355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Матлин » Куклу зовут Рейзл » Текст книги (страница 15)
Куклу зовут Рейзл
  • Текст добавлен: 8 ноября 2017, 00:00

Текст книги "Куклу зовут Рейзл"


Автор книги: Владимир Матлин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

А старик этот, Наум Аронович, вовсе не кажется помешанным. Наоборот, так интересно рассуждает.

– А теперь, Саша, перейдём к практической стороне дела. Тебе необходимо научиться молитвам. Ты должен постоянно быть в контакте с Богом, который и даёт тебе силу творить чудеса. Вот тут, на этом куске картона, я написал русскими буквами слова молитвы и перевод, чтобы тебе понятно было. Возьми, заучи и повторяй на память.

С этими словами Наум Аронович протянул мальчику кусок белого картона, но Саша отстранился:

– Нет-нет, я не могу взять… Мне негде хранить. Если родители увидят… Нет-нет. Лучше в следующий раз, когда мы встретимся, я выучу наизусть. Я быстро запоминаю текст – стихи, там, или прозу…

Они договорились встретиться на мосту через день и расстались. Но встреча их не состоялась ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Никогда….

В день их единственного свидания Саша вернулся домой часов в семь. Мама взглянула на него и охнула:

– Ты ужасно выглядишь. Что с тобой? Где ты был? Наверно, опять на футбольную тренировку оставался без обеда?

– Я устал и голоден.

– Помой руки и иди в кухню. Настя тебя накормит.

Настя уже гремела на кухне кастрюлями. Он быстро поел и пробрался в свою комнату, избегая встречи с мамой. Там он сел за письменный стол, раскрыл книги и тетради и изобразил высшую степень занятости. Таким образом Саша пытался избежать маминых расспросов: где был? да с кем? да что делал?..

Физика не лезла в голову, мысли его были далеко, где-то там, то в школе, то на Крымском мосту. Хорошо отцу говорить «беспокоиться нечего», он не видит всего того, с чем сталкивается Саша. Это почти неуловимо, оно висит в воздухе, невидимое, беззвучное, удушающее… Словами это не опишешь и претензий ни к кому не предъявишь. Например, когда говорят о космополитах, а весь класс дружно смотрит на него, на Сашу – что тут сделаешь? Закричать: «Не смотрите на меня, я не космополит!» – только хуже будет… И такая же нелепость – «сотворить чудо». Какое тут может быть чудо? Все тридцать человек в классе переменят образ мыслей? А остальное общество за стенами школы? А газеты и радио? Нет уж, пусть старик не рассказывает свои сказки про чудеса.

Саша слышал, как около одиннадцати часов пришёл отец. Он долго мылся в ванной, потом они с мамой пили чай в столовой, потом Настя убирала посуду со стола.

Родители ушли спать, и Саша тоже лёг в кровать. Он ворочался с боку на бок, сон не шёл. «Силу совершать чудеса даёт Бог, – думал Саша, – но я не верю в Его существование. Как же я могу совершить чудо? Нет, с какой стороны тут ни подойди, получается нелепость. Я атеист, комсомолец, будущий коммунист. О каком Боге может идти речь? А старик – обыкновенный пятновыводитель, и ничего чудесного здесь нет. Так и скажу ему при следующей встрече послезавтра… нет, уже завтра, ведь полночь миновала».

Вскоре после полуночи в квартире раздался звонок и одновременно стук во входную дверь. Саша не спал, но в прихожую не вышел. Открыл дверь папа. Саша услышал резкие мужские голоса, а потом различил папин голос:

– Там никого постороннего нет, только сын.

Дверь в Сашину комнату распахнулась, вошёл человек в военной форме, вскользь взглянул на Сашу, посветил фонариком под кровать, по углам и бросил: «Одевайся, выходи».

Обыск продолжался всю ночь, до рассвета. Сашу с мамой и Настей закрыли в кухне, а трое военных в сопровождении папы и дворника дяди Васи ходили из комнаты в комнату и выгребали содержимое шкафов, ящиков стола, буфета. Даже Настиного сундука. В одном месте разобрали паркетный пол. Когда обыск закончился и папу уводили, он посмотрел на Сашу запавшими красными глазами и сказал:

– Я ни в чём не виноват. Скоро это станет ясно. Я служил и служу партии, а партия всегда права. Помни это.

Когда машины с арестованным выехали со двора, мама дала волю слезам. Саша уложил её на диван, они с Настей накапали в рюмочку валерьянки. Мама долго не могла говорить – спазмы сдавливали горло. Постепенно она стала произносить отдельные слова:

– Он знал… он знал, что входить туда не надо. Он знал и не хотел. Его заставили… Он говорил: «Я давно отдалился. Какой я еврей? Я не имею с еврейством ничего общего». А они: «Нужно, Матвей Борисович, нам нужны там верные люди». Против его воли ввели, а теперь он же виноват… Он всего-то был там на заседаниях два-три раза. А теперь должен отвечать наравне с этими проклятыми сионистами, националистами, разными там Перецами и Квитко…

Около полутора лет Саша Яннай провёл в Якутии, куда они с мамой были сосланы после ареста отца – в соответствии с Постановлением ЦИК СССР от 8 июня 1934 года. Именовались они ЧСИР – члены семьи изменника Родины. Жизнь была полуголодная и холодная. В их посёлке оказалось ещё несколько ссыльных семей, но мама с ними принципиально не общалась: она была уверена, что недоразумение с её мужем рано или поздно разрешится, его освободят, а она с сыном вернётся в Москву в свою квартиру. А эти ссыльные… что они за люди? Скорее всего, враги народа, ведь у нас зря не наказывают… (Где ей было знать, что к этому времени генерал Яннай был уже осуждён военным трибуналом и расстрелян, а в их квартире на Фрунзенской набережной поселилась семья заместителя начальника Главного политического управления Советской Армии?)

Когда Саше исполнилось восемнадцать, его вновь арестовали, теперь уже не как ЧСИРа, а по отдельному, его собственному делу. Он был доставлен в Москву, на Лубянку; ему было предъявлено обвинение в измене Родине и шпионаже в пользу Израиля. Молодой лейтенант, проводивший следствие по делу, сказал, что органам известно, что Саша был завербован в 1949 году израильским агентом Садогурским. Саша сначала не мог вспомнить, кто это такой, но когда ему показали фотографию бородатого старика, вспомнил и рассказал историю их знакомства. Во всех подробностях, включая пятно на Катином пальто.

История эта произвела сильное впечатление на молодого следователя, который как будто растерялся. Он пригласил своего начальника и велел Саше повторить всю историю слово в слово.

Начальник внимательно выслушал Сашу, глядя на него сквозь очки без оправы, потом помолчал и сказал:

– Ты, значит, чудотворец… Да-а, здорово работают. Нашей разведке поучиться. – И следователю: – Ты очную ставку ему проводил с этим… который его завербовал?

– Его уже нет в живых. Старый был, не выдержал…

– Хотелось бы на него взглянуть. – И Саше: – Он тебе примитивный фокус показал с исчезающими чернилами, они за границей в шуточных магазинах продаются, а ты, идиот, клюнул на дешёвку. Родину предал…

По гуманным соображениям смертная казнь в Советском Союзе была отменена, но за измену Родине и шпионаж полагался расстрел. Однако поскольку в момент совершения преступления Саша был несовершеннолетним, смертную казнь заменили на двадцать лет заключения в исправительно-трудовых лагерях строгого режима. Так Саша Яннай в 1953 году оказался в ГУЛАГе.

В день прибытия, когда его завели в барак, Саша хотел было разместиться на первом же свободном местечке на нарах, но огромного роста украинец упёр ему в грудь свою пятерню:

– Не! Провалюй звидси. Ваши там, – указал он в конец барака.

Так Саше был преподнесён первый урок важной науки, которая называется «знай, кто ты есть». Каждый должен держаться себе подобных – таков лагерный закон. Только среди своих ты можешь считаться человеком, только свои признают твоё право на существование. Нравится или нет – держись своих.

Евреев в бараке хватало. Почти все они были в недавнем прошлом жителями больших городов, и преобладали среди них люди интеллигентных профессий: учёные, врачи, адвокаты. Довольно широко были представлены литература, кинематограф и театральное искусство. Был даже один артист цирка – известный фокусник, заслуженный деятель искусств РСФСР Абари Шуламо.

Острословы из еврейской части барака любили подшучивать над ним:

– Абрам Соломонович, вы же всё можете, мы же видели вас в цирке. Так что вам стоит превратить этот кирпич в буханку свежего хлеба, а? Мы так вам будем благодарны.

Абари Шуламо, он же Абрам Соломонович Шульман, иронически посмеивался:

– Ну да, камень в хлеб, воду в вино… Это не по моей части, это не фокусы, а чудеса. Их не делают, как фокусы, а творят, причём с помощью Бога. А я, во-первых, в Бога не верю, а во-вторых не хочу, чтобы мне пришили ещё религиозную пропаганду. Хватит с меня шпионажа в пользу Японии.

Но вообще-то последнее время евреям было не до шуток. По ту сторону колючей проволоки назревали события, которые лагерные знатоки видели в самом мрачном свете. Они предсказывали евреям судьбу крымских татар и чеченцев. Дети и старики погибнут в пути, остальные будут мучиться на болотах и в тайге.

– Не говорите мне, что это временно, что эта кампания скоро закончится и всё придёт в норму, – горячился ленинградский адвокат Брускин, хотя никто и не пытался ему возражать. – Одна кампания переходит в другую, за формалистами следуют космополиты, за космополитами – врачи-отравители… Идёт целенаправленное нагнетание, которое может кончиться только катастрофой.

– Ой, не смешите меня! – Фокусник Шульман замахал обеими руками. – Что вы сравниваете евреев и чеченцев! Те живут компактно, все рядом, – окружили их аулы и всех сразу увели. А евреи? Буквально в каждом городе – и в России, и на Украине, и в Ташкенте… я знаю где? Везде. И не все рядом, а рассеянно – одна семья здесь, другая там. Как их брать? Никаких сил не хватит…

– Не беспокойтесь, хватит, – мрачно уронил Брускин. – На что другое, а на это хватит.

Саша вскочил с нар, быстрым шагом стал ходить по бараку. Из конца в конец, из конца в конец… Ему вспомнились слова того старика с бородой, на Крымском мосту. Он говорил, что, когда евреям грозит смертельная опасность, спасти их может чудо, совершённое праведником. Одним из тридцати шести праведников, живущих в данный момент. И ещё он утверждал, что Саша и есть один из тридцати шести, только не знает этого – до поры до времени. Но время наступает, вот оно! Что же должен он делать?

Молитву он вспомнить не сможет, это безнадёжно. Вспомнить хотя бы, как она называется. Может быть, её знает кто-нибудь из старых людей.

Саша подсел к московскому профессору Шапиро, он был, кажется, самым старым в бараке.

– Зиновий Ефимович, вы, наверное, до революции получали какое-нибудь еврейское образование?

– Зачем это вам, молодой человек? – профессор посмотрел на Сашу подозрительно.

– Я хотел спросить, может быть, вы запомнили какие-нибудь молитвы? Вот эту хотя бы, которая начинается словом «Шма» или как-то так.

Взгляд Зиновия Ефимовича теплеет.

– Да-да, была такая молитва, что-то такое: «Шма… Адонай…» Нет, не помню. А вы хотите молиться? – Он вздохнул и покачал головой. – Что ж, наверное, вы правы. Ничего другого не осталось…

Он опустил свою голову, покрытую слипшимися седыми патлами, и долго молчал. Потом посмотрел на Сашу бледно-голубыми слезящимися глазами:

– Профессор философии… А вы знаете, что я преподавал? Философию марксизма-ленинизма. Считалось, что это наука. Может быть, было бы лучше, если бы я выучил «Шма»…

Саша отошёл от него и лёг на нары лицом в солому. Его фантазия помимо воли рисовала картины расправы над беззащитными людьми. Вот они, женщины, старики и дети, набиты в товарные вагоны так, что могут только стоять. Среди них – его больная мама. Поезд медленно тащится куда-то на восток, ночь сменяет день, день сменяет ночь. Ни пищи, ни воды. Иногда стоны и слабый детский плач. Люди умирают стоя, потому что лечь невозможно, места нет ни для мёртвого, ни для живого. Изредка поезд останавливается где-нибудь в лесу или в поле, охранники вытаскивают из вагонов трупы. Их тут же наспех закапывают поблизости от дорожной насыпи. Когда это труп ребёнка, за ним со страшными воплями пытается выпрыгнуть мать, но её запихивают обратно в вагон…

На третий день пути у мамы начинается сердечный приступ. Некому подать лекарства, нет даже простой воды. Мама закрывает глаза и тихо стонет. Саше кажется, что она произносит его имя. «Не может быть, – думает он, – чтобы Тот, Кто сотворил весь мир и всё в нём, не понимал мой язык»…

– Мама! Мама! – закричал Саша не своим голосом и вскочил на ноги. Он трясся и выкрикивал бессвязные слова:

– Шма! Адонай! Я не знаю, но ты должен понять!.. Шма, шма, я прошу… Умоляю… Спаси, спаси!

Встревоженные зеки собрались вокруг Саши, а он вдруг замолк и свалился без сознания под нары.

Очнулся Саша в лазарете, попытался вспомнить, как сюда попал, что произошло. Он приподнялся и увидел Зудяру – лекпома из уголовников.

– Смотри, живой, – удивился Зудяра. – А мы уж думали, не очухается. Ты ведь двое суток, как бревно…

– А что со мной было?

– А я почём знаю? – возмутился Зудяра. – Ты вообще-то припадочный? В смысле, раньше у тебя бывало? Нет? Тогда вообще…

– Что мне теперь положено? В барак? На работы?

– Не, работ сегодня нет, все на плацу. Ты всё проспал. Тут сообщение пришло: усатый копыта откинул. Чего тебе непонятно? Ну вождь народов, лучший друг зеков – взял и дал дуба. Подох, отдуплился, перекинулся, сыграл в ящик. Вот зеки и психуют. Одни говорят – теперь всем хана. А другие говорят – всех выпустят, амнистия будет. Вон на плацу разъяснение делают, чтоб успокоить народ.

В 1955 году Саша Яннай вернулся в Москву. Он был полностью реабилитирован за отсутствием в действиях состава преступления. Обвинения в измене Родине и шпионаже в пользу государства Израиль были сняты. Как реабилитированному в соответствии с законом ему должны были вернуть квартиру, в которой он жил до ареста. Но кто же даст одинокому человеку четырёхкомнатную квартиру, да ещё в доме министерства обороны? Фрунзенский райисполком поселил его в десятиметровой комнате в коммунальной квартире, новый дом находился недалеко от Зубовской площади. И недалеко от школы, где он когда-то учился.

В Президиуме Верховного Совета Саша получил документы о реабилитации родителей. Про папу было сказано, что приговорён военным трибуналом к расстрелу и приговор приведён в исполнение; про маму – что умерла в вагоне при этапировании из одного пересыльного пункта в другой.

Первое, что сделал Саша, обосновавшись на новом месте, – подал заявление в министерство внутренних дел с просьбой отпустить его на постоянное жительство в Израиль, где он намерен изучать Тору и еврейский язык. Ответа на это первое заявление он не получил. Тогда Саша вторично отправил заявление аналогичного содержания. Ответа не последовало. Тогда он записался на приём к самому министру. Министр принять его не смог из-за занятости, заместители министра тоже были очень заняты, а приняла его какая-то чиновница. Саша начал было объяснять свою просьбу, но чиновница показала Саше оба его заявления, аккуратно подшитые в папку, и сказала, что выезд за границу может иметь место только в строго перечисленных законом случаях, к которым изучение Торы не относится. И ещё чиновница рекомендовала Саше подумать над вопросом, не проливает ли его настойчивое желание уехать в Израиль новый свет на прежние обвинения в шпионаже в пользу этого самого Израиля? Были ли обвинения так уж безосновательны?

Это была угроза, но Саша от своего не отступил. Он считал, что терять ему нечего, снова в лагерь с тем же обвинением его не отправят, с работы фотолаборанта не выгонят, комнатёнку не отнимут. А если и да, то всё равно он не остановится.

Борьба Саши с советской властью длилась больше десяти лет. Он писал во все инстанции, в том числе в ООН, выступал на иностранных радиостанциях, выходил на демонстрации с другими отказниками, за что их арестовывали, били, сажали в психбольницы. Со временем в стране появилось еще несколько человек, рвавшихся за границу. Видимо, они здорово досадили властям, и в конце шестидесятых годов их потихоньку отпустили. Но чуть позже, в начале семидесятых, эмиграция неожиданно приобрела массовый характер, и в последующие годы из страны выехало около трёх миллионов евреев. Это было так непонятно и удивительно, что за границей заговорили о «чуде нового Исхода».

Чайкины и Рабочевы: параллельная история

(мини-роман)

* * *

Лежащие в одной плоскости параллельные линии не пересекаются. Так полагал древнегреческий математик Евклид, так в основном считаем и мы, правда с разными оговорками вроде математики Лобачевского и продолжения линий в бесконечность. Но параллельная история двух семей – это всё же не геометрия, тут свои закономерности. Начать с того, что параллельные линии Рабочевых и Чайкиных вышли из одной точки, что в геометрии невозможно. Название этой точки на крупномасштабной карте Российской империи выглядело как населённый пункт Захвылье: еле заметная точка, какими на картах отмечаются самые маленькие городки, поселения, местечки…

Впрочем, начать нужно не с географических названий (топонимов), а с личных имен (антропонимов). Только следует оговориться: речь пойдёт не о реальных людях – все персонажи придуманы автором. Однако эти вымышленные персонажи обобщают в себе несколько биографий людей, ещё недавно живших в Советском Союзе и Соединённых Штатах и так или иначе участвовавших в реальных исторических событиях.

1

В поисках дяди

В английском языке русский звук X может изображаться и буквой Н (эйч) и сочетанием букв СН (си-эйч). Но СН чаще произносится как русское Ч, поэтому Исаак Хайкин, ещё сидя в карантине на острове Эллис-Айленд, уже стал именоваться Чайкиным, Айзеком Чайкиным. Не то чтобы он сам это придумал – он не знал по-английски ни слова, – а просто чиновники иммиграционных служб так его называли, и он стал называть себя этим же именем, чтобы им было понятно. Чайкин так Чайкин, не всё ли равно!

Холодным осенним утром Исаак был отпущен из карантина и вступил на американский материк в районе Бэттери-парка в Нью-Йорке. Ветер с океана пробирал до костей, и Чайкин старался заходить во все попадавшиеся на пути магазины, чтобы хоть немного погреться. Но это удавалось далеко не всегда: в большие и дорогие магазины его не впускали швейцары, величественные и неприступные, как средневековые замки. Смерив взглядом жалкую фигуру в куртке и с мешком на плече, они брезгливо махали рукой, мол, «пошёл прочь!». А в маленьких магазинах, едва он заходил, подбегал приказчик и спрашивал: «Чем могу помочь?» Исаак молча уходил.

Так он двигался по Манхэттену в направлении с юга на северо-восток, перекидывая время от времени с плеча на плечо парусиновый мешок с пожитками. В кармане его подбитой ветром куртки хранилась драгоценная бумажка, где рукой отца был нацарапан адрес единственного в Нью-Йорке знакомого человека – дяди Берла. Исаак шёл к Берлу, со страхом думая о том, что он будет делать, если дяди по этому адресу не окажется. Или он не захочет принять Исаака…

А причины для беспокойства были, и весьма основательные. Начать с того, что дядя Берл был вовсе не дядей, а братом мужа маминой кузины. В Америку он уехал с семьёй лет пять назад и за всё это время прислал домой, в Захвылье, только одно письмо, в котором уведомлял, что живёт в Нью-Йорке, что все, слава Богу, здоровы, а жизнь в Америке дорогая. С конверта этого единственного письма и был старательно скопирован нью-йоркский адрес Берла. Но, поскольку написан адрес был по-английски, произнести его вслух никто в Захвылье не мог. Высадившись с парома на берег, Исаак показал бумажку хмурому матросу, возившемуся с чалкой. Тот закончил своё дело, внимательно изучил бумажку и стал было объяснять что-то по-английски, но увидев, что Исаак ни слова не понимает, просто показал рукой направление. Иди, мол, туда, и придёшь. И Исаак пошёл…

Он уже потерял счёт времени и стал опасаться, что сбился с пути. Названия попадавшихся улиц он сравнивал со своей бумажкой – нет, не то… Попытался спрашивать прохожих, но из этого ничего не получалось: они не понимали его, он не понимал их. И тут Исаак увидел в витрине какой-то лавки знакомые с детства буквы, означавшие слово «кошер», и вскрикнул от радости.

Первое, что он ощутил, просунув в дверь голову, был ни с чем не сравнимый запах свежего хлеба – запах покоя, домашнего уюта, семейного счастья. За прилавком маячил человек с заплетёнными в косички пейсами.

– Ну, вус вилсте? – спросил он, и Исаак затрепетал, услышав мама-лошн, родной язык.

– Я ищу улицу… как она называется? – радостно заговорил он. – Я только сегодня утром приехал, а мой дядя… Я ищу дядю, он живёт в Америке. У меня записан его адрес.

С этими словами он извлёк из кармана заветную бумажку.

– Так это Дилэнси, это совсем недалеко, – сказал продавец, взглянув на бумажку. – Пойдёшь дальше по улице, пройдёшь три… нет, четыре блока и свернёшь налево. Пройдёшь мясную лавку Штильмана, ещё три блока – и тут будет Дилэнси. Понял?

– Понял, – неуверенно проговорил Исаак. – А что такое блок?

Продавец сокрушённо покачал головой:

– Смотри: вот так идёт улица, тут пересекает её другая, и тут ещё одна, – чертил он пальцем на прилавке, – а между ними – блок. Откуда ты такой приехал? Подожди, не уходи, я сейчас…

Он повозился под прилавком и протянул Исааку большую булку и стакан горячего молока:

– На вот, поешь. Нет-нет, денег не надо. Покормить такого, как ты, – это мицва.

Подбодрённый горячим молоком и булкой, Исаак зашагал веселее. Он шёл и удивленно озирался по сторонам: в этой части города на каждом шагу были надписи по-еврейски – прямо как в Захвылье на еврейской стороне, но только в десять, пятьдесят, сто раз больше. Он прошёл несколько синагог, множество кошерных лавок, портняжных и часовых мастерских. По улицам ходили евреи в чёрных шляпах и еврейки в париках и громко говорили на идиш. «Шлёмеле! Шлёмеле!» – протяжно кричала из окна пожилая рыжая женщина, и он вспомнил бабушку и как она звала его к обеду.

Исаак отсчитал четыре квартала, свернул налево, миновал лавку Штильмана. Он старательно сверял названия улиц с бумажкой и наконец увидел надпись: «Дилэнси». Название этой улицы стало первым словом, которое Айзек Чайкин прочёл в своей жизни по-английски.

2

Орден Красного Знамени

В боевом 1918 году Арону Хайкину исполнилось восемнадцать лет, он был рабочим на мельнице – таскал мешки. Отец к тому времени умер, старший брат жил где-то в Америке, Арон был единственным мужчиной в семье, состоящей из четырех человек: его самого и матери с двумя дочками. Семья жила, мягко выражаясь, весьма скромно: еле-еле хватало на пропитание. У бедных девушек шансы на замужество были совсем небольшие, а пока сёстры оставались в семье, Арон не мог жениться. Хотя по тогдашним понятиям ему уже следовало подумать о невесте.

И вот однажды августовским утром в их родное местечко Захвылье вступил казачий отряд какого-то «батьки» какого-то очередного цвета. До того в Захвылье побывали уже всякие борцы за правду и народное счастье – и белые, и красные, и зеленые. Но все они проходили не задерживаясь. На этот же раз отряд расположился на постой, и в середине дня начался жестокий еврейский погром, в котором приняли участие и местные жители: население городка примерно поровну состояло из евреев и неевреев.

Мельница, где работал Арон, находилась в двух верстах от местечка. Первым побуждением парня, когда слух о погроме достиг его ушей, было бежать домой, чтобы защитить семью. Но владелец мельницы Хома Грищук буквально силой удержал его: «Куда ты? Тебя замордует первый же встречный казак, домой ты нипочём не добежишь». Не отпустил он в местечко и других работавших у него евреев и тем самым, скорее всего, спас им жизнь. Вообще Грищук, можно сказать, хорошо относился к евреям – в том смысле, что не разделял господствующего мнения, «шо усих жидив трэба поубивати».

Ночью Арон всё же прокрался к себе домой… вернее, к тому месту, где до вчерашнего дня был его дом. Он застал остов дома с разбитыми окнами и обезумевшую от горя мать. С окаменевшим лицом без единой слезинки она сидела над телами двух дочерей…

На следующее утро в Захвылье вступили красные. Весь день в местечке хоронили убитых. Вечером красный командир товарищ Кумачёв собрал жителей еврейской половины Захвылья, обещал наказать погромщиков и предложил молодым людям добровольно вступать в Красную Армию, поскольку все равно мобилизуют. И Арон Хайкин вступил. Полуживую мать оставил на попечение её замужней сестры, а сам ушёл с красными. Когда он записывался, командир товарищ Кумачёв посоветовал сменить фамилию, поскольку «Хайкин» звучит недостаточно революционно. Он предложил фамилию Рабочев, Аркадий Рабочев. «Ты на мельнице кто? Рабочий человек, верно?» Арон согласился, а командир тихо добавил: «Я ведь тоже раньше назывался Кацман…»

Виновных в погроме так и не нашли, всё свалили на казачий отряд. Но одного жителя всё же расстреляли – Хому Грищука. Не за погром, а за то «как есть буржуазия и эксплуататор трудового народа». Так объяснил товарищ Кумачёв тем беспринципным евреям, которые пришли хлопотать за арестованного Грищука. «Где ваша классовая сознательность, товарищи евреи?!» – возмутился товарищ Кумачёв.

В рядах Красной Армии Аркадий Рабочев сражался храбро, о чём свидетельствовали боевые награды, украшавшие его грудь. И среди этих наград – орден Красного Знамени, один из первых в стране; Аркадий получил его за «личную храбрость и находчивость», проявленные в боях за Каховский плацдарм в сентябре 1920 года. Он воевал там под непосредственным командованием легендарного красного маршала Василия Блюхера, чем очень гордился (и что потом, как говорится, вышло ему боком, но это потом).

Демобилизовавшись из армии ввиду тяжёлого ранения, Рабочев поступил в Киеве в политехнический институт и окончил его, став специалистом по сельскохозяйственным машинам. Далее карьера молодого инженера, героя войны, кавалера ордена Красного Знамени, члена партии, развивалась с головокружительной скоростью. К тридцати семи годам, то есть к моменту ареста, он занимал пост заместителя министра в правительстве Украины и был членом ЦК республиканской компартии.

3

Пожар

На счастье Исаака, дядя Берл по-прежнему жил на Дилэнси по тому самому, записанному на бумажке старому адресу. Появлению родственника из Захвылья он не удивился, как будто всегда ожидал чего-то подобного. И хотя семья жила тесно, поселил его у себя.

– Спать будешь с Йошкой, он маленький, уместитесь. Завтра же пойдёшь работать, я тебя устрою учеником на швейную фабрику. По вечерам будешь ходить в школу, учить английский. Без английского ты в этой стране никто, запомни это. Без английского будешь вроде меня до старости на побегушках в какой-нибудь лавочке.

В семье Берла помимо десятилетнего Йошки была ещё двадцатилетняя дочка Рози, которая работала на швейной фабрике. Фабрика называлась The Triangle Shirt Waist Factory и находилась в получасе ходьбы от Дилэнси. Дядя Берл был через синагогу знаком с Максом Бланком, одним из владельцев фабрики, к которому и привёл Исаака рано утром на следующий день после его прибытия в Новый Свет. Мистер Бланк выслушал просьбу Берла, смерил Исаака взглядом и задал ему какой-то вопрос по-английски. Исаак растерянно посмотрел на дядю Берла и на всякий случай кивнул головой. Мистер Бланк поморщился:

– Ладно уж, попробуем взять его учеником наладчика. Но если не научится по-английски…

Дядя Берл подобострастно закивал. Считалось, что Бланк делает большое одолжение, хотя условия, на которых Исаака взяли на работу, были весьма жёсткими: первые два месяца ученичества он не получал ни цента зарплаты, а вкалывал полный день.

С учителем Исааку повезло: старый Димарко знал свое дело досконально, а главное, был толковым и терпеливым наставником. Терпения же ему понадобилось много, особенно на первых порах, когда Исаак совсем не понимал по-английски. Но Джино Димарко хорошо помнил, как тридцать лет назад сам приехал в Америку из родного Неаполя и как трудно ему приходилось без языка. Собственно говоря, старым он не был, особенно по нашим нынешним понятиям: мужчина лет пятидесяти с модными, закрученными вверх усами, высокого роста, атлетического сложения. В молодости он увлекался классической борьбой и даже подрабатывал, выступая в цирке. «Старым Димарко» его называли скорее из почтения.

Конечно, языковая нестыковка создавала неудобства в общении учителя с учеником, но, с другой стороны, служила Исааку ещё одним стимулом для изучения английского. В течение рабочего дня он старался запомнить множество специальных названий и производственных терминов, вечером на занятиях в школе для эмигрантов заучивал грамматические конструкции, а утром в течение получаса, пока они шли на работу, получал от Рози замечания к своему английскому произношению. Таким образом, через два месяца американской жизни, когда подходил к концу его ученический срок, Исаак уже мог что-то сказать по-английски, используя простые выражения типа «в этой машине нужно заменить шпульку», и его оставили на фабрике в качестве помощника механика-наладчика. Зарплату, правда, положили мизерную – четыре с половиной доллара в неделю. Рози, к примеру, зарабатывала семь.

Любая, даже не очень подробная история американских профсоюзов непременно упоминает The Triangle Shirt Waist Factory, швейную фабрику, события на которой сыграли столь заметную роль в развитии рабочего движения в стране. Вообще говоря, фабрика была во всех отношениях типичным для того времени предприятием sweat-shop, как их называли, то есть функционирующим на основе «потогонной системы»: 13-часовой рабочий день, антисанитарные условия труда, жестокие нормы выработки, свирепые надзиратели и циничное пренебрежение условиями безопасности. В частности, правилами пожарной безопасности.

Все швеи на фабрике были молодыми женщинами, средний возраст – от 19 до 20 лет. Почти все они недавно приехали в Америку: примерно половину составляли еврейки из России (точнее, из Польши, Украины и Белоруссии), также много было итальянок и латиноамериканок. Все они плохо говорили по-английски, и sweat-shop был единственным местом, где эти женщины могли как-то заработать на жизнь; уборкой улиц и помещений, заметим кстати, в те далекие времена занимались мужчины.

Рози, высокая медно-рыжая девушка с решительными манерами, отличалась от других швей лучшим знанием английского языка, и это означало, что в недалёком будущем она постарается перейти на лучшую работу – скажем, продавщицы или кассирши. К Исааку она относилась несколько снисходительно: всё же была на год старше и жила в Америке уже пять лет. Когда их смены совпадали, они ходили на работу и обратно вместе. Для Исаака это были очень полезные прогулки, потому что Рози заставляла его говорить по-английски. Хотя в тот незабываемый день, изменивший жизнь Айзека Чайкина и определивший его судьбу, они в первый и последний раз говорили на родном языке: английский никак не подходил к теме разговора.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю