Текст книги "Закон эволюции - роман завершен (СИ)"

Автор книги: Владимир Пекальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Маркус за словом в карман не полез.

– Что ж, в таком случае я, согласно вашей же доктрине, не буду думать за вас, но останусь при своем мнении.

– И это правильно, капитан. Коль так, с историей мы пока закончим, Джейсон, спасибо за лекцию. Теперь Барбара прочитает очень короткий ликбез по юриспруденции.

Барбара не стала подходить к настенной панели и даже не встала из-за стола.

– Все очень просто, капитан Коптев. Все то же, что было преступлением в ваше время, осталось им и поныне. В целом, вы можете руководствоваться собственными представлениями о том, что является преступлением, а что – нет, вряд ли ошибетесь. Просто некоторые вещи стали менее криминальными. Допустим, за неуплату налогов теперь не тюремный срок с конфискацией, а небольшой штраф на первый раз и воспитательный трудовой курс на второй. Это уже не криминал, а административное правонарушение.

– А чем, собственно, отличается этот самый трудовой курс от той же тюрьмы?

– Тем, что вы живете не в тюрьме и над вами не стоит вооруженный охранник. Вы ходите туда, как на обычную работу, это ведь и является работой, за которую вам заплатят. Многим людям бывает необходимо немного подержать в руках лопату или лом. Полезно для улучшения мировоззрения. Общество обязывает вас в качестве воспитательной меры немного потрудиться на всеобщее благо, в том числе и свое.

Маркус хмыкнул:

– Ну, положим, оно и налоги платить обязывает. Если я нарушаю одно, почему другое не нарушить? Что мешает мне не принимать участия в исправительных работах? Угроза нового курса трудотерапии, на который тоже можно не явиться?

– А вот это, – негромко сказала юрист, – уже даже не криминал, а асоциальное поведение. Если вы получили прямое предписание уполномоченного лица, того же судьи – обязаны выполнять. Неподчинение чревато очень тяжелыми последствиями.

– Высшей мерой?

– Можно и так сказать. Наше общество живет и процветает благодаря справедливым законам, прогрессивному социальному строю и гражданам, которые придерживаются установленных правил. Именно это и позволяет нам всем жить с уверенностью в завтрашнем дне. Если кого-либо положение дел не устраивает – он вправе покинуть социум Доминиона в любой момент и отбыть в любом направлении, забрав с собой все свое добро. Но если человек живет в обществе и при этом злостно нарушает правила... Ну, либо изоляция, либо изгнание. По выбору провинившегося.

– То есть, можно наломать дров, допустим, убить кого-то, и меня всего лишь выгонят в другую страну? – уточнил Марк.

– Нет. За преступления против личности вы расплачиваетесь лично. Например, пожизненным заключением. А за нежелание быть частью общества общество вас изгоняет. Либо в тюрьму, где вас все еще защищают законы Доминиона и откуда вы, осознав свои ошибки, сможете выйти, либо за пределы страны, где вас больше не защищает никто. При этом следует знать, что вам нанесут татуировку, гласящую, что вы более не являетесь гражданином Доминиона. Это для того, чтобы отребье за границей не паразитировало на нашем престиже и не подрывало его. Изгнанник полагается только на себя и милость тех, к кому попадает. Причем бывают очень трагические последствия, к примеру, если вы выходите за нашу границу, но те, с другой стороны, вас не пустят. Им тоже не нужны наши отбросы. Часто такие люди оказываются заперты меж двух границ.

– И что с ними дальше происходит?

Барбара вздохнула.

– Неприятно об этом упоминать, особенно за обеденным столом – но они гибнут от голода. Вот прямо сейчас на границе с Сибирской державой сидит преступник, приговоренный к изгнанию за сопротивление полицейскому при задержании и причинение легкого телесного вреда. Точнее, его приговорили к двадцати годам с возможностью досрочного освобождения, но идиот решил, что искупать свои прегрешения ни к чему. А людям в Сибири такой тоже не нужен. Теперь он живет в палатке, которую ему перебросили через ограждение, и питается тем, что бросают сердобольные люди с двух сторон. Но рано или поздно им это надоест, а когда придут холода... В общем, вы поняли. Несчастный обречен, если только сибиряки над ним не сжалятся.

Маркус в задумчивости пригубил рюмку.

– А попроситься обратно в тюрьму он уже не может?

– Нет. Право быть гражданином Доминиона можно получить лишь один раз. Если вы отказались от него добровольно – обратно нет пути.

– Жестоко.

– Мудро и справедливо, – возразил Виттман. – Зато наши полицейские не носят оружие, у нас не бывает перестрелок на улице, не гибнут ни стражи порядка, ни преступники. Полицейские проявляют уважение к гражданам, граждане – к полицейским. И всем хорошо.

– Кроме того бедняги между двух границ, пострадавшего за преступление, по которому в моей стране получил бы максимум несколько лет.

– Вот как? – прищурился Первый. – Ладно же. Давайте я запрошу статистику по уровню смертности в США среди полицейских? У вас в год было по шестнадцать тысяч убийств на триста двадцать с гаком миллионов состоянием на начало двадцать первого века. Одно убийство на двадцать тысяч населения. А когда вы улетали – так и вовсе тридцать тысяч убийств на триста пятьдесят миллионов.

– А у вас?

– А у нас – на восемьсот миллионов менее трех тысяч убийств в год.

– Да уж, тогда мне возразить нечего, – признал Маркус, – хотя подобные жесткие законы дают предпосылку к развитию полицейского государства и беспределу со стороны...

– Нет-нет, вы не понимаете, капитан. Полицейские за любое нарушение наказываются еще строже. И знаете, что в итоге? У нас ежегодно изгоняется меньше людей, чем у вас в США приговаривали к смертной казни. Я еще раз подчеркну. Мы выстроили благополучное общество, где преступность не искоренена, а просто отмерла. Сама отсохла. И вовсе не из-за драконовских мер, суровые меры, как вы, возможно, знаете, работают, но недолго.

Маркус допил то, что у него оставалось в рюмке, и сказал:

– Да, вы правы. Но знаете, от какой мысли я не могу отделаться все время с момента нашего знакомства? Что это не вы тут персона номер один, а я. Словно это я президент, приехал в какой-то город с проверкой, и тамошний мэр мне все рассказывает и показывает, мол, как там все у него хорошо. Согласитесь же, что первое лицо супердержавы, исполняющее роль гида при пришельце из варварского прошлого так, словно других важных государственных дел нету – как-то странно?

Виттман сделал знак подать еще коньяку и кивнул.

– Да, капитан, вижу, что не ошибся в вас. Вы дважды угодили в десятку. Я объясню вам одну вещь. Хоть и выгляжу я моложе своего возраста, мне скоро исполнится семьдесят пять лет, из которых пятьдесят три отдано служению Доминиону. Я, проще говоря, патриот новой цивилизации, поднявшейся на руинах сгоревшего мира. Идейный приверженец нового строя. Скоро будет сорок лет, как я занимаю должность Первого Рейхсминистра...

– Сорок лет?! – выпучил глаза Маркус, – да тут диктатурой попахивает!

Первый весело рассмеялся:

– Диктатор, ездящий по стране в небронированном автобусе и живущий в доме с шестью охранниками? А когда я иду в ресторан как частное лицо, со мной либо один сопровождающий, либо вообще ни одного. Последний раз на верховного правителя Доминиона свои граждане покушались сто восемьдесят три года назад, а иностранные агенты – сто пятьдесят семь. Оба раза успеху покушения воспрепятствовали простые люди – не охрана. За всю историю Доминиона верховный правитель был убит лишь однажды, двести два года назад. Поймите, капитан, у меня просто нет врагов. Ни внутри страны, ни снаружи. О каком диктате речь?

– А как же политические противники?

– Их у меня тоже нет. Видите ли, сместить правителя может любой желающий, если заручится поддержкой масс, на законных основаниях. Ежегодно все желающие могут попытаться стать верховным правителем. Но за последние двенадцать лет никто даже не пытался сместить меня. Потому правитель Доминиона может покинуть свой пост лишь тремя способами. Естественная смерть, смещение на основании ежегодных выборов или добровольный уход, с назначением преемника или без. Должность без временных ограничений как таковых.

Скажу вам больше, капитан. Я не только идейный сторонник нового строя. Я пришел к власти при поддержке таких же идейных и сильных людей, как сам. Стоит мне сейчас привести сюда репортеров и сделать заявление в прямом эфире о том, что я присваиваю себе диктаторские полномочия или хотя бы вношу изменения в законы, регулирующие проведение выборов, с целью осложнить мое смещение, как те охранники, которые сейчас сидят в караулке, придут меня убивать прямо перед камерами. Если я предам людей, которые поддержали меня на моем теперешнем посту – они же меня и растерзают. И меня не спасут ни армия, ни полиция, ни охрана – все они обернутся против меня же. Просто пока что вы, капитан, этого не понимаете. Менталитет народа изменился. Сильные, сознательные, идейные люди, такие же патриоты Доминиона, как я, занимают все ключевые посты. А рядовой обыватель, законопослушный и менее идейный, за меня тем более не заступится. Когда вы поживете среди нас, то поймете, что и как изменилось. У нас не только преступность пошла на убыль, у нас невозможны диктаторы, революции и восстания. И все это – результат новой организации общества.

Так вот, мы подходим к ответу на ваш вопрос. Я отдал Доминиону более полувека своей жизни. Я очень многое сделал для дальнейшего процветания нашего общества и усовершенствования наших идей. Я ни в коем случае не приписываю все, что вам показал и рассказал, себе, нет: заступив на пост Первого Рейхсминистра, я получил под свое руководство и так вполне благополучную страну. И сорок лет я улучшал мелочи. Там чуток, здесь немного. Я всего лишь продолжаю дело тех, кто начал строить новое будущее триста лет назад. И да, у меня полно времени, благополучная страна проблем имеет не так уж и много. Но я горжусь и своей страной, и собственной скромной ролью в ее развитии.

И вот тут появляетесь вы, пришелец из прошлого. Я никогда не видел вашу страну, не видел былой мир, могу только предполагать, какие они были. Я отдал почти всю свою жизнь прогрессу человечества, вы понимаете меня? И теперь меня съедает вполне человеческое желание: я хочу узнать, много ли достигли я и мои предшественники. Мне хочется сравнить то, что было, и то, что мы построили из обломков былого. Но сделать это можете только вы. Я могу сравнивать цифры – убийства, преступления, уровень жизни и прочее. Вы же видели воочию свою страну и свое время, и только вы обладаете возможностью, пожив среди нас, на собственном опыте сравнить две страны и два общества, разделенных почти четырьмя столетиями. И тогда вы скажете мне, многого ли достигло человечество, пока вы летали.

Виттман закончил свою речь и залпом осушил рюмку. Маркус медленно кивнул и осушил свою, затем сказал:

– Да, теперь я понял.

В конце обеда выяснилась роль агента Каспара.

– Янек не только поможет вам адаптироваться и обустроиться, – сказал на прощание Виттман, – у него – фактически мои полномочия. Он проведет вас в любое место на территории Доминиона, будь то полицейский участок, суд, тюрьма, военная база, архив или космодром.

– Зачем? Что мне там делать? – недоумевающе спросил Маркус.

– Чтобы вы все могли посмотреть своими глазами, капитан. Вы – арбитр, который оценит наши свершения. Вы вольны осмотреть все, что сочтете нужным. Заглянуть в любой, самый укромный и пыльный уголок страны.

Астронавт что-то пробормотал о большой оказанной чести, но его мысли были заняты совсем другими. Вместе с Каспаром он покинул замок Первого: внизу их уже ждала машина.

– Куда дальше? – осведомился он.

– В отель, – сказал Каспар, – я уже забронировал вам номер. Есть какие-нибудь пожелания?

– Как тут со спиртным?

– Выбор не очень широкий, алкоголь постепенно уходит в прошлое, люди употребляют крайне мало и только хорошие напитки, чаще всего некрепкие. Рюмка за праздничным столом это нормально, две – редкость и только по большим поводам, вроде вашего прибытия.

– В таком случае, Янек, я буду очень благодарен, если вы воспользуетесь вашими полномочиями и достанете мне выпивку. Покрепче да побольше. Поймите меня правильно: я держался бравым молодцом сколько мог, но сил уже не осталось. Моя семья, родители, брат, невеста, моя страна... Для вас прошло четыреста лет, но я потерял все, чем дорожил, всего четыре дня назад.

– Я понимаю, – заверил его Каспар, – никаких проблем.

***

Хорст Виттман, Первый Рейхсминистр Доминиона, вошел в маленький зал для частных приемов, где его уже ждали накрытый на двоих столик в центре, оркестр из тридцати шести инструментов и дирижера у стены и высокая, стройная белокурая девушка в вечернем платье у окна, уселся в кресло и сделал приглашающий жест садиться своей пассии.

– Прости, что заставил ждать, – сказал он и повернул голову к музыкантам: – что-нибудь медленное и спокойное из классики.

Дирижер поклонился и взмахнул палочкой, зал наполнила музыка.

Виттман вполуха слушал собеседницу и на автомате поддерживал разговор о живописных уголках мира, но его мысли витали совсем в другой плоскости. Все идет по плану, астронавт оказался именно таким, как надо. Надо будет проинструктировать Янека форсировать события: в свои семьдесят пять Первый Рейхсминистр обладает завидным здоровьем для такого возраста, но времени отпущено не так уж и много, а Виттману необходимо не только привести в исполнение свой план, он не сможет умереть спокойно, не увидев результатов. Закон эволюции неумолим: выживает сильнейший. И грядущий Судный День расставит все по местам.

***

Вечером в отеле – кстати, мало чем отличающемся от отелей двадцать первого века – Маркус заложил за воротник по полной программе и продолжал наяривать весь следующий день по схеме «выпил, закусил, выпил, заснул, проснулся – перейти в начало», не высовывая носа из номера, благо, снедью он запасся, словно человек, переживший голод. Вечером второго дня пришлось принимать меры против похмелья, но удалось обойтись всего лишь кефиром и рассолом. На этом Маркус благоразумно решил остановиться, потому что ему, человеку, обычно употребляющему мало, встреча с «белочкой» как-то не улыбалась.

На третий день он принял с утра душ, побрился, надел рубашку, брюки и туфли обычного, невоенного образца, которые нашел в шкафу, подошел к телефону и внезапно сообразил, что Каспар не оставил ему никаких контактных данных. Чуть поразмыслив, Марк позвонил дежурному, просто на всякий случай. Решение оказалось правильным: персонал отеля был своевременно проинструктирован Янеком по поводу "особенного" гостя, и вскоре специальный агент сам позвонил ему.

– Думаю, поминки по прошлому я пока что закончил, – сообщил Маркус, – теперь вот сижу, размышляю, что делать дальше.

– Буду у вас через четверть часа, – ответил Каспар и появился ровно через четырнадцать с половиной минут, в обыденной одежде и с небольшим чемоданчиком в руке.

– Ситуация такова, – сказал он Маркусу в самом начале мини-инструктажа, открывая чемоданчик, – ваше прибытие не секрет, но по телевидению пока что показали актера вместо вас. Вы, в некотором роде, герой дня, но на улице вас узнавать в лицо не будут. Можете оставаться инкогнито, сколько хотите. Вон это – ИД-карта, ваше удостоверение личности, они теперь на магнитных карточках, а не в виде книжечки, как в двадцать первом веке. А вот это – ПЦП, ваш персональный цифровой помощник.

Астронавт повертел в руке прибор, поразительно похожий на смартфон.

– И как он включается?

– Там щель сбоку в корпусе. Вставляете свою ИД-карту – и вуаля. Это мобильный телефон, кошелек, связка ключей, навигатор и наладонный компьютер – все в одном. Обычно используются ПЦП в виде браслета – но вам я достал образец старого дизайна.

Устройство оказалось несложным в освоении, однако Маркус отметил, что письменный язык изменился сильнее, чем устный. Некоторые слова, высветившиеся на экране, написаны совсем не по правилам двадцать первого века.

– Грамматику подтянете, – успокоил Янек, – язык вы знаете, это главное. Английский так и остался международным и основным для Доминиона. Тут, в Авроре, можно услышать французский, немецкий, китайский, чешский, русский – или, точнее, те языки, которые раньше были таковыми – и еще дюжину смешанных языков. Но на английском говорят практически все, другой вопрос, что вы, быть может, будете не очень хорошо понимать отдельных людей с определенными акцентами. Впрочем, в городе, где так перемешались нации, и это хорошо. Свой ПЦП рекомендую носить с собой: выйдя без него даже в парк, вы можете быть задержаны полицией.

– Так строго?

– Поймите правильно. Ношение ПЦП – абсолютная норма, и не потому, что полицейский контроль, а потому, что это обычно ваши ключи от дома, машины, кошелек и прочее. Не носят при себе ПЦП зачастую только те люди, которые хотят скрыть факт своего присутствия или личность. Если просят предъявить ИД – видите тут на торце глазок? Лазерный интерфейс. Поворачиваете к полицейскому и он сам своим прибором считает все, что надо. Кстати. Три быстрых энергичных нажатия большим пальцем на середину экрана приводят к экстренному вызову полиции, и ближайшие патрули будут не только сразу же оповещены, ПЦП заодно передаст и ваше местонахождение. Только не вызывайте без причины – штраф, сами понимаете.

– Ладно, я усек, – кивнул Маркус.

– С ПЦП вы можете получить доступ к своему счету в банке, с него же и платите. Путем контакта через лазерный интерфейс с ПЦП визави вы можете запросить у него деньги или заплатить по его запросу.

Немного потыкав пальцем в значки на экранчике, Марк быстро разобрался, где там выход в банк. На своем счету он обнаружил единичку с шестью нулями.

– Хм... Да я миллионер, оказывается.

– Это временный кредит, – пояснил Каспар, – "Пионер" скоро выставят на аукцион, а его реактор еще не успели оценить. После того, как все продадут, вы станете миллиардером, потому что сколько там за старье заплатят музеи, я не знаю, а работающий реактор, пусть и старый, но военного стандарта, стоит, с учетом расщепляющегося материала в нем, никак не меньше миллиарда. Чтобы вы сориентировались в стоимости денег – обед в хорошем ресторане стоит двести-триста картров, а вон та серебристая машина на стоянке внизу у отеля – автомобиль для зажиточного класса, модель на водороде – тысяч пятьсот.

– Картры?

– Да, так у нас называются деньги. Наследие тяжелого прошлого, когда валютой были патроны ... Чаще их неофициально кредами именуют, а также с подачи какого-то шутника появился эвфемизм "домино". Давно собирались официальное название изменить, но старое наименование прилипло, да и все. Надобности как-то особенно называть деньги нету, так как это единственная валюта, имеющая хождение в Доминионе.

– Понятно. А если мой ПЦП украдут? Смогут снять деньги?

– Нет, разумеется. Ваша сигнатура уже передана на сервер банковской системы, если прибор попадет в руки другого человека – почти все операции будут заблокированы.

Маркус выпустил Каспара и запер дверь номера.

– И какая у нас нынче культурная программа? – поинтересовался он, спускаясь вместе с провожатым на лифте.

– Для начала я планирую показать вам город. Тут неподалеку есть ресторанчик на высоте десятого этажа, там можно перекусить и обозреть окрестности...

– Э-м-м... Нет, спасибо. Я бы что-то на скорую руку перекусил, гамбургеры там, кока-колу...

– Если вы про напитки двадцать первого века – то это вряд ли. Все пьют соки, минеральную воду, чай, кофе. Еще в моду вошел шербет. А... что такое "гамбургер"?

Маркус вздохнул.

– Разрезанная круглая булка, внутри которой – котлета, сыр, овощи, соусы и прочие приправы. Но я уже понял, мне не светит.

– Так ведь это же сэндвич. Правда, сэндвичи на каждом углу не продаются: непопулярная еда. Еще есть вариант с такояки – это кусочек осьминога, зажаренный в тесте.

– Я знаю, что такое такояки. А как они сюда добрались?

– С беженцами, как же еще?

– Из Японии тоже бежали во время войны?

Каспар ухмыльнулся:

– Во время войны – нет. А сейчас – бегут. Те, кого в Японии называют "мясом", я вам рассказывал. Если у человека есть здоровье, интеллект и нормальное здравомыслие – чем менять себе руки-ноги-глаза-хребет, он лучше место проживания сменит. Вот у Первого Рейхсминистра информационный спец – как раз из Японии. Кодзима его зовут.

– Который с разъемом в виске?

– Он самый. Церебрально-цифровой интерфейс – полезная штука, но пользователи долго не живут. Со временем неотвратимо начинаются осложнения, так что... Я всегда говорил, протез калеке нужен, но только идиот будет сам себя калечить такими сомнительными наворотами.

Они вышли на стоянку и направились к автомобилю Каспара. Машина представляла из себя довольно прозаически выглядящий автомобиль на электрическом приводе, но ходовые качества оказались достойны всяческих похвал.

– Спецмодель, – сообщил Каспар, пристегиваясь, – повышенная мощность, повышенный запас хода – и аккумуляторный отсек вместо багажника. Мальчик на побегушках – профессия, требующая мобильности, хе-хе. Ну и личный код вместо ключей, хотя большинство машин нынче все еще на обычных ключах.

– Как-то вы, Янек, о своей работе отзываетесь... с сарказмом, что ли?

Каспар включил автомобиль, поднеся к приборной доске руку с браслетом, проверил показатели и кивнул:

– Верно. Правда, сарказм тут не в адрес собственно работы, а по поводу ее смены... Я ведь люблю небо. Когда летаю самолетами – прошу экипаж пустить в кабину на место второго пилота... Как летчик, вы можете себе представить, каково это, когда крылья теряешь... А виноват кто? Виноват идиот Янек Каспар, руку я потерял по собственной глупости. Вначале лажанул, а потом еще и медленно соображал, как исправлять... Так что мой сарказм – суть подмена объекта насмешки, чтобы не так грустно было. Ну а работа – калеке грех жаловаться, что не выставили на пенсию, а обеспечили престижным занятием, пусть оно и не такое важное, как профессия летчика. Тем более что это именно благодаря моим полномочиям меня пускают в кабину авиалайнеров.

Он тронулся, вырулил со стоянки и повернул на ближайшем перекрестке.

– Тут есть парк рядом – там можно оценить все разнообразие нашего фастфуда. Ну и сэндвичами разжиться в том числе.

***

Парк – длинные параллельные аллеи кипарисов, разделенные прудами с лебедями – Маркусу сразу понравился. Пройдя чуть дальше вглубь, он обнаружил ветвистые каштаны, лавочки в их тени и несколько хорошо знакомых на первый взгляд ларьков. Правда, выкрашены однотонно, под цветовую палитру парка, никакой рекламы, кроме строгих вывесок и меню с ценником – но в целом ларек быстрого питания за почти четыре столетия не изменился. А вот меню оказалось непривычным.

Превалировали по количеству наименований салаты, как овощные, так и фруктовые, причем некоторые блюда Маркус идентифицировал как салат только благодаря ярлычкам. В трех ларьках из семи осмотренных вообще ничего, кроме салатов, фруктов и соков не предлагалось. Еще в двух лица японской национальности продавали характерные японские блюда, в том числе кусияки, якитори, короккэ , такояки и суши. Продавщица в шестом предлагала мороженое, пирожки, сэндвичи и прочие, преимущественно мучные закуски и сладости, а также чай и кофе. В последнем – снова салаты, а также несколько мясных блюд, включая барбекю и тефтели.

Маркус купил сэндвич с колбаской и, после небольшого усилия над собой, две порции якитори. Он полюбил японскую кухню с тех пор, как год провел на базе в Хонсю, и смысла отказываться от любимых блюд только из-за внезапно появившейся неприязни к японской нации не видел. Янек ограничился салатом из капусты, креветок и пикулей и парой жареных колбасок. Причем колбаски пришлось немного подождать: их извлекли из холодильника и поджарили специально для него, готовых у продавца не нашлось. Есть они устроились на лавочке рядом с ларьками.

В парке в это довольно-таки ранее время нехватки посетителей не было, и Маркус, уминая сэндвич, машинально прикинул, что по меньшей мере половина гуляющих – бегуны в возрасте до тридцати лет, преимущественно девушки. Вторая половина состояла как из бегунов постарше, так и из просто прогуливающихся людей. Причем молодежь, останавливаясь у ларьков, отдавала предпочтение салатам. Сладости интересовали в основном детей, а у мясного ларька остановились лишь трое прохожих, причем все – мужчины за тридцать и, судя по всему, очень хорошо одетые. Астронавт доплюсовал к ним себя и Янека – оба мужчины за тридцать, причем Янек – сильно за тридцать. Оба при деньгах. Оба прилично одетые. Итого пять человек, попадающих под одни и те же признаки. Правда, чуть позже, когда Маркус приканчивал второй якитори, шестой хорошо одетый пожилой мужчина купил салат и сок и проследовал далее по своим делам, но это, скорее, исключение, не отменяющее того факта, что разные категории посетителей парка выбирают разное питание.

– А что, молодежь тотально приучена питаться салатами? – спросил он, вытирая губы салфеткой.

– А что в этом странного? – вопросом на вопрос ответил Каспар. – Салаты полезны для здоровья и на них не растолстеешь. Абсолютно закономерный выбор молодого человека, особенно женщины.

– Люди вроде нас выбирают, по большей части, мясцо. Странно получается, достигнув определенного возраста и статуса, мужчины забывают о здоровье?

– Ну я бы не сказал. Просто заботятся о нем уже не так сильно, как в молодости, и позволяют себе идти на поводу у аппетита. Если устроился, жизнь наладил, чего-то достиг – можно ведь и для себя что-то приятное сделать.

Вот тут лицо Маркуса едва не перекосилось в недоверчивой гримасе. Давно известно, что именно молодежь на свое здоровье забивает болт, особенно если его, здоровьица, в достатке. И никто не трясется за него так, как старики, уже одной ногой стоящие в могиле. Это, черт бы ее побрал, аксиома человеческой психики, известная еще со времен Аристотеля и Протагора, тут воспитывай или не воспитывай, но хомо сапиенс в принципе не способен ценить то, чего у него много, и можно только догадываться, каким образом произошли такие изменения в способе мышления людей двадцать пятого века.

– А вы, Янек? Достигли, устроились? С работой все в порядке, а все остальное? Кстати, ничего, что я спрашиваю? Ну там, вдруг не принято или еще что...

– Абсолютно нормальный вопрос. У меня все хорошо. Две жены, пятеро детей, хорошая должность и полный достаток. Удручает только, что место в пилотском кресле приходится, можно сказать, выпрашивать, но больше мне жаловаться не на что.

– Вы мормон или мусульманин?

– Я атеист. Ислам у нас вне закона, а кто такие мормоны – вообще без понятия. Не слышал о такой религии.

– Получается, многоженство разрешено? – удивился Маркус.

Янек удивился не меньше:

– А с чего бы оно должно быть запрещено?

– Воистину, другие времена – другие нравы. А почему ислам запретили?

– Антигуманная религия. Христианство, допустим, учит – "не убий, не укради, люби ближнего своего". Это приемлемо. Ислам проповедует обратное: обман неверного – подвиг, а за убийство оного и вовсе семьсот семьдесят семь гурий в раю ждать будут. Так что если у вас найдут Коран или застанут за совершением исламских обрядов – изгнание. Без апелляций, без вариантов, без промедлений.

– Понятно. Не могу сказать, что это меня сильно печалит. С другой стороны – а как же право на свободное вероисповедание?

Каспар отправил в рот последний кусок колбаски, проглотил, вытер губы салфеткой и сказал:

– Нету такого права. Стране, где девяносто процентов населения – атеисты, оно просто не нужно. Пока молитвы и проповеди не нарушают законов и не призывают к чему-либо асоциальному – молитесь, проповедуйте. Дело ваше.

После перекуса они пересекли парк и вышли на довольно оживленную улицу, застроенную, преимущественно, зданиями со стеклянными фасадами, внутри которых размещались офисы, банки, магазины и кафешки. По проезжей части медленно, не быстрее, чем сорок километров в час, катились автомобили, ехали велосипедисты. Здесь Маркус впервые увидел пустую полицейскую машину у обочины, поискав взглядом, он нашел и полицейского: тот сидел внутри какой-то забегаловки и лениво листал газету. Рядом с ним на столике дымилась чашка то ли чая, то ли кофе. Из экипировки его в глаза бросилась одна деталь: балаклава с прорезями для глаз, носа и рта, но скрывающая все остальное лицо. Поверх балаклавы – форменная фуражка со стилизованным изображением щита.

– А почему он в маске? – спросил Маркус, повернувшись к Каспару.

– Чтобы вы не видели в нем конкретную личность. Он – страж правопорядка, и гражданин должен видеть в нем именно олицетворение закона. Согласно нашим правилам, судьи, адвокаты, прокуроры, подсудимые, истцы, ответчики и присяжные тоже обязаны скрывать свои лица в суде. Правосудие должно быть беспристрастным.

– Чудны дела твои, господи, – пробормотал астронавт, скользнув по "копу" взглядом.

Рация на плече, браслет с экранчиком на руке, на столе лежит еще один прибор вроде ПЦП или планшетника, но побольше и с символикой полицейского департамента. На поясе полицейского – только чехол под этот планшетник. Ни кобуры, ни дубинки, ни наручников, даже баллончика со слезоточивым газом – и того нет. В этот момент коп перевернул страницу газеты, протянул руку за чашкой и отхлебнул. Ленивое, расслабленное движение беспечного человека, откровенно скучающего на службе.

– И давно полиция выходит на дежурство вообще без... спецсредств? – полюбопытствовал Маркус, неторопливо шагая по улице.

Янек пожал плечами:

– Этого точно никто не скажет, но лет так то ли девяносто, то ли восемьдесят назад. Оружие как бы не постановлением отменили, сами полицейские перестали его носить за ненадобностью. Когда я был маленьким, то есть лет сорок тому, то пару раз видел полицейских с дубинками и пистолетами, но с тех пор подобная экипировка окончательно вышла из обихода. Бывает, оружие возят в машине, но большинство просто не хочет таскать его из шкафчика в машину и обратно, тогда ведь еще и машину запирать приходится, чтобы до ствола не дотянулись детские ручонки. Разумеется, у неспокойных границ все не так безоблачно, но в центральных областях Доминиона применение оружия – явление очень нечастое.

– Я так понимаю, огнестрела в гражданском доступе нет?

– В центральных областях страны – нет. Возле неспокойных границ его, теоретически, купить можно, но мало кто покупает: владение оружием обязывает пройти специальные курсы по технике безопасности, эта рутина мало кому нужна. Проще приобрести что-то нелетальное, оно продается в каждом городе, но все равно практически никто не покупает. Ибо без надобности.