Текст книги "Фиалки из Ниццы"

Автор книги: Владимир Фридкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Маша и секретарь
(сказка)

Когда Маша была маленькой, она плохо ела. Может быть, потому что не любила манную кашу. Кашей ее кормил папа. Маша сидела за столом на высоком деревянном стульчике. Папа набирал полную ложку каши и подносил ей ко рту. Но Маша плотно сжимала зубы. Чтобы она ела, папа рассказывал сказки. Маша любила сказки и в страшных местах открывала рот. Просто из любопытства. Тут папа ее и кормил. Когда все сказки Шарля Перро, братьев Гримм и Андерсена были рассказаны, папа стал придумывать свои истории, одну страшнее другой. Начинались они одинаково.

Жила-была девочка. Звали ее Маша. Дом, в котором она жила с папой, стоял у самой опушки леса. И вот однажды, не послушав папу, она взяла лукошко и одна ушла в лес. По грибы и по ягоды. Дальше случалось что-нибудь страшное…

Идет, идет Маша по лесу с полным лукошком грибов. И видит, что солнце село за деревья и в лесу начинает темнеть. Пора возвращаться домой. Маша долго бродит по лесу и наконец понимает, что заблудилась. Выходит она на полянку, садится на пенек. На полянке светлее. От деревьев на траве лежат длинные тени. Но вот и они пропали. Стало совсем темно. Маша сидит и горько плачет. Вдруг в кустах раздается шорох и на полянку выходит…

– Как ты думаешь, кто? – спрашивает папа.

– Волк, – уверенно отвечает Маша и широко открывает рот.

Папа тотчас вкладывает в Машин рот ложку каши.

– А вот и не волк.

– Медведь? – спрашивает Маша и глотает еще порцию.

– И не медведь. Из-за кустов выходит… секретарь обкома. И говорит секретарь обкома человеческим голосом:

– Ну, здравствуй, девочка. Как тебя зовут?

– Маша.

– Давай полностью: фамилия, имя, отчество.

От страха Маша забыла свою фамилию.

– Значит не помнишь? Ну, ладно. Ты кто, пионерка или октябренок?

– Нет, я еще в школу не хожу.

– Ведешь ли общественную работу и, если ведешь, то какую?

Маша пугается. Она не знает, что такое общественная работа и на всякий случай отвечает «нет».

– Проживала ли ты на оккупированной территории, была ли интернирована? Были ли репрессированы родственники и, если да, то когда и кто именно?

От страха Маша и рта открыть не может.

– А теперь самый что ни на есть пятый пункт. Какой ты национальности?

Маша думает, что ее хотят отобрать у папы и увезти на какой-то пятый пункт. Она очень испугалась и пустилась наутек.

– Стой, девочка! Ты еще не заполнила анкету, – страшным голосом кричит секретарь обкома. И догоняет ее. Маша бежит по лесу и слышит за собой его тяжелое дыхание. Вот он все ближе, ближе и наконец тяжелая рука ложится на ее плечо…

Тут Маша проснулась. Рядом стоит папа.

– Вставай, Маша. Уже поздно. Пора есть кашу.

Старый Новый год

Как-то приятель позвонил мне и предложил вместе встретить старый Новый год.

– Ты только подумай! Ведь это последний старый Новый год во втором тысячелетии.

– А где встречать?

– Да есть тут одна компания. Новые русские. Ты новых русских когда-нибудь видел?

– Нет. Слышал только анекдоты.

Я решил, что все новое интересно, и согласился. Приятель привез меня в высокий дом на Новом Арбате. Новое началось с подъезда: вежливая дежурная («Простите, вы к кому?»), ковровая дорожка, быстрый бесшумный лифт с зеркалом. Гости уже пришли и разбрелись по комнатам. Приятель представил меня хозяйке, высокой блондинке под пятьдесят. На ней было открытое черное платье с бретельками, а на шее – обжигавшее глаза бриллиантовое колье. На запястьях обеих рук сидели бриллиантовые браслеты. Я понял, что это гарнитур. Заметив мой взгляд, хозяйка сказала:

– Эти бриллианты я купила давно, но надела только сегодня. Говорят, к Новому году нужно надеть что-нибудь новое. Тогда и весь год будет новым. Я долго думала, что бы такое… И тут случайно вспомнила про них. А вы что нового надели?

– Носки. На днях купил на Черемушкинском рынке. Носки теплые, шерстяные. А снега все нет как нет.

В одиннадцать сели за стол. За столом всех развлекал молодой, рано полысевший человек в бордовом пиджаке. Когда он приглаживал свисавшую с лысины прядь на руке обнажались часы «ролекс» с золотым браслетом. Молодой человек травил анекдоты.

– А вот еще… На днях рассказали. Приходит, значит, черт к старику. Просит старика: продай душу. А за это, говорит, с полпинка мажором тебя сделаю, крутую жизнь обеспечу: баксы, прикид, ну и все такое… По Канарам будешь с герлами на карах разъезжать. А старик был не прост. Думал, думал, а потом спросил черта: а тебе в чем наеб?

Гости долго смеялись. Я сказал, что эта легенда о Фаусте и Мефистофеле. Что Гете закончил «Фауста» еще в 1832 году, а легенда была известна и в средние века. Человек в бордовом пиджаке с изумлением уставился на меня.

– Выходит, анекдот с бородой?

– Выходит, что так.

В двенадцать по телевизору боя часов на Спасской башне не передавали. Выступал Филипп Киркоров и обещал показать новую программу «Ой, мама, шика дам!» Гости стоя пили «вдову Клико». А еще через час я незаметно прокрался в пустую прихожую, оделся и съехал вниз. На улице моросил дождь. Я встал около щита с рекламой водки. На нем было написано: «Принцип № 1: водка должна быть русской». Кто-то ниже приписал фломастером: «и членом КПСС». Очень скоро я поймал левака.

Раньше это называлось уйти по-английски.

Черный человек

Скульптор Саша Семенов сидел у себя в мастерской и читал роман Вайса. В нем рассказывалось о Черном человеке, явившемся к Моцарту накануне его смерти. Мастерская была в полуподвальном этаже дома в четвертом Тверском-Ямском переулке. Дом раскупили на офисы, и фирма «Интертур» чуть ли не каждый день предлагала Саше хорошие деньги за аренду. Саша не соглашался. Между тем дела шли плохо. Люди теперь помирали чаще, и спрос на памятники вырос. Но скульптор Семенов был, как теперь говорят, не раскручен. Заказов почти не было. По углам пылились бюсты Ленина, Брежнева и Гагарина, оставшиеся от прежней жизни. Сталина Саша не производил и раньше, как он говорил, из принципиальных соображений. Отдельно, ближе к зарешетчатому окну, стоял бюст его однофамильца Семенова-Тяньшаньского. Года два назад Географическое общество сделало заказ, но ни платить, ни ставить бюст, видимо, не собиралось.

Саша пил чай и с волнением читал о том, как к Моцарту явился незнакомец в черном плаще и черной маске, заказал Реквием и дал щедрый задаток, двадцать золотых гульденов. Моцарт хотел было спросить имя знатного покойника, но незнакомец исчез так же неожиданно, как появился. Тяжелые предчувствия мучили Моцарта. Ему казалось, что он пишет Реквием для себя. И вскоре великого композитора не стало…

Чтение прервал стук в дверь. Саша вздрогнул, но открывать не стал, полагая, что пришли из «Интертура». Ему не терпелось узнать тайну заказчика Реквиема. Стук повторился. На этот раз такой силы, что Саша нехотя встал и открыл дверь. В мастерскую вошел упитанный коротко стриженый молодой человек, весь в черном, в черной кожаной куртке, черном свитере и джинсах. Правда, джинсы были синие. Незнакомец вынул из кожанки и молча положил на стол, где лежал недочитанный роман, пачку долларов и фотографию.

– По фотографии сделаешь? Ко вторнику?

Была среда. До вторника – меньше недели. Саша взглянул на фотографию. С нее смотрел молодой человек, стриженый наголо, с перебитым носом и большой квадратной челюстью. Глаза колючие, щелкой.

– А это кто? – спросил Саша.

– Зачем тебе? Короче, братан мой. Покатил на Канары оттянуться, а тут его налоговая спалила. Ну, забили стрелку. Он на стрелку вышел, а там мусора… Короче, давай. А во вторник еще баксов отстегнем.

Саша проводил гостя. Тот сел в «ауди» и уехал. Чтение романа пришлось отложить. Ко вторнику бюст неизвестного был готов. В полдень явился парень в черном, оглядел бюст и остался доволен. Сказал Саше:

– Садись в тачку, поможешь.

На улице их поджидали несколько иномарок.

– В какую? – спросил Саша.

– А вон, где телка сидит.

Саша сел в «ауди». На заднем сиденье дремала девица.

На кладбище собралось много молодых людей с цветами. Саша зацементировал бюст. Ему налили, и он выпил со всеми. Вперед вышел полный пожилой мужчина в длинном до пят плаще и сказал:

– Прощай, Василий. Ты был нам верным другом, и мы тебя никогда не забудем.

Так Саша случайно услышал, как зовут его героя. Он дочитал роман Вайса и наконец узнал, что Черный человек, давший заказ Моцарту, явился по поручению графа Вальзегга, у которого умерла жена.

С тех пор дела Саши пошли на лад. От заказчиков нет отбоя. Но как зовут заказчиков и покойников – этим Саша не интересуется.

Зяма

Зиновия Ефимовича Гердта все друзья звали «Зяма». И я стал его так называть, когда мы познакомились в Японии.

До этого я несколько раз видел его на сцене Образцовского кукольного театра. В конце «Необыкновенного концерта» актеры появлялись под музыку и аплодисменты, держа в руках кукол. На сцену, прихрамывая, выходил щуплый человек с несоразмерно большой головой и печальными глазами. К груди он прижимал конферансье – куклу, которая оживала в его руках и говорила смешные пошлости его неповторимо прекрасным голосом. Голос у Гердта был необыкновенный. Его жена Таня утверждала, что голос Гердта имеет некую сексуальную окраску. Не знаю, не знаю… Ей виднее.

Но тогда я еще не был с ним знаком. Я вообще стесняюсь знаменитостей. Почему – не знаю. То ли из-за скромности, то ли из-за гордости. Помню такой случай. Отмечали юбилей моего школьного друга, историка и пушкиниста Натана Эйдельмана, ныне знаменитого. По этому случаю его жена устроила в ЦДЛ фуршет. Рядом со мной стоял актер Михаил Козаков, видимо, изрядно поддавший. Посмотрев на меня мутным невеселым взглядом, он закричал страшным голосом: «А ты кто такой?» Я хотел назвать себя, но не решился. А про себя подумал: «И в самом деле, кто я такой?» За столом стояло около тридцати, говоря словами Пушкина, «не известных мне русских великих людей». Но я отвлекся…

Когда я улетал в Японию читать лекции в Токийском университете, жена режиссера радиотеатра попросила встретить в Токио ее друзей, актеров Образцовского театра, приезжавшего туда на гастроли. Там я и познакомился с Гердтом, с «Зямой».

Меня пригласили на «Необыкновенный концерт». Спектакли шли на пятнадцатом этаже универмага «Такашимайя». В Токио спектакли и художественные выставки чаще всего проходят в больших универмагах. Так как билет стоил очень дорого (а все места распроданы), знакомые актеры усадили меня под сценой, рядом с музыкантами. На сцене были куклы, а управлявшие ими актеры стояли рядом со мной. В нужный момент появлялся Гердт, высоко поднимал куклу-конферансье. Две актрисы держали на уровне его глаз раскрытый журнал, в котором японский текст был написан крупными русскими буквами и испещрен какими-то знаками. Японского языка Гердт, конечно, не знал. Но он умел слышать и воспроизводить его точно и со всевозможными оттенками. Это было чудо. Конферансье отпускал пошлые остроты по-японски. Зал взрывался от хохота. Я видеть не мог, но мне рассказывали, что многие падали от смеха со стула. Потом я узнал, что точно так же Гердт читает свою роль на тридцати других языках. У него был не только голос, но и необыкновенный фонетический слух.

После спектакля актеры разбрелись по этажам в поисках недорогого дефицита (время было советское), а за Зямой, Образцовыми и мною посольство прислало машину. В гости нас звал секретарь по науке.

В Токио актеры экономили, в скромном отеле, где жили, варили кашу, устраивали походную кухню, а тут на белоснежной скатерти, среди салфеток и хрустальных фужеров – икра, рыба, салаты… Зяма по-фронтовому (в ногу он был ранен на фронте) налил полный фужер водки, выпил, крякнул, закусил бутербродом… и тут же стал читать стихи Пастернака. Читал про свечу, про «шестое августа по-старому», про то, что «надо жить без самозванства»… Такого чтения я не слышал ни раньше, ни потом. Да вряд ли когда услышу. Когда Зяма прервался, чтобы опрокинуть второй фужер, жена Образцова, сидевшая далеко от него, сказала театральным шепотом: «Терпеть не могу Пастернака. И что в нем находят?» Зяма все слышал и успел мне шепнуть: «Не обращай внимания. У нее не все дома».

Думаю, он ошибался. На дворе был шестьдесят девятый год. И мы сидели в посольской квартире. Все было как раз наоборот. В то время не все дома могли оказаться те, кто Пастернака читал на публике.

Свидание с Окуджавой

Как-то в Японии мой коллега профессор Кокадо пригласил меня в Шибую, в музыкальный бар. Бар был особенный. Там пела известная японская певица. Кроме того, в баре можно было заказать бутылку виски, не допить ее и оставить до следующего раза. На ней иероглифами писали твое имя, и бутылка становилась пропуском в бар. Я растянул свою «белую лошадь» на много дней: певица (имени ее не упомню) по-японски пела под гитару песни Окуджавы. Окуджава по-японски… Раньше я и представить такого не мог. Для меня поэзия Окуджавы была неразделимым сплавом русских стихов, музыки и неповторимого голоса Булата. Певица по-японски пела про синий троллейбус, я пил виски и хотелось плакать.

Шибуя – один из районов Токио. Днем Токио некрасив. Когда едешь по его бесчисленным мостам-развязкам, город сверху кажется нагромождением пароходов в гигантской гавани. Коробки домов, столбы, провода и мертвая реклама, причудливая вязь иероглифов. Но ночью Шибуя, как и весь город, преображается. Она горит миллиардами мелькающих огней. Чувствуешь себя затерянным в чужой галактике, одиноким, потерявшимся в бесконечной россыпи звезд. Где же он, троллейбус, тот последний случайный, который вывезет меня отсюда? По улицам волнами катятся потоки машин, но я знаю, как добраться до ближайшего люка метро, чтобы доехать до Роппонги, района, где я живу.

Певица подарила мне диск со своими песнями и попросила передать его в Москве Окуджаве. Дома я позвонил Булату. Ответила жена, Ольга Арцимович. Я сказал ей, что привез из Японии диск с песнями Окуджавы на японском языке и готов встретиться с Булатом Шалвовичем и передать подарок певицы. Жена поблагодарила и сказала, что сама приедет ко мне. Она приехала в назначенное время и забрала диск.

Так что свидание с Окуджавой не состоялось. Почти так же как у героя его романа, Николая Петровича Опочинина, готовившегося к свиданию с Бонапартом, но так и не встретившего его. А жаль. Мне очень хотелось рассказать поэту про синий троллейбус в ночной Шибуе. А сейчас дела не поправишь. Окуджавы нет. А Шибуя по-прежнему горит звездным костром и в ночном баре поют его песни.

Говорит Москва!

В Сочи перед входом в санаторий «Актер» жена представила меня невысокому худощавому человеку в хорошо скроенном летнем костюме.

– Знакомься. Юрий Борисович Левитан.

Это был тот самый диктор Левитан, который в войну своим раскатистым торжественно-громовым голосом читал по радио на всю страну приказы и объявлял салюты. Я был тогда ребенком, и мне казалось, что где-то за черной тарелкой репродуктора, висевшей на стене, вещает гигант. Сейчас я смотрел на Левитана, и мне не верилось, что в этом тщедушном теле скрывается такой голос, голос-оркестр. И я сказал ему:

– Ну пожалуйста, Юрий Борисович, сделайте одолжение, скажите мне хоть на ухо: говорит Москва!

Левитан дотянулся до моего уха и негромко сказал:

– Говорит Москва! Приказ Верховного Главнокомандующего…

Считается, что чудес не бывает. Все бывает… Я на секунду вернулся в детство.

Левитан рассказал такой случай. Однажды он ехал на своей «Волге» и где-то на перекрестке нарушил правила. Подошел милиционер и потребовал документы. Левитан открыл дверцу машины и воскликнул:

– Слава советской милиции!

Лицо милиционера вытянулось, ноги приросли к земле. Он отдал честь и еще долго испуганно смотрел вслед отъезжавшей машине.

Бессонница

Однажды я пожаловался другу-врачу на бессоницу. Плохо сплю, рано просыпаюсь. Врач курил трубку и усмехался.

– А я сплю хорошо, настолько хорошо, что засыпаю в самое неподходящее время. Но три случая были особенными.

Друг затянулся, выпустил колечко дыма и начал рассказ.

– Первый случай такой. Не поверишь, я заснул в зубоврачебном кресле. Работала бормашина, врачиха сверлила зуб, а я спал. Окончив сверлить, врачиха сказала:

– Ну и нервы у вас!

Я ответил:

– Зато зубы плохие.

Второй случай еще интереснее. В брежневское время кто-то донес на меня. Ну, известное дело, вызвали на Лубянку, на беседу. Тогда это у них называлось профилактикой. Следователь что-то говорит, а я впадаю в дрему. Видя, что я молчу, следователь взрывается:

– Ну что, будем в молчанку играть или как?

Потом, видя, что я сплю, растолкал меня, удивился и подписал пропуск на выход.

А третий случай почти как у Горчакова, лицейского приятеля Пушкина, который, по свидетельству Пушкина, «уснул… Ершовой на грудях». Похожая история была у меня с молодой сестрой из моего отделения. Все меня домогалась. А если женщина просит, как ей отказать? В тот день после дежурства я очень устал. Говорю ей:

– Ложись на меня и делай, что тебе нужно, а я пока отдохну.

Проснулся и вижу: лежит рядом довольная, улыбается. Я спрашиваю:

– Ну как, все в порядке?

– В порядке, – отвечает.

Ну а потом мы еще вместе поспали. Вот… А ты говоришь бессонница.

Ботинки доктора Мартинса

Я летел в очередной раз в Америку, в университет Линкольна, где я работаю месяца два в году. Спросил у внучки:

– Ну что тебе привезти для полного счастья?

– Знаешь, дед, купи мне в Америке ботинки доктора Мартинса.

– А что это за ботинки?

– Ну такие, на толстой подошве, модные. Там в магазинах всякий знает.

И дала свой размер.

Маршак писал, что «то, что требует дочка, должно быть исполнено. Точка». А то, что требует внучка? Тоже ведь запятую не поставишь. Надо исполнить.

Работая в университете, я отвлекся от задания и вспомнил о нем перед отъездом. Надо было спешить. Стал спрашивать у знакомых сотрудников, наведался в соседний обувной магазин. «Ботинки доктора Мартинса?» – все недоуменно разводили руками. Включил в работу внимательных секретарш. Они не были молоды и, видимо, модой не интересовались. Спросил у молодых аспиранток. Никто не знает. «Может быть, эти чертовы ботинки известны только в Европе, а в Америке о них и не слышали?» – думал я.

Между тем слух о том, что я ищу ботинки доктора Мартинса, распространился по университетскому кампусу. И вот накануне отъезда у меня в комнате раздался звонок. Звонил какой-то химик.

– Говорит доктор Мартинс. Я слышал, что вам зачем-то понадобились мои ботинки. Учтите – у меня большой размер…

И все-таки ботинки я купил. Знакомая пианистка с факультета музыки отвезла меня в какой-то далекий супермаркет, где они продавались. Это был чудовищный гибрид солдатских ботинок и футбольных бутсов. Стоили двести долларов. Но с модой не поспоришь.

Спортивная жизнь

Случилось это давно. Ко мне пришли два дипломника, два широкоплечих парня, перворазрядники по плаванию. Один из них сказал:

– Вы, профессор, много работаете. Вам необходимо заняться спортом, ходить в бассейн. Принесите фотокарточку, и мы оформим вам пропуск в бассейн «Чайка» около Парка культуры. При входе скажете, что занимаетесь в группе «актив». Там все сплошь профессора, такие же начинающие, как вы.

Раньше я никогда не был в бассейне. Через пару дней я отправился в эту «Чайку». В тот год стояла суровая зима. Я натянул шерстяные кальсоны, а в портфель положил пропуск в «актив» и плавки, сшитые в виде равностороннего треугольника с тесемками на боку. На входе сказал, что иду в «актив». Дежурная протянула руку, мне показалось направо. Пошел направо и оказался в комнате, похожей на предбанник: скамьи и ячейки для одежды. В предбаннике сидели в плавках два молодых человека, широкоплечие, с мощными бицепсами и неторопливо вели малоинтеллигентный разговор:

– Ну, ты ей врезал?

– Да буду я с этой лядью связываться…

На профессоров были не похожи. Стал раздеваться и вспомнил про кальсоны. Как при посторонних через них плавки надеть? С первого раза не удалось. Тесемки пришлись между ног, а это больно. Когда молодые люди ушли, справился. Вошел в зал. «Актив» делал гимнастику, последнее упражнение. Участники приседали на одной ноге, а другую вытягивали параллельно полу. Я тогда еще не знал, что это называют пистолетом. «Не профессорское это занятие», – подумал я, пытаясь выполнить упражнение. Между тем руководитель, спортивного вида крашеная блондинка, объявила программу:

– Ребятки, значит так, – это обращение мне как-то сразу не понравилось, – сегодня у нас заплыв двести метров на время и прыжки шесть метров с полуоборотом.

Я подумал, двести метров, возможно, и проплыву, но «о прыгать» не может быть и речи. Пристроился последним, нырнул, вынырнул… Батюшки! Яркий свет прожекторов, на трибунах – народ. Начинаю плыть. По-собачьи. И тут на трибунах шум, свист. Кто-то ухватил меня сильной рукой за шею, приподнял и, дыхнув на меня винным перегаром, закричал на ухо:

– Ты кто? Откуда? Кто выпустил?

– Я – актив… Из Академии наук…

Скоро все и разъяснилось. Я пошел не в ту сторону и попал на соревнование общества «Крылья Советов». И уже в следующий раз я пошел налево, попал в «актив» и нашел там вполне интеллигентную обстановку. Никто не стоял пистолетом и с вышек в воду не прыгал.