопчу ногами, а копье свое я воткну в твою кабанью дичину».

Маршал восторженно прогнусавил:

– Я так и вижу, как вы мощным ударом…

– Молчи, паскудный! Только путаешь меня! – прервал его барон.

Маршал поднял руки и угодливо зашептал:

– Молчу, молчу.

– Пиши, да поторапливайся, – нетерпеливо сказал барон Иву и опять начал диктовать:

– «Клянусь святым телом святого Гонория, твои разбойничьи помыслы о захвате моих земель и деревень сгниют вместе с твоим вонючим телом…»

От того, что колебался свет факела и рябило в глазах, от нетерпеливых понуканий барона, от сопения маршала, который то заглядывал в написанное, обдавая смрадным дыханием, то гнусавил, подсказывая и сбивая, у Ива стучало в висках, ему было душно, правая рука ныла от напряжения и дрожала. А барон все ходил и ходил, все диктовал и диктовал, и казалось, что пытке этой не будет конца и не хватит сил вытерпеть ее.

Барон говорил своему врагу, что предлагает ему сообщить о принятии вызова в такой‑то срок, при неисполнении чего будет считать рыцаря дю Крюзье трусом и объявит ему войну. Что предлагает встретиться в такой‑то день в окрестностях города Дурдан–на–Орже, на перекрестке дорог из Парижа в Шартр и из Дурдана в Этамп, там, где развалины древнеримского храма. И что держит запертым в тюрьме замка Понфор в качестве заложника виллана – подданного рыцаря Рено.

Наконец барон остановился у стола и ткнул пальцев в лист.

– Здесь, пониже, пиши, – сказал он. – «В лето от воплощения Христова тысяча сто девятое, шестого месяца в замке Понфор». Все.

Он взял лист и восковую палочку, подошел к факелу и, растопив на огне воск, капнул им на пергамент. Ив отошел в сторону. Барон вернулся к столу и приложил к воску печать. Придавливая ее ладонью, он вглядывался в написанное.

– Смотри, – сказал он Иву, насупив брови, – вот здесь плохо, подправь.

Ив подошел. Барон показывал на слова «воплощения Христова», написанные бледнее других.

– Скорей, – сказал барон.

– Поторапливайся! – прогнусавил маршал.

Ив не посмел сесть. Стоя писать было еще труднее. Рука дрожала еще больше. И случилось так, что Ив слишком глубоко окунул в чернила калам и капля их скатилась на лист, залив слово «Христова».

Ив обмер.

В то же самое мгновение рука барона с размаху ударила его по щеке. Он отлетел в сторону и, поскользнувшись на гладком камне пола, упал. Он слышал, как барон позвал экюйе. Кто‑то схватил факел, отчего сразу стало темней. Кто‑то поднял Ива, вытолкнул в дверь и повел вниз по лестнице.

Во дворе, в густых сумерках, еле различимы были очертания стены. Ива свели с подъезда и остановили у двери в подвал. Маршал долго возился с висячим замком, ругаясь. В это время к нему подошел кто‑то, и был слышен тихий разговор и чей‑то отвратительный смех.

– Веди! – крикнул маршал.

Человек, ведший Ива, ткнул его в спину.

Когда Ив, нащупывая ногой ступени, стал спускаться в подвал, он снова услыхал гнусавый голос Клеща, говорившего тому, во дворе:

– Ключ отнесешь сенешалу, а я пойду к барону.

Когда человек, приведший Ива, поднялся обратно по лестнице и железная дверь закрылась за ним, потом глухо стукнул наружный засов, когда, ощупывая руками холодные стены, Ив наткнулся на скамью и, сев на нее, поднял голову, глаза его, постепенно привыкнув к темноте, различили высоко еле видимый смутный свет в продолговатом окне.

Вспоминая, как его вели сюда, Ив понял, что это тот самый подвал, окно которого он видел днем, когда стоял у подъезда главной башни. Значит, под ним та жуткая тюрьма, о которой рассказывал звонарь. И, может быть, его теперь бросят в нее? А завтра Эрменегильда позовет его, а ей скажут: «Школяра нет, и никто не знает, где он». Клещ наврет ей что‑нибудь. Фромон? Он догадается, но что может сделать? Он такой же подневольный раб, как и все в этом замке.

«За что, за что? – шептал в отчаянии Ив. – За чернильную каплю!»

И внезапно – страшная мысль: «А кто же там внизу? Заложник, подданный рыцаря Рено дю Крюзье… Крюзье-на–Эре… Так вот зачем сегодняшние выспрашивания о деревне и о моем имени!»

– Заложник!! – Это слово Ив выкрикнул в неудержимом порыве отчаяния и упал ничком на скамью.

Глава VI
ПИРШЕСТВО

Рыцарь Ожье с нетерпением ждал возвращения маршала, и, когда тот пришел и доложил, что школяр благополучно заперт в подвале, и добавил: «Пусть займется там философией, самое подходящее для этого место», рыцарь Ожье благосклонно улыбнулся и приказал, чтобы немедленно был снаряжен гонец, который отвезет его послание в замок дю Крюзье.

– Выбери человека посмелее. Пусть возьмет на всякий случай короткий меч и спрячет хорошенько под плащом да еще пенион [20]20
  Пенион – легкое копье.


[Закрыть]подлиннее. К нему он привяжет мое послание и поднимет к окну привратника Рог чтоб не забыл взять. С коня не сходить и мигом обратно вскачь. Растолкуй ему, чтоб расседлал и пустил на траву коня, не доезжая до Крюзье, а вот обратно чтоб скакал без отдыха сколько будет сил. Я не хочу, чтобы рыцарь Рено тоже захватил у меня заложника. Пусть выезжает чуть свет. Ступай.

Пир в замке Понфор был приурочен к дням рыцарских турниров и связанных с ними празднеств, кончавшихся, по установленному обычаю, в середине лета. Но не это было главной причиной устройства пира. Рыцарь Ожье созвал своих друзей, родственников и вассалов, чтобы объявить о вызове им на поединок Рено дю Крюзье. Эти близкие родственники и друзья, эти покорные вассалы должны были всемерно содействовать, чтобы на поединок съехалось как можно больше зрителей, чтоб обставлен он был особенно пышно, как и подобает знатному роду де ла Туров. Не сомневаясь в счастливом исходе поединка с Черным Рыцарем, не очень ловким бойцом и храбрым только на словах, рыцарь Ожье хотел отличиться перед избранными зрителями и дамой своего сердца Агнессой д’Орбильи со всем блеском своих рыцарских достоинств – смелости, ловкости и красоты. В воображении рисовалась картина его блестящей победы, сопровождаемой ликующими кликами зрителей. День будет солнечный, и он, победитель, в сияющих золотом доспехах, преклонит копье перед сюзереном своего сердца. Какая радость, какое счастье могут сравниться о чувством одержанной победы над исконным врагом своим на глазах у прекрасной дамы – земного воплощения божества, служению которому посвятил себя рыцарь, ее вассал и верный до гроба раб!

Приготовления к пиру начались тотчас после отправления гонца, и более суток замок походил на взбудораженный муравейник. От сенешала до последнего поваренка все сновали с утра до вечера и с вечера до утра с одного двора на другой, из дома в дом, из башни в башню, сталкивались в воротах, сбивали друг друга с ног на темных лестницах. Дым из труб пекарни и кухни стлался по дворам, проникал в жилые помещения вместе с запахом хлеба, пирогов, жареного мяса, подгорающего жира и чесночных соусов.

Большой зал в первом ярусе главной башни, с огромным камином и колоннами с причудливой резьбой капителей, поддерживающими свод в одном из его концов, был разукрашен пестрыми пергамскими [21]21
  Пергам – столица Пергамского царства в Малой Азии в III веке до н. э. Пергам славился выработкой пергамента и выделкой ковров.


[Закрыть]коврами и развешанными на стенах изогнутыми восточными мечами, луками, щитами, захваченными в боях с сарацинами. Два длинных стола из досок, положенных на козлы, стояли вдоль зала, третий стол, почетный, для сеньора и избранных гостей, был выше других и стоял поперек под сводом, и скамья к нему была не простая, а с высокой резной спинкой.

Пир начался засветло. День был солнечный и щедро лил широкие лучи света через достаточно большие окна. Перед началом пира хозяин замка, его гости и допущенные к столу приближенные барона вымыли руки, чего в те времена не делали перед обычной едой, как и вообще редко умывались, и что перед званым пиром превращалось в особую торжественную церемонию. Мыли руки у входа в зал в наполненном водой большом круглом каменном бассейне, установленном на широком приземистом постаменте.

К столу двинулись медленным шествием, возглавляемым толстым сенешалом барона с ореховой палочкой в руке. Рыцарь Ожье почтительно вел за руку свою пожилую родственницу, жену рыцаря Жоффруа. За ними шли приглашенные рыцари и их жены со своими приближенными, высшие чины замка, затем экюйе и, наконец, те люди из низшей челяди, которые должны были стоять за скамьями для всяких услуг пирующим господам. Не позабыта была и левретка Клошэт. Ее торжественно, на шелковой подушке, нес экюйе следом за бароном.

На столах искрились в солнечном свете большие золотые и серебряные кубки и чаши, стояли кувшины с вином и с водой к нему, был разложен пшеничный хлеб, ножи и ложки. Бочки с вином стояли у стен, наполняя воздух запахом заморских пряностей.

Пожилая дама, исполняя роль хозяйки дома, знаком руки пригласила гостей занять места. Монах–капеллан, произнеся краткую молитву, благословил хлебы и вино. После этого рыцарь Ожье, преклонив колено, преподнес своей родственнице чашу вина и поцеловал ее руку, а дама поцеловала рыцаря в подбородок и, приподняв чашу, пригубила ее. Это было знаком к началу пира.

Торжественно–размеренная медлительность движений и обрядовая безмолвность мгновенно сменились беготней и шарканьем слуг, вносивших кушанья, разливавших вино по кувшинам, покрикиваниями депансье и бутелье, наблюдавших за порядком подачи блюд и вина, и говором гостей, принявшихся за праздничное угощение.

За дикими утками и прочей болотной дичью следовали жареная баранина, вареные лещи и форели, приправленные пряностями, за ними – плечо дикого кабана и медвежий окорок, обильно политые соусом с перцем и гвоздикой, и, наконец, на огромном блюде, украшенном травой и цветами, целый олень.

Слуги расставляли по столам по указанию сенешала большие глубокие миски с кушаньями и соусами. Миски были общие, и гости вытаскивали из них куски дичи или мяса прямо руками. Жирный соус стекал по пальцам обратно в миску и на стол, капал на платье, лоснился на губах и щеках. Слышались смачные причмокивания и похвалы отменной кухне. Огромные кубки вина быстро опустошались и тотчас же наполнялись вновь.

Особенно отличался супруг родственницы барона, рыцарь Жоффруа, сидевший вместе с ней за почетным столом. Поднимая кубок, он далеко оттопыривал локоть, попадая им в лицо соседа – рыцаря Рауля. Тот и другой были пожилые и изувечены в турнирах и поединках, за что первый был удостоен почетного прозвища «Старый Орел», а второй – «Рауль Великолепный». Жоффруа был хромой, и глубокий шрам пересекал его щеку от виска до рта. У Рауля не хватало одного уха, отрубленного в поединке, и указательного пальца, отрезанного им по прихоти дамы сердца и, как рассказывали, посланного ей в золотой коробочке. У Старого Орла под лохматыми бровями выпучивались белесые глаза и толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Лицо было черное от загара, борода и усы спутаны комком. У Рауля Великолепного бровей не было, глаза с опущенными веками едва смотрели на собеседника и тонкие бледные губы были презрительно сжаты, кожа лица светлая, усы и борода тщательно пострижены.

Жоффруа был ярым охотником, без устали мог скакать он за зверем, не щадя ни своих, ни чужих посевов, отчего постоянно враждовал с соседними сеньорами и всегда нуждался в деньгах. На пир в замок Понфор он приехал в сопровождении одного псаря, превращенного на этот случай в оруженосца, и прихватил с собой двух соколов, которыми хотел похвастать перед рыцарем Ожье.

Рауль всю жизнь думал и говорил о любви, о галантных манерах и о поэмах трубадуров. Сам играл на арфе и сочинял стихи, посвящая их дамам. Сейчас за ним стояли шесть дамуазо – мальчики благородного звания, готовящиеся стать пажами, приехавшие с ним для услуг.

Рыцарь Жоффруа с мятой круглой шапочкой на лысой голове был одет небрежно в тунику не первой свежести с поясом, покрытым жирными пятнами, о который он то и дело вытирал свои грязные волосатые руки. Туника рыцаря Рауля была белоснежная, туго перепоясанная широким поясом, расшитым серебряными и золотыми розами. На плечи накинут легкий шелковый плащ цвета морской волны, схваченный наверху тонкой золотой цепочкой. Длинные прямые волосы сдерживались золотым обручем. На белой руке его сверкал перстень.

Между рыцарем Жоффруа и хозяином замка восседала Клошэт. Рыцарь Ожье выбирал для нее из мясных блюд самые маленькие косточки и серди лся на рыцаря Жоффруа, который, вместо того чтобы следовать его примеру, обсосав кости, бросал их обратно в общую миску. Клошэт вырывала угощение из руки хозяина и жадно грызла кости, возя их по своей шелковой подушке.

С другой стороны барона сидела жена рыцаря Жоффруа, а рядом с ней – рыцарь Оливье со своей супругой.

Этот рыцарь приходился хозяину замка двоюродным братом. Прозвища у него не было: это был скромный человек, не принимавший участия в рыцарских играх и поединках, ссылаясь на больную грудь. Вместо подвигов на путях рыцарской чести и тайных молитв рыцарь Оливье всецело отдался птицеловству. Комнаты его замка были наполнены клетками с малиновками, дроздами, чижами, соловьями, сойками. Куда бы ни ехал рыцарь Оливье, он вез с собой принадлежности птицеловства. Так и теперь он захватил с собой двух лучших своих птицеловов, силки для ловли птиц, клетки и целый набор свистулек–манков. Одет рыцарь Оливье был скромно, в кожаную безрукавку, длинных волос своих не обвязывал и бороду не стриг. Жена его – худая, чопорная и молчаливая. Волосы ее, расчесанные на прямой пробор, были распущены. На голове серебристая лента с розетками сдерживала тончайшую павийскую [22]22
  Павия – город в северо–западной Италии, где выделывались тончайшие ткани.


[Закрыть]вуаль, ниспадающую прозрачными складками до полу. Дама эта была настолько богомольной, что, даже сидя за столом, держала в руке с висящими на ней четками Псалтырь [23]23
  Псалтырь – книга псалмов, древнейших духовных песен.


[Закрыть], куда заглядывала время от времени, хотя злые язычки рыцарских жен и утверждали, что она совсем безграмотная.

Жена рыцаря Жоффруа, худая, высокая, седая, с горбатым носом и длинной жилистой шеей, в длинном черном платье с открытым круглым воротником, была похожа на грифа. Говорила она громко, хриплым голосом, то и дело макая куски хлеба в миску с соусом, и отпивала вино из большой чаши. И, как перед хищной птицей, перед ней лежала горка обглоданных костей. Когда разговор зашел о намерении короля выдать некоторым городам коммунальные хартии на самоуправление, жена рыцаря Жоффруа ударила кулаком по столу, воскликнув:

– Клянусь святым Лаврентием, Людовик Толстый возится с этими малыми людьми [24]24
  Малые люди – так феодалы называли горожан.


[Закрыть]потому, что у них мешки полны золота, и отбирает у нас наши жалкие фьефы…

– Что малые люди! Он с вилланами заигрывать стал! – вакричал рыцарь Жоффруа, дожевывая кусок оленины, отчего слова его походили на рычание. – С мерзкими сервами [25]25
  Сервами феодалы называли крестьян, прикрепленных к землям сеньора.


[Закрыть]. Они точат на нас зубы. На нас, своих сеньоров, поставленных над ними самим господом богом! Они покорны, когда голодны и раздеты. Нищими их надо делать, а не заигрывать с этими гадинами!

Глаза рыцаря Жоффруа налились кровью, лицо и шея были красны то ли от злобы на короля и вилланов, то ли от вина.

Маршал, суетившийся за спиной барона, нашел минуту подходящей, чтобы предложить позвать жонглера: это Отвлечет гостей от разговоров, и без того наскучивших всем. Так он и Шепнул на ухо рыцарю Ожье.

– Налить еще вина рыцарю Жоффруа, – крикнул барон, – и позвать жонглера!

У столов раздались возгласы одобрения, хотя и не очень восторженные: всем заранее было известно, какие фокусы покажет жонглер, какие он споет песни.

Госелен явился в ту самую минуту, когда в зал одно за другим были внесены любимые всеми кушанья – жареные павлины с имбирем и лебеди с перцем. Нарезанные куски птичьего мяса были прикрыты перьями этих птиц, положены были и их головы, так что, высоко поднятые несущими, они, как живые, плыли над головами гостей. Принесли и пироги с угрями. Все это и вызвало восторженные замечания присутствующих, которые Госелен принял на свой счет и тотчас принялся отвешивать самые изящные поклоны, сперва почетному столу, потом всем остальным, то закидывая полу плаща на плечо, то отбрасывая ее ногой Назад. Этот выцветший зеленый плащ он выпросил у шамбеллана, ведающего баронским гардеробом. Став в соответствующую позу, Госелен приложил виолу к груди и, округлым жестом взмахнув смычком, извлек из инструмента визгливый, дрожащий звук, потЬм запел, или, вернее, ваговорвл нараспев. Решив сделать приятное владельцу Еамка, Госелен отступил от обычной темы жонглерского Пения – боевых подвигов рыцарей или благочестивого жития князей церкви – и спел запомнившуюся ему пастореллу [26]26
  Пасторелла – легкая лирическая песня, где главными героями выступали пастухи и пастушки.


[Закрыть]– одного трубадура из Арля [27]27
  Арль – город на юге Франции, у устья Роны.


[Закрыть], заменив имя героини именем «Агнесса» в угоду рыцарю Ожье.

Он пел о том, как она прекрасна, какое белое у нее тело, как похожа она на распустившийся цветок; он пел о том, что очаровательное лицо ее цвета роз и улыбка сладостны тому, кто смотрит на нее; он пел, что ясные глаза ее излучают дивный свет, проникающий в сердце глядящему в них. Он пел, и песня его больше всего нравилась ему самому. Тишина, наступившая в зале, казалась Госелену признаком восхищения слушателей. Любуясь самим собой и стараясь принять позу покрасивее, он даже закрыл глаза, чем помешал себе увидеть людей, задремавших от обилия съеденного и выпитого, от духоты и надвигавшихся сумерек, от однообразия медленного ритма песни с обычными повторами.

Один рыцарь Рамбер, довольный «своим» Госеленом и предвкушавший благодарность барона за добытого жонглера, благодушно потягивал душистый кларет [28]28
  Кларет – смесь вина, меда и душистых специй.


[Закрыть], поданный вместе с вафлями, тортами, винными ягодами, гранатами. Голова рыцаря Рамбера кружилась, но не настолько, чтобы он впал в дремоту. Наоборот, в ней зародился новый план, как угодить своему сюзерену, и план этот удачно вязался с предстоящим объявлением барона о его поединке. Отличный план! И, слегка покачиваясь, рыцарь Рамбер подошел к барону и наклонился к его уху Слушая нашептывания маршала, рыцарь Ожье стал заплетать в косички топорщившиеся волосы старика, что свидетельствовало о хорошем расположении духа барона. Кончив шептать, маршал еще некоторое время не поднимал головы, чтобы дать барону доплести косички.