Текст книги "Повесть о школяре Иве"

Автор книги: Владимир Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

В. Владимиров
ПОВЕСТЬ О ШКОЛЯРЕ ИВЕ

Глава I
ЛЕС

Значит, это была колдунья?!

– Несомненно: нос крючком, седые космы волос, усы, горб и один–единственный лошадиный зуб – верные приметы!

– Но ведь она сказала, что она из деревни и собирает целебные травы.

– Да, чтобы варить свои колдовские зелья!

– Значит, мы пропали?

– Почему? Когда мы сказали ей, что заблудились, она посоветовала нам найти ручей и идти по его течению. Ручей мы нашли, надо исполнить остальное. Она просто оказалась доброй колдуньей.

– Но ручей может нас вывести вовсе не к Парижу!

– Куда бы он ни вывел, он выведет из этого проклятого леса, где мы плутаем с тобой вторые сутки. И нечего терять время, идем! Хочешь, я спою тебе мою лучшую песню? Это приободрит тебя. Из всех жонглеров я один пою ее. – И он протянул руку к лежащим рядом с ним в траве виоле – трехструнной скрипке – и смычку.

– Мой дорогой Госелен. я думаю, что было бы благоразумнее, если бы мы попытались изловить одну из этих рыбок и приготовить из нее похлебку, – она насытила бы нас лучше твоей песни.

– Знаешь что, Ив? Мы познакомились с тобой на большой дороге всего три дня назад, и, если память мне не изменяет, ты уже оскорбил меня раз десять! Ты мечтаешь поступить в ученики к одному из парижских магистров. Имей в виду, что дерзких школяров в школах Парижа секут, и пребольно!

– Смотри! Смотри! – крикнул будущий школяр, наклонившись над ручьем. – Вот так рыбина! У нее две головы!

– Постаралась все та же добрая колдунья, не иначе!

С этими словами жонглер бросился к ручью, сорвал со своей головы шапочку, и через мгновение в ней трепыхалась диковинная форель. А Ив, достав из своего холщового мешка котелок, огниво и кремень, набрал хворосту и домовито принялся за разжигание костра и варку похлебки.

Госелен лег на спину, заложив руки под голову.

– Ах, – вздохнул он, – сейчас самое веселое время в Париже, самая большая ярмарка! Труверы севера и трубадуры [1]1
  Труверы и трубадуры – певцы, сочинители песен о подвигах народных героев, о житиях святых, о любви рыцарей и «дам их сердец».


[Закрыть]юга, жонглеры Артуа и Вирмандуа, Шампани и Лангедока – все собираются в Париже. Ты себе представить не можешь, какое это веселье, какая жизнь! И что может сравниться с привольным житьем стихотворца–певца! Едет он на своем коне, за ним – слуга… Да, был и у меня свой конь, был и слуга, но – увы! – все это оставил у себя мой трувер… Остановишься, бывало, на ночлег в придорожной таверне, ешь, пьешь на столько су, на сколько хочешь, накормишь и коня и слугу, а расплатишься стихами или песней. Купцы при ввозе в Париж своего товара, а вилланы [2]2
  Вилланы – крестьяне.


[Закрыть]– продовольствия платят пошлину деньгами, а мы, жонглеры, – песней, игрой на виоле, прыжками сквозь обручи. Ни один праздник не обходится без жонглера. Турнир [3]3
  Турнир – рыцарская военная игра на лошадях, поединок двух шеренг вооруженных всадников или отдельных рыцарей.


[Закрыть], посвящения в рыцари, а чаще всего – церковные праздники и ярмарки. Всюду – жонглер! Клирики [4]4
  Клирики – лица духовного звания.


[Закрыть]преследуют труверов, прославляющих любовь, а нас признают, потому что мы поем о делах знатных рыцарей и князей церкви – епископах, о житиях святых. Вот ты увидишь, что такое большая парижская ярмарка. Толпа колышется, как морские волны, кричит, хохочет. Поют виолы, звенят ситолы [5]5
  Ситола – цитра.


[Закрыть]и арфы, гудят бубны. А на помосте над морем голов – жонглер!

Госелен вскочил на ноги и, подняв высоко одной рукой виолу, а другой – смычок, воскликнул:

– «Слушайте меня, рыцари и солдаты, горожанки и горожане, бароны и мудрые клирики, умеющие читать, прекрасные дамы и девушки, и вы, маленькие дети, слушайте меня все мужчины и женщины, малые и большие!..» И какой дьявол затащил нас в этот лес?!.

– Тот самый, – отозвался Ив, стоя на коленях и раздувая плохо разгорающиеся сыроватые ветки, – который сейчас лежал на траве и мечтал о вольной жизни, вместо того чтобы помочь мне скорее сварить похлебку.

– Опять?! – обидчиво воскликнул Госелен. – Ты отказался слушать мою лучшую песню, теперь ты сравниваешь меня со злым духом! Ты забыл, наверно, что, когда я звал тебя укрыться в лесу от жары, ты с радостью согласился и ты же, обрадовавшись орехам, затащил меня бог знает куда!

– Не сердись, я пошутил, – добродушно сказал Ив. – Помни, что мы условились быть добрыми друзьями. Мы оба дружно вошли в лес и дружно ели ежевику и орехи, оба дружно…

– Ха–ха! И дружно заблудились! Ты прав. Давай так же дружно добираться до веселого Парижа!

Госелен подбежал к Иву, стал на колени рядом и вместе с ним принялся раздувать огонь.

Заросли орешника обступили стремительно бегущий по разноцветным камешкам звенящий ручей. В его прозрачной воде весело шныряли взад и вперед форели – голубые, с красными и белыми пятнышками. Заросли эти были частью дремучего леса, каких множество было тогда, в начале XII века, в Северной Франции.

В лесу царил полумрак. Густая листва огромных столетних дубов, лип, вязов переплеталась и скупо пропускала солнечный свет. Колючие ветки диких яблонь и вишен, цепкие, усаженные шипами стебли ежевики, орешник непроходимой зарослью обеспечивали приют всякому зверью и птицам – завидной добыче охотников и птицеловов. Медведи, волки, лисицы, белки, куницы, рыси, дикие кошки, барсуки, олени, кабаны, дрозды, соловьи…

Таинственная сторожкая тишина нарушалась еле уловимыми для человеческого слуха звуками: прошуршит распластанными по земле листьями фиалок саламандра, мелькнув ярко–желтыми пятнами на черных боках; малиновка с оранжевым горлышком кинется за червячком и упорхнет с ним в дупло; проскользнет змеей безногая ящерица–медяница. Ночью вылезет из своей норы на склоне оврага увалень коротконогий барсук, отправляясь поживиться кореньями, падалью яблок или крольчонком; трусливо прислушивается он к каждому шороху и робко похрюкивает. И только ручей неустанно пронизывает тишину своим стеклянным звоном.

Когда в ненастные ноябрьские дни несется с океана штормовой ветер, великаны–деревья не дрогнут, крепко держатся, широко расставив глубоко в земле огромные узловатые корни, и только гудят вершинами, словно ветер принес с собою голос морского прибоя. А под ними все та же тишина, зловещая в эту сумрачную, дождливую пору. Веками хранит она немало темных людских поступков и кровавых преступлений разбойничьих шаек с больших дорог и грабительских отрядов рыцарей, ради наживы нападающих на торговые караваны купцов или на отряды своих исконных врагов – таких же, как и они, рыцарей–феодалов, междоусобные войны с которыми за личные обиды они вели из поколения в поколение.

Редкий путник осмелится укрыться в лесу от непогоды, уйти в глубь его для отдыха. Каких только волшебных сказок и страшных легенд про леса не создал французский народ! Каких поэм и повестей не слагали про них труверы – поэты–певцы того времени! Они населяли леса злыми колдунами, огнедышащими драконами, огромными львами, козерогами и диковинными птицами. Заколдованная тишина дремучего леса столетиями хранила свои жуткие тайны.

Хотя форель и была двухголовая, она не утолила голода, Но зато дала повод Госелену рассказать, как колдуньи делают на расстоянии все, что им вздумается, – пример тому эта рыба. Когда в траве юркнула саламандра, на мгновение задержав свой бег и словно рассматривая сидящих у костра, Госелен сказал, что это неспроста – ведь саламандры тушат огонь, об этом говорил ему не более не менее, как один очень ученый каноник [6]6
  Каноник – соборный священник.


[Закрыть], – и что колдунья, продолжая им покровительствовать, послала саламандру потушить их костер, значит, надо скорей уходить, чтобы засветло выбраться из леса. Доводы были настолько убедительны, что Ив не мог с ними не согласиться. Затоптав костер, надев на спину мешки, они снова стали пробираться вдоль ручья сквозь зеленые заросли.

– Вот твоя добрая колдунья, – сказал Ив, – несмотря на то что все умеет, не избавила нас от этих отвратительных колючек. Смотри, на что похожи наши блио.

И действительно, рукава и полы их камзолов, узких в талии и доходящих до колен, были изрядно изорваны. Изорваны были и узкие, облегающие ноги штаны бурого цвета у Ива и разноцветные (одна штанина красная, другая зеленая) у Госелена. Он хвастался, что происходит от знатного сеньора, почему и штаны у него двух цветов. Исцарапаны были и кожаные низкие сапоги.

Госелен засмеялся:

– Не унывай, мой друг! Нам только добраться до Парижа, а мне – спеть там мою песню, и, клянусь святым отцом [7]7
  Святым отцом – то есть папой римским.


[Закрыть], у нас будут блио и штаны на удивление всем!

Молодость брала свое – ведь Госелену было девятнадцать лет, а Иву семнадцать. У Госелена были белокурые вьющиеся волосы, светлые глаза и белое смазливое, немного женственное лицо с ярким румянцем. У Ива из‑под широкополой, глубоко сидящей на голове суконной шляпы свисали до плеч каштановые волосы Лицо было смуглое, скуластое, с тонким, с горбинкой носом и смышленым взглядом больших темных глаз.

– Не забывай, мой друг, – продолжал Госелен, – что у меня вот здесь, – он хлопнул себя по груди, – зашито письмо к одному богачу марсельцу, хозяину таверны. А письмо от того самого каноника.

Долго болтал Госелен, описывая привольную жизнь в Париже.

Ив шел следом за ним, думая о своем. Он знал об этом случайном спутнике столько же, сколько тот о нем, а именно: что Госелен – жонглер, служил труверу и кормился у него, что тот его бросил, а может быть, просто прогнал, что родом он откуда‑то из Шампани. Вот и все. А он сказал Госелену, что родился в деревушке близ Шартра и идет учиться в одну из парижских школ, И тоже все.

Мыслей у Ива было много, и делиться ими с первым попавшимся человеком он не хотел. Не по летам был рассудителен Ив. Он не счел нужным рассказывать о том, что он сын простого виллана, что его отец, как и всякий крестьянин, копается с утра до ночи на жалком клочке земли в сто туазов [8]8
  Туаз – земельная мера, равная 1,8 метра.


[Закрыть]и почти весь урожай отдает за подати знатному рыцарю – владельцу земли, ходит в рваной одежде, подпоясанной веревкой, обувается воловью кожу, обмотанную лыком до колен, и спит на голой соломе. Что его мать умерла, когда он был совсем маленьким. Не хотел он говорить и о том, что и у него в подкладке камзола тоже зашито драгоценное для него письмо к известному в Париже магистру [9]9
  Магистр – учитель.


[Закрыть], написанное деревенским священником. Этот священник был единственным грамотным человеком не только во всей деревне, но и во всей округе. Когда жене местного сеньора приходила охота послушать чтение священного писания, его вызывали в замок. Он‑то и научил Ива латинской азбуке и с голоса молитвам «Отче наш» и святой деве. Когда Ив научился складывать буквы в слова и писать их, выучил молитвы, священник, зная бедственное положение его отца, посоветовал Иву идти в Париж и устроиться в одну из школ, славящихся своими учителями по всей стране и за ее рубежами. «Париж – город науки, – говорил он, – туда стекаются отовсюду, как к источнику вод живых, орошающих поверхность всей земли». Школы готовят церковнослужителей, учителей и переписчиков книг. «В основе учения, – говорил он, – семь ступеней лестницы премудрости, по ним надо взойти школяру к свету знания». И добавлял латинскими стихами:

 
Грамматика говорит, диалектика учит истине, риторика расцвечивает речь.
Музыка поет, арифметика считает, геометрия рассматривает, астрономия изучает светила.
 

И старик раскрывал большую старую книгу в деревянном, обшитом кожей переплете с листами пергамента, покрытыми ровным письмом с искусно переплетенной красной, зеленой и голубой вязью заглавных букв и показывал на одной из страниц изображение грамматики – «матери и основы семи свободных наук». Она была изображена в виде царицы, покоящейся под древом познания добра и зла. На голове ее – корона, в правой руке – нож для подчистки ошибок в рукописях, а в левой – связка прутьев для наказания нерадивых учеников. Священник говорил, что переписывание книг – «это подвиг бессмертный», и на особенно усердных переписчиков нисходит божья благодать. Так, у одного монаха, когда потух светильник, засияли пальцы левой руки, освещая страницу, которую он переписывал.

Он внушил своему ученику любовь к чтению, а с ней и страстное влечение к знанию, мечту стать таким же ученым, как и его учитель.

Отец Ива склонился на уговоры священника и отпустил сына в Париж: может быть, он, окончив учение в школе, станет сам учителем или клириком – им живется легче и лучше, чем вилланам.

Выслушав всяческие наставления отца и своего учителя, Ив стал собираться в далекий путь. Вместе с благословением старый священник подарил своему ученику небольшую книгу изречений отцов церкви, тщательно переписанных им самим. В конце последней страницы была сделана мелкая надпись: «Священника Гугона в молитвах помяните, что во Христову славу сию книгу написал». Ив с особенной тщательностью завернул и перевязал веревочкой этот подарок и уложил его на дно своего дорожного мешка.

После трогательного прощания с двумя единственными близкими для него людьми, провожаемый их лучшими напутствиями, полный надежд на успех задуманного, Ив бодро зашагал по большой дороге, ведущей в Шартр – столицу графства, а оттуда на северо–восток – в Париж, сто двадцать лет назад, в 987 году, ставший столицей французского королевства. «Город ни с каким иным не сравнимый, – как говорил Иву его деревенский наставник, – основанный в древности кельтским племенем паризиев на двух больших островах широкой полноводной Сены и названный ими «Лутуэци». Римляне, завоевавшие «Кельтскую Галлию», называли этот город «Лютеция паризиев», а франки, пришедшие в V веке на смену римлянам, называли город «Паризия».

Вот уже прошло шесть дней, как Ив покинул свою родную деревню, и всю дорогу в мечтах своих он рисовал себе этот великолепный город, «ни с каким иным не сравнимый», «город науки» и его будущего счастья.

Так шли они друг за дружкой, не останавливаясь, торопясь выйти из леса. Зелень закрывала свет, не давала прохлады: день был очень жаркий. Голова кружилась от духоты и дурманящего запаха увядающих трав. Болтавший вначале Госелен умолк. Слышался шелест раздвигаемых ими веток, сухой хруст под ногами и однообразный звон ручья.

Прошло много времени, наконец над головами путников стали то и дело появляться ярко–синие просветы. Лес поредел, и вскоре ручей вывел их на светлую и широкую поляну, всю усеянную цветами белых ромашек и лиловых колокольчиков. На верхушках деревьев искрились красновато–золотистые отсветы солнца – день шел к концу. На краю поляны, окруженной яркой зеленью диких яблонь, уродливым скелетом огромного чудища, растянувшего в стороны исковерканные лапы, торчало обожженное молнией дерево.

– Отдохнем? – предложил Госелен. – Время еще не такое позднее, – кивнул он на небо. – А кстати и подкрепимся. Смотри сколько!

Он бросился к кустам, обильно покрытым крупными черными, с сизым налетом ягодами. Сняв свои мешки и набрав полную шляпу ежевики, друзья уселись и начали угощаться сладким и смолистым соком.

От высокой травы, от цветов тянуло душистой свежестью. Где‑то неподалеку ворковала горлица.

Поев ягод, Ив лег на траву. По стебельку травки ползла вверх божья коровка, срывалась и снова ползла. Добравшись до верхушки стебелька, она сидела не двигаясь. Ив загадал: если полетит – удача. Божья коровка раскрыла коробочку спинки, выпростала из нее прозрачные крылышки и улетела, мигом растаяв в синеве неба. Словно отвечая на мысли Ива, Госелен сказал:

– Спасибо колдунье – все идет как нельзя лучше. Это она послала нам поляну с ежевикой. Теперь для полной удачи она должна послать нам…

Он не договорил и вскочил на ноги. Ив приподнялся.

– Слышишь? – тихо спросил Госелен.

– Слышу.

– Это рог.

– Это рог.

– Далеко.

– Далеко.

Они стали напряженно прислушиваться. Им казалось, что звук рога доносится то с одной стороны, то с другой, то приближаясь, то удаляясь. Прошло немного времени, и они услыхали совсем близко легкий бег, треск, шуршание. С дальнего от них дуба вспорхнула горлица и взвилась в высоту. Из зарослей вокруг дуба выскочил на поляну стройный олень с ветвистой короной рогов. Он остановился, испуганно озираясь, тяжело поводил боками и раздувал ноздри. Ноги его дрожали. Иву стало жаль этого загнанного охотниками животного. Видно было, что олень пронесся по лесу не одно лье. Но стоял он только одно мгновение и, оглянув поляну, пересек ее и снова ринулся в лес, спасаясь от погони.

Тотчас в той же стороне послышался тяжелый топот, хруст, бряцание. Подминая под себя кусты, на поляну выбежал огромный вороной конь с лохматыми ногами и длинной гривой. Слышно было, как он тяжело и часто сопит.

На коне сидел рыцарь. Под коричневым дорожным плащом с капюшоном виднелись переплетенные кожаными ремнями широкие ножны короткого меча и рог на металлической цепи. Красные штаны туго облегали мускулистые ноги в зеленых полусапожках с длинными шпорами. С одной стороны седла был прикреплен лук, с другой – колчан со стрелами. Сдерживаемый сильной рукой, конь уперся передними ногами в землю, мотал головой, гремел удилами, разбрасывал клоки белой пены и тянулся к ручью. Всадник отпустил повод и позволил коню жадно припасть к воде.

Ив успел разглядеть, что рыцарь молод, высокого роста, широкоплеч, с сильно загорелым лицом, небольшой бородой и усами. На непокрытой голове поблескивал металлический обруч, сдерживающий длинные темные волосы.

Черный скелет обожженного молнией дерева кривлялся, словно хохотал за его спиной.

Заметив людей, рыцарь крикнул им:

– Оэ! Куда побежал олень?

Госелен сорвал с головы шапочку и поднял руку, готовый ответить, но Ив схватил эту руку и, пригнув ее, крикнул рыцарю:

– Вон туда, сир!

И указал в сторону, противоположную той, куда скрылся олень.

Через мгновение вздернутая рыцарем морда коня взметнулась вверх, он встал на дыбы, повернулся на задних ногах и, сделав прыжок, перемахнул через ручей, пронесся по поляне мимо отскочивших в испуге Ива и Госелена и, растоптав кусты ежевики, умчался в лес.

– Зачем ты это сделал? – с досадою сказал Госелен.

– Мне жаль оленя.

– А рыцаря? Ведь он теперь…

– Погляди‑ка, – перебил его Ив, показывая по направлению к сожженному дереву.

Госелен увидел на ветке дикой яблони, где стоял рыцарь, обрывок его плаща.

– Зацепился, когда крутнул коня, – сказал он. – Надевай мешок, и пойдем скорей!

Они перешли поляну. У ручья стали на колени и напились воды, черпая ее сложенными ладонями. Потом Госелен перепрыгнул через ручей и, сняв с ветки обрывок плаща, сунул его в свой мешок.

– Пригодится на что‑нибудь, – сказал он, возвращаясь. – Пойдем скорей!

И они снова зашагали вдоль ручья.

Шли долго и на этот раз молча. Ветви деревьев опять сомкнулись над их головами и закрыли свет.

Усталость, голод и боязнь остаться на ночь в лесу не располагали к разговорам. Обоим хотелось одного – как можно скорей выбраться из этого тесного, гнетущего сумрака.

И вот снова где‑то далеко впереди зазвучал рог. Но звук его не был похож на звук рога рыцаря–охотника Он не был таким резким и высоким и не бросался, как тот, из стороны в сторону, а спокойно звучал и, прерываясь, снова звучал все в той же стороне. Потом к этому звуку стали примешиваться другие – ржание лошади, лай собаки. Вместе с приближением этих звуков редел лес, появлялись над головой клочки неба. И наконец, не без участия благодетельной колдуньи, кусты быстро расступились, а деревья подняли свои ветви и раскрыли над головами путников небо и в нем облака, розовеющие отсветами угасавшего дня. Ручей умолк, затерявшись в высокой траве. Перед Ивом и Госеленом оказалась опушка леса. Они бегом бросились к ней.

Первое, что они увидели, была ветхая, древняя часовня, вросшая в землю своими округлыми стенами из дикого камня с широкой шапкой конусообразной черепичной крыши и на ней – покосившейся звонницей с низким каменным крестом. Часовня стояла на перекрестке дорог. Одна из них круто поворачивала за край леса. Глядя на часовню, Ив вспомнил свою деревенскую церковь. Но та была больше и с высоким шпилем, украшенным железным петухом–флюгером. Священник, учитель Ива, говорил, указывая на петуха: «Провозвестник дня, будящий сонных». И не совсем вразумительно объяснял, что петухов ставят на шпили церквей как знак призыва к молитве.

Обойдя часовню, Ив и Госелен очутились на вершине высокого холма и остановились, глядя на открывшуюся перед ними картину. Во всю необозримую ширину горизонта тянулась багровая полоса заката с пылающими над ней неподвижными золотистыми облаками, похожими на сказочных животных. С холма спускалась дорога, теряясь между полями колосящейся ржи. По его склонам кудрявились дубовые рощи, тянулись полосы виноградников, виднелись соломенные кровли деревенских домов, окруженных фруктовыми садами. Глубоко внизу лежала широкая долина Ее обступили многочисленные холмы. На них – леса, поля, луга и дороги, дымящиеся пылью от возвращающихся с пастбищ стад. И в самой глубине, словно разбросанные стальные пластины, сверкали отсветы двух больших рек и притоков.

Ив стоял очарованный, полной грудью вдыхая душистый воздух полей и лугов. Перед его глазами раскрылся огромный, не виданный еще им чудесный простор.

– Вот он! – воскликнул Госелен, указывая на далекие, еле различимые в темно–сизой дымке тумана у подножия холмов очертания города и ярко вспыхивающую точку, видимо крест на одной из высоких колоколен.

«Вот он наконец!» – с восторгом повторял про себя Ив.

– Идем скорей!! – сказал он, хватая Госелена за руку.

– Постой! Ты видишь там? – кивнул Госелен на дорогу у леса.

Ив обернулся:

– Какое нам до них дело? Уйдем скорей!

На этот раз Госелен схватил его за руку:

– Куда ты спешишь? До Парижа рукой подать. Сам видишь – прямо по этой дороге. Успеем. Давай посмотрим лучше, что это за люди.

Иву вспомнились напутственные слова отца: «По дороге держись подальше от всех, особенно от знатных».

– Пусти! Я пойду один! – крикнул он.

– Не пущу!

– Ты сумасшедший!

– Может быть. А ты просто дурак! Как ты не понимаешь, что кошелек, в котором много денег, лучше, чем пустой, особенно если его хозяин идет в Париж! Когда представляется возможность заработать, надо ее использовать. Эта встреча нам как нельзя более кстати, и никакого сомнения, что ее устроила нам наша добрая колдунья! Ты, право, дурак!

Упоминание о колдунье, которая так удачно указала им дорогу и как будто и вправду охранила их от всяких лесных опасностей, несколько поколебало решение Ива.

Из‑за угла леса на повороте дороги появилась свора гончих собак, черных с рыжими подпалинами и белых с желтыми пежйнами, длинноухих и тупорылых, с длинными тонкими хвостами. Ив сразу признал в них охотничьих псов, каких он не раз видел бегущими по крестьянским полям и лугам в погоне за лисой или зайцем, а за ними мчались, топча посевы и травы копытами своих коней, охотники – владелец деревни и его люди. Так и сейчас: следом за собаками вышли псари с длинными кнутами на плечах и легкими копьями в руках, а за ними человек десять всадников с луками, копьями, охотничьими рогами. Впереди, на гнедой лошади с украшенной разноцветными лоскутами уздечкой и круглой металлической бляхой на лбу, сидел, подбоченясь, старик с землистым цветом лица, с провалившимися щеками и острыми скулами, с бегающим взглядом маленьких белых глаз с красными воспаленными веками и с длинными седыми волосами, топорщившимися в стороны из‑под круглой шапки. Сквозь редкие волосы седой и длинной бороды поблескивала цепочка, сдерживавшая на груди темный плащ. Увидев у часовни людей, он остановил охоту и приказал ехавшему за ним человеку привести их к себе. Подходя, Госелен снял шапочку, Ив за ним – свою шляпу. Гнусавый, тусклый голос крикнул:

– А–а, жонглер! Тебя‑то мне и надо! У нас скоро празднество. Пойдешь с нами!

Госелен отвесил низкий поклон, поведя шапкой по земле.

– А этот виллан? – продолжал гнусавить старик.

– Сир, – ответил Госелен, – это школяр и мой давнишний друг. Мы шли в Париж. И, если вашей милости будет угодно взять его вместе со мной…

– На кой дьявол мне нужен школяр? Пускай убирается к своим чертовым философам!

– Сир, – продолжал Госелен, – не от вашей ли охоты отбился благородный рыцарь?

– Вы видели его? – оживляясь, спросил старик.

– Да. Он гнался за оленем, и вот он, – Госелен кивнул на Ива, – указал ему, куда ускакал олень.

Ив незаметно дернул Госелена за рукав.

– А не врешь ли ты, – сказал старик, – что вы видели рыцаря? Расскажи‑ка мне, каков он.

– Сир, чем терять время на рассказывание, я докажу вам это сразу. – И, порывшись в своем мешке, Госелен вынул оттуда обрывок плаща. – Вот, – сказал он, протягивая его старику. – Это обрывок плаща рыцаря. Он оборвал его, зацепившись за ветку яблони.

Старик взял обрывок и развернул его:

– Да, это плащ моего сюзерена.

– Сир, я прошу вас, не разлучайте меня с моим другом. Он может оказаться полезным вам в замке…

– Я не хочу! – перебил его Ив.

– Молчи! – шепнул ему Госелен.

– Что он сказал? – крикнул старик.

– Я сказал, что не хочу идти в ваш замок, я тороплюсь в Париж!

– Что–о! – зашипел старик, вытянувшись вперед. – Ты не хо–чешь?! Ты смеешь отказываться от чести быть допущенным в замок?

– Но, сир, вы меня туда не приглашали.

– Молчать, ско–тина! Взять его, – крикнул он псарям, – и вести с собаками!

– Сир, ваша милость… – попытался вмешаться Госелен.

– Молчать! – крикнул на него старик и подал знак.

Охота двинулась по дороге, Госелен шел рядом с лошадью старика, а Ив – с псарями.

Собаки трусили мелкой рысцой, поднимая пыль. Дорога шла вдоль опушки леса, огибала его с другой стороны и уводила в поля, в обратную от холма сторону. На поле у самой дороги, пригнувшись к земле, работал мотыгой крестьянин. Когда охотники поравнялись с ним, он с трудом выпрямился и, сняв шапку, низко поклонился. Ив вспомнил отца. Чувство жалости, горесть разлуки и сознание, что отец не узнает о его печальной участи, наполнили его сердце жгучей тоской, а мысль об утерянной светлой мечте ввергла его в отчаяние. «Что же будет?»

На повороте дороги он обернулся в сторону долины, но не увидел ее. Небо потухло и подернулось мглистой серой дымкой. Старый рыцарь с высоты своего коня благосклонно кивал Госелену, а тот что‑то говорил ему, приподнимаясь на цыпочки и размахивая руками, словно произнося стихи. По–видимому, жонглер начинал «зарабатывать».

От одного из псарей Ив узнал, что их господин, рыцарь Ожье де ла Тур барон де Понфор, в замок которого они теперь идут, отбился от них в лесу в погоне за оленем и, вероятно, присоединится к ним по дороге, а этот старый рыцарь – маршал их господина, то есть заведует конюшнями, походными обозами и палатками, – сам этот старый рыцарь из мелкопоместных вассалов.

– А люди наши, – прибавил псарь, – его попросту вовут «Клещ» – очень уж он въедливый.