Текст книги "Фиалки из Ниццы"

Автор книги: Владимир Фридкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

Сергея разбудил телефонный звонок. Он посмотрел на часы: час ночи. Из Москвы звонил брат. Брат сказал, что накануне умерла мать. Мать болела недолго, ей было за девяносто. Сергей ответил, что вылетает сегодня. В запасе был один день. Через два дня его вызывал по какому-то важному делу шеф, и отложить встречу Сергей не решался. Разница во времени с Москвой – девять часов. Чтобы похоронить мать, в Москве оставалось меньше суток.

Сон отлетел. Сергей подошел к окну. Небо было чистым, звездным. В темноте под ветерком шептались американские дубы-великаны. Пахло сиренью.

Сергей не видел матери уже лет пять. В Америку он приехал в девяносто четвертом. Ему тогда исполнилось тридцать лет. Хотелось продолжать заниматься физикой. А в России было не до науки. В московском академическом институте, где он работал, зарплату не платили. Сотрудники разбегались кто куда. В институте оставались немногие. Их почему-то называли энтузиастами, хотя работать было невозможно.

К тому времени первая волна надежды давно спала. Но вспоминая прошлое, московские интеллигенты еще вдохновлялись неожиданно пришедшей свободой. В августе девяносто первого Сергей две ночи стоял в живом кольце вокруг Белого дома. Свобода забрезжила на рассвете двадцатого августа, когда люди в кольце поняли, что штурма не будет. И уже на следующий день вечером Сергей сидел в институте у раскрытого окна, курил, смотрел на шпиль сталинского университетского небоскреба, на Ленинский проспект, по которому, как ему казалось, в панике проносились кортежи черных «Волг», и думал: «А ведь хватило всего трех дней, чтобы жизнь здесь наконец изменилась. Три четверти века и три дня». А через несколько дней смотрел по телевизору «Взятие Бастилии». Из подъезда дома на Старой площади, окруженного милицией, выбегали испуганные партийные чиновники, прижимая к груди портфели. Сергей узнал секретаря МК Прокофьева, робко пробиравшегося по узкому коридору в улюлюкавшей толпе. И вдруг поймал себя на нехорошем. Он не только торжествовал, но и злорадствовал.

Москва изменилась будто в одночасье. Рынки обросли развалами заграничного тряпья, которое «челноки» свозили с восточных базаров Турции. Теперь здесь можно было одеться с головы до ног. Однажды на Черемушкинском рынке Сергей видел такую сцену. Толстая рыжая девка, стоя в резиновых сапогах в густой жидкой грязи, примеряла норковую шубу. Продавец держал перед ней зеркало. Шуба не сходилась. С проезжей стороны из-под колес на нежный мех летели брызги…

Нижние этажи московских домов оделись в мрамор. У мраморных подъездов ресторанов и магазинов в ожидании клиентов покуривали коротко стриженые молодые люди в белых рубашках и черных галстучках. У супермаркетов в два ряда стояли припаркованные «мерседесы» и «вольво». В самих супермаркетах деловито скучали охранники в маскировочных костюмах. Охранников было больше продавцов: в Москве грабили и убивали. Как грибы, росли ночные клубы и казино. За миллионы долларов строились и продавались особняки. Продавалось все. Деньги стали зелеными, и слово «дефицит» исчезло. Зато появилось слово «престиж»: престижный район, престижная квартира после «евроремонта». Евро – значит европейский. Про деньги «евро» тогда еще не знали. Престижными называли некоторые театры, например Ленком. Престижным стало ходить на конкурсы знаменитых гастролеров в Большой зал консерватории. Партер был заполнен деловыми людьми в малиновых пиджаках и ярких галстуках. Во время концерта, когда над залом повисало нежное скрипичное тремоло, то и дело раздавались сигналы пейджеров. Деловые люди доставали из малиновых пиджаков трубки и тихо переговаривались по сотовой связи.

Московские дворы стали большими помойками. Мусор из переполненных баков растаскивали голуби и воронье. Люди копались в помойках, искали пищу, собирали бутылки. Однажды, проходя по двору, Сергей видел, как человек в телогрейке, накинутой на синий рабочий халат, доедал кем-то выброшенный кусок сыра. Рядом ворона расклевывала брюхо еще живому голубю. Несчастный голубь, раскинув крылья, содрогался от боли. Человек в телогрейке ел сыр и равнодушно смотрел на птиц. Сергей бросил в ворону камнем. Ворона отлетела, но не успел Сергей оглянуться, как она снова терзала добычу… Улицы и метро заполнили нищие. Студенты Гнесинки играли в переходах метро.

Сергея раздражала бессовестная реклама. Раньше рядом с его домом, на углу Профсоюзной и улицы Дмитрия Ульянова, висел огромный плакат. На нем лысый человек с бородкой и хитрыми прищуренными глазами протягивал руку в сторону соседнего вьетнамского ресторана «Ханой». На плакате было написано: «Верной дорогой идете, товарищи!» Теперь на этом месте стоял щит с рекламой кухонной мебели. Наглый молодой человек со свирепым выражением лица держал на руках обвисшее тело измученной девицы. Под рекламой стояла подпись: «Это я делаю на кухне».

Сергей жил с матерью в двухкомнатной кооперативной квартире. На еду и курево не хватало. Сергей выкуривал две-три пачки в день. Кое-что им подкидывал брат Саша, работавший программистом в банке. Роман Сергея с девушкой из отдела, где он работал, продолжавшийся пять лет, кончился внезапно. Девушка вышла замуж за бизнесмена и уехала с ним в Англию. Приятель его, уже несколько лет работавший в США в университете Линкольна, предложил ему место «постдока». И Сергей уехал в Штаты.

Линкольн был столицей кукурузного штата Небраска, провинциальным городом Среднего Запада. Одноэтажную Америку Сергей представлял себе по Ильфу и Петрову, но увидел впервые. За городом на сотни миль расстилались кукурузные поля. В центре города стояло несколько небоскребов. Но самым высоким было административное здание штата. На его куполе стояла статуя сеятеля. Сеятель держал в левой руке сумку, а правой разбрасывал зерна в плодородную землю прерии. В остальном город напоминал огромный садовый участок. Вдоль улиц – белые досчатые дачные дома с крыльцом, с белыми деревянными колоннами у ступенек, со звездно-полосатым флагом. У домов побогаче – перед крыльцом пара белых гипсовых львов или каменная ваза с цветами. Попадались дома из красного кирпича, чаще всего церкви или синагоги. Вдоль улиц – аккуратно посаженные изумрудные газоны, по которым прыгали зайцы, белки и красногрудые малиновки. Белки жили в дуплах огромных дубов и лип.

Можно было часами гулять по городу и не встретить ни одного пешехода. Только большие широкие машины шуршали колесами по асфальту. Изредка попадалась компания молодых людей, сидевших на крыльце и потягивавших пиво из банок. На решетке под круглым металлическим колпаком жарились сосиски и бифштексы, «barbeque». И от крыльца тянуло родным шашлычным дымком. Летом улицы были совсем пустынны. В теплые летние вечера жирные коты с ошейником бродили возле домов. Они ласково терлись о ноги Сергея и валялись на спине, приглашая их приласкать.

Улицы тянулись на многие мили и не имели названий. Те, что шли с севера на юг, обозначались цифрами, с запада на восток – буквами. Сергей снял квартиру в доме на углу улиц «F» и шестнадцатой. Магазинов, ресторанов и супермаркетов в городе почти не было. Они располагались в больших торговых центрах за городом. Супермаркеты напоминали огромные ангары без окон. На площади перед супермаркетом – стоянка автомашин и поезда из тележек. Сергей брал тележку и объезжал с ней сотни метров торговых залов. Расплачивался у кассы, которая не только считала, но и произносила сумму каждой покупки. Потом забивал продуктами багажник и отвозил домой. Первое время его подвозил приятель. Потом Сергей купил по дешевке подержанный «крайслер» и ездил сам. Без машины было не обойтись: городского транспорта почти не было.

Американцы жили на больших автострадах. В окнах автомобиля мелькали пестрые щиты рекламы, звездно-полосатые флаги, супермаркеты, бензоколонки. Ели тоже в машине, разворачивая на стоянке фирменные пакеты из Макдоналдса. В ресторанах еда была невкусной, а сами рестораны однообразны до уныния. В них не было того, что в Европе принято называть атмосферой. В ресторанах Сергея поразил здешний обычай брать остатки недоеденного блюда домой. Девушка, обслуживающая стол, приносила специальную корзинку из пенопласта и укладывала в нее гарнир и остатки мяса или рыбы. Сергей как-то сказал приятелю, что американцы не едят, а, подобно своему автомобилю, заправляются горючим. За двести пятьдесят лет они так и не научились наслаждаться едой. У них не было для этого времени.

Зато от работы в университете Сергей давно не получал такого удовольствия. И лекции, и лаборатории – все было организовано прекрасно. А лабораторная техника, по выражению Сергея, – на уровне фантастики. Еще ему нравился здешний обычай улыбаться при встрече. Незнакомые люди, встречаясь в университетском кампусе или на улице, говорили друг другу «hi!» или «how are you today?»[25]25
  Привет, как дела? (ит.).


[Закрыть] и улыбались. Сергею особенно нравилось, когда ему улыбались молодые девушки. Девушки улыбались широко и радостно. Первое время Сергею казалось, что они улыбаются ему. Потом он понял, что они улыбаются всем. За четыре года у Сергея не появилось здесь ни сердечной привязанности, ни близких друзей. Огромная страна, в которой он теперь жил, казалась ему бескрайней и неуютной. И он думал, что этот простор, эти гладкие автострады, уходящие за горизонт, шахматный, квадратно-гнездовой порядок домов и улиц и есть настоящая причина одиночества.

Сергей скучал по лесу, по воде. По воскресеньям он уезжал за город в парк. В Линкольне было много парков. Там по краям зеленых лужаек с теннисными кортами росли могучие деревья. По загонам, огороженным проволокой, бродили бизоны. Издали бизоны походили на холмы и вздыбливали ровную скучную прерию. Чаще всего он ездил в парк Шрамм. Гулял в низкорослом сосновом лесу вдоль прудов, в которых плескались большие жирные карпы.

По вечерам он выходил из дома и один гулял по центру города. Если было невмоготу, заходил в пивную. За стойкой выпивал стакан пива, играл в биллиард. Как-то встретил за стойкой соседа по дому. Подвыпивший сосед в ковбойской шляпе, в джинсовой рубашке с подтяжками крест-накрест рассказывал ему о видах на урожай, о смерче или, как здесь говорят, – торнадо, налетевшем на соседний городок Лонг-Айленд и о мерзавке-жене, оттяпавшей у него дом при разводе.

– А вы женаты? – спросил сосед, вставая и поправляя широкий ремень на джинсах.

– Нет еще.

– И не женитесь. Все они одинаковы. Чуть что – обдерут как липку.

«Да кому я здесь нужен? – думал Сергей. – И содрать с меня нечего…»

Саша встретил его в Шереметьево и повез в своем «москвиче» на Профсоюзную. Из весны Сергей прилетел в зиму. Москва встретила снежной пургой. Машины проезжали через озера грязной талой воды, поднимая фонтаны брызг. С порога квартира показалась Сергею пустой и незнакомой.

Еще по дороге Саша сказал, что гроб на ночь оставили в Троицкой церкви. В этот небольшой храм на Воробьевых горах мать иногда ездила по воскресеньям. Сергей зашел в ее комнату. Все было на месте. Напротив кровати стоял книжный шкаф с его фотографией за стеклом. Сергей подумал, что все эти годы мать, просыпаясь, смотрела с постели на него. На кровати, застеленной старым клетчатым пледом, лежали ее очки, склеенные липкой лентой. Сергей стоял и смотрел на очки. Он наконец понял, что матери нет.

В тот же день после похорон были поминки. Стол накрыли в комнате Сергея. За стол село семеро: Сергей, Саша с женой Зоей и взрослым сыном, соседка, служившая в доме лифтершей, и две старушки, соученицы матери по московской гимназии. Сергей давно не пил водки и как-то сразу тяжело опьянел. Потом вспомнил, что улетать надо в семь утра, так и не повидав ни друзей, ни Москвы. Сейчас он уже не понимал, почему не отложил встречу у шефа в Линкольне.

Брат провожал его. В передней, уже надев куртку, Сергей что-то вспомнил, полез в боковой карман и вынул пачку долларов. Протянул Саше. Саша замотал головой. Зоя взяла деньги и, зорко оглядев пачку, сунула ее под кофту.

Лететь надо было почти сутки с пересадками во Франкфурте и Чикаго. В экономическом салоне было, как всегда, тесно. А тут еще толстая соседка придавила его локтем. Сергей не спал уже третьи сутки. Хотелось курить, но на американских самолетах не курят. До Чикаго оставалось часа два полета. Когда Сергей почувствовал тошноту и боль в левой руке. Он расстегнул рубашку и стал массировать руку.

– Вам плохо? – спросила проходившая мимо стюардесса.

– Не беспокойтесь… просто устал. Нельзя ли соку? – спросил Сергей, а про себя подумал: «Пить в Москве надо было меньше».

После сока затошнило сильнее. До туалета он не дошел, вырвало по дороге. Стюардесса усадила его в кресло в свободном бизнес-салоне и принесла тонометр. Сергей не сопротивлялся. Она измерила ему давление. Оно было нормальным.

– Вот видите, – сказал Сергей. – Не беспокойтесь. В Москве я похоронил мать и очень устал.

– Сэр, я должна вызвать «emergency»[26]26
  Скорая помощь (англ.).


[Закрыть]. В Чикаго вас доставят в госпиталь и тут же отпустят домой, если с вами все в порядке.

– Вы с ума сошли! – взорвался Сергей. – Я из Чикаго лечу в Линкольн. Завтра у меня там важная встреча.

– Сэр, вы на борту американской компании «United». И я несу за вас ответственность, – ледяным вежливым тоном ответила стюардесса.

Она принесла плед и укрыла им Сергея. Стоило ей отвернуться, как Сергей с отвращением скинул его с себя.

Сразу же после приземления пилот объявил по радио, что на борту больной пассажир и что после его эвакуации всех пригласят к выходу. Сергей понял, что с ним не шутят и сопротивляться бесполезно. В проходе появились два санитара, одетых в полувоенную форму с многочисленными карманами на рубашке, рукавах и брюках и с ключами на поясе. Не обращая внимания на возмущение Сергея («я могу идти сам!»), они усадили его в кресло и вынесли на руках по специально приставленной лестнице. Самолет стоял на летном поле вдали от рукава аэропорта. Рядом с самолетом ждала машина «скорой помощи». В машине Сергея уложили на застеленную простынею каталку, проткнули вену, подключили капельницу и кардиограф. Все это было уже в пути. По дороге санитары переговаривались с госпиталем по радиотелефону, то и дело справляясь у Сергея, как он себя чувствует, и ему стоило большого труда не послать всех к черту.

В помещении «скорой» действовали быстро и без суеты. Сергея раздели и уложили на другую каталку. На запястье правой руки нацепили пластиковое кольцо с его именем и каким-то номером. «Вот и окольцевали», – подумал Сергей. Каждые десять минут автомат сжимал руку и измерял давление. Каждые полчаса брали на анализ кровь. Кардиограмма измерялась непрерывно, но ее Сергей не видел: дисплей был за спиной. Потом подкатили рентгеновский аппарат и сделали снимок грудной клетки. Через пару часов подошла сестра и записала название его страховой компании, номер полиса и адрес. Спросила, кто из близких живет в США. Сергей ответил: никого. Он успел примириться с положением и теперь спокойно разглядывал помещение. Задернутые слева и справа шторы образовали бокс, в котором он лежал. Слева, за шторой, лежала старая женщина. Сергей слышал ее голос. Видимо, она была глухой, так как сестры говорили с ней громко и медленно, часто повторяя одно и то же. Впереди было открытое пространство. В центре большого зала стоял круглый стол. Там работали за компьютерами и говорили по телефонам. Еще дальше был стенд, на котором висели подсвеченные рентгеновские снимки. Время от времени мимо его бокса проезжали каталки, на которых белые и черные санитары везли больных. Приглядевшись, Сергей сообразил, что двое молодых мужчин, обходивших стол в центре, – врачи. Один из них вскоре подошел к нему.

– Привет, Сергей, – сказал доктор так, как будто они уже давно знакомы.

Сергей знал этот обычай, и он ему нравился.

– Меня зовут Джордж, – продолжал доктор. – Как вы себя чувствуете?

В руках Джордж держал папку в твердом переплете, и Сергей понял, что завели его историю болезни. Он ответил, что чувствует себя хорошо и повторил то, что сказал в самолете стюардессе. Потом добавил, что хочет успеть на вечерний самолет в Линкольн.

– Послушайте, Сергей. Ваши предварительные анализы нормальны. Но мы все-таки думаем, что это был сердечный приступ. Мы решили оставить вас на ночь в госпитале. Завтра утром посмотрим вас еще раз и после ланча отпустим. О’кей?

Не успел Сергей открыть рот. Как Джордж приветливо махнул рукой и удалился. Через полчаса историю болезни положили ему на грудь, подняли на лифте на двадцатый этаж и ввезли в палату.

Палата была на двоих. Рядом лежал старик и тяжело дышал. Между Сергеем и стариком протянули занавес и Сергей снова остался один. На стене напротив висел телевизор, слева стоял столик с телефоном. Сергей набрал номер в Линкольне. Был поздний вечер, и в лаборатории никого не было. Сергей позвонил приятелю домой и рассказал о случившемся. Приятель долго смеялся и сказал, что на встречу с шефом можно не спешить. Ее перенесли на будущую неделю. И Сергей опять пожалел, что второпях уехал из Москвы.

В палату вошла молодая негритянка. Поставила на столик поднос с ужином и сказала:

– Сергей, меня зовут Дженифер. Что вы будете пить?

За годы жизни в Америке Сергей видел много черных девушек. Некоторые, особенно от смешанных браков, были привлекательны. Но таких он еще не видел. Дженифер была прелестна. Голубые глаза, чуть задранный нос, длинная шея и покатые узкие плечи. Больничный халат, крепко затянутый на узкой талии, открывал пригорки маленькой плотной груди. Она была похожа на красивую европейскую девушку, которую зачем-то выкрасили в черный цвет. На белую актрису, играющую в пьесе негритянку.

Вместо ответа Сергей молча смотрел на нее. Потом спросил:

– А что с моим соседом?

– У Гарри инсульт. Ему восемьдесят восемь. Принести сока?

– Да, апельсинового.

Дженифер принесла стакан апельсинового сока со льдом и села в кресло.

– Почему вы не едите?

– Не хочется, устал. Хочется курить.

Сергею вдруг захотелось поговорить с ней. И он рассказал незнакомой девушке про то, как приехал в Линкольн и про смерть матери. Про то, как нелепо было торопиться и провести в Москве одну бессонную ночь. И про глупый случай в самолете.

– Ничего страшного, – сказала Дженифер. – Встречу отложили и торопиться вам некуда. Завтра утром сделают «велосипед» и изотопный анализ. И отпустят. И вы вечером улетите в свой Линкольн… А я маму похоронила в прошлом году. Она жила в Оклахоме. Сейчас там живет мой брат с семьей.

– А отец?

– Отца я не помню. Говорят он был ирландец. У меня ирландская фамилия О’Брайен. Вскоре после моего рождения родители разошлись.

– И вы по образованию медик?

– Что вы! В Оклахоме я окончила музыкальный факультет университета по фортепьяно. В Чикаго у меня несколько учеников. По воскресеньям играю в церкви. А няней подрабатываю здесь, в госпитале… Ну, мне пора. Завтра утром – мое дежурство и я повезу вас к кардиологам.

– Зачем меня везти? Если бы в России я был на обследовании, то звался бы ходячим больным. А я совершенно здоров.

– Ну это в России. А здесь всех возят в кресле… А что в Москве сейчас очень холодно?

– Да нет, не очень. Сейчас там ранняя весна, талый снег, лужи по щиколотку…

Сергей вдруг вспомнил, что так и не понял, какая стоит погода в Чикаго. И спросил об этом Дженифер.

– Очень тепло. И давно нет дождей. Каждый день поливаю в саду тюльпаны.

Дженифер улыбнулась и вышла. Очень скоро Сергей уснул. Засыпая, ему казалось, что он видит ее улыбку: голубые искры в глазах, морщинки в углах глаз и жемчужный белозубый рот.

Утром пришел палатный врач с историей болезни. За ночь папка в твердом переплете заметно распухла. Врач объявил ему, что сейчас его отвезут к пульмонологу.

– Хотели к кардиологу. Разве у меня что-то с легкими?

– На снимке нашли новообразование в левом легком. Доктор Бэрри считает, что надо повторить снимок и сделать компьютерную томографию.

Дженифер вкатила кресло и усадила в него Сергея. Лицо ее было серьезно. Через пару часов обследование было закончено. Доктор Бэрри пригласил Сергея в кабинет, где висели подсвеченные снимки томограммы.

– Вы курите?

Сергей утвердительно кивнул головой.

– Вот смотрите. Это верхушка левого легкого. Видите? Нужна биопсия и, возможно, операция.

– Это что, рак? – спросил Сергей и не узнал своего голоса.

– Покажет биопсия. Думаю, что рак.

Наступило молчание. Сергей зачем-то продолжал смотреть на снимки. Доктор Бэрри внимательно и строго следил за ним. Оглянувшись, Сергей сказал:

– Сегодня я улечу к себе в Линкольн. Там сделаю биопсию и, если нужно, операцию.

– Хорошо, – быстро согласился Бэрри. – Советую там обратиться к доктору Лиски в Общем госпитале. Он прекрасный хирург.

– Можно взять эти снимки с собой?

– Не беспокойтесь. Снимки вместе с историей болезни будут в Линкольне через день. Советую не терять времени.

Дженифер с креслом уже ждала его за дверью. По ее лицу Сергей понял, что она все знает. У лифта она спросила:

– Вы полетите сегодня в Линкольн?

– Да. Самолет в восемь вечера.

– Через час я кончаю дежурство. Здесь вам делать нечего. Поедем ко мне. Я живу на юге, у железнодорожной станции. Покажу вам свои тюльпаны. Дома есть все – и ланч, и обед.

– А я проголодался. Французы говорят, аппетит приходит во время еды. У меня он, как видно, приходит в другое время.

– Итак, в час ждите меня в вестибюле. Я со стоянки приеду за вами на Тэлкот-авеню.

В машине Сергей достал из куртки пачку сигарет и с наслаждением закурил. Дженифер, оторвавшись от дороги, с осуждением молча посмотрела на него.

Дома она изжарила яичницу с беконом, распечатала пакет сэндвичей с ветчиной и принесла из кухни литровую бутылку калифорнийского «мерло». Сергей наполнил фужеры.

– За что выпьем? – спросил Сергей. – Вы, американцы, пьете просто так. А в России предлагают тост за что-нибудь хорошее.

– За ваше здоровье.

– За здоровье мы еще успеем. Выпьем на брудершафт. Это такое немецкое слово. В английском есть только обращение на «вы». Слово «ты» вышло из употребления, его найдешь разве что у Шекспира или в Библии. Выпьем за то, чтобы наше «you» было бы как «thee» из Библии.

Они выпили и поцеловались…

В узкой кровати было тесно. Они лежали рядом, два влажных горячих тела, и тяжело дышали. Полураскрытым обессиленным ртом она касалась его закрытых глаз. Потом Сергей уснул. Дженифер на цыпочках вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.

Когда Сергей проснулся, то увидел в окне солнце, висевшее над крышей здания старой железнодорожной станции. Было шесть вечера. Дженифер сидела в кресле и смотрела на него.

– Можно я буду звать тебя по-русски Женя?

– Как-как? – переспросила Дженифер.

Сергей повторил. Она несколько раз повторила свое новое имя. Ей это плохо удавалось.

– О’кей. Тебе пора. Я отвезу тебя в аэропорт, вернусь, а утром улечу в Оклахому к брату. Оттуда через два-три дня прилечу к тебе в Линкольн. Жди моего звонка. Сделай срочно биопсию. Если диагноз подтвердится, ложись на операцию. Я буду там с тобой. Бэрри сказал, что опухоль нашли вовремя и у тебя хорошие шансы.

Когда вышли из дома, она вспомнила, что не успела показать Сергею тюльпаны. Они обогнули дом. В сад выходили окна ее квартиры. Тюльпаны, красные и черные, росли на клумбе под березой. Черных Сергей раньше не видел.

– Они тебе нравятся?

– Да. Похожи на тебя. Черные и красивые.

Дженифер нарвала букет черных тюльпанов и сказала:

– Как приедешь домой, поставь их в воду. В воду брось таблетку аспирина. Они дождутся меня.

Вечером она позвонила ему в Линкольн.

– Это я, Женя. Как долетел? И тюльпаны поставил в воду? О’кей. Знаешь, я вот о чем подумала. Ведь все, что с тобой случилось – это Божье Провидение. Сам бы ты никогда не пошел обследоваться, а потом было бы поздно. Представь себе, что стюардесса уступила тебе и не вызвала «скорую». Что бы тогда было?

– Тогда бы я не встретил тебя.

История болезни и снимки пришли в Общий госпиталь через день. А еще через три дня биопсия подтвердила диагноз. Дженифер не звонила и в Линкольн не прилетела. Сергей забыл спросить у нее телефон брата. Из палаты он звонил ей домой в Чикаго, но в квартире никого не было. А в ее госпитале ответили, что она взяла отпуск. На столике рядом с телефоном стояла ваза с тюльпанами.

В палате Сергей провел одну ночь. Наутро его уложили на каталку и повезли в операционную. В ногах лежала распухшая история болезни. В руке Сергей держал черный тюльпан.

Негр-санитар посмотрел на цветок и сказал:

– А это не разрешается. На что он вам?

– На счастье.

Перед операционной он увидел доктора Лиски в марлевой маске. Лиски посмотрел на тюльпан и улыбнулся одними глазами. Потом Сергею сделали укол в вену, и все пропало.

Эти дни Сергей телевидения не смотрел и газет не читал. Над Оклахомой прошел торнадо невиданной силы. Были разрушены сотни домов, погибли десятки людей. Среди них – Дженифер и семья ее брата. О случившемся Америка говорила и писала две недели. Но Сергей узнал об этом последним.