Текст книги "Легенды Ых-мифа"
Автор книги: Владимир Санги
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Владимир Санги
Легенды Ых-мифа
Немного о себе и об этой книге
Сейчас я не помню, что родилось раньше: голод, сказки или я. Но сколько помню себя, помню голод и помню сказки. Была зима, холодная, голодная и потому долгая. Мужчины из нашего рода ушли на войну. Не было видно, чтобы на нартовой дороге поднимали снежный вихрь сильные упряжки. Собаки уже давно но ели наваристой похлебки из нерпичьей требухи и, пожалуй, забыли вкус нежной душистой юколы. У престарелых каюров селения Чайво, что на открытом всем штормам и туманам побережье Пила-керкка (Пила-керкк-«Большое море». Нивхское название Охотского моря.), осталось не много собак – кормить нечем.
Бабушка, мать моей матери (она жила в соседней избушке), держала одну-единственную суку. Иссохшая, как прибрежная ольха, подслеповатая старуха верила, что наступит время, когда ее внукам потребуются сильные псы для упряжек. Верила и делала все, чтобы породистая нартовая сука не подохла с голода. Как-то разыгрался сильный буран. Нашу избушку занесло по крышу. Было темно, и я не знал, когда день, а когда ночь. Больная мать, чтобы как-то отвлечь мои мысли от еды, рассказывала чудесные сказки о таких же маленьких детях, как я, но живших так давно, когда еще не было нашей бабушки.
Летом я часто уходил с бабушкой в бухточку, что за селением. У бабушки с довоенных времен сохранилась сеть, короткая и рваная. Лодки мы не имели. Но бабушка однажды нашла простой и в то же время надежный способ ловить рыбу. В отлив вода отходит, обнажая широкую полосу песчаной косы. И бабушка как-то поставила колья прямо на обнажившуюся полосу и привязала к ним сеть. В прилив вода набежала на берег, затопила колья и сеть. А утром, когда вода отошла, мы нашли в сети несколько кетин, несколько камбал и бычков. Так мы и ловили рыбу.
Сеть часто рвалась. А чинить ее у нас не было суровой нитки. Но и здесь бабушка нашла выход. Вокруг много росло крапивы. Бабушка срезала ее ножом, сушила на солнце и у костра, сучила из нее прочную нитку и чинила сеть.
Вечерами во время прилива густой туман окутывал залив, и тогда становилось зябко. Бабушка разводила долгий ночной костер. Я садился у наветренной стороны, понемногу отогревался и слушал ленивое бормотанье приливной волны. Иногда в звуки прилива вплетался резкий всплеск. Я вздрагивал, настораживался, определяя, крупная ли добыча попала в нашу сеть. Когда раздавался сильный всплеск и сеть гудела от упругого натяжения, бабушка, обычно озабоченная и молчаливая, менялась в лице, облегченно вздыхала и начинала рассказывать чудесные сказки и необыкновенные тылгуры (Т ы л г у р – повествование о необыкновенных событиях из жизни нивхов.). Она рассказывала долго. Рассказывала до тех пор, пока отлив не обнажал берег или я не засыпал утомленный. Мой сон вместе с бабушкой охраняла нартовая сука, которая в будущие лучшие времена должна принести мне целую упряжку могучих псов.
Через несколько лет я пошел в школу. Жили мы в большом, двухэтажном старом здании интерната. Много дров требовалось, чтобы натопить его. А в бураны его продувало насквозь. Мы очень мерзли и спасались тем, что ложились рано – сдвигали кровати, накрывались четырьмя-пятью одеялами. И всегда ссорились за места посередине. Такие вечера мы отдавали сказкам.
В интернат съезжались дети из разных селений и стойбищ. И каждый привозил свои родовые тылгуры. Я же рассказывал мамины и бабушкины сказки.
…Прошло много лет. А любовь к тылгурам и нгастурам (Нгастур – древняя поэма о необыкновенных приключениях и подвигах того или иного безымянного героя.) не угасла. Наоборот, я только и жду, чтобы наступил тиф (Тиф – осень. Буквально: время становления дороги.), запрягаю собачью упряжку, и звонкая длинная песнь полозьев и бодрый ритм соскучившейся по бегу упряжки обещают мне новые предания и легенды моего народа.
Бабушка – она не дождалась, когда внук закончит учебу, «ушла» в Млых-во (Млых-во – потусторонний мир.) – верила, что наступит время, когда ее внук сможет заиметь большую, сильную упряжку. И такое время пришло…
В течение нескольких лет я разъезжаю по местам расселения моих сородичей. Пожалуй, нет на Ых-мифе (Ых-миф – так нивхи называли Сахалин.) селения или стойбища, куда бы я не заезжал. Если соединить все мои поездки – это обернется в тысячи километров пути и полные рюкзаки записей наблюдений.
А мои сородичи живут на Ых-мифе и в низовьях реки Амур. Плохо изучено прошлое моего народа, его культура.
Нивхи принесли в наш век первобытнородовые отношения. И эта особенность привлекала и привлекает ученых. Еще Фридрих Энгельс интересовался нивхами. Он с большим интересом прочитал работу профессора Л. Штернберга «Сахалинские пляки», высоко оценил ее и написал автору письмо. Именно у нивхов профессор Штернберг обнаружил классификаторскую систему родства и групповой брак и этим подкрепил и развил теорию знаменитого английского этнографа Я. Моргана, заново открывшего, по словам Ф. Энгельса, материалистическое понимание истории.
Едва ли не самым прекрасным в духовной жизни моего четырехтысячного народа являются сказки, тылгуры и нгастуры. В них раскрываются его думы, чаяния, устремления, прошлое и настоящее. В них можно найти многое из того, что безвозвратно кануло в Лету.
Первобытному человеку ничего не давалось легко. На каждом шагу его подстерегали трудности, опасности, часто стоившие жизни. А он боролся за свое существование, изобретал новые орудия промысла, приручал животных, обращая их в своих помощников.
Древний человек по-своему осмысливал явления природы, различные случаи из жизни племени. Все злое относил к козням милков (М и л к – злой дух.) и кинров (К и н р – злой дух, более могущественный, чем милк.) – злых сил, все доброе – к воле курнга (К у р н г – всевышний дух.) или разных ызнгов (Ы з н г – добрый дух.).
Длинными зимними вечерами под завывание пурги в одном из то-рафов (Т о – р а ф – зимник. Деревянное жилище, полузасыпанное землей, крытое корьем, с дымовым отверстием в потолке.) кто-то из местных или приезжих тылгуков(Тылгук – рассказывающий тылгуры.) повествует тылгур о человеке из какого-нибудь рода, о его необыкновенных похождениях. В нем много таинственного. В трудных для объяснения моментах рассказчика выручают воображение, фантазия, соответствующие его первобытному мышлению.
В тылгурах легко прослеживается действительное начало. Не зря сказители говорят: «Тылгур. – правда. Сочинять от себя – грех».
В тылгурах воспевается ум человека, его стремление к добру; зло высмеивается и наказывается. Во многих тылгурах можно найти попытку объяснить мир.
Когда жители стойбища узнают, что к ним приехал нгастук (Н г а с т у к – рассказывающий нгастуры.), они на время оставляют сопки и распадки, реки или заливы, чтобы собраться в просторном то-рафе и послушать нгастур.
Излюбленным мотивом нгастуров являются долгие походы героя в отдаленные края, чаще всего за невестами. В древней поэме причудливо переплетаются быль и небыль, действительное начало и выдумка. Сказитель – нгастук прибегает к невероятным преувеличениям, фантазии. И это делается преднамеренно, что недопустимо в тылгурах. Нгастур исполняется пением и речитативом. И от нгастука требуется не только захватить слушателя необычностью рассказа о похождении героя, но и поласкать его слух приятным красивым голосом.
Мне сейчас трудно вспомнить какое-нибудь селение или стойбище, где бы не рассказали тылгур или нгастур. В любом селении, в любом стойбище, в любом месте, где живет нивх, и сегодня можно услышать старинные тылгуры и нгастуры. И не только сказители могут поведать свои чудесные тайны. Пройдитесь по нивхским урочищам, всмотритесь в лиственничные рощи, оцепеневшие от какого-то страха, изогнутые какой-то злой силой, распростершие к небу искривленные руки – ветви; прислушайтесь к ночному разговору струй нерестовых рек; осмотрите обомшелые останки древних стойбищ – они поведуют вам свои таинственные истории. Только умейте слушать.
Почему хохочет куропатка
Когда ты пойдешь по тундре, обязательно где-нибудь поднимешь быстрокрылую суетливую куропатку. Она взлетит с шумным фурканьем и окатит тебя таким хохотом, что ты от неожиданности можешь свалиться с с ног. Но ты не подумай, что над тобой хохочет куропатка. Она смеется вот над чем.
Жила-была ворона. Жила себе и горя не знала. В ее долгой жизни было немного лет, когда она голодала – падали и отбросов вокруг всегда достаточно. Жила, жила себе ворона, но вдруг какой-то ветер сорвал ее с места, и полетела она в дальние края, туда, где не бывал ни один ее сородич. Летала она, летала и увидела цветущую долину и реку с множеством притоков – нерестилищ. На берегу реки ворона увидела какие-то сооружения – настилы, а на них положены тонкие шесты. А с шестов свисают гирлянды чего-то красного, солнечного, аппетитно пахнущего. Сделала ворона над берегом круг, села на крайний настил. Склонила голову набок – сверкнула голодным глазом, склонила голову на другой бок – сверкнула жадным глазом. И вспомнила ворона – в каком-то далеком году в ее долгой жизни от кого-то она слышала, что есть таинственная земля Ых-миф и жители ее едят необыкновенную пищу – юколу.
«Это и есть юкола! – возликовала ворона. – Я первая увидела ее!» Подскочила к шесту, сверху клюнула не саму красную юколу, а маккрма-воти. Откуда вороне знать, что жители Ых-мифа никогда не едят маккрма-воти – твердую, как дерево, постную хвостовую часть рыбины, с помощью которой подвешивают юколу к шесту. Колупнула маккрма-воти здесь, колупнула в другом месте, перелетела к следующему х'асу (X' а с – сооружение для вяления рыбы.) и там поклевала маккрма-воти.
В долине много х'асов, много разнообразной и вкусной юколы развешено на них. А вороне уж невтерпеж вернуться домой и похвастаться своим открытием. И в то же время ей хотелось отпробоватъ юколу во всей долине. И она только и знала, что перелетала с х'аса на х'ас, ковырялась в маккрма-воти.
И вот ворона взлетела над долиной и поспешила в свой край. Прилетела она в свой край, крикнула, чтобы все слышали:
– Кар-р-р, я ела юколу! Я ела юколу! Услышали жители того края неслыханную весть, окружили ворону. И потребовали показать юколу. Победно оглядела ворона присутствующих, нагнула голову, поднатужилась и изрыгнула какую-то массу. Потом на кончике клюва дала отведать каждому сородичу. Заахали сородичи, стали благодарить ворону, расхваливать ее на все лады и подняли такой шум, что он дошел и до Ых-мифа. Жители Ых-мифа поймали ветер с вороньего края, уловили запах того, что изрыгнула ворона, и сказали:
– Нет, это не юкола.
Первой об этом случае узнала куропатка. И ее охватил такой неудержимый смех, что она хохочет и по сей день.
Кыкык
Говорят, раньше лебеди были немыми птицами и лапки у всех были черными. Теперь всякий знает, что они кричат «кы-кы, кы-кы», за что и получили название «кыкык», и лапки у многих – красные. Почему лебеди стали такими? В стойбище, на берегу залива, жила маленькая девочка. Она очень любила играть на ровной песчаной косе: с утра до вечера рисовала прутиком разные узоры, строила из песка маленькие домики.
Еще она подолгу любовалась красивыми птицами, которые, как молчаливые белые облака, проплывали над ее стойбищем. Девочка ложилась на теплый песок и смотрела вслед стаям до тех пор, пока они не исчезали вдали.
Родители девочки очень любили свою Дочь. Но однажды летом умерла мать. Отец и дочь сильно горевали. Через месяц отец уехал в дальнее стойбище за новой мамой для своей маленькой дочери.
Отец привез красивую женщину с черными соболиными бровями и ресницами, похожими на кисточки ушей зимней белки, с толстыми, подобно хвосту черно-бурой лисицы, косами.
Мачеха сверху вниз посмотрела на девочку и ничего не сказала.
На другой день отец ушел на охоту. Девочка встала с восходом солнца и пошла на берег залива играть с волнами. Она играла долго, а когда солнце высоко поднялось над лесом, побежала домой завтракать. Вошла в дом и увидела: мачеха еще спит. Девочка тихо вздохнула, вернулась на берег и снова стала играть.
У самой воды она строила домик из морского песка. Набежавшая волна смывала его. Но когда волна отходила, девочка успевала построить новый домик. Так она и не заметила, как наступил полдень. Спохватилась, когда солнце стало сильно печь голову, побежала домой.
Мачеха еще спала. Наконец встала, принесла из амбара белую мягкую юколу и стала есть. Она даже не замечала стоявшую рядом девочку.
Мачеха прожевала последний кусок юколы, облизала жирные пальцы и, не глядя на девочку, бросила ей хвостик вяленой кеты. Девочка съела этот хвостик. И ей еще больше захотелось есть. Мачеха зевнула, отвернулась, снова легла спать.
Так настали для маленькой девочки тяжелые дни.
Отец добывал много зверя и дичи. Приходил домой только для того, чтобы принести добычу, и снова надолго уходил в тайгу. Все вкусные куски мачеха съедала сама.
Однажды отец спросил у жены:
– Жена моя, что-то дочь сильно похудела. Может быть, она больна?
Женщина ответила:
– Нет, здорова. Она уже большая, а по хозяйству ничего не делает, не помогает мне. Только знает целыми днями бегать! Бездельница! Как ее ни корми, она будет худой – так много бегает!
Как-то осенним вечером, когда птицы большими стаями улетали в сторону полудня, отец вернулся с охоты и лег отдыхать. Мать принесла жирную юколу и стала резать ее на тонкие ломтики. Девочка не ела с утра. Она подошла к столу, стала просить мачеху дать поесть. Мачеха молчала, как будто и не видела девочки.
– Дай мне поесть! – просила маленькая девочка.
– Отойди от стола! – был ответ.
– Дай мне поесть! – просила маленькая девочка.
– Отстань! – был ответ.
У девочки совсем стянуло животик. Голод так сосал ее, что она протянула руку за розовым кусочком. Когда ее рука дотронулась до юколы, мачеха ударила по ней острым ножом. Кончики пальцев так и остались на столе. Девочка убежала на теплый песчаный бугор, стала громко плакать. Из пальцев струйками стекала кровь. Девочка всхлипывала:
– Кы-кы, кы-кы!
В это время над заливом пролетали лебеди. Они услыхали голос плачущей девочки и сделали круг. Потом сели рядом с ней, окружили ее и принялись разглядывать. Когда они заметили, что из ее пальцев струится кровь, им стало очень жалко бедную девочку. Жалость птиц была так велика, что у них на глазах выступили слезы. Лебеди заплакали молча. Слезы росинками капали на песок. И там, где сидели лебеди, песок от слез стал мокрый. Большие белые птицы плакали все сильнее и сильнее, и вдруг у них пробился голос:
– Кы-кы, кы-кы, кы-кы!
Услышав их голоса, отец девочки вышел из дому, увидел, что его дочь со всех сторон окружили лебеди, бросился за луком и стрелами: хотел убить больших птиц.
Лебеди взмахнули крыльями. В тот же миг и у девочки из плеч выросли крылья – она превратилась в стройную лебедь с красными лапками.
Когда охотник выбежал из дому, стая лебедей уже поднялась в небо. В самой середине стаи летела молодая птица.
Все лебеди кричали:
– Кы-кы, кы-кы, кы-кы! Только молодая птица молчала.
Охотник схватился за голову, крикнул вслед улетающей стае:
– Дочь! Вернись! Ты будешь хорошо жить! В ответ раздалось только:
– Кы-кы, кы-кы, кы-кы!
Отец долго стоял у дома и, ссутулившись, печально смотрел вслед улетающей стае. Вот лебеди бисером повисли над морем. Вскоре они растаяли в лазурной дали.
Каждую весну над стойбищем у залива пролетали лебеди. И громко плакали: «Кы-кы, кы-кы, кы-кы!»
Медведь и бурундук
Ты, наверно, видел бурундука – маленького лесного зверька. И заметил: по всей его спине проходит пять черных полос. И конечно же, встав ранним июньским утром, едва солнце коснется своими еще не горячими лучами вершин деревьев, ты мог слышать этого зверька. Он обычно сидит на верхней ветке высокой ольхи и, совеем по-беличьи закинув пушистый хвост на спину, негромко зовет:
– Тут… тут… тут.
Если ты не замышляешь ничего плохого, бурундук поприветствует тебя наклоном головы, спустится на нижнюю ветку и скажет:
– Тут… тут… тут… А если ты вздумаешь поймать его, он пронзительно заверещит и, показав полосатую спину, юркнет в кусты. И вокруг станет настороженно-тихо: все лесные жители – зверье и птицы-попрячутся в дуплах, норах, расщелинах. Но стоит тебе уйти, как бурундук вскочит на ту же ветку и опять возьмется за свое:
– Тут… тут… тут.
Жил в лесу бурундук, пушистый желтенький зверек. Жил один. Всякий знает, что одному в лесу – невыносимо тоскливо.
Бурундук и подумал: если мне тяжело, то наверно, есть еще кто-нибудь другой, который тоже умирает с тоски.
И пошел бурундук по лесу искать себе друга.
Скачет бурундук от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывает под коряги и валежины, в расщелины и норы.
Встречает горностая. Спрашивает:
– Горностай, горностай! Тебе не скучно одному? Давай дружить.
Горностай отвечает:
– Нет, бурундук, мне не скучно. А ты все равно умрешь с тоски. Приходи ко мне завтра: я тебя съем.
Бурундук подумал: «Чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня горностай».
А так как до завтра было далеко, бурундук снова поскакал от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.
Встречает лису. Спрашивает:
– Лиса, лиса! Тебе не скучно одной? Давай дружить. Лиса отвечает:
– Нет, бурундук, мне не скучно. А ты все равно умрешь с тоски. Лучше приходи ко мне завтра: я тебя съем.
Бурундук подумал: «Чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня лиса».
А так как до завтра было далеко, бурундук вновь поскакал от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.
Встречает соболя. Спрашивает:
– Соболь, соболь! Тебе не скучно одному? Давай дружить.
Соболь отвечает:
– Нет, бурундук, мне не скучно. А ты все равно умрешь с тоски. Лучше приходи ко мне завтра: я тебя съем.
Бурундук подумал: «Чем гнить в земле, уж пусть лучше съест меня соболь».
А так как до завтра было далеко, поскакал бурундук от дерева к дереву, от куста к кусту, заглядывая под коряги и валежины, в расщелины и норы.
И вот бурундук встретил медведя. Медведь спал в тени под кустом кедрового стланика.
Бурундук схватил его за ухо и стал тормошить. Кое-как разбудил. Тот недовольно рявкнул:
– Чего тебе надо? Бурундук говорит:
– Медведь, медведь! Тебе не скучно одному? Давай дружить.
Медведь лениво поднял голову, зевнул и, не глядя на бурундука, вяло-сонно спросил:
– А зачем нам дружить-то? Бурундук отвечает:
– Вдвоем нам будет лучше. Ты большой, неуклюжий. А я маленький, ловкий. Я буду сидеть на дереве, сторожить тебя, когда ты спишь – а вдруг какая опасность идет.
– А я никого не боюсь, – говорит медведь.
– Тогда вместе будем собирать орехи. Медведь глянул на бурундука:
– Орехи, говоришь?..
– Да, орехи. И ягоду будем вместе собирать.
– Ягоду, говоришь?..
– Да, ягоду. И муравьев будем вместе ловить.
– И муравьев, говоришь?.. – Медведь окончательно проснулся, сел. – И орехи, и ягоду, и муравьев, говоришь?
– Да, и орехи, и ягоду, и муравьев. Медведь довольно отвечает:
– Я согласен дружить с тобой.
Бурундук нашел себе друга. Большого, сильного. Никто в лесу не мог похвастаться таким другом.
Как-то встретил бурундук горностая. Тот обрадовался:
– А-а, пришел. Теперь я тебя съем. Бурундук говорит:
– А я дружу с медведем. Горностай испугался:
– С медведем?!
Поскакал бурундук дальше. Встречает лису. Та заплясала от радости:
– Наконец я дождалась. Теперь я тебя съем. Бурундук говорит:
– Я дружу с медведем. У лисы дух перехватило:
– С медведем?!
Поскакал бурундук дальше. Встречает соболя. Тот обрадовался:
– А я тебя давно жду. Теперь я тебя съем. Бурундук говорит:
– А я дружу с медведем.
Соболь так испугался, что птицей взлетел на дерево и уже оттуда спросил:
– С медведем?!
Живут себе бурундук и медведь. Быстрый бурундук находит богатые ягодные места и кусты кедрового стланика, сплошь усыпанные шишками.
Медведь радуется не нарадуется таким другом.
Вскоре медведь ожирел настолько, что ему стало трудно ходить. Он теперь больше отдыхал. И лишь изредка повелевал:
– Эй, бурундук, принеси-ка мне брусники. Или:
– Эй, бурундук, почеши мне спину.
Наступила осень. Впереди зима, долгая, холодная.
Бурундук беспокоится:
– Слушай, медведь, скоро зима. Нам надо сделать запасы.
Медведь лениво отвечает:
– Правильно говоришь, бурундук. Давай делай запасы! – а сам как лежал, так и лежит.
– Как же я один насобираю столько орехов и ягод? Ты ведь очень много ешь, – чуть не плачет бурундук.
– Сказано тебе, делай запасы! – сердится медведь. – А я выкопаю берлогу. Просторная она. Вот будет настоящее жилье! Не то что твоя нора.
И бурундук понуро поплелся заготовлять орехи. Но тут в небе появилась снежная туча. И бурундук стремительно поскакал по кустам – надо успеть заготовить орехи, а то снег спрячет их.
Бурундук сделал запасы.
А медведь залег в берлогу, подложил под голову лапу и заснул. Спал месяц, спал два – проснулся. Говорит бурундуку:
– Подай-ка мне орехи.
Наевшись досыта, медведь опять завалился спать. А запасов осталось немного. И бурундук стал экономить. Недоедает, чтобы дотянуть до весны. Съест один орешек, подойдет к выходу берлоги, вылижет иней, и ему покажется, что он сыт. Бурундук и не заметил, как он сильно отощал.
Кое-как дотянул бурундук до весны. Когда снег начал таять, медведь проснулся. Он потянулся, довольный, и сказал бурундуку:
– А здорово, братец, мы с тобой перезимовали! Потом похвалил бурундука:
– Молодец! – и провел лапой по его спине. Так и остались на желтой спине бурундука пять черных полос – следы медвежьей дружбы.
Когда снег сошел с земли, бурундук ушел от медведя. Медведь и не жалел: вокруг много сладких кореньев и муравьев.
Но в конце лета медведь вспомнил бурундука: пора готовить запасы. Он стал звать бурундука. Но тот не откликался.
– Изменник! – на всю тайгу заревел возмущенный медведь.
С той поры медведь всячески преследует бурундука. Он никогда не упустит случая разрыть бурундучью нору и разорить. Все мстит.
Как ни странно, бурундук жив и по сей день. Я его видел сегодня утром, когда шел опушкой леса. Он сидел на верхней ветке ольхи и, совсем по-беличьи закинув пушистый хвост на спину, призывно кричал:
– Тут… тут… тут.
Наверно, он думал, что кто-нибудь ищет дружбы с ним.
