Текст книги "В день первой любви"

Автор книги: Владимир Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Этот поезд из Ленинграда!

– Нет, из Костромы!

– А этот с Северного полюса!

– А этот из Африки!

Однажды Надюшка, прежде чем уйти, потупясь, сказала, что должна доверить ему один секрет. Володя замер, почувствовав плечом ее худенькое плечо. Надюшка сказала, что они должны скоро уехать. И уехала. Володя первое время очень скучал, потом все забылось.

Сейчас Володя глядел, задумавшись, на поблескивающие рельсы. Стальные нити дорог. По одной из них, может, придется в скором времени ехать и ему. В память о той девочке с худенькой шеей, выпиравшей из выгоревшего, поношенного платьишка, о девочке с глазами, распахнутыми, как ромашки, он сочинил одну из своих «Песен без слов». Тоненький голосок среди низких повторяющихся аккордов, как бы пытающихся заглушить его, но голосок теплится, живет, освещая все кругом. Воспоминания детства, бездумная радость идущей навстречу жизни.

Певуче пропел сбоку рожок. Лязгнули буферами и снова замерли рыжевато-красные вагоны, испещренные вкривь и вкось надписями. Столетней давностью веяло от перрона, вокзального здания, вытянутой лапы семафора. Товарняк наконец сдвинулся с теста, замелькали, убыстряясь, вагоны. Поезд уходил все дальше, дальше, еще виден дым из трубы паровоза, еще можно наблюдать, как покачивается хвостовой вагон с красным флажком на тормозной площадке, но мгновение – и уже ничего не видно, только крыши домов и телеграфные столбы, только голубое небо и бледные, расползающиеся дымки в нем.

Когда Володя вошел во двор, компания во главе с Серегой Щегловым восседала на лавочке. Алексей крикнул:

– А, Паганини явился!

Щеглов по обыкновению пощипывал струны гитары и рассказывал о финской войне: какие были лютые морозы, как прорывали линию Маннергейма.

– Линия эта самая из чего состояла? Из дотов, долговременных огневых точек. А в дотах – финские солдаты. Попробуй выкури их оттуда. Ни за что не выкуришь. Бомбы и снаряды не помогали… Спасали положение саперы.

Кукин, склонившись – рубашка туго обтягивала спину, – внимательно слушал, вздыхал. Вздыхали и женщины – Клавдия и Анна.

Никто не спросил Володю, где он пропадал. Щеглов теперь рассказывал про финские хутора, уверяя, что жить там – тоска зеленая: лес кругом, камни, ни одной живой души, кроме зверья да птиц, до ближайшего хутора километров шесть-семь.

– Меня вот так озолоти, – Щеглов чиркнул себя по горлу ребром ладони, – ни в жизнь не соглашусь, чтобы там прозябать. Зимой снегом занесет, не доберешься… Ну как в норе – нет, нет, это не для нас, дорогие товарищи…

Кукин, давясь от табачного дыма, вспомнил про Халхин-Гол, про японское харакири. Кто-то из женщин спросил, что такое «харакири». Кукин начал объяснять, но внезапно оборвал рассказ, махнул рукой, давая понять, что дурость все это, пережитки.

Сумерки во дворе сгустились. Громыхнула за воротами машина. Хлопнуло затворяемое где-то окно.

– Хороша погодка стоит, – заулыбался Кукин. – Теплынь.

– Урожай будет богатый, – заметил Щеглов.

– Огород бы полить надо, – вздохнула Клавдия.

– Ну, вспомнила на ночь глядя, – отозвался лениво Кукин. – Где ты раньше была?

– Там же, где и ты, – отрубила Клавдия.

Вышла из дома мать. Увидев Володю, позвала. Есть письмо. Еще днем принесли. Там, на комоде лежит. Володя бросился в комнату. Конверт лежал на комоде. Взглянул на почерк: письмо было от Ольги.

– Какая муха его укусила? – раздался голос Алексея. – Помчался как угорелый.

– Почем я знаю, – ответила мать Володи. – У него свои дела.

9

Июнь был отчаянно жарким. Дожди шли редко. Берега Котороски с утра до вечера усыпали людские тела – вода будто парное молоко. А когда сгущались сумерки, в садах звучала музыка.

Вечерами нападала скука и тянуло из дому – в людскую толчею. Увидев на бульваре знакомого парня, Володя подолгу ходил с ним по набережной до стрелки и обратно к городскому театру в надежде, что произойдет чудо – он увидит любимые глаза.

Пришло еще одно письмо от Ольги. Две тетрадные странички в клеточку. Ольга снова писала о своем нечаянном отъезде, но это было не главное. Главное состояло в том, что она передала его «Песни без слов» некоему профессору Ухуцесси.

Откинувшись на спинку дивана, Володя напряженно думал. Профессор Ухуцесси. Какая странная фамилия! Видимо, это один из тех музыковедов, которые решают судьбы будущих композиторов. «Если попадешь к Ухуцесси, считай, твоя судьба в надежных руках», – писала Ольга. «В надежных руках… Уж скорей бы! – думал Володя. – Игорь Игоревич – отличный педагог, но он ведет всего лишь скрипичный класс. Самодеятельных композиторов он может поддержать, но этого мало…»

Вечером, улучив момент, когда мать была одна в комнате, Володя сказал ей:

– Знаешь, мама, мне нужно ехать в Москву.

Мать внимательно посмотрела на сына:

– Час от часу не легче. Зачем же, интересно?

– Надо.

Снова недоумевающий взгляд.

– Матери-то можно сказать? Или уж такие секреты?

– Я должен повидать одного профессора. Показать ему свои работы.

– По музыке, что ли?

– Да.

Наступило молчание, послышался тяжелый вздох.

– А остановишься где?

– Зачем мне? Вечером выеду, день в Москве, а к ночи снова на поезд. Никаких остановок.

– Когда собираешься?

– Послезавтра.

Мать стала собирать ужин. Нарезала хлеб, положила в тарелку вермишель, посыпала ее слегка сахарным песком. Володя сел за стол. Мать молча стала наблюдать за ним. Что у сына за дела? Учится здесь. Нет, надо ехать в Москву, чего-то ищет, куда-то рвется. Ей все это трудно понять – у нее за плечами другая жизнь.

На другой день Володя был в училище у Игоря Игоревича. Урок прошел быстро: «Сыграй-ка этот пассаж… Так, ладно… Теперь этот. Стаккато поотчетливее, с задором, а пианиссимо подай, как последнее дыхание…»

– Будем считать, что к экзамену за курс ты готов. Каждый день обязательно гаммы, этюды. Через неделю я послушаю тебя еще раз.

Володя стал убирать скрипку в футляр. Про поездку в Москву – ни слова. Зачем? Еще не известно, чем все кончится. Может, профессор Ухуцесси отругает его как следует, чтобы зря не отнимал у людей время…

На вокзал Володю никто не провожал. Собрался было Алексей, но Володя отговорил: не надо, ни к чему. Мать только повздыхала – ни разу еще не расставалась с сыном даже на сутки.

– Смотри там, поосторожнее.

– Да что я – маленький?

– Ты лучше слушай, что мама говорит, да помалкивай, – вступил в разговор Алексей.

Отъезд брата в Москву для него тоже был полной неожиданностью. Но в противоположность матери Алексей поддерживал Володю. Уж если связался с таким тонким делом, как музыка, так почему бы не побывать там, где ее, эту музыку, налаживают. Алексей был практичным человеком.

Сердце, однако, у Володи екало, когда шел с чемоданчиком в руке на вокзал. Все же не обычная поездка – не Москву посмотреть, а себя показать. В чемодане – «Песни без слов». Это все его богатство. Хватит ли этого богатства, чтобы вступить в новую жизнь?..

10

Три огромных вокзала рядом. С разных концов прибывают поезда, а сходятся в одном месте, на огромной площади. Соедини мысленно вокзальные крыши прямой линией, получится треугольник, внутри которого снуют трамваи, троллейбусы, грузовые и легковые машины, ходят люди, а под землей мчатся поезда метро. Это ли не фантастика!

Причесав волосы, Володя вытер платком лицо. Пиджак тесноват – потому и жарко. Правда, жарко не только от пиджака, но и от людской суеты, от гудения сигнальных рожков автомобилей, рядами мчавшихся в ту и другую стороны. Вот она, столица, тут поглядывай, не зевай, а то мигом попадешь под колеса. Мать правильно наставляла: «Будь поосторожнее…»

Володя постоял несколько минут на площади, осмотрелся и вслед за толпой спустился в метро. В вагоне с мягкими сиденьями не успел и глазом моргнуть, как замелькали станции: одна, другая, третья… Прохлада подземного зала немного освежила Володю. Экое сооружение, тут по вечерам можно концерты устраивать, своды красиво расписаны, люстры сияют празднично. А люди бегут, торопятся, обгоняют друг друга – им не до того, чтобы рассматривать расписанные узорами и разными сюжетами своды. Володю раза два толкнули: чего, мол, зеваешь, деревенщина, проходи скорей… Увидел сбоку лавочку, присел. Прошла женщина в белом халате. Через плечо ремень, на ремне голубой ящик с надписью крупными буквами: «Мороженое». Чтобы не сидеть без дела, купил порцию, ел, поглядывал по сторонам, завидуя деловитости молодых людей, проходивших мимо: все, небось, устроено у них, все определено – шагают решительно.

Часы над входом в туннель показывали около девяти. Движущаяся лестница подняла Володю вместе с толпой наверх. Знаменитая улица Горького – массивные здания, облицованные внизу мраморными плитами. «Как памятники», – подумал Володя. В газетах он раньше читал, что некоторые здания были передвинуты сюда с насиженных мест. Представил картину: по земле, словно по реке, движутся каменные громады; в окнах – лица людей, ребята кричат в восторге… Фантастика!

У памятника Пушкину остановился. Здравствуй, Пушкин! Вот он какой! Раньше видел на открытках, на картинках в учебнике, а теперь он тут, рядом. Поэт опустил голову, о чем-то глубоко задумался, а рядом течет и течет бесконечный людской поток…

Володя спустился вниз по бульвару. Воротник рубашки слишком тесно охватывал шею. Ноги в новых ботинках с тупыми носами горели. Что там под огромными, напоминающими паруса зонтами? Столики? Молочное кафе. Очень кстати. Он присел за столик и выпил два стакана молока, заедая его поджаристыми аппетитными булочками. Прекрасно. Проблема с завтраком решена, и теперь можно шагать дальше. Вот и серое здание, зажатое в узком промежутке между двумя пересекающимися улицами. Это общежитие. Толкнув тяжелую, массивную дверь, подумал: «Только бы Ольга была на месте».

В просторном вестибюле старушка с бледным от пудры лицом внимательно оглядела его с ног до головы и сказала:

– Подождите, – и быстро засеменила по коридору.

Володя стал оглядывать вестибюль. Шикарная люстра, ковровая дорожка, ведущая к лестнице, диван и столик – видимо для посетителей.

Вздохнула где-то очень далеко валторна. Володя сразу узнал тему из Пятой симфонии Чайковского. Пробежали девушки с нотными папками. На Володю даже не взглянули. Стук каблуков заставил Володю обернуться: к нему шла Ольга.

– Ты здесь? – Она протянула руку и села на диван.

– Вот приехал. Не выдержал.

По лицу Володи струился пот. Он стал объяснять: приехал, чтобы поговорить с профессором Ухуцесси. Может, это глупо, даже наверняка глупо, но ее письмо… Нет, нет, она тут ни при чем, все решил он сам… Ольга глядит на него в упор, она совсем близко и вместе с тем очень далеко. Минута, другая… Ольга посмотрела по сторонам, вздохнула: так, все понятно, он хочет увидеть профессора Ухуцесси; захватил все свои сочинения – очень хорошо; те, что были у нее, уже переданы профессору. Ольга опять вздохнула: что ж, может, он и прав, лучше все выяснить сейчас, чтобы не мучиться целое лето. Остается решить один практический вопрос: как устроить их встречу. Профессор Ухуцесси очень занят, особенно сейчас, когда на носу экзамены, а Володя связан временем: не может долго находиться в Москве.

– Погоди минуточку.

Ольга пошепталась с напудренной старушкой и поднялась по лестнице. Володя остался один. Конечно, неловко получилось: приехал не вовремя, отрывает людей от дела. И Ольга какая-то далекая… Недавней его решимости как не бывало – хоть сейчас вставай и уезжай, и бог с ним, с этим профессором.

Вернулась Ольга. Рядом с ней парень, в очках, в шикарных серых брюках и кремовой рубашке с красивым отложным воротником.

– Володя, познакомься: Даниил Корнев.

– Метелев.

– Я о вас слышал. Оля рассказывала мне. – На чистом, с залысинами лбу Корнева появились морщины. – Значит, вы насчет профессора Ухуцесси… – Он поглядел на часы, потом зачем-то на лестницу: – В четыре часа буду ждать вас в консерватории около гардероба. Не опаздывайте. – Корнев кивнул и ушел.

Володя посмотрел на Ольгу и вдруг смутился, как-то оробел. Лицо у нее было спокойным, но глаза светились холодом.

– Ну вот, все устроилось, я рада, – сказала она, улыбнувшись. – Тебе повезло.

– Это тот самый Корнев, о котором ты мне говорила?

– Да. А что?

В ее голосе послышалось недовольство – никому не позволено вторгаться в ее личное, даже самому близкому другу.

Володя спохватился:

– Да ничего. Просто так.

Она снова заговорила о его внезапном появлении: дело в том, что профессор Ухуцесси мог отсутствовать, он очень занятой человек. Вообще, сейчас такое время, дорог каждый час… Похоже, она выговаривала ему за Корнева. Володя попробовал отшутиться: он следует ее примеру – она всегда приезжает в их город неожиданно. Но это бывает так здорово! Ее внезапность – подарок ему, провинциалу.

– А! – Ольга махнула рукой и рассмеялась. – Все устроилось, и я рада. Поговоришь с профессором. Если Ухуцесси скажет «да», значит, ты прошел главное испытание и впереди у тебя прямая дорога. А сейчас извини, надо бежать.

К лицу Володи прилил жар. Ольга сейчас уйдет. Как же так? Неужели нельзя побыть с ним хотя бы полчаса? Он лихорадочно искал в кармане носовой платок, но никак не мог найти.

– Да, да, задерживаю, ты извини. Значит, мне к четырем в консерваторию. Ты меня обязательно ругай…

Ольга быстро взглянула ему в лицо и, помолчав, сказала:

– В четыре у тебя встреча с профессором. К шести ты наверняка освободишься. Приходи к памятнику Тимирязеву, это здесь, недалеко. Хорошо?

– Хорошо.

Предстоящее свидание показалось Володе каким-то вымученным, выпрошенным.

11

Чуть в стороне от бойкой столичной улицы, за густой зеленью деревьев, будто другой мир – тихо, пустынно. Массивные белые колонны, массивные, тяжелые двери с бронзовыми витыми ручками.

Корнев уже ждал Володю.

– Скорее. Гурий Иванович уже на месте.

– Но ведь четырех еще нет.

– Мало ли что.

Быстро поднялись по лестнице, перешагивая через ступеньку, Володя не запомнил, на какой этаж. Полутемный коридор, группками ходят студенты, тихо переговариваются. Девушки в светлых летних платьях, парни в рубашках с галстуками, в коверкотовых костюмах, чистенькие, умытые, причесанные. Вдоль стен – двери. Корнев открыл одну из них, заглянул.

– Гурий Иванович, пришел Метелев, о котором я вам говорил. – И, посторонившись, он пропустил Володю вперед.

– Здравствуйте, проходите, – послышался голос Ухуцесси.

Знаменитый профессор был невысок, грузен, лицо круглое, обрюзгшее, нос с горбинкой. Володя ожидал увидеть строгого, властного старика, а перед ним оказался добродушный седеющий толстяк, который сейчас внимательно оглядывал Володю.

– Присаживайтесь.

Профессор, конечно, уже все разглядел: пиджак на Володе явно домашнего производства, ворот рубашки маловат, шея из него торчит, как у гуся, волосы с подпалинкой – от солнца. И на чемодан обратил внимание: на нем словно рубили капусту.

– Ну-с, показывайте.

Володя щелкнул замками, достал из чемодана толстую нотную тетрадь, подал.

– Почему назвали «Песни без слов»?

Володя пожал плечами.

– Не знаю, – откровенно признался он. – Хотелось выбрать такую форму, которая не связывала бы. Есть же у Мендельсона…

– У кого?

– У Мендельсона.

– Да, да, совершенно верно. Совершенно верно, – повторил нараспев Ухуцесси и открыл рояль.

Крупными пальцами полистал тетрадь и, ворочая могучей шеей, стал тихо наигрывать, бормоча что-то себе под нос и гримасничая:

«Это что? А… Понятно – трам-та-та-трам, – ударял он пальцами по клавишам. – А это – трам-трам-трам – пожалуй наивно. А? Пожалуй, пожалуй, хотя вот тут – трам-ля-ля-трам-та-та… А это? Тра-ля-там-там, – снова зазвучала цепь аккордов. – Пожалуй, ничего, да, вот это место – трам-та-трам-та… Хм, хм… Для целой вещи маловато, но можно развить, да, да, можно…»

Володя сидел ни жив ни мертв. Профессор листал и перелистывал его тетрадь, наигрывал как-то нелепо, отрывочно, бессердечно терзая мелодию. Порой Володя просто не узнавал своих «Песен» – под пальцами профессора они искажались, а брюзжащий, с хрипотцой голос не предвещал ничего хорошего.

«Трам-там-та-там-трам, – продолжал наигрывать Ухуцесси, поводя широким подбородком. – Самое высокое из искусств – музыка. Кто это сказал? – спрашивал он себя ворчливо и сам же отвечал: – Бетховен сказал. Самое высокое…»

Наконец профессор медленным движением закрыл крышку рояля и сонно посмотрел куда-то в окно.

– Хорошо. Ладно. Значит, так: я беру вас в свой класс.

Володя вздрогнул и поднял глаза. Профессор теребил его нотную тетрадь.

– Кое-что я оставлю у себя. К осени пожалуйте к нам. Само собой, экзамены. Так что готовьтесь.

– Понимаю, – с трудом выдавил из себя Володя.

– Ну так вот. Договорились. Документы перешлите теперь же. – Профессор еще раз посмотрел на Володю, что-то взвешивая. – И пишите. Сочиняйте свои «Песни без слов», не лодырничайте. Все, что напишете за лето, привезете с собой. Вот так… До скорой встречи.

Красный, взволнованный Володя почти бежал по улице. До шести часов оставалось еще целых сорок минут, но разве можно идти спокойно, когда свершилось такое событие! «До скорой встречи! – сказал профессор Ухуцесси. – До скорой встречи!» Свершилось то, чего он так страстно желал, о чем еще сегодня утром думал как о недосягаемом.

Огромная, на целый этаж, витрина ослепила Володю. Ткань за стеклом лилась золотистыми потоками. Зашел в магазин. Еще не уяснив внезапно возникшего замысла, твердой походкой бывалого покупателя подошел к прилавку. «Сколько стоит этот материал? А этот, с цветочками? Нужен материал для летнего платья. Нет, женщина не молодая – речь идет о матери». Володя почему-то волновался и не смотрел продавщице в лицо. «Вот этот, говорите. Что ж, мне нравится. Сколько надо метров? У мамы рост? Средний. Можно, на всякий случай, добавить, чтобы не ошибиться…» Звонкая касса выбила чек. В кошельке у Володи осталось только на дорогу, если не считать еще нескольких рублей. Володя остался доволен своей выдумкой. Спрятал сверток в чемодан и быстро зашагал по улице, обгоняя прохожих.

Мраморный памятник ученому. Вокруг четырехугольная площадка. Обратила на себя внимание одна пара. Брюнет весь в белом, белые брюки, белая рубашка, с букетом роз. Рядом с ним тоненькая, в кудряшках, девушка.

– Поздравляю! – неожиданно услышал Володя голос Ольги. – Я все знаю!

Ольга сейчас очень красива – в сиреневом платье, волосы гладко зачесаны на сторону, на висок, точно черное крыло птицы.

– Я рада, Володя! Очень рада! Пойдем побродим немного.

В голосе Ольги слышится теплота, даже нежность. И Володя мгновенно растаял.

«Я-то готов всю жизнь бродить с тобой», – подумал он.

Они пересекли улицу, подождали, пока из-под арки дома выедет грузовик. На нем красноармейцы с винтовками – один ряд, другой, третий. Строгие, плечо к плечу. Володя подумал: незнакомый суровый мир, полный грозных голосов и подвигов. Этот мир был еще далек от него и потому не будоражил воображение.

Полнеющий грузин обогнал их, повернулся и посмотрел на Ольгу. Следом спортивного вида парень в футболке тоже пристально поглядел на нее, явно рассчитывая обратить на себя внимание. Но Ольга даже бровью не повела.

– Ты настоящая москвичка, – заметил Володя.

– А что это значит?

– Это значит… – Володя замялся, подыскивая подходящие слова. – Значит, гордая и красивая.

– Выдумщик ты! – воскликнула Ольга, довольная похвалой. После паузы, сощурив глаза, начала выговаривать Володе: – Ты-то, ты-то! Молчишь! Я бы на твоем месте прыгала от радости.

– А я и прыгал. Бежал по улице и прыгал. Хочешь, буду прыгать и сейчас.

– Сейчас не надо. – Она вдруг посерьезнела. – Значит, осенью в Москву. Распрощаешься со своим Игорем Игоревичем. Не жалко?

– Жалко.

– Мне тоже нелегко было расставаться, хотя и радовалась, когда поступила в консерваторию. – Ольга вздохнула и добавила, глядя куда-то вперед: – Вот так, по одному, и разъезжаются лучшие люди из нашего родного городка.

Володя возразил:

– Я никогда не покину свой город. Окончу консерваторию и вернусь. Обязательно вернусь.

– Все так говорят.

Володя замедлил шаг, взглянул на Ольгу вопросительно:

– А ты? Разве у тебя другие планы?

Ольга ответила уклончиво:

– Пока у меня один план: успешно сдать очередной экзамен.

– Сдашь, не волнуйся.

– Сдам этот – на очереди следующий. Погоди, впряжешься в студенческую жизнь, поймешь, что это такое.

И Володя на мгновение представил: он тоже будет стоять в коридорах, как те студенты, которых видел сегодня. Будет переживать, носиться по этажам, шумно спорить с кем-то. Перед ним открывалась заманчивая студенческая жизнь.

– Я сегодня видел одного парня: тощий, как телеграфный столб. Тоже будущий композитор. Сочинил сонату для двух роялей. Я послушал. И знаешь, мне тоже захотелось сочинить сонату. Для скрипки и рояля. Главной темой будет мотив песенки, которую пели сплавщики леса, когда я был маленьким. Но я запомнил этот мотив. Может, конечно, высоко беру, все-таки соната.

– Ты пиши, а не рассуждай, – прервала его Ольга. – И пожалуйста, не вздумай важничать. А то сделаешься знаменитым и заважничаешь, своих узнавать перестанешь.

Володя вдруг подумал, что никогда еще он не был так счастлив, как в этот день. Ольга – его добрый гений. Кто, как не Ольга, внушила ему веру в себя, Ольга позвала его в Москву, она сделала так, что его принял известный профессор. Она идет сейчас рядом с ним, красивая и гордая, радуется его радостями, живет его мечтами. Чего еще ему надо?..

12

Володя вышел в тамбур. Поезд громыхал уже через мост. Показалось здание машиностроительного завода, за ним выплыла труба «Лакокраски», черная и тонкая, как головешка. Ржавый купол монастыря вынырнул из зелени старых лип. Заскрежетали тормоза, еще минута-другая – и возник, покатился навстречу рыжеватый от пыли перрон.

Войдя в свой двор, Володя увидел сидевшего на подоконнике Колю – в майке и трусах. Коля держал в руках осколок зеркала и норовил ослепить солнечным лучиком развалившегося у сарайчика серого кота. Не дожидаясь, когда Володя войдет в дом, он крикнул:

– Леха наш получил повестку!

– Что? – переспросил Володя.

– Леху призывают в армию.

В комнате Володя сел на диван и в ожидании подробностей вопросительно уставился на Колю. Повестка Алексею пришла вчера утром. Через неделю приказано быть на сборном пункте с кружкой, ложкой, сменой белья. Коля морщил лоб, перечисляя вещи, которые надлежит иметь при себе новобранцу: мыло, бритву…

– Леха мечтает попасть в танкисты, – деловито сообщил Коля. – А я бы пошел в летчики.

Володя достал из чемодана гостинцы: круг дешевой колбасы, пакетик конфет – все, что удалось купить на сэкономленные деньги.

– Где сейчас Алексей?

– Пошел увольняться с работы.

Володя снял пиджак, сбросил рубашку и пошел на кухню умываться. Коля же занялся примусом, звенел кружкой, наливая воду в чайник.

– Мишку Кожевникова и Алика Малявина тоже берут.

– Малявин же имел отсрочку, – сказал Володя, отфыркиваясь около умывальника.

– Ну и что? Наш Леха тоже имел отсрочку.

Вернувшись в комнату, Володя долго утирался полотенцем. Он не знал, как отнестись к тому, что Алексея призывают в армию. Два, а может и три, года его не будет дома. Старший брат – главный помощник матери, опора семьи. Да тут еще и он, Володя, осенью уедет в Москву. Мать останется одна с Колей. Непросто складывалась жизнь.

– Это для мамы. Погляди-ка.

– Ух ты! – воскликнул Коля, рассматривая ткань. – Красивая!

Володя аккуратно свернул материю, положил на комод. Туча белого дыма поползла через открытую дверь из кухни: заглох примус.

– Чертов паровоз! – в сердцах воскликнул Коля.

13

Алексея провожали в пятницу. За столом сидели Серега Щеглов, побритый, наодеколоненный так, что за десять шагов слышно, рядом Кукин, их жены – Клавдия и Анна, обе в новых кофтах, дальше два парня в одинаковых синих костюмах – шоферы из гаража, где работал Алексей. Еще была приглашена Алексеева «зазноба», как выразилась Клавдия, – Галка с Красного Перевала.

– Зазнобу-то, тетя Даша, посадите поближе к Алексею, – сказала Клавдия. – Пущай помилуются.

– Да они и без меня сядут рядом, – ответила мать.

Володя с Колей примостились на краю стола; на обоих были рубашки нежно-розового цвета. Матери дали материал на Октябрьские праздники как премию, хотела платье скроить, да передумала, и тетя Варя быстро сшила ребятам рубашки.

Сейчас мать с тетей Варей метались с тарелками, разносили закуски. Мать спрашивала:

– Пироги-то подавать теперь или погодя?

– Обождем с пирогами, не торопись, – отвечал за всех Щеглов.

За столом разговор шел о службе в армии.

– Первое дело – порядок, – говорил Кукин, насупливая редкие брови. – Там тебе не дадут взбрыкивать. «Есть!» – и все, не шурши.

– А как же – дисциплина, – вторила ему Клавдия.

– И чтобы все было на большой палец, Алексей! Давайте выпьем, дорогие товарищи, – предложил Щеглов, поднимая стопку.

– Будь здоров, Леха!

Мужчины выпили до дна, а женщины поднесли стопки ко рту и, едва коснувшись губами, поставили обратно.

– Это на кого же вы серчаете? – обратился Щеглов к Алексеевой зазнобе. – По такому-то важному делу. Нельзя, нельзя…

– Сами пейте, а нас не невольте, – заявила Клавдия.

– А тебя никто и не неволит, – вмешался Кукин и громко засмеялся. – Ты до стопки могешь вовсе не дотрогаться.

– Не про меня речь, а неволить нельзя, – ответила мужу Клавдия.

Подали жареное мясо. Щеглов снова предложил тост за будущего красноармейца:

– Чтоб наука военная давалась! По себе знаю, сам через то прошел – ответ-ствен-ней-шая наука, дорогие товарищи, – произнес он нараспев.

Один из парней в синем костюме попросил разрешения сказать. Встал, поводил жилистой шеей – не привык говорить на людях, но тут случай был особый.

– Такого шофера, как Леха, нам поискать. Побегает теперь товарищ Петрухин, прежде чем найдет достойную смену. А если придет какой-нибудь сопляк, то я и работать не буду. Так и знай, Леха, плохо мне будет без тебя.

Гости оживились, подливали в стопки водку, чокались друг с другом. Заговорили об искусственном каучуке, про полеты Гризодубовой вспомнили, поругали городской аэроклуб, где пока учат только прыгать с парашютом.

– Леха! Твое-мое с кисточкой!

– Служи – не тужи!

– Не забывай наших!

Заходили соседи, выпивали за здоровье Алексея стопку-другую, говорили разные прекрасные слова. Скоро праздничный гул перенесся из комнаты во двор, куда мужчины пошли покурить. Щеглов вспомнил финскую войну, где был ранен «кукушкой».

– Заберется, понимаешь, на дерево и строчит в разные стороны. Не сразу его определишь.

– Вот паразит!

Володя стоял во дворе, слушал. Потом присел на лавочку. К нему подошел Кукин, изрядно веселый.

– Ну, Владимир, дело вон как оборачивается! Уходит твой братан! Служить, брат, идет… Ты теперича за старшого остаешься. Понял?..

Кукин хотел сказать что-то еще, но рядом заговорили про токарный станок «ДИП» (догнать и перегнать), и он направился туда.

– А я заверяю: пять операций запросто, как одна копеечка, – донесся вскоре оттуда его голос. – За милую душу пять операций. Это же тебе «ДИП»!

Обычно Кукин не словоохотлив, но стоит ему выпить, как он начинает говорить не умолкая.

Подошел парень в синем костюме, который держал речь за столом.

– Если что, кликни, – сказал он, присаживаясь на край лавочки и обращаясь к Володе: – Так и так, мол, товарищ Мокров, есть такая-то необходимость. И все будет исполнено в лучшем виде. Понял? – Парень стиснул Володе руку. – Мокров своего слова не забывает. Понял? – продолжал парень, не выпуская Володиной руки. – Ты только кликни…

Серега Щеглов принес гитару, сел на приступок крыльца. Кукин сразу же затянул про трех танкистов. Щеглов пробовал делать замечания насчет тональности, но его никто не слушал – по улице неудержимо неслась песня:

 
Три танкиста,
Три веселых друга —
Экипаж машины боевой…
 

Клавдия тоже подпевала и тихонько раскачивалась взад и вперед, обняв Алексееву зазнобу.

Пели песню за песней: «Если завтра война», «И кто его знает», «Как родная меня мать провожала». Кто-то один запевал, остальные подтягивали.

Володя слушал, опустив голову. «Никто из тех, – думал он, – кто сейчас пел под Серегину гитару, даже представления не имеет о великом композиторе Иоганне Себастьяне Бахе, о его фугах, контрапункте. Но как они смогли постичь так глубоко музыку?» Песня звучала стройно, и Володя слышал голос Клавдии, выводившей неожиданным дискантом мелодию, и голос Анны, вторившей ей с увлечением. И только Алексей все портил, когда присоединялся. Рядом с Алексеем сидела его зазноба. Она тоже пела, временами ее глаза, устремленные на Алексея, выражали откровенную нежность. Откуда эта девушка? Володя никогда раньше не видел ее. Живет где-то на Красном Перевале – в пригороде. Алексей умеет завязывать знакомства. Он общителен, и ему даже не надо прилагать стараний – девушки сами тянутся к нему. Чего-то они в нем находят? Вон как зазноба смотрит на него.

Женщины вдруг запели старую русскую песню. Пели Клавдия, Анна и Алексеева зазноба. Щеглов подыгрывал на гитаре. Тоненьким голоском подпевала мать. Это было неожиданно. Володя никогда раньше не слышал, чтобы мать пела эту песню. Бесхитростный, проникающий в душу напев:

 
Ах, мороз, мороз,
Не морозь меня —
Не морозь меня,
Моего коня…
 

До поздней ночи не умолкали песни во дворе у Метелевых. До полного изнеможения теребил струны гитары Серега Щеглов, и под ее рассыпчатые переборы люди и веселились и плакали.

Утром всей семьей отправились на сборный пункт. Впереди шагал Алексей с матерью, позади – Володя и Николай. У матери – заплаканное лицо, глядит не наглядится на сына, утирает концом платка глаза. Когда подошли к красным военкоматовским воротам, Алексей закинул мешок с вещами за плечо, остановился. На тротуаре, по обе стороны улицы, на мостовой толпились призывники с родственниками: потертые, в заплатах пиджаки, куртки из «чертовой кожи», рубахи-косоворотки, полинявшие от бесконечных стирок. Табачный дым плыл над гудящей толпой.

– Ну, братишки! – Алексей вытер со лба пот. – Смотрите тут без меня! Матерю слушайтесь!..

– Поцелуйтесь, чай не чужие, – с укоризной сказала сыновьям мать.

Братья заморгали, быстро и неловко расцеловались. Алексей, хмурясь, то и дело поглядывал по сторонам. За минувший день он словно стал выше ростом.

– Ты, мама, шла бы домой. Вон какая тут суета, чего зря жариться.

– Ничего. Насижусь еще дома. А вы, ребята, – обратилась она к сыновьям, – идите, вам тут в самом деле нечего делать.

Володя и Коля пошли.

За площадью Коммуны, недалеко от трамвайного депо, они встретили Алексееву зазнобу. Она шла очень быстро, почти бежала. На ней было вчерашнее красивое платье. Она пролетела, не заметив ребят.