Текст книги "Повесть о школяре Иве"

Автор книги: Владимир Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава XI
СЛЕПНИ

На следующее утро на урок не пришли ни Алезан, ни его приятели. Среди школяров прошел слух, что после вчерашнего происшествия Алезан решил оставить магистра Петра и поискать другого учителя. Никто не удивился столь обычному для школьной жизни случаю. Переходить от одного магистра к другому по тем или иным причинам было принято даже в лучших церковных и частных школах Парижа, Лана и Реймса [82]82
  Лан и Реймс – города в северной Франции, славившиеся В XI‑XII веках своими школами.


[Закрыть].

Магистр Петр с особенной торжественностью, по–латински, вызвал Ива с его книгой, заставил читать, переводить и толковать текст. После чего удостоил особой похвалы:

– Maximae laude dignus discipulus! [83]83
  Ученик, достойный высшей похвалы! (лат.)


[Закрыть]Лицо магистра сияло: он искупил свою несправедливость.

Доволен был и Ив. Когда он возвращался в город, всё ему казалось замечательным: и кудрявые барашки облаков, и веселый звон колокола аббатства, и певучая трескотня кузнечиков в душистой и сочной траве, и величавый полет ястреба.

Выйдя на Орлеанскую дорогу, Ив очутился меж двух рядов людей и повозок, двигавшихся навстречу друг другу. Как всегда, шумела говорливая толпа, и над ней неслась задорная песня о любви и весне, бродячими жонглерами занесенная с жизнерадостного юга.

У ворот мостового замка пришлось остановиться: гут скопилось множество повозок, загородивших дорогу. Посреди них верхом на тощей лошади с понуро опущенной головой сидел старый рыцарь в ветхой кожаной безрукавке, с длинными ржавыми железными шпорами на истрепанных полубашмаках. Ветер трепал седые волосы его непокрытой головы, борода и усы печально свисали с морщинистого, обожженного солнцем лица. Рядом стоял оруженосец рыцаря, тоже старый и худой, в пестрой от заплат одежде, с ногами, обмотанными по–деревенски лыком. Одной рукой он придерживал на плече длинное копье своего господина, другой опирался на щит с зелеными узорами по краям, а посредине нарисованным красным дроздом с извивающимся червяком в клюве.

Глядя на этого мелкопоместного, а то и вовсе безземельного странствующего рыцаря, на его убогость и молчаливую покорность в ожидании пропуска на мост, на его старую клячу с голой репицей облезлого хвоста, на седло и уздечку без всякой отделки, на выцветшие краски щита, Ив вспомнил своего надменного сеньора дю Крюзье и жестокого барона де Понфора с их замками и обширными поместьями, с их дорогими плащами и пышными выездами. Эти мысли вернули Ива к недавнему прошлому. Он снова вспомнил замок Понфор и звонаря Фромона, вспомнил и про оружейника, к которому надо зайти. «Вот сейчас и пойду на другой конец моста», – решил он, пробираясь к воротам замка.

Ив помнил: «У входа с Малого моста на остров, рядом с цирюльней», Так оно и оказалось: почти в самом конце моста, в полукруглой нише дома, – широкое окно с решеткой наверху и двумя ставнями, одним поднятым, другим опущенным вместо прилавка. Рядом – дубовая дверь с железными полосами, перед ней два камня – ступени Над дверью на крюке – ржавая кольчуга. Ив заглянул в окно. В темной лавке никого не было. Прислоненные к стенам, стояли копья и щиты разных размеров и форм. На полках – кольчуги и шлемы. В углу грудой лежали мечи. У окна – деревянная скамья. На краю ее – глиняный кувшинчик, в нем хилая веточка вереска и пучок побелевших васильков.

Ив взялся за кольцо двери и потянул. Дверь, заскрипев, открылась. В глубине лавки тоже приоткрылась дверь, и в нее просунулась голова бородатого человека. Потом он вошел в лавку, высокий, Широкоплечий, в кожаном фартуке, с волосами, обвязанными ремешком, с высоко засученными рукавами рубахи на мускулистых руках.

– Добрый день, парень. С чем пришел?

– Я от звонаря Фромона из замка Понфор.

– О! Уж не Ив ли ты школяр?

– Да!

– Где ж это ты пропадал до сих пор? Фромон был здесь, спрашивал тебя, говорил, что ты давно должен был зайти ко мне…

Ив напрасно искал оправдания своей забывчивости и не мог найти хоть сколько‑нибудь правдоподобного объяснения.

Оружейник укоризненно покачал головой:

– Надо держать свое слово крепко и честно. А Фромон о тебе говорил много хорошего. Рассказал, что он тебя из баронской тюрьмы вывел… Ну, да ладно, пойдем‑ка отсюда.

И он повел Ива в соседнее с лавкой помещение. Это была мастерская. Посредине стояла небольшая наковальня с прислоненным к ней молотом, станки точильные с круглыми камнями. На полу были разбросаны железные обрезки, полосы, обручи, кольца. На верстаке – молотки, деревянные и железные, большие ножницы, клещи, бурава, напильники. По стенам, на полках – шлемы. Вдоль стен на ролу – копья и мечи.

У другой стены стоял стол и во всю его длину – скамья. На столе – миска с супом и ломти ржаного хлеба. За столом сидели женщина и мальчик–подросток. Когда оружейник с Ивом вошли, они обернулись на мгновение и снова Принялись за еду.

– Садись, – сказал оружейник. – Мадлена, налей ему супа.

Ив сел к столу. Женщина была жена Симона, а мальчик – его ученик, по имени Эрно, племянник Фромона, который и приходил навестить его.

Суп был съеден. Симона вызвали в лавку, а его жена, ласково проведя рукой по голове Ива, спросила, сыт ли он, а затем принялась убирать со стола. Ив разговорился с Эрно.

Тот рассказал, что он, сирота, был отдан своим дядюшкой Фромоном на срок в обучение к Симону. Что, как и все ученики других мастеров, живет тут в семье оружейника Работы много, с утра и до позднего вечера. Если он будет хорошо работать, то через год станет подмастерьем, и тогда ему начнут платить денег столько, сколько определят старшины цеха оружейников. И он будет обязан работать толь–ко на одного своего хозяина–мастера и только в его доме. Эрно повезло: Симон был человеком добрым, ие кричал и не дрался из‑за малейшей провинности. А ведь большинство мастеров пьяницы и злые, так бьют своих учеников и подмастерьев, что проламывают им головы. В цехах очень часто разбираются дела о побоях, но от этого не легче пострадавшим: старшины тоже мастера–хозяева и не наказывают за рукоприкладство, которым и сами занимаются. Симон совсем не такой, недаром он друг дядюшки Фромона.

Иву понравился Эрно, его веселые большие глаза, понравилось, как он хорошо говорил про своего мастера и про своего дядюшку, с которым Ива связали случайные узы дружеской признательности.

Когда Эрно стал показывать Иву копья и мечи своей работы и водил по мастерской, он ткнул ногой в крышку люка в полу, сказав, что под ней лестница к дверце, выходящей прямо на реку. Туда подходят лодки заказчиков оружия, в них его грузят и развозят по реке куда надо.

Ив рассказал Симону, где его можно найти, и попросил Эрно, если придет дядюшка Фромон, тотчас же бежать за ним.

– Ты и без Фромона заходи к нам. – сказал оружейник, дружелюбно похлопав Ива по плечу.

Приветливость обитателей оружейной мастерской, все слова, ими сказанные, произвели на Ива необычайно приятное впечатление. И, возвращаясь в таверну, он поймал себя на мысли, что хорошо бы поскорей еще раз пойти повидаться с Эрно и его хозяевами, хорошими людьми, от разговора с которыми и на душе у него стало хорошо и не так одиноко.

Придя в таверну, он отказался от обеда и принялся за переписывание. Но работалось плохо: досаждали тревожные мысли. Что заставило Фромона разыскивать его? А не встретит ли он барона де Понфора или кого‑нибудь из замка, когда пойдет относить переписанное в монастырь? А что, если отец Иннокентий узнает, что он бежал из замка Понфор? Надо скорей решить, как поступить в том или ином случае. С кем бы посоветоваться обо всем этом? Вот если бы пришел Фромон!

Ив ушел из таверны в конце дня, не переписав и половины заданного себе урока. Он вышел на мост. Вечер был жаркий и безветренный. Откуда‑то близко из‑под моста неслись пьяные голоса, горланившие песню. Ив узнал ее исполнителей – Алезана и его приятелей. А песня была та самая, посвященная ими магистру Петру. Нетрудно было догадаться, что школяры сидят в лодке, привязанной к бревну мостового устоя, и что там они изрядно угостились вином.

– Охота тебе слушать этих подлецов! – раздался за спиной Ива голос магистра Петра. – Пойдем отсюда.

После истории с кражей книги магистр Петр стал особенно приветлив с Ивом, их ежевечерняя прогулка стала обычной. Обычным стало и ее место: по Лугу Школяров, вдоль берега Сены, мимо городских печей, мимо мельниц, вдоль виноградников к ветлам, тесно ставшим у самой воды, в прохладную тишину зелени и реки. Там они садились на низко пригнувшуюся к воде толстую ветку старой ветлы, смотрели на стрекоз, скользящих над самой водой, на отражения розовеющих облаков, на всплески играющей рыбы.

В этот вечер на мосту их настигло стадо коров, идущих на водопой, и вместе с ним они медленно двигались к мостовому замку. Коровы шли лениво, то и дело останавливаясь, чтобы смахнуть назойливого слепня. Магистр Петр положил руку на костлявый крестец пегой коровы, не проявившей по этому поводу ни малейшего недовольства. Ив шел рядом с ним.

Они говорили об острове Сите, центре Парижа, куда Ив до сих пор не удосужился пойти, в чем и признался сейчас магистру.

– Не сокрушайся, мой друг, – сказал магистр, – Сите – это место нелепой человеческой суеты, которая вызвана стяжательством богачей, интригами придворной знати и заумной витиеватостью лжефилософов–клириков. Нравы нашего Малого моста со всеми их недостатками кажутся мне совершенством в сравнении с разнузданным беспутством обитателей Сите.

Магистр говорил, барабаня пальцами по спине коровы, совсем так, как барабанил по своему столику во время урока. Он говорил о клириках, среди которых немало совсем молодых магистров–выскочек. О них кто‑то остроумно сказал, что они «внезапно превращаются в величайших философов, потратив на свое учение не более времени, чем надо цыпленку, чтобы опериться». Благодаря им Париж, этот «обетованный для столь многих Иерусалим», средоточие школьной жизни и философской мысли страны, превращается «от их болтовни в пеструю ярмарку шутовства».

Глазки магистра сверкали, червячки бровей то вздергивались вверх, то сползали к переносице, и надувались ноздри его утиного носа.

Досталось и властям, особенно королевскому превоту, именем короля ведающему гражданским и уголовным судом, управляющему королевским казначейством, блюстителю порядка.

– Есть еще, – говорил магистр, – превот купеческий. У этого в руках городская казна, досмотр за общественными зданиями, за охраной вольностей торговцев. Он во главе всех купцов. И оба они ведут себя вот так, как эти негодные насекомые, – закончил свою речь магистр, хлопнув ладонью слепня, впившегося в спину коровы.

Вместе со стадом магистр и Ив вышли за ворота замка на Луг Школяров и по нему – на берег реки. Увидев караван торговых судов, тянувшийся к Большому мосту, магистр Петр снова обрушился на «именитых» обитателей Сите.

Стадо вышло на широкую песчаную отмель. Тут слепни роем облепили корову, поспешившую к воде. Магистр Петр в пылу риторических изощрений своей гневной речи не заметил, как вслед за коровой сам очутился по колено в воде, и не слышал, как Ив кричал ему и тянул за намокшую полу одежды.

Глава XII
ЧТО ПРОИЗОШЛО В ЗАМКЕ ПОНФОР

Закончив переписывание рукописей, Ив принес их в монастырь. Он решился спросить у вратаря, живет ли еще здесь барон де Понфор. Монах ответил, что барон не так давно покинул монастырь, исполнив, как полагается, обряд покаяния.

– А зачем тебе барон? – прошамкал вратарь, возясь с замком калитки.

– Я к отцу Иннокентию. Принес ему свитки, – поспешил сказать Ив, будто не слышал вопроса, и быстро пошел по дорожке к скрипторию.

Отец Иннокентий похвалил работу школяра, хотя и ваметил, что некоторые буквы сделаны робко, в их завитках чувствуется дрожание неопытной руки и что чернила не всюду разведены одинаково.

– Дело это, – сказал он, – приличествует более нашим затворникам, предающимся духовному совершенствованию вдали от суеты мирской, в тишине монастырских келий. Не подумай, однако, сын мой, что я отговариваю гебя от этого богоугодного искусства. Напротив, я вижу, что ты можешь преуспеть в этом деле. И если к нему присовокупишь искусство церковного пения и чтения да к тому же встанешь на стезю спасения души своей, то многого достигнешь в жизни. Дней через десять приходи ко мне опять, я приготовлю тебе что‑нибудь для переписывания.

Получив от отца Иннокентия вместе с благословением пригоршню су, Ив остался доволен. Его работа была принята, карманы туго набиты монетами, он не встретился с рыцарем Ожье, тревожная мысль о котором не покидала его все эти дни.

В монастырском саду толпа школяров обступила увитый плющом дуб. Под ним, на скамье, сидел отец Флорентин и рассказывал что‑то своим ученикам. Они перебивали его шутливыми возгласами. Ив услыхал, как монах ответил одному из них:

– Вот ты спрашиваешь, зачем я высек тебя ро–розгой. Для того, чтобы вселить в тебя ува–важение ко мне, твоему учителю и на–наставнику, чтобы ты по–повиновался мне беспре–прекословно. А знаешь ли ты, недодостойный ленивец и непо–покорный сорванец, что, когда сам наш го–господь Иисус стал хо–ходить мальчиком в школу и хо–хотел объяснить значение первой буквы алеф [84]84
  Алеф – первая буква древнееврейского алфавита.


[Закрыть], учитель высек его розгой за пре–преждевременное знание? Об этом до сих пор поют наши тру–труверы…

Выйдя из монастыря на луг, Ив очутился в шумной толпе парижских школяров, возвращавшихся с прогулок и наперебой с жаром и смехом похвалявшихся дракой, учиненной ими с монахами аббатства Святого Германа. Монахи, как обычно, прогоняли школяров с луга, утверждая, что он принадлежит аббатству, а школяры уверяли, что луг принадлежит им, что и видно из его названия. Монахи бросились ловить школяров, а те, схватив комья земли и камни, закидали ими преподобных отцов бенедиктинцев, пустившихся наутек.

– Один из них хотел прыгнуть через куст, да зацепился за него рясой, а под рясой у них ничего не надето, я и запустил в него комом земли, – хвалился школяр.

– А я камнем одному в пузо попал. Он скорчился и пополз на четвереньках в канаву да прямо в крапиву носом!

– О! О! О!.. А! А! А!..

Так хохоча, шли школяры по лугу. Подойдя ближе к реке, часть из них разошлась по берегу, кто побежал к лодкам, кто остался сидеть под ветлами, где тотчас появились кувшины с вином, а с ними и песни.

Густая листва вётел была пронизана золотыми лучами заходящего солнца. Отблеск его горел на башне мостового замка. Высоко над ней мчались из стороны в сторону стрижи. Колокола Парижа призывали к вечерне.

От потускневшего восточного края неба, из‑за далеких холмов на леса, на поля, на деревни наползала синяя дымка сумерек.

Иву надо было спешить, чтобы успеть зайти в таверну перекусить и скорей к аптекарю, а то не откроет двери. И он побежал к Малому мосту, прыгая через канавы.

Солнце уже зашло, когда Ив подбежал к двери аптекаря. На стук старик, как обычно, сперва выглянул в окно, затем долго отпирал дверь, кряхтя, поднимался по лестнице, держа в руке зажженный светильник. На площадке он остановился и, тяжело переводя дыхание, сказал:

– Прибегал какой‑то мальчишка, спрашивал тебя…

– Черноватый такой? – перебил его Ив.

– Не все ли равно? Тебе нечего сюда приваживать разных проходимцев. Еще воришка какой‑нибудь!..

– Никакой не воришка! Это ученик оружейника!

– Стой! Куда ты? – крикнул аптекарь, ухватив за шиворот Ива, метнувшегося было вниз по лестнице.

– Пустите меня! Мне надо скорей бежать!

– Ты сумасшедший! Темно. Стража схватит. Мне придется за тебя отвечать превоту!

– Пустите! Я сам отвечать буду!

– Вздор мелешь! Отдавай‑ка деньги, что ты мне должен за ночлег, иначе не пущу!

– Нате! Нате!..

Ив вывернул карманы. Медные и железные монеты посыпались на пол. Ив бросился вниз к выходной двери.

– Оставайся на улице: ночью не открою! – крикнул ему вслед старик.

Отпирая дверь, Ив обернулся и увидел аптекаря, ползавшего по площадке. Трясущимися руками он шарил по полу, сгребая деньги. Огонек светильника, стоявшего на полу, дрожал, и вместе с ним дрожала на стене уродливая, похожая на огромного паука тень сира Амброзиуса.

Опрометью побежал Ив по опустевшему мосту до лавки оружейника и изо всех сил забарабанил кулаками в запертую дверь – ведь каждую минуту могли появиться ночные караульщики и увести его в мостовой замок.

Дверь открыл Симон, сказал: «Идем скорей!» – и повел Ива в комнату за лавкой. Там за столом сидели жена оружейника, Эрно и Фромон. На Фромоне не было его обычной монашеской одежды, отчего он казался чужим и необычным. Он быстро поднялся из‑за стола и, прищуриваясь, пошел навстречу Иву. Радостно поблескивала в глазах веселая хитринка. Он положил руки на плечи школяра:

– Вот наконец и наш философ!

Усадив Ива рядом с собой и расспросив его о житье, он начал рассказывать о замке Понфор и его обитателях. Рассказ его был скорбный и страшный и не раз прерывался то словами негодования оружейника, то жалостливыми возгласами его жены. Ив слушал не отрываясь.

Фромон рассказывал, что после исчезновения Ива рыцарь Рамбер впал в полнейшее отчаяние. Однако барон долго не посылал за ним, и казалось, что он, захмелев, позабыл о своей затее с вилланом Черного Рыцаря. Выждав некоторое время, рыцарь Рамбер пошел в зал пиршества, где сел в темный угол, подальше от почетного стола. Фромон пошел за ним, решив, если понадобится, удостоверить колдовское существо исчезнувшего школяра.

– Почему колдовское? – удивился Ив.

– Я сказал рыцарю Рамберу, что ты вызвал бесов, они тебя и унесли из подвала.

– Молодец! – воскликнул оружейник. – А на самом-то деле, как тебе удалось вывести парня?

– А на самом деле все было простей простого. Когда его вели в подвал, я как раз очутился на верхнем дворе. Вижу – и маршал тут. Ну, думаю, надо малого выручать. Когда дозорщик повел Ива вниз, маршал мне и говорит: «Ключ отнесешь сенешалу», а сам ушел. Дозорщик вернулся. Я задвинул засов и покрепче закрыл замок (у него дужка тугая), но на ключ не запер и отнес ключ сенешалу. А скоро моя хитрость мне и пригодилась. Вот вам и все. Остальное пусть тебе Ив сам расскажет.

– Сработано ловко! – Оружейник обнял за плечи Фромона и ласково прижал его к себе. – Гляди, парень, на этого человека и учись сам быть таким!

– Да, без него погиб бы ты, голубчик, – прибавила его жена.

Оказалось, что барон действительно был пьян, но на настолько, чтобы не вспомнить о школяре. Мало того: он разглядел своего маршала в темном углу и, вспыхнув гневом, закричал: «Что прячешься, старый вонючий пес?» – и, схватив кусок мяса, со всего размаху бросил его в рыцаря Рамбера. Мясо просвистело над головой старика и угодило в стену. «Эй, кто там! – крикнул барон. – Приведите‑ка его ко мне!» Четверо слуг тотчас набросились на Клеща и приволокли его, трясущегося ог ужаса. Старик упал на колени. Плача, он бормотал что‑то несвязное. «Встань, чертово подхвостье! – крикнул барон и, вскочив, пнул его ногой —Где виллан из подвала?» Рыцарь Рамбер попытался объяснить барону, что виллана унесли бесы, но тот не слушал его. Фромону не пришлось прийти на помощь старику: барон был настолько зол, что слова не давал сказать, и, вызвав сенешала, приказал ему тотчас выгнать из замка рыцаря Рамбера вместе с его дочерью. Гости, не понимая, чем вызван этот гнев, недоуменно молчали. И, только когда барон, прокричав свое распоряжение, опустился на скамью, его родственница дотронулась до руки его и сказала, что не знает причины его гнева, но, однако, просит смягчить позорное наказание и не брать на себя тяжкого греха оскорбления престарелого рыцаря и благородной девицы, о чем весть разнесется по округе и, дойдя до врагов рыцаря Ожье, послужит им удобным поводом для всяческой грязной клеветы. Как ни был барон пьян и взбешен, уговоры эти возымели действие, и он приказал дать рыцарю Рамберу повозку, а дочери его мула. «Сам выберу!» – крикнул он и, пошатываясь, вышел из зала, опираясь на плечо экюйе.

Фромон рассказывал, что зрелище это было жалкое. Опустив голову, ни на кого не глядя, брел Клещ, держась аа край повозки с наваленными на нее узлами и корзинами. На них сидела и плакала Урсула. Лошадь для повозки барон постарался выбрать постарше и похуже. Когда‑то белая, она вся была усеяна коричневыми крапинами, спина провалилась, передние ноги кривые. А уж до чего было жаль его дочки! На старом, понуром муле, медленно шагавшем впереди повозки, сидела она, опустив на лицо вуаль. Как ни ненавидели Клеща слуги и работники, а тут со всего вамка сбежались посмотреть, и никто не проронил ни слова. Все тихо стояли у главных ворот, и Фромон видел, как некоторые женщины вытирали рукавом глаза, глядя на Эрменегильду и на горбунью кормилицу. Молча и проводили их. А Фромону надо было звонить к заутрене. Так они и покинули замок под звон колокола, будто погребальное шествие…

Фромон замолчал. Молчали и слушатели. Глубоко вздохнула жена оружейника.

– Да–а, – сказал Симон.

– Куда же они пошли? – спросил Ив.

– Урсула говорила мне, – ответил Фромон, – что в поместье рыцаря Рамбера, а вот куда, я и позабыл. Да куда-то, помнится, на юг, к Орлеану, что ли… А на следующий День барон признавался брату Кандиду, что поступил так «милостиво» с маршалом, чтобы не усугублять грехов своих перед поединком. А коня ему все‑таки не дал!..

– Вот мошенник! – сказал Симон. – А с кем поединок‑то?

– С рыцарем Рено дю Крюзье.

И Фромон рассказал, что дю Крюзье, оскорбленный вызовом де Понфора, нажаловался королю да еще насплетничал о том, что барон поддерживает Бушара де Монморанси в его распре с аббатством Святого Дионисия. А Людовик Толстый ненавидит Монморанси. Себя же считает защитником церкви и всякого порядка. В аббатстве похоронены все франкские короли, значит, и за их честь он обязан вступиться. Вот он и разрешил поединок вопреки правилам, что после июля месяца все турниры и поединки запрещаются. На то он и король! А будут драться скоро, неподалеку от Дурдана, на следующий день после праздника вознесения пресвятой девы Марии.

Фромон прибавил, что он отпросился у брага Кандида пойти посмотреть на поединок. Деревня, откуда Ив, недалеко от тех мест. Зная, что скоро парижские школы распустят учеников на вакации, он и хочет предложить Иву пойти вместе с ним поглядеть на поединок, а кстати, и навестить Своего отца. До Дурдана ходу один день, а там народ скажет, где место поединка.

– Я знаю, где будет поединок! – воскликнул Ив. – Сейчас, сейчас! Вспомню!.. «На перекрестке дорог из Парижа в Шартр и из Дурдана в Этамп, у развалин храма»!..

По тому волнению, с каким Ив произнес это, по блеску глаз, ожививших его лицо, всем стало совершенно ясно, что он и отпросится у магистра, и пойдет вместе с Фромоном.

– А что сталось с жонглером Госеленом? – спросил он.

– О! Этот прижился крепко: его барон взял к себе в менестрели. Живет–поживает лучше всех, утешает барона своими песнями–сказками, забавляет прыжками сквозь обручи.

До праздника вознесения пресвятой девы Марии оставалось три дня. Фромон сказал, что пускаться в путь следует как можно скорей, чтобы не быть застигнутыми в дороге бароном и его многочисленной свитой, которые должны выехать из замка за два дня до поединка. Фромон попросил Симона отпустить с ним и племянника, Эрно.

Все это быстро сладили. Иву возвращаться к аптекарю было поздно, и его оставили ночевать у Симона.

На следующий день магистр Петр охотно отпустил Ива и даже снабдил небольшим количеством денег на дорогу с прибавлением поклонов и лучших пожеланий отцу Гугону и обещания сохранить за Ивом право на ночлег у аптекаря. Сю занна позаботилась собрать мешок, туго набить его хлебом, свиным салом и даже ухитрилась сунуть туда кувшин с «гренадским», А на прощание крепко поцеловала Ива прямо в губы и почему‑то заплакала. Хозяин таверны поклялся не увидеть февраля месяца, если не устроит знатный пир, когда Ив благополучно вернется в «Железную лошадь», Словом, решительно все уладилось как нельзя лучше, и Фромон, Ив и Эрно, каждый с мешком за плечами, пошли по Орлеанской дороге прохладным августовским утром. Дым от печей хлебопеков стлался над рекой, сливаясь с туманом. Перекликались петухи. Все трое были в отличном настроении, шутили, смеялись, и, когда Фромон затянул песню, Ив и Эрно подхватили ее.

Эрно оказался озорником. Он то и дело подшучивал над своим дядюшкой, уверяя, что тот всё подергивает плечом потому, что мешок, собранный Сюзанной, жжет ему спину: ведь в нем кувшин с вином.

Фромон и не думал обижаться и опровергать замечания своего племянника и даже сказал, что действительно подумывает устроить скоро привал для подкрепления сил и испробовать содержимое кувшина – как бы оно не скисло.

Ив радовался всему – розовому туману над рекой, безоблачному небу, веселому полету ласточек, запаху трав и белоногой мышке, юркнувшей в стерню придорожного поля. А больше всего радовался тому, что идет в родную деревню, увидит отца и что идет с такими хорошими, близкими ему людьми.

Дорога то приближалась к реке, то уходила от нее, петляла между холмами, вилась полями, заходила в деревушки, пряталась от зноя в лес и, выйдя оттуда, снова устремлялась к реке поближе к прохладной тени стоявших у воды густых вётел. Придорожная трава была умыта обильной росой. Дорога не пылила под ногами. Свежий воздух был прозрачен, и далеко было видно во все стороны. Пустынно было в этот ранний час и на реке и на дороге. Не скоро стали появляться встречные повозки, навьюченные ослы, стада коров, овец, свиней; крестьяне, монахи, купцы, паломники – обычный людской поток этих мест.

С полей доносились песни работавших. До полудня было еще далеко, но солнце уже сильно припекало. Дорога просохла. Скот и повозки поднимали пыль Когда дорога привела Ива и его спутников на вершину холма, они увидели вдали за собой высокие зеленые холмы правобережья Сены у Парижа и отблески солнца на флюгерах его башен. Впереди, в буйной зелени долины, у подножия холма блестела Бьевра – приток Сены с устьем, густо заросшим тростником. За рекой далеко тянулась цепь холмов, куда уходила дорога.

Фромон показал на реку.

– Лучшего места не найдешь! – воскликнул он. – Вперед, парни! – и, потешно семеня худыми ногами, помчался вниз.

Сбежав с холма к реке, они выбрали затененное тростником место, расположились на зеленом ковре, откуда были видны склоны холма, небо и сизо–зеленая стена тростниковых стеблей. От них тянуло прохладой и пряным запахом аира. Фромон со всей подобающей случаю торжественностью освободил от воска горлышко кувшина и воскликнул:

– Испробуем, дети мои, этот благословенный господом напиток, и да возвеселится сердце наше!

Выпив вина, Фромон согласился, что оно такое же «гренадское», как он святой отец папа. Однако еще несколько раз прикладывался к кувшину и запел песню про какую‑то веселую монашку. Затем растянулся на траве и уснул. А Ив и Эрно пошли купаться. Полноводная, с сильным течением Бьевра намыла песчаные отмели. Недалеко от устья, на каменных устоях, сооруженных в древности римлянами, был уложен деревянный настил. По этому мосту после отдыха и отправились дальше Ив и его спутники.

На этот раз переход был продолжительным и тяжелым из‑за крутых подъемов и сильной жары. К полудню дорога увела от Сены на юг. Скрыться от зноя помогла дубовая роща. Огромные деревья раскинули зеленые шатры. Полумрак, прохлада, тишина, густые папоротники, пушистый ковер мха – все располагало к отдыху.

– О! Не сберегли «гренадского»! – скорбно простонал Фромон и, бросившись на землю, тотчас же уснул.

Уснул и Эрно.

Ив лежал на спине, закинув руки под голову. Он и сам испытывал непреодолимое желание уснуть. После первого привала они шли, ни разу не присаживаясь. Даже вйна придорожных таверн не соблазнили Фромона. Он торопил, не позволяя останавливаться в деревнях. Боялся, наверно, как бы не догнали люди барона де Понфора. «А вот сейчас уснуть не побоялся, – думал Ив. – Мне спать нельзя, а то проспим до завтра, избави бог!» И, несмотря на эти благоразумные размышления, он уснул. Во сне он увидел себя и Госелена. Вот идут они по лесу. Вот и поляна с сожженным молнией деревом. И кто‑то трубит в рог, все ближе и ближе. «Вставай скорей! Вставай!!» – кричит Госелен. Но, приглядываясь к его лицу, Ив видит, что это вовсе не Госелен, а Фромон. Он кричит и теребит Ива за рукав. Ив просыпается окончательно. Возле него сидят Фромон и Эрно с мешками за плечами.

– Ишь разоспался! – сердито говорит Фромон. – Идем скорей. Хорошо, охотники какие‑то промчались и в рог трубили. Скоро вечер. Видишь?

Ив вскочил. Отблески солнца в ветвях дубов порозовели. Надо торопиться, чтобы засветло добраться до поворота на Шартр. Оттуда уже близко и до места.

Выйдя из рощи, Ив почувствовал любимый с детства предвечерний, какой‑то особенно острый запах полей и пыльной дороги. Солнце стояло еще высоко, но стало расплывчатым, червонно–золотым. Вдали, под холмом, на глади неширокой реки неподвижно стояли две рыбачьи лодки. Эго была та самая Орж, приток Сены, на берегу которой в одной из придорожных таверн Ив встретил жонглера Госелена, идя в Париж. Деревень было несколько. Одна возле другой, они спускались к самой реке, раздвигая прибрежные тополи и тростниковые заросли. Вода, тихая и темная, заросшая к берегам кувшинками, отражала сложенные из дикого камня приземистые лачуги с нахлобученными шапками замшелых соломенных крыш. Иву вспомнилось, как не хотелось ему тогда уходить от этой реки, напоминавшей родную Эру. Деревушки были так похожи однч на другую, что Ив не мог узнать ту, в которой он тогда был. Некоторое время они шли по берегу реки, потом свернули от нее к повороту на Шартр.

Шли до самых сумерек, тихого вечера, спустившегося на опустелую дорогу, умолкнувшие поля. Слышно было только стрекотание цикад. Наконец вдали, на еще светлом небе, выросли холмы и на них – резкие очертания башен церкви и древнего замка.

– Вот он, Дурдан, – сказал Фромон и, указав на деревушку недалеко от дороги, прибавил: – Пойдем туда, попросимся на ночлег.