Текст книги "Куклу зовут Рейзл"

Автор книги: Владимир Матлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Валентина вернулась домой на второй день, её отпустили под подписку о невыезде. Было возбуждено уголовное дело по обвинению в спекуляции товарами широкого потребления, через пару месяцев было закончено следствие, материалы следствия и обвинительное заключение за подписью районного прокурора были переданы в суд.

Судебное заседание состоялось в ноябре 1966 года. В качестве свидетеля выступала тётя Рая, которая показала, что три мотка синей мохеровой пряжи подарила жене своего племянника Валентине Рабочевой на день рождения, поскольку ей, Валентине, «всегда хотелось иметь мохеровую кофту». Эти три мотка она купила на рынке у перекупщицы за тридцать шесть рублей. Другая свидетельница, сотрудница милиции Бовницкая, рассказала, как подсудимая пыталась продать ей три мотка мохеровой пряжи за тридцать шесть рублей возле универмага «Гагаринский». Прокурор объяснил присутствующим в зале суда, какое это опасное преступление – спекуляция и как она, спекуляция, подрывает экономическую мощь нашей несокрушимой советской экономической системы; он просил суд наказать спекулянтку Рабочеву В.И. лишением свободы на три года. Молодой адвокат, назначенный судом, пытался обратить внимание судей на то, что состав преступления, называемый спекуляцией, предполагает скупку товаров и перепродажу их по более высокой цене с целью наживы. В данном же случае, настаивал адвокат, никакой скупки не было, поскольку три мотка мохера подсудимая получила в подарок. Не было также и стремления к наживе, поскольку… Но тут председательствующая на заседании суда пожилая женщина с орденом «Знак Почета» на жакете прервала молодого адвоката:

– Ну уж вы нам тут не это… Что вы нам рассказываете? Ведь она получила мотки вообще задаром, а пыталась продать по двенадцать рублей, и это по-вашему не нажива? А что это такое?

Посрамленный адвокат под смешки публики кое-как закончил свою речь. А суд всё же проявил великодушие и вместо трёх лет лишения свободы, испрошенных прокурором, дал Валентине только два, «учитывая у неё малолетнего ребенка (девочка)», как было сказано в преамбуле приговора. Подсудимую взяли под стражу в зале суда сразу по окончании заседания.

Как её увозили, как она прощалась с дочкой, Валентина вспомнить не могла. Все эти дни прошли в каком-то тумане. Преобладало одно чувство – отчаяние. Что будет с Машей? Кто о ней позаботится? Как муж сможет заниматься ею и работать?

И снова на выручку пришла тётя Рая. Как некогда она взяла к себе племянника, сына репрессированной сестры, так и теперь она взяла к себе внучатую племянницу, дочь осуждённой спекулянтки. Но ведь теперь тете Рае было на двадцать семь лет больше… Конечно, Василий делал всё возможное, чтобы помогать ей и как можно больше времени проводить с Машей. Но всё-таки целыми днями девочка была с тётей Раей, а для пожилой больной женщины это было нелегко. Кошмарную зиму и последовавшее за ней жаркое лето Раиса пережила, что называется, стиснув зубы. Зато осенью им несказанно повезло: в честь пятидесятой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции была объявлена амнистия и некоторые категории преступников были выпущены на свободу. Валя среди них…

Пока Валя сидела в лагере и забота о ребёнке была на тёте Рае, она держалась из последних сил. Есть на свете такие люди, для которых чувство долга и ответственность сильнее всего остального, даже болезней. Но как только девочка вернулась к матери, старые болезни навалились на Раю с прежней силой и даже хуже: последний год подточил её и без того слабое здоровье. Весной 1968 года она уже не могла выходить из дома и покупки для неё делал Василий. Осенью того же года она перестала вставать с постели. Рабочевы взяли её к себе, в свою комнатёнку в коммунальной квартире. Их соседи, инвалид Кукуев и одинокая женщина с ребёнком Таисия, тут же написали заявление в районное отделение милиции (копия в домоуправление) о том, что «у Рабочевых в настоящее время проживает человек (женщина) без прописки». Пришёл участковый, ознакомился с положением дел и объявил, что тяжело больной родственнице можно жить временно без прописки, учитывая, что постоянно она прописана в Киеве. Можно жить временно… Тётя Рая прожила после этого меньше месяца: в начале октября тихо умерла во сне.

Незадолго до своей кончины она сказала Василию:

– Нехорошо всё-таки, что мы про дядю Исаака ничего не знаем. Родственников забывать нельзя.

9

Нью-йоркская телефонная книга

Древнегреческий ученый Евклид был, конечно, прав: параллельные линии не пересекаются. Разве что где-то там, в бесконечности. Ну а если не в бесконечности, а здесь, на нашей замороченной планете, в наше время?..

Жизнь двух ветвей семьи Хайкиных из украинского местечка Захвылье развивалась параллельными линиями по обе стороны Атлантического океана. Рабочевы жили в Советском Союзе, Чайкины – в Америке. Старшее поколение уходило из жизни: Аркадий Рабочев, герой Гражданской войны, был расстрелян как враг народа ещё в 1937 году; Айзек Чайкин, видный профсоюзный деятель, доживал свой век на пенсии. Их сыновья, Василий Рабочев и Джино Чайкин, вступили в жизнь почти одновременно, оба учились в институтах, но не закончили (по разным причинам), оба женились: Василий – на Валентине Прошкиной, Джино – на Берте Леон, оба родили детей, оба сменили несколько профессий и оба худо-бедно устроили свою профессиональную жизнь: Рабочев в качестве специалиста по холодильным установкам, Чайкин как агент по торговле недвижимостью.

И тут произошло нечто, существенно подрывающее правильность утверждений Евклида: параллельные линии сошлись в одной точке. В семидесятых годах двадцатого века началась эмиграция евреев из Советского Союза, и в числе первых, протиснувшихся к выходу, была семья киевского инженера Рабочева. В августе 1975 года Рабочевы получили выездные визы и месяцем позже пересекли советскую государственную границу в районе станции Чоп.

В Нью-Йорк Василий Рабочев прилетел холодным осенним утром, как некогда, шестьдесят с лишним лет назад, приплыл сюда его дядя Исаак. Но, в отличие от дяди, Василий был встречен в аэропорту сотрудниками еврейской организации по устройству эмигрантов, а позже снял квартиру в бруклинском районе Брайтон-Бич. Там же, в Бруклине, в районе Бей-Ридж, жила в то время и семья Джино Чайкина. Параллельные линии пересеклись…

Но до того как двоюродные братья встретились, прошло ещё три года. Первое время в Америке Василий и слышать не хотел ни о каких родственниках, хотя Валя время от времени заводила об этом разговор: вот было бы хорошо иметь здесь родных, знающих американскую жизнь, они бы могли подсказать… Но Василий был непреклонен, говорил, что ему претит роль бедного родственника. О чём он не говорил Вале – это что… ну не то чтобы стыдился своего отказа принять то злополучное письмо двадцать с лишним лет назад, а, скорее, опасался, что родственник не поймет его мотивов.

Свою трудовую жизнь в Америке Василий начал удачно – по специальности. Еврейская служба по приёму эмигрантов устроила его в больницу «Сайнай» учеником механика по холодильным установкам. Конечно, холодильники здесь были другие, куда сложнее, чем в родном Киеве, но Василий постепенно освоился и уже через полгода работал самостоятельно. Позже он перешёл на работу в порт – занимался судами-рефрижераторами; там он быстро продвинулся, стал руководителем группы по эксплуатации и ремонту холодильных установок. Тем временем Валентина закончила курсы бухгалтеров и стала работать на полставки, Маша училась в школе. Жизнь налаживалась. Рабочевы сняли квартиру на Брайтон-Бич, в огромном доме с видом на океан.

Время от времени Вася вспоминал о своих американских родственниках, но ведь даже если бы он решился с ними встретиться, как их разыщешь? Во время той незабываемой беседы в комнате 211 безликий собеседник показал ему конверт, но Вася толком ничего не разглядел, не до того было… Помнится, он называл отправителя «Хайкиным» и произнёс его имя, что-то вроде Джамо… Джемо… что-то такое. Однажды Василий открыл нью-йоркскую телефонную книгу и стал искать фамилию Хайкин – ни одной не нашёл. (Потому что искал на букву Н (эйч), а надо бы – на СН (си-эйч), но этого он тогда не знал.) Василий был озадачен, разочарован и признался себе, что Валя, пожалуй, права: родственников встретить было бы интересно, но как?..

В таких ситуациях, как известно, на помощь приходит Случай…

Однажды в декабре Василий получил по почте красивую открытку. Какая-то еврейская организация поздравляла его с… Тут Вася не понял.

– Маша, – крикнул он из прихожей, где разбирал почту, – что такое «чанука»?

Это происходит во всех эмигрантских семьях: сразу же по прибытии в страну дети становятся самыми компетентными в семье людьми: они быстрее родителей осваивают язык, в школе узнают реалии новой жизни, вкусы их стремительно меняются в сторону пиццы и кока-колы. Через три года жизни в Америке Маша прочно перешла на английский язык, хотя с родителями ей приходилось говорить по-русски. А её вкусы в одежде вызывали у матери тихий ужас.

– Не «чанука», а Ханука, – объяснила Маша, взглянув на открытку.

– Что? – удивился Василий.

– Ханука, еврейский праздник. У христиан – Кристмас, а у евреев – Ханука. Ты не знаешь? А говорил, что еврей.

Действительно, говорил. Маша как-то спросила родителей:

– А кто мы? Ну я спрашиваю, мы евреи или кто мы?

Родители переглянулись, и Вася веско молвил:

– Это не имеет никакого значения, все люди в этой стране равны, имеют равные права.

– Я знаю, это называется конституция. Но все куда-то принадлежат. Меня спрашивают, кто я, а я не знаю.

– Зачем они спрашивают, какое кому дело? – насторожилась Валя.

– А чтобы знать, кого с чем поздравлять, с какими праздниками. Мы все друг друга поздравляем.

Валентина в замешательстве посмотрела на мужа. Тот прокашлялся и сказал:

– Видишь ли, тут такое положение: мама твоя русская, а папа еврей. Значит, у тебя есть выбор: ты можешь считаться либо еврейкой, либо русской.

– Русская? Но у нас в школе нет русских. У нас есть евреи, католики и протестанты. Я тогда лучше буду еврей. Is it OK with mom?

«Удивительно это все-таки, – подумал Василий. – Чего бы ни отдали евреи в той стране, чтобы не быть евреями, а тут – добровольно…»

Благодаря случаю с поздравительной открыткой Вася смекнул, что, поскольку звук «ха» в английском языке может обозначаться и как «СН», то фамилия Хайкин… Он тут же раскрыл телефонную книгу и нашёл там на СН несколько столбцов разных Хайкиных-Чайкиных и ещё несколько Хайкиндов. Кто же из них родственник? Тут опять на помощь пришёл случай.

Как многие эмигранты в Америке, Василий американских газет не читал, вполне удовлетворяясь «Новым русским словом». Но как-то случайно в метро его взгляд привлекло газетное объявление в траурной рамке. «Isaac Chaikin» было набрано там большими буквами. Постой, постой, ведь это Исаак Хайкин, это имя его дяди. Конечно, при таком количестве Чайкиных, как в телефонной книге, возможны всякие совпадения, но Василий всё же решил проверить. Прежде всего он купил газету… и ахнул: там был чуть ли не десяток сообщений о смерти этого Айзека Чайкина, и все они выражали соболезнования Джино, сыну покойного. Джино! Вот оно, то самое имя, которое произнёс тогда, почти четверть века назад, гэбэшник в 211-й комнате. Вася отчётливо вспомнил: Джино.

В объявлении сообщалось, что похороны состоятся завтра на кладбище Ган-Шалом, справки по такому-то телефону. Василий сразу же позвонил и попросил телефон Джино Чайкина. Ласково-механический женский голос объяснил, что номера дать не может, но может передать Джино, и он позвонит сам. Василий назвался кузеном и оставил свой домашний номер. Он не особенно надеялся, что родственник откликнется, однако тот позвонил.

Разговор был коротким, но продуктивным. Джино сказал, что очень хочет познакомиться со своим двоюродным братом и его семьёй. С радостью приехал бы к ним, но в ближайшие дни из дома не выходит, сидит шиву по отцу. «Что?» – переспросил Вася. «Шиву, семь дней», – ответил Джино. Может быть, Василий захочет приехать к нему, почтить память дяди? Между прочим, покойный часто вспоминал своего брата Арона и знал, что у него остался сын. Как жаль, он совсем немного не дожил до встречи… Василий записал адрес и на следующий вечер поехал.

Ехать до Бей-Ридж было не так уж далеко, примерно полчаса, но оказался он в другом мире. Чистые, усаженные деревьями улицы, огромные участки, каждый величиной с парк, большие дома, напоминающие помещичьи усадьбы. Чайкину принадлежал огромный двухэтажный дом, к которому от чугунных ворот вела кипарисовая аллея. Расторопные ребята в желтых куртках приняли его машину, и он пошёл прямиком в дом. При входе стоял швейцар, который поклонился и показал рукой, приглашая внутрь. Василия никто не останавливал и ни о чём не спрашивали. Он прошёл мимо завешенного зеркала и оказался в очень большой комнате, где вдоль стен и за столами сидели люди. На стене против входа висел большой портрет с траурным крепом, под ним стояло пустое кресло, а возле кресла, на полу, сидел человек в шапочке и без ботинок. Вася направился прямо к нему, но прежде чем успел представиться, тот поднял глаза и сказал:

– You are Basil Rabochev, aren’t you? I am Jeno, your cousin. Welcome.

Он указал глазами на свободное кресло, и Василий сел. Прямо над его головой оказался портрет умершего дяди. Вася запрокинул голову и посмотрел на него.

– Ну что, есть сходство с братом? – спросил Джино. Разговор шёл, естественно, по-английски.

Вася смутился:

– Я ведь отца не помню. Мне было четыре года, когда его арестовали.

– Да, мы знаем, что его расстреляли. Можно спросить, что произошло? За что?

Вася недоумённо пожал плечами:

– Это было в тридцать седьмом году. В тридцать седьмом году, – повторил он с нажимом.

– Да, в тридцать седьмом. И что произошло? Какая причина?

Вася вздохнул и обвёл взглядом комнату. Люди были заняты своими негромкими разговорами, на Джино и Васю, казалось, никто не обращал внимания. В основном пожилые, солидные люди в тёмных костюмах, некоторые с шапочками на голове. «Господи, – с тоской подумал Вася, – кто из них знает, что такое тридцать седьмой год? “За что расстреляли”…»

– В пятьдесят шестом его реабилитировали. Полностью. Даже все награды вернули.

– В самом деле? – обрадовался Джино. – Вот этого мы с папой не знали. Значит, произошла ошибка.

Василий усмехнулся:

– Ошибка, давайте считать так. Вопрос в том, может ли ошибка повториться несколько миллионов раз…

К Джино подходили люди, произносили сочувственные слова и отходили, а Василий продолжал сидеть подле него в кресле. Некоторым Джино говорил: «Мой двоюродный брат Бэзил, недавно из России. А это мистер такой-то». Вася не запоминал имён. Ему хотелось расспросить кузена о его жизни, о его семье, но он подумал, что это неуместно. Впрочем, кто тут хозяйка, можно было догадаться: статная женщина в узком чёрном платье отдавала распоряжения официантам, обносившим гостей напитками. Её седые в голубизну волосы оттеняли блеск больших чёрных газ. Время от времени она подходила к Джино, шёпотом обменивалась с ним короткими замечаниями и снова шла встречать и рассаживать гостей.

– Твоя жена? – спросил Василий.

– Извини, я не познакомил. Берта, подойди на минутку! – И когда она подошла: – Это Базил, мой двоюродный брат из России.

– Тот самый? – женщина с интересом посмотрела на Васю, он встал и поздоровался с ней за руку. – Мы о вас столько говорили, гадали, что с вами там происходит. Но сейчас не поговоришь. Почему бы вам с семьёй не приехать к нам в ближайшие дни, как только кончится шива? Познакомимся поближе. Ведь родственники… А сейчас извините.

И она заспешила навстречу пожилой даме, бросив на ходу мужу:

– С мальчиками познакомь.

Джино подозвал двух высоких пареньков: один смуглый, черноглазый, другой белокурый, с бледно-голубыми глазами местечкового мечтателя.

– Это мои сыновья, Дейвид и Джозеф. Им через месяц шестнадцать. Да, близнецы, хотя и не похожи. Бывает такое….

Дома Василий подробно пересказал жене впечатления вечера. Ей всё было интересно, она расспрашивала и про дом, и про сыновей, и про гостей, и про Берту.

– Сама всё увидишь. Мы договорились, что в ближайшее время приедем к ним в гости. Все трое, с Машей, разумеется.

10

Пересечение параллельных

Договорились приехать в воскресенье к двум часам. «Outdoor lunch» – так сказал Джино.

День выдался жаркий, и Василий наотрез отказался надевать пиджак и галстук, на чём настаивала жена. И правильно сделал, как вскоре выяснилось. Принимали их по-семейному, во дворе у бассейна. От бассейна куда-то вдаль тянулась лужайка с деревьями, замысловато подстриженными кустами и цветочными клумбами.

Гости развалились в шезлонгах и неторопливо потягивали пиво и белое вино. Джино в шортах и майке возился у жаровни, Берта, тоже в шортах и майке, подавала гамбургеры и салат на пластмассовых тарелочках. Близнецы появились в купальных трусах.

– Ты купальник привезла? – спросила Берта у Маши. Та растерянно посмотрела на родителей:

– Меня никто не предупредил.

Вася вспомнил, что, когда договаривались, Джино что-то сказал насчёт «outdoor», но он не обратил внимания.

– Не беда, – улыбнулась Берта, – у меня есть запасной купальник твоего размера.

Когда Маша в белом купальнике побежала вслед за мальчиками к бассейну, все посмотрели ей вслед.

– Красивая, – сказала Берта. – Сколько ей? Четырнадцать? Возраст Джульетты…

Джино сходил за семейным альбомом, и все принялись рассматривать старую фотографию с надписью: «Фотографiя Фридриха Шульца на Петровской ул. гор. Херсонъ. Негативъ сохраняется». В объектив хмуро смотрели две девочки, мальчик (все примерно одного возраста) и молодой мужчина с бородкой.

– Вот этот, взрослый, – мой отец, – пояснял Джино. – Мальчик – твой отец, ему здесь лет десять, а это их сёстры-близнецы. Не помню, как их звали.

– Малка и Лея, – неожиданно для себя вспомнил Вася. – Они погибли во время погрома. Мне тетя рассказывала.

– Смотрите, – сказала Берта, – Маша похожа на эту вот, справа. Вы не находите?

– Они сфотографировались все вместе, вчетвером, перед отъездом папы в Америку, – вспомнил Джино. – Значит… постой, постой… в. 1911 году, так получается. У вас такая же фотография не сохранилась?

– Что ты, – махнул рукой Вася, – когда отца арестовывали, все фотографии забрали, письма, книги – всё… Может, в архивах КГБ по сей день валяется.

Вася снял рубашку и грелся на солнышке, Валя пряталась в тени: на ней были брюки и блузка с длинным рукавом. Берта предлагала найти для неё в своем гардеробе что-нибудь полегче, но Валя отмахивалась:

– С вас на меня? Да не шутите! И пытаться не буду: не хочу срамиться.

Действительно, Валя за последнее время сильно раздалась. Она сидела на стуле в тени навеса, отяжелевшая, грустная, не ела и не пила и только время от времени произносила: «Хорошо тут у вас. Так хорошо…»

– Когда вы этот дом купили? – поинтересовался Василий.

Джино усмехнулся:

– Наследство от родителей Берты. Купить такой нам не под силу, хотя я в этом бизнесе почти десять лет и у меня сейчас свое агентство по торговле недвижимостью.

– Это неинтересно, – включилась Берта. – Мне хочется услышать про их жизнь в России. Что-то узнать из первых рук, а то ведь в газетах сплошная пропаганда, одно вранье. Сейчас об антисемитизме пишут. Это правда? Я знаю, при Сталине было «дело врачей», вот тогда действительно… А сейчас-то что?

– Жуткий антисемитизм, могу вас заверить, уж я-то знаю, – сказала Валя. – Я русская, при мне говорят без стеснения. Чего только я не наслушалась! Они и сионисты, и американские шпионы, и страну нашу губят, и лучшие места занимают, и всё разворовали…

– Ну, людям не запретишь говорить, – сказал Джино. – У нас в Америке то же самое, я сталкивался с этим. Однажды в больнице лежал, лет десять назад, там со мной один парень был. Даже имя его запомнил: Крис. Он меня спрашивал: почему это евреи всё стараются развалить и переделать? Так что в Америке тоже такие разговоры…

Василий покачал головой:

– Конечно, люди могут сказать что угодно. Но всё-таки когда государство издаёт миллионными тиражами так называемую антисионистскую литературу, а люди понимают это как поощрение антисемитизма… да по сути так оно и есть… Нет уж, в Америке не то же самое, извини.

Джино сказал, как бы рассуждая вслух:

– А странно это, если вдуматься. Ведь евреи там стали частью русского народа, они вместе со всем народом свергали царский режим, устанавливали народную власть. Какие же к ним претензии?

Вася прямо подпрыгнул:

– Вот эти самые! Да, именно это: «Евреи устроили нам революцию и коммунизм».

Берта так и застыла с протянутой Васе тарелкой:

– Подождите, это уже совсем… Вы хотите сказать, что царский режим они считают лучшей формой государства, чем советская власть? Так я вас поняла?

Пылающим взором она уставилась на Васю.

– «Они»? – переспросил Вася. – Почему «они»? Я тоже не уверен, что коммунизм лучше царизма. Да-да, не напоминайте мне, я прекрасно знаю и о сословном неравенстве, и о бесправии евреев, и об отсутствии политических свобод. Ну а при коммунизме? Какие свободы? При царизме, мы знаем, существовали политические репрессии, тысячи оппозиционеров были сосланы в провинцию. А при коммунизме? Миллионы и миллионы убиты, целые сословия, целые народы уничтожались. Притом они даже оппозиционерами не были. Мой отец бился за власть Советов, под Каховкой ранен был тяжело, еле выжил. Эта же власть его и убила…

Берта бросила в мусорный бак пластмассовую тарелку с гамбургером и села в кресло.

– Подождите, Бэзил, подождите, – она старалась говорить спокойно. – Тут нужно разобраться… в том, что вы говорите. Царский режим, по-вашему, не хуже народной власти? Ну знаете… Мы ведь тоже тут следим за событиями в мире, у нас доклад Хрущёва на партийном съезде был напечатан раньше, чем в России. Да, сталинский режим совершил ряд ошибок и даже преступлений. Но это было извращение идеи народовластия, вот в чём суть. Антипод народовластия – это как раз царизм или вот такой режим, как тут у нас. Вы приехали сюда и ничего не знаете, кроме официальной витрины жизни. Это понятно, я вас не виню. А слыхали вы когда-нибудь о комиссии Маккарти? Это же издевательство над политическими свободами!

– И что, этот Маккарти тоже убил миллионы? Или только тысячи? – не выдержала Валентина.

– И убил бы, если бы его не прогнали, – жёстко парировала Берта.

Вася развёл руками:

– Вот в том-то и дело, что в этой стране есть возможность такого человека остановить, прогнать… А там…

Но Берту их доводы ни в чём не убеждали. Она пыталась объяснить этим свежеиспечённым американским патриотам, что кроется за парадным фасадом показного благополучия и свободы. Практически вся пресса находится под контролем крупного капитала. А какая бедность в стране! Может быть, в среднем доход на душу населения в Америке довольно высок, но это именно в среднем. Разрыв в уровне жизни между богатыми и бедными чудовищный, и примерно двадцать миллионов людей живут в этой стране ниже порога бедности!

– Вы бы съездили на Юг, посмотрели бы… Да что на Юг, здесь, под боком, в Гарлеме, посмотрите, как люди живут!

И тут Валя, как потом она уверяла, неожиданно для себя сказала:

– Вот и поселили бы у себя две-три негритянские семьи. Места в доме хватит…

Все растерянно замолчали, ошарашенные такой бестактностью. В тишине стали слышны всплески воды в бассейне и радостные вопли детей. Василий прошипел по-русски:

– Ты соображаешь, что говоришь?

– А мне противны ее крокодиловы слезы, – ответила Валентина тоже по-русски.

Первым от шока оправился Джино. Он заговорил со своими гостями мягким, примирительным тоном:

– Всё то, что вам так нравится в Америке… я не говорю, что этого не существует, но это не свалилось в готовом виде: это результат длительной, настойчивой борьбы. И социальное страхование, и судебная система, и коллективные договоры, и пособия для малоимущих – ничто не досталось даром.

Он рассказал историю своего отца, который волею обстоятельств оказался, что называется, на переднем крае борьбы трудящихся за свои права. В молодости работал на потогонном предприятии, где по вине хозяев однажды случился пожар.

– Отец сам чуть не погиб в том пожаре. Между прочим, меня он назвал по имени погибшего героя, своего наставника, чтобы я всю жизнь помнил. И я помню. В студенческие годы я активно участвовал в движении за права трудящихся, за подлинную демократию. Это теперь я как-то… – Он посмотрел на жену, она сидела с каменным лицом. – Понимаешь, бизнес, семья… Но мы всегда поддерживаем движение за социальную справедливость. Деньги каждый год жертвуем, много даём на бедных. Знаешь, сколько людей в этой стране ложатся спать голодными?

Валентина опять заговорила, не обращая внимания на умоляющие взгляды мужа:

– На Юге я не была, конечно, но вот поглядите на нас: мы приехали сюда без гроша в кармане. Евреи поддерживали нас первые два месяца, спасибо им огромное. За два месяца я закончила курсы и нашла работу, Вася сразу пошёл работать учеником механика, а ведь в Киеве был инженером. Три года прошли, и мы живём так как никогда не жили в Советском Союзе. У нас квартира трёхкомнатная, машина, отдыхаем во Флориде… Видели бы вы, в какой комнатёнке мы ютились в Киеве: общая квартира, очередь в уборную… Вот я и говорю: если мы, без языка, иностранцы, и смогли, то кто же в этой стране не может? А уж голодать… Не представляю, кто голодает в этой стране. Разве что тот, кто работать не хочет. Да и такой может прожить на пособие. Я извиняюсь, на Юге, конечно, я не была, но у нас свой опыт в Америке, и он, по-моему, что-то значит…

Берта резко встала:

– Пойду приготовлю кофе.

И ушла в дом. Валентина пересела в шезлонг, откинулась на спинку и прикрыла глаза. Вася и Джино молчали, оба чувствовали себя неловко. Разговаривать не хотелось.

И тут Василий вспомнил, о чём хотел спросить.

– Джино, в 1953 году я получил из Нью-Йорка письмо, они сказали, что от тебя. Я тогда не знал твоего имени.

– Как это? Ты получил письмо, а «они» сказали… Что-то не пойму.

– Действительно, – смутился Вася, – сейчас объясню. На самом деле письма я не получал. Меня вызвали в специальный отдел и сказали, что на моё имя пришло письмо из Нью-Йорка от Джино Хайкина. И показали конверт. Ты, говорят, скрыл, что у тебя двоюродный брат в Америке. Я им говорю: не знаю никакого двоюродного брата. Они говорят: но ты с ним в переписке. Я сказал, что в первый раз о нём слышу (это была чистая правда) и не хочу с ним переписываться. Извини, это грозило тогда большими неприятностями – иметь родственников в Америке. Вот я и отказался от письма… Только мне это не помогло: все равно исключили из института.

Васина история прозвучала для Джино крайне неубедительно. Как-то концы с концами не сходятся. Если «они» не хотели, чтобы он знал о родственнике в Америке, зачем тогда сами сказали? И потом при чём здесь учёба в институте? Исключили, наверное, за неуспеваемость, а он теперь хочет придать всему делу политический характер. Малый он, кажется, неплохой, но недалекий…

Вслух Джино сказал:

– Я уже забыл про то письмо, ты вот напомнил. А всякие эти «органы безопасности» и у нас вмешиваются в частную переписку. Тут один человек пытался привлечь к суду ЦРУ за перлюстрацию его писем. Скандал был ужасный, но ему так и не удалось ничего доказать.

Господи, да понимает он сам, что говорит?! Привлечь к суду ЦРУ? И он ещё жалуется?! Вася представил себе, как некто в Союзе пытается привлечь к суду КГБ, и рассмеялся совершенно не к месту. За три года в Америке он уже встречал таких людей, у которых весь разговор сводится к фразе: «У нас то же самое». В Советском Союзе нет свободной прессы – у нас то же самое, сплошная пропаганда; там антисемитизм – и здесь тоже; у вас КГБ, а здесь ЦРУ, то же самое; там низкий уровень жизни, а здесь, знаете, какая бедность на Юге? В общем, никакой разницы нет. Только непонятно, почему миллионы людей рвутся в Америку, в том числе и из Советского Союза. Такой вопрос им задавать бесполезно. И вообще говорить с ними скучно. Например, этот новый родственник, Джино. Может быть, неплохой человек, но такой ограниченный…

Сразу после кофе стали прощаться. Больших усилий стоило извлечь Машу из бассейна, она упрямилась, просилась «ещё чуть-чуть». На прощание обещала братьям-близнецам приехать, «как только родители соберутся к вам в гости».

В машине Валентине показалось, что от Маши пахнет табаком. Девочка клялась, что не курила, даже не пробовала. И мальчики не курили. «They are cool», – добавила она совершенно не к месту.

Дома, когда Маша легла спать, Валентина сказала мужу:

– Вряд ли я захочу к ним поехать еще раз. И уж Машу точно не пущу: боюсь, она от этих парней такого наберётся… Ты, если хочешь, встречайся со своим двоюродным братом один, а мне эти люди ни к чему.

Василий ничего не сказал, но с грустью подумал, что едва ли когда-нибудь захочет встретиться с братом.

В течение следующих недель несколько раз звонили близнецы Чайкины, Дейвид и Джозеф, просили к телефону Машу, но Валентина каждый раз отвечала, что Маши дома нет. И они перестали звонить.

Далее история двух семей, Рабочевых и Чайкиных, снова продолжилась в виде двух параллельных, непересекающихся линий. Один раз, тогда, у бассейна, они пересеклись, но не сошлись. В геометрии так не бывает, а вот в жизни людей случается. Пересекутся ли они снова? Может быть, и пересекутся – где-нибудь в бесконечности, в жизни следующих поколений…