Текст книги "Рассказы о пластунах"

Автор книги: Владимир Монастырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Я ж тебе один раз сказал – нет труб. – Гуменюк снял картуз, ладонью вытер влажный околыш.

– Есть трубы. Для клуба заготовлены.

– Клуб не тронь, – висюльки на председателевом ремешке дрогнули.

– Временно просим. К осени вернем.

– Не дам. Сами жалитесь, что культуры мало, а клуб готовы по камушку разнести. Не дам!

Повернулся председатель, надвинул картуз на лоб и пошел к машине. Панков насупился и сказал ему вслед:

– В райком пойду. Пусть там нас рассудят, Фрол Кондратыч. Вот оно какое дело.

– Грозишься? – усмехнулся Гуменюк, открывая дверцу машины.

– Не грожусь – предупреждаю, чтоб знал.

– Давай иди в райком. Вали на Гуменюка, у него шея крепкая, выдюжит, – председатель похлопал широкой ладонью себя по шее. – Забыл ты, я вижу, как в пятьдесят третьем в колхоз просился. Кто ты был тогда? Никто. А сейчас заведующий фермой колхоза-миллионера. Давай жалься на Гуменюка. Хучь в Совет Министров, – с удивительной для такого грузного тела ловкостью председатель нырнул в машину и крикнул сердито: – Поняй!

Шофер с места взял вторую скорость, развернулся и помчал к шлагбауму. Мимо Федьки, мимо Ани и Зои, которые шли в контору. Машина вылетела на проселок и скоро скрылась, будто растаяла в степи. Только облачко пыли осталось над дорогой.

12

Вместе с Игнатом отпросилась в станицу Варвара Ковалева – за продуктами.

– Ладно, поезжай, – разрешил ей Панков. – Кстати, узнай, как там наша Феня, скоро ли будет.

Феня Жмурко вторую неделю жила в станице: матери сделали операцию, и она ухаживала за больной.

Приглашал Игнат и Зою, но она осталась на ферме. Домой ее не тянуло – возле Ани она чувствовала себя легко и покойно.

– К вечеру сама приду в станицу, – ответила она Игнату, предлагавшему место в кузове. – А может, и еще заночую. Если не прогонят, – и глянула на Аню.

Та улыбнулась.

– Живи. Можем тебя даже на работу определить.

– А смогу?

– Сможешь, – заверила Аня.

Машина ушла. Степь велика, дорог на ней много, где-то разминулся Игнат с председателем и зря прождал его в конторе до обеда. Потом сбегал домой: набил вещевой мешок провизией, нарубил матери хворосту, повозил на плечах Катюшку и пустился в обратный путь. Заглянул еще раз в контору – Гуменюка все не было. Вышел к старой кузнице на окраине станицы, где условились встретиться с Варварой.

Варвары у кузницы не было. Вместо нее поднялась с бревнышек навстречу Игнату Феня Жмурко. Она похудела, остренький носик еще больше заострился, веснушки обозначились резче.

– Здравствуй, Игнат, – сказала она, пожимая ему руку. По тому, как она оказала эти слова, как заглянула ему в глаза, он понял – тяжело приходится Фене. Девушка улыбнулась, а губы оставались скорбно сжатыми. Игнату стало жаль ее, захотелось чем-то ободрить и утешить, а чем – он не знал.

– Как мама? – спросил Игнат.

– Плохо, – ответила Феня. – А как там у вас?

– Варвара не рассказывала? Она была у тебя?

– Была. Она и место это мне указала.

– Сама-то Варвара где?

– Где-то бегает. Ты ж ее знаешь, у нее тут знакомцев полным-полно… Председателя-то не застал?

– Нет.

– Его застать трудно. Я три дня караулила: машину просила мать на консультацию отвезти.

– Дал?

– Дал. Свою «Победу». Он неплохой человек, – словно оправдывая Гуменюка, сказала Феня, – машину там или что для больного никогда не откажет.

– Да-а, – протянул Игнат, – давай сядем, что ли.

Они сели на бревнышки.

– Вот если бы он еще и к здоровым, как к больным, относился, – проговорил Игнат, – цены бы нашему председателю не было.

– К здоровым? – переспросила Феня. – Здоровых-то вон сколько, всем «Победу» не дашь.

Сказала она это без улыбки, а Игнат рассмеялся.

– Ты чего смеешься?

– Да так, смешное вспомнил.

– Соскучилась я по ферме, – сказала Феня. – Там была – в станицу тянуло. А сейчас на ферму тянет. – В чем же дело… – начал Игнат и осекся. И опять ему стало жаль эту маленькую востроносенькую девушку.

– Мне, пожалуй, пора, – он поднялся. – Семке одному там трудновато.

Игнат вскинул на плечо вещевой мешок, посмотрел на дорогу. Тень от кузницы уже спустилась в кювет.

– Варвару не будешь ждать? – спросила Феня.

– Сколько можно ждать! Пойду.

– Я провожу тебя, – и Феня вышла с ним на шоссе.

Они прошли вместе до первых лесопосадок и стали прощаться.

– Ты не горюй, – Игнат положил руку на худенькое Фенино плечо, – все обойдется, будет полный порядок.

Девушка благодарно улыбнулась.

– До свидания.

Повернулась, чтобы идти назад, и увидела Варвару, – поднимая пыль босыми ногами, та быстро шагала по дороге.

– Насилу нагнала, – сказала она, приблизясь. – Идут себе, голубки, воркуют.

На Варваре пестрая широкая юбка, мужская трикотажная рубашка-«бобочка» с застежкой-«молнией». В руке узелок с провизией, на шее связанные шнурками тапочки. От быстрой ходьбы, от солнца щеки у нее пылали, глаза горячо поблескивали.

– Пойдем, что ли, – кивнула она Игнату.

– Пойдем, – Игнат помахал Фене рукой и зашагал не оглядываясь.

Варвара чмокнула подругу в щеку, догнала его и пошла рядом.

– А председатель к нам ездил, – сказала она, попав с Игнатом в ногу.

– Откуда ты знаешь?

– Полчаса назад Клепиков, кукурузный бригадир, встрелся. Председатель с фермы к ним заезжал. Злой, говорит, как тот сатана.

– Незадача, – подосадовал Игнат.

– Фу, жарко, – Варвара дернула замочек «молнии». Под «бобочкой» была на ней синяя майка с глубоким вырезом. Бронзовый клинышек на груди подчеркивал ослепительную белизну тела. Игнат с трудом отвел глаза и заставил себя смотреть на пшеницу.

– И чего ты все близко к сердцу принимаешь, не пойму, – Варвара или не замечала, или делала вид, что не замечает смущения парня. – Больше всех нужно тебе, что ли?

– Не все такие беззаботные, как ты.

– Беззаботные! – фыркнула Варвара. – Да я из последнего опороса ни одного поросенка не потеряла. Я свое дело знаю, всюду нос не сую.

– А я вот сую, – разозлился Игнат. – Если мы не будем свой нос всюду совать, кто же будет? «Моя хата с краю» – знаешь, чья песенка?

– Ух ты, храбрец какой!

– Храбрец не храбрец, а люблю правду и шаляй-валяй работать не умею. Мы кто: хозяева колхоза или нет, скажи?

– Председатель – хозяин, а мы – колхозники. Чего он скажет, то и робим. Хозяин! – засмеялась Варвара. – Федька с облупленным носом тоже хозяин. Насмешил!

– И не смешно. Дура ты, если над этим смеешься.

– Не дурей тебя, – обиделась Варвара.

Долго шли молча. Уже стали видны машины, бегущие по бетонке, когда Варвара сказала:

– Давай передохнем.

– Давай, – миролюбиво согласился Игнат. Скинул с плеча мешок и скомандовал: – Привал!

Они сели под стену пшеницы, Варвара развязала узелок.

– Пообедаем.

– Я не голодный, – отказался Игнат.

– Ешь, не дуйся, – Варвара протянула яйцо и кусок хлеба.

Игнат взял. Потом запустил руку в свой мешок, достал кусок пирога и половину дал Варваре.

Ели не торопясь, по очереди запивали из бутылки молоком.

Завязав мешок, Игнат вытянул из нагрудного кармана гимнастерки сигареты, пестрый мундштук из пластмассовых колец – память о службе в армии – и хотел закурить.

– Покажи, – протянула руку за мундштуком Варвара.

– Мундштука не видела, – Игнат вставил сигарету и полез в карман за спичками.

Варвара резко подалась вперед и схватила мундштук. Игнат привстал.

– Отдай, не балуй!

Варвара толкнула его, и он упал. Вскочили оба одновременно. Варвара бросилась в пшеницу. Игнат нагнал ее, схватил за плечи, и они рухнули на землю. У Игната перехватило дыхание, и на несколько мгновений он потерял власть над собой. Руки его напряглись, стали вдруг непослушными. Но все это длилось только несколько мгновений, пока он не увидел лица девушки. Оно поразило Игната и сразу привело в чувство: губы у Варвары чуть раздвинулись в насмешливой полуулыбке, сквозь прищуренные веки с холодным любопытством смотрели голубые глаза.

Игнат резко приподнялся. Варвара его не удерживала. С дороги послышалось шарканье ног. Игнат помедлил секунду и встал во весь рост. Подминая густую пшеницу, выбрался на дорогу.

Прохожий задержал шаг и внимательно посмотрел на Игната.

«Знакомое лицо», – подумал Игнат. И тотчас вспомнил: это же музыкант из духового оркестра. Чего ему тут надо?

Музыкант прошел мимо, но потом остановился и повернул голову.

– Ты не со второй свинофермы? – спросил он. – Со второй, – ответил Игнат, поднимая мешок. – Давно оттуда?

– Утром уехал. А что?

– Вакуровой Зои там не было? Знаешь такую, Вакурову Зою? Она в газете про вашу ферму писала.

«Эге, – сообразил Игнат, – так это муж Зои, жену разыскивает».

– Утром была на ферме, – сказал он, подходя к Вакурову, – а сейчас где она – не знаю.

– Ты на ферму?

– На ферму.

– Ну пойдем вместе.

Вакуров что-то спрашивал, Игнат невпопад отвечал. Настроение у него было прескверное. Несколько раз он оглядывался. Но Варвара так и не показалась на дороге, видимо, сидела в пшенице, ждала, когда они уйдут подальше. Игнат сейчас ненавидел ее и презирал себя.

Зою они разыскали в Анином корпусе. Девушки стояли у станка, Аня что-то рассказывала. Обе смотрели на громадную бело-розовую свинью, лежавшую на свежей соломенной подстилке. Первой заметила вошедших Аня.

– А председатель тут был, – сказала она Игнату. – Зря проездил?

– Зря.

– Ты не расстраивайся. Он тут шумел. На Алексея Васильевича. Трубы никак не хочет давать. Если б и застал ты его, все равно ничего бы не вышло. Не расстраивайся, Игнат…

Вакуров выступил из-за спины Игната и негромко позвал:

– Зоя!

Только сейчас Зоя его увидела.

– Ой, – сказала она, – ты зачем сюда пришел?

– За тобой. Что ж ты, убежала, никому ничего. Куда пошла, где тебя искать? Мать сама не своя, плачет.

– Я не убежала, – Зоя смотрела на свои руки. – Пришла сюда, поздно было. Осталась ночевать…

Ей и сейчас не хотелось идти домой. Мать плачет? Стоит Зое переступить порог, как она начнет ругаться. Виктор стоит тихий, вроде даже виноватый. А дома? Зоя никогда не забудет, как он с ней разговаривал, как он кричал: «В мужья небось музыканта подловила». Нет, ей не хотелось домой, и Виктору она была не рада.

– Что мы тут стоим, – Аня попыталась прийти на помощь Зое. – Пойдемте на улицу.

А Зоя не нуждалась в помощи. Все-таки верх ее: не она за Виктором, а он за ней пошел. «Вернусь домой, ладно, – думала она, – а если станут ругать, попрекать, опять убегу. Совсем. Буду на ферме работать и учиться на журналистку…» И первая сказала, когда вышли из корпуса:

– Идем, я готова.

– Может, отдохнете? – предложила Аня.

– Я не устал, – отказался Виктор. – Мы уж лучше пойдем.

Вакуровы попрощались. Игнат и Аня проводили их до шлагбаума.

Из степи подошла Варвара.

– Вернулась? – улыбнулась ей Аня.

– Вернулась, – Варвара метнула взгляд в сторону Игната. – А ты его от себя далеко не отпускай. Будто и тихоня, а в посадке с Фенькой Жмурко обнимался. Сама видела.

Сказала и пошла себе дальше, помахивая узелком, виляя цветастой юбкой.

Аня молча смотрела на Игната. Он чувствовал, как лицо его заливает краска, и готов был провалиться сквозь землю.

– Что она сказала, Игнат? – спросила, наконец, Аня.

– Брешет, – пробормотал он, не поднимая глаз.

– А чего же ты покраснел?

– Я и не думал краснеть. – Игнат посмотрел на Аню. – Не верь ты ей. Врет она, честное слово!

Аня отвернулась и медленно пошла на ферму. Игнат стоял и растерянно смотрел ей вслед. Что-то надо было делать, а что – он никак не мог сообразить. Из всех чувств жило в нем сейчас одно – удивление перед Варькиной наглостью.

13

– Фрол Кондратыч, скажите, в какую копеечку уже влетел колхозу новый клуб? Только правду.

Николай Николаевич Самойлов, секретарь райкома, сидит в просторном кресле боком, навалясь на левый подлокотник. Самойлов невелик ростом, руки у него маленькие, с блестящими ногтями, и весь он подобранный, аккуратный, одет в темно-серый костюм. Говорит негромко, даже вкрадчиво, склоняя при этом маленькую, тщательно причесанную голову к левому плечу.

Кабинет у Самойлова строгий – столы буквой «Т», стулья с прямыми спинками, сейф, диван в полотняном чехле. А на письменном столе – лампа с кокетливым шелковым абажуром. Она выглядит здесь инородным телом.

Против Самойлова, разделенные столом, сидят Гуменюк и Панков. Председатель хмур и насуплен. Алексей Васильевич время от времени посматривает на него. Председатель на Панкова старается не смотреть и обращается только к Самойлову.

– Четыре миллиона израсходовали, – отвечает он на вопрос секретаря.

– А колхозники утвердили сколько?

– Два с половиной утвердили. Так ведь разве…

– Демократию колхозную нарушаете, Фрол Кондратыч.

– Утвердят и четыре, – уверенно говорит Гуменюк. – В этом году против прошлого доходов возьмем миллиона на три больше. Копеечничать нам не к лицу, Николай Николаевич. Зато ж и клуб будет – дворец! – Председатель воодушевился, веки дрогнули, приоткрылись. – Ни в одной станице такого нет. Что в станице! В Краснодаре поставить – украшение. Помрет Гуменюк, будет чем добрым его вспомнить. «Кто, – спросят, – такое чудо отгрохал?» – «Гуменюк Фрол Кондратыч, – скажут, – был такой колгоспный голова».

– Доску мемориальную не заказал? – без улыбки спросил Самойлов.

– Чего? – переспросил Гуменюк.

– Мемориальную. Памятную, значит. С надписью: «Построено тогда-то, при председателе таком-то».

– А что, не худо бы и доску, – Фрол Кондратыч сдержанно улыбнулся, давая понять, что шутку принял.

– Да-а, – протянул Самойлов, – памятник, значит, себе воздвигаете, Фрол Кондратыч? – выдержал паузу и добавил: – За колхозный счет.

Председатель даже отпрянул от стола и, кажется, первый раз за все время, что он тут сидел, взглянул на Панкова, словно и его приглашал возмутиться.

– Что ж, я себе его строю? – спросил он хрипло.

– А на фермах у вас мыла нет, – точно и не слыша вопроса, продолжал Самойлов. – У колхоза-миллионера денег на мыло не хватает. Я уж и не говорю о больших затратах.

Гуменюк встал, с шумом отодвинул стул.

– Затраты, – проговорил он, криво усмехаясь. – Мало мы тех затрат делаем! За машины заплатили? Заплатили. Механизация на токах и на фермах денег стоит? Стоит. Мы задаром ничего не получаем, за все платим. За все!

– На клуб полтора миллиона сверх ассигнованного все-таки нашлось? – Самойлов тоже встал из-за стола.

– А на благоустройство фермы за последние шесть лет ни копейки не истратили, – вставил Панков.

– Врешь, – повернулся к Панкову председатель. – Только за три года на твоей ферме три корпуса поставили.

– Так то ж для свиней, – мягко сказал секретарь. – А у нас о людях сейчас разговор.

– Разрази меня гром – не пойму, – Фрол Кондратыч широко развел руки. – Корпуса на ферме строим – не то, не для людей. Клуб-дворец строим – для людей же. Опять, говорят, не то. Как же не то? Тем клубом мы прямо в коммунизм шагаем. При коммунизме, надо думать, в каждой станице такой дворец будет.

– При коммунизме? – Самойлов внимательно посмотрел на председателя, перевел взгляд на Панкова и спросил: – А вы как думаете, будет при коммунизме такой дворец в каждой станице?

Алексей Васильевич встал и убежденно сказал:

– Да такой и при коммунизме ни к чему… Такой – ни к чему! – повторил он. – Вокруг него завалюхи под камышовыми крышами, а он – к небесам вознесся. Мне думается, в коммунизм не так надо шагать, не с того конца. Клуб колхозу нужен, только не из розового туфа и не в пять миллионов ценой. Станицу надо оборудовать: дома для жилья удобные и красивые, водопровод, асфальт, электричество… Это во-первых.

Во-вторых, а может быть, и не во-вторых, а во-первых, условия работы улучшать, фермы благоустраивать. Погоди, погоди, – Панков поднял руку, предупреждая возражения Гуменюка. – Дай мне сказать. Вот оно какое дело. Я давно над этим раздумываю. Иной раз Фрол Кондратыч оборвет меня, а то и осмеет, и кажется, что я не прав, мелко мыслю. Нет, не мелко. Все, что людей касается, не может быть мелким. А тут разговор о людях. Фрол Кондратыч скажет – не та нынче линия: собирать надо всех на центральную усадьбу, а не расселять по фермам. Собирать, может, и надо, только сразу этого не сделаешь. Взять нашу ферму. Сколько в нее средств вогнали? Ого! Что ж, все бросить, разломать, новую ферму близ станицы поставить? Нет, неразумно это. Со временем опояшется колхоз ближними фермами, а может, и не опояшется. Что до меня, я против дальних ферм ничего не имею. Чем фермы к станице тянуть, лучше дороги к ним хорошие проложить и автобусы пустить. А может, и троллейбусы. А что? Электричества у нас с каждым годом все больше. Вот оно какое дело! Кто хочет – в станице живет. Кто хочет – на ферме. Я, например, себе на ферме домик бы построил. Ну, это дело такое – кому что нравится. А пока суд да дело – надо фермы благоустраивать. Вот у меня молодежь работает. Сходятся, женятся, а голову приклонить им некуда. Есть такие – ни за что бы с фермы не ушли. А уходят. И удержать мне их нечем. Вот оно какое дело…

Панков умолк. Сердце кольнуло острое чувство недовольства собой: высказался безалаберно, никого, наверное, не убедил. Словно в подтверждение этой безрадостной мысли, председатель сказал:

– Фантазии у тебя, товарищ Панков, много. Троллейбусы там всякие. Надо смотреть трезво, практически…

– Кстати, практический вопрос, – вставил Самойлов. – Общественное питание на фермах вы можете организовать. В статье об этом сказано как-то вскользь, туманно. Насколько я понимаю, суть дела в том, что колхоз не дает продуктов. Вернее, дает, но по базарным ценам.

– Хозяин не я – колхозное собрание. Поставим вопрос, как решит, так и будет.

Самойлов взял районную газету и, подняв глаза на председателя, сказал:

– Мы тут хорошо, по-моему, поговорили. Что касается статьи в районной газете, то мне показалось, что вы, Фрол Кондратыч, как-то пренебрежительно отнеслись к ней. Может быть, это и не так на самом деле. Во всяком случае, в редакцию надо послать ответ. Вы, наверное, соберете правление, обсудите статью.

Гуменюк помрачнел, но кивнул утвердительно:

– Обсудим.

– Вот и хорошо.

Панков почувствовал, что беседа подошла к концу. Он подался вперед, словно хотел напомнить что-то секретарю. Тот понял.

– И еще одно, – сказал он Гуменюку. – Одолжите Панкову трубы…

Гуменюк сделал протестующий жест.

– Под мою ответственность, – успокоил его секретарь. – Если не вернут, обещаю достать трубы. Хотите, письменное обязательство напишу?

– Зачем же письменное? – криво улыбнулся Гуменюк.

– Если верите на слово, еще лучше. Значит, заметано!

И протянул руку сначала Гуменюку, потом Панкову. Заглянул заведующему в глаза и с улыбкой сказал:

– Это хорошо, что у вас есть такие «фантазии». Без них коммунисту нельзя.

14

Уткнувшись в подушку, Аня плакала горючими слезами. Варвара сидела на своей кровати и тупо смотрела на подругу.

– Перестань, ну, – наконец проговорила она, – не стоят они того, чтобы так убиваться.

Плечи Ани вздрагивали. Она и верила и не верила Варваре. Больно было даже подумать, что Игнат обнимал другую девушку. Она, пожалуй, и не убивалась. Просто скопилась на душе горечь и пришла пора ее выплакать, а Игнат тут совсем ни при чем. Нет, Игнат, конечно, имеет к ее слезам отношение. Неужели он может говорить другой такие же слова, какие говорил ей, Ане? Это просто невозможно. Почему же невозможно? Вот она, Аня, могла бы поцеловать, например, Семку так же, как целовала Игната? Да никогда в жизни! А Игнат…

Варвара проглотила подступивший к горлу комок: ей тоже захотелось плакать.

– Ну, Анька, перестань же, – уже сквозь слезы сказала она. – Никого твой Игнат не обнимал, все я соврала… – И заплакала в голос.

– Зачем же ты соврала? – Аня приподняла опухшее от слез лицо.

– Не зна-аю, – рыдала Варвара, – паскуда я, потому и соврала. От зависти, должно… Ой, прости меня, подружка, подлая я!..

Аня пересела к ней и принялась успокаивать.

– Чего ты, глупая, на себя наговариваешь? А вот и не подлая ты, а хорошая. Ну перестань!

Опять она и верила и не верила Варваре, но от сердца словно камень отвалили. Она еще немного поплакала, уже легкими, освежающими душу слезами.

Наплакавшись, подруги улеглись рядышком, на одной кровати, и уснули сразу, как по команде. И спали крепко, без сновидений, до самого утра.

А Игнат так и не сомкнул глаз. Это была, кажется, первая бессонная ночь в его жизни. Его терзали угрызения совести (черт бы побрал эту подлую девку!), томило собственное бессилие, мучила неизвестность – как же теперь будет с Аней? Она и смотреть не захочет в его сторону. И поделом ему! А что, собственно, произошло? Ничего же не произошло… Но кривить душой Игнат не мог и не хотел. В который раз вспоминалось ему лицо Варвары с прищуренными любопытными глазами. Ух, как он сейчас ее ненавидел, эту Варвару!

К утру Игнат решил – с фермы придется уйти. Видеть Аню, ходить с ней по одним стежкам и в то же время быть от нее отлученным – нет, это ему не по силам.

У него хватило выдержки ничем не обнаружить своего душевного смятения перед Семкой. Тот ничего не заметил, а Федька спросил:

– А ты не заболел?

– Откуда это ты взял?

– С лица здорово спал, – озабоченно, по-взрослому сказал Федька.

У Игната защипало в горле. Ах, Федька, Федька, милая душа! Он притянул парнишку к себе и сказал:

– Это тебе, Федька, со сна показалось. Вот мы позавтракаем, и будет полный порядок.

Не откладывая трудного дела в долгий ящик, Игнат решил сразу же поговорить с Панковым, но тот на зорьке уехал в станицу.

Аня встретилась ему у крайнего корпуса. Будто из-под земли выросла. Если б Игнат находился в другом состоянии, то понял бы – она его подкарауливала.

Обыкновенно, будто ничего не произошло, девушка поздоровалась. Не глядя ей в глаза, Игнат ответил.

– Что с тобой? – вдруг спросила Аня. В голосе ее слышалась тревога.

– А что? – будто бы удивился Игнат. – Ничего со мной.

– Какой-то ты чудной. Не захворал ли?

– Нет, – Игнат смотрел на носки своих разношенных армейских сапог.

– Ты не сердись на меня, – тихо проговорила Аня. – Варвара вчера сбрехнула, я знаю.

Игнат поднял голову.

– Она мне сама призналась…

– В чем? – Игнат почувствовал, что опять мучительно краснеет.

– Да в том, что соврала.

– Зачем же она? – В горле у Игната пересохло, и говорил он с трудом.

– А так, сбрехнула, и все. Что ты, Варвары не знаешь? – Аня улыбнулась. – Не сердишься?

– Нет, – Игнат тоже попытался изобразить на лице улыбку. «Никак не поймешь этих девок, – подумал он, – закручивают такое, что просто уму непостижимо. Вот хотя бы Варька…» И потом, вспоминая разговор с Аней, он как-то не очень весело усмехался и пожимал плечами. Раза два попалась ему на глаза Варвара. Как всегда, смотрела она озорно и нагловато. Нет, что ни говори, а все-таки непостижимый народ эти девки.

Под вечер приехал Панков. Усы у него были пушистые, глаза поблескивали.

– Завтра будут у нас трубы. Вот оно какое дело, – объявил он, пряча улыбку.

– В райкоме были? – спросила Аня.

Панков кивнул.

Федька сорвал с головы фуражку и запустил ее в густевшую небесную синеву. Фуражка перевернулась в воздухе и упала на соломенную крышу конторы.

– Как доставать будешь? – строго спросил Игнат.

– А я тем… шестом, – успокоил Федька и улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

– По башке тебя тем… шестом, – зловеще прошептала Варвара.

Федька этой репликой пренебрег. Даже не взглянул на свою ненавистницу.

Трубы привезли в обед. И сразу закипела работа: Игнат и Семка не хотели терять ни минуты.

Командовал Семен. Слесарные навыки у него были невелики, но у других – и того меньше. Дело шло медленно и не гладко. Федька сразу же вымазался в тавоте и покрылся ржавчиной. Семка рычал, когда парнишка совал свой курносый нос куда не следует. Но Федьку ничто не могло остановить. В конце концов общее руководство взял на себя Панков, и работа наладилась.

Водопровод строили все свободные свинари. Девушки тоже непременно хотели приложить к нему руки.

К концу следующего дня вода пошла в ставок.

Усталые, измазанные, но довольные, смотрели строители, как тугая, остекленевшая струя била в длинное корыто.

– Красивая работа! – восхищался Семка-шофер.

– Когда своими руками что сделаешь, всегда красиво получается, – сказал Панков.

– Подумать только, через каких-нибудь два месяца разбирать придется, – вздохнула Аня.

– Не отдадим! – взъерошился Федька.

– А что, в самом деле, – проговорил Семка, – не отдавать – и все.

– Поживем – увидим, – Алексей Васильевич погладил усы. – Только отдавать придется: секретарь райкома товарищ Самойлов за нас поручился. Вот оно какое дело.

Вечером все собрались на площадке у футбольных ворот. Гармонист, прислонясь к штанге, лениво растягивал мехи.

– Полечку… – попросил кто-то из девчат.

Гармонист, склонив голову, заиграл польку.

Семка потянул в круг Варвару, но она уперлась: «Не пойду!» Когда Семка оставил ее в покое, она перебежала площадку и села рядом с гармонистом. Тот играл, а Варвара что-то ему нашептывала, склонясь к самому уху.

Станцевали полечку и запросили кто вальс, кто фокстрот. Варвара встала, потянулась и сказала гармонисту:

– Пойдем на бетонку.

Вокруг закричали:

– Зачем на бетонку?!

– Давайте потанцуем.

– Эта Варвара вечно придумает что-нибудь.

– А я хочу на бетонку, – протестующие возгласы Варвару не трогали. – Одно – танцы и танцы. Надоело.

Гармонист встал и, наигрывая частушечный мотив, пошел рядом с Варварой. Она громко, врастяжку запела:

 
Я любила гармониста,
Ах, я любила и люблю…
 

– Знаешь что, – зловеще прошептал Семка, – я ему набью морду.

– Ему-то за что? – возразил Игнат. – Она ж виновата.

– И ей набью!

Гармонь удалялась. Пела уже не одна Варвара, к ней присоединилось несколько голосов. На площадке у футбольных ворот остались Игнат, Семка, Аня и верный Федька Сапрун.

– Был бы я большим начальником, – сказал Федька, – издал бы такой приказ, чтобы всех девок четверовать.

– Чего, чего? – переспросил Семка.

– Не четверовать, а четвертовать, – поправила Аня.

– Так бы, значит, всех и четвертовал, никого не пожалел? – спросил Игнат.

Федька с опаской глянул на Аню.

– Можно и оставить кого, – парнишка быстро нашел выход из положения. – Варьку если на куски разорвать, она одна за четверых сойдет.

Игнат громко рассмеялся.

– Ну, Федька, силен!..

Семка вздохнул и нерешительно сказал:

– А может, и мы пойдем на бетонку, а?

– Не́чего, – твердо произнес Игнат. – Покажи характер хоть раз. Не ходи!

Он вывернул электролампочку и скомандовал Федьке:

– Давай-ка, указчик, шнур смотаем…

Аня медленно пошла от ворот. Игнат окликнул ее:

– Подожди чуток, вместе пойдем. И Семен с нами. Послушаем Федьку, он чего-нибудь еще расскажет.

Семен запротестовал, но Игнат остановил его:

– Побудь с нами трошки. Знаю я тебя, останешься один – обязательно на бетонку поволокешься. А там тебе сегодня делать нечего.

– Я ж вам буду мешать… – промямлил Семка.

– Отставить разговорчики! – приказал Игнат.

15

Зоя принесла Михаилу Михайловичу «Избранное» А. Толстого.

– Понравилось? – спросил заведующий отделом.

– Понравилось… Только…

– Так что же?

– Только не все… слов непонятных много…

– Да-а, – протянул Михаил Михайлович, перелистывая книгу. – Вот например:

 
Где гнутся над омутом лозы,
Где летнее солнце печет,
Летают и пляшут стрекозы,
Веселый ведут хоровод…
 

Что же тут непонятного?

– Тут все понятно, а вот дайте-ка, – Зоя отобрала книгу. Показав на мгновение розовый язычок, лизнула указательный палец и стала быстро листать страницы. – Вот, пожалуйста: «…За́не он над нею не волен!» «За́не!» Я в читальню ходила, в словаре иностранных слов искала. Нет такого слова. У библиотекарши, у Клавдии Петровны, спросила – она не знает.

Михаил Михайлович рассмеялся.

– Во-первых, «зане́», а не «за́не». Во-вторых, в словаре иностранных слов такого слова нет, оно русское. Устаревшее. Означает примерно: «Потому что…»

Зоя слушала, приоткрыв рот, и вдруг порывисто вздохнула.

– Вы что? – удивился Михаил Михайлович.

– Нет, ничего, – Зоя смутилась. Она вздохнула оттого, что опять ей пришла в голову мысль: «Как много надо знать, и как мало я знаю!»

– А скажите, Михаил Михайлович, – спросила она, поборов смущение, – на журналиста долго надо учиться?

Михаил Михайлович помедлил с ответом. Откинул волосы со лба, пожевал губами и торжественно произнес:

– Всю жизнь!

– Ой, как много!

– Не пугайтесь, Зоя Степановна. Это я в том смысле, что в любом деле надо все время учиться. «Век живи – век учись…»

– «…Дураком помрешь», – не удержалась Зоя.

Михаил Михайлович глянул на нее с укоризной, и она прихлопнула рот ладошкой.

– Вам надо среднее образование закончить, – сказал заведующий, – тогда уже думать о факультете журналистики.

– А вы сами учились на факультете журналистики?

– Я? Нет, не учился. Я окончил учительский институт, в газету попал случайно. Должен вам сказать, что за все время, что я работаю в печати, журналистов со специальным образованием встречал редко. Большинство – из учителей, из комсомольских и партийных работников… Но специальное образование еще никому в жизни не мешало, так что вам, Зоя Степановна, неплохо было бы закончить факультет журналистики.

– Конечно, – сказала Зоя. – И я закончу, вот увидите. Я обязательно буду журналисткой.

– Рад слышать, – Михаил Михайлович спрятал томик Толстого в стол. – А как дома?

– Ничего. Я и маме и Виктору сказала, что все равно буду журналисткой, а если им не нравится, то могу сегодня же уйти работать на ферму. Я же вам рассказывала – меня на вторую СТФ приглашали… Ну, они говорят: «Мы тебя не гоним».

– Значит, сохранили статус кво?

– Чего сохранили?

– Ну, все осталось на прежних границах?

– Пока да, – кивнула Зоя.

– А я могу вас порадовать, – Михаил Михайлович вытянул из лежавшей на столе папки листок. – Получили от правления колхоза ответ на статью З. Армавирской.

– Ой, что же там написано? – встрепенулась Зоя.

– Написано… вот: «Критику признать правильной…» Это самое главное. Дальше – подробности: «Ферме выделены журналы…», «Правление рассматривает вопрос о возможности отпуска продуктов на фермы по пониженным ценам…», «В новом хозяйственном году изыскать средства для оборудования жилых помещений на отдаленных фермах…»

– Я так рада! – Зоя прижала смуглые кулачки к груди.

– Я вас хорошо понимаю, Зоя. Труд журналиста – нелегкий труд. Но и радостный, когда удастся помочь хорошим людям отстоять правду, разоблачить и низвергнуть мерзавцев… – Михаил Михайлович расчувствовался и, одергивая себя, покашлял смущенно.

Зоя покинула редакцию совсем счастливая. Когда она шла сюда, пыльная улица, обсаженная серыми акациями, казалась ей скучной и бесцветной. Сейчас и акации с корявыми стволами, и маленькие домики с подслеповатыми окошками, и линялое небо – все было Зое мило, все рождало восторг. Мир был очень хорош. И жизнь была чудо как хороша! Все в этой жизни достижимо, все мечты сбываются. Конечно, она будет журналисткой! Известная журналистка З. Армавирская! Газеты с ее очерками будут брать нарасхват. Михаил Михайлович – он тогда уже станет совсем стареньким – скажет ей… Что же он ей скажет? Он скажет: «Зоя Степановна, редактор просил вас зайти к нему в кабинет…»