Текст книги "Куклу зовут Рейзл"

Автор книги: Владимир Матлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

В институте его мэтром-наставником был назначен некий Василий Фомич Попрыкин, малоизвестный поэт, живший тем, что в своё время на его слова был написан «Марш подводников», получивший Сталинскую (ныне Государственную) премию. Благодаря этим подводникам Попрыкин держался на поверхности по сей день. К Зиновию он относился сдержанно: не расточал похвал, но и не критиковал особенно – всё вроде бы нормально, ну и ладно… И тем не менее он сыграл в жизни Зиновия важную роль.

В начале третьего года обучения в институте Зиновий с группой студентов побывал на экскурсии в Суздале. Архитектура старинных церквей и вся атмосфера древнерусского города произвели на него сильнейшее впечатление. Как обычно, натура требовала перевести эмоции в слова, и он засел за стихи. Через неделю-другую был готов цикл из пяти стихотворений, который Зиновий назвал просто: «Суздаль». Уверенный в успехе, он отнёс стихи в редакцию толстого литературного журнала, где его знал и где он раньше уже публиковался. Через несколько дней он получил ответ по почте, что было странно: обычно редактор, встретив его в коридоре, хлопал по спине, провозглашая: «Молодец! пойдёт!» А тут в официальном конверте за подписью завотделом поэзии Е.Т.Сысоева отказ без объяснения причин, если не считать за таковое: «Стихи не могут быть опубликованы по причинам художественного характера».

Зиновий был поражён. Он никогда ещё не получал отказов из редакций, а главное, не понимал, в чём дело: стихи были совсем недурны, ничуть не хуже прежних, опубликованных в том же журнале. Первым побуждением было пойти для объяснений к Сысоеву. Но он не успел осуществить это намерение. На следующий день в институте с ним неожиданно заговорил Попрыкин:

– Я слышал, у вас неприятности. Ваши стихи про Суздаль отклонили, – сказал он своим тихим голосом без интонаций.

Собственно, ничего удивительного не было в том, что Попрыкин оказался в курсе редакционных дел: профессиональный мир поэтов довольно тесен, а Попрыкин к тому же дружил с Сысоевым, их не раз видели за одним столиком в ресторане Дома литераторов.

– Да, отклонили, я письмо получил. Не понятно, по каким причинам. Разрешите я покажу вам, может быть, вы догадаетесь, в чём дело.

Попрыкин пожал плечами и вместо ответа пригласил Зяму в пустую аудиторию.

– Давайте поговорим. Нет, стихи не показывайте, я их читал. Внимательно читал. Да вы присаживайтесь, разговор будет не короткий.

Они уселись на неудобных стульях друг против друга. Попрыкин прокашлялся и начал:

– Я прочёл стихи и скажу честно: публиковать бы их не стал. Написаны они хорошо, в том смысле, что гладко, умело, складно, но о чём? Об архитектурных красотах, и всё. Это Суздаль? Пропорции церквей, соотношение купола и барабана… Поэту больше нечего сказать о Суздале? Ну знаете… Это оскорбительно для русского слуха, так скажу вам. Для нас, русских, Суздаль – это один из великих национальных символов, это торжество национального духа, которое выразилось, в том числе, в церквях и их пропорциях. Вы понимаете, что я говорю?

Зиновий пошёл малиновыми пятнами:

– Вы хотите сказать, что раз я не русский по национальности, я не могу понять смысла и красоты Суздаля? Вы это хотите сказать?

– Только давайте спокойно, без этих выходок… – Попрыкин брезгливо поморщился. – Я этого не говорил. Я не считаю, что люди нерусской национальности не могут понимать Россию и её народ. Дело не в происхождении, не в крови. Посмотрите на факты. Сколько людей нерусского происхождения прекрасно выразили русский дух. Фет, Тютчев, Блок были из немцев, Пастернак вообще… из вашей национальности. Но они – великие русские поэты, исполненные русского духа. А суть русского духа непостижима без православия. Вот в чём дело. Почитайте, что об этом думал тот же Пастернак.

Они не виделись почти два года, и оба были рады встрече.

– Вы очень изменились, Зиновий. Повзрослели… нет, возмужали – так правильнее.

Они сидели в редакционном кабинете Грыдловой: она – за столом, он – напротив, в кресле.

– Я в курсе ваших дел, все публикации видела. Замечательно! Искренне говорю… зачем я буду льстить? Особенно последняя подборка в «Новом мире».

Зяма приложил руку к груди:

– Спасибо, Лариса Витальевна. Я никогда не забуду, благодаря кому это началось.

Она тряхнула белокурыми прядями:

– Не преувеличивайте мои заслуги. Такой талант затеряться не может, замечен будет… А вы в самом деле повзрослели. Смотрите – не юноша, но муж…

Свою просьбу – очень необычную, но чрезвычайно важную для него – он изложил кратко, по-деловому, и добавил:

– Я, право, не знаю, может быть, моя просьба бестактна. Если вам по каким-то причинам это неудобно, я всё пойму и забуду о сегодняшнем разговоре. Так что, пожалуйста…

– Что вы, что вы, Зиновий! Это для меня радость, большая радость. Когда-нибудь моё имя будет упомянуто в вашей биографии.

Она прослезилась, полезла в сумочку, долго там копалась, но платок так и не нашла.

– Мой муж тоже с удовольствием согласится, можете не сомневаться. Я просто счастлива, что вы приняли такое решение. Я завтра же пойду в нашу церковь и переговорю с отцом Кириллом. Всё будет как полагается.

Уже прощаясь в дверях, она неожиданно спросила:

– А девушка у вас есть?

– Есть. Катей зовут, – ответил Зиновий и даже не успел покраснеть.

– Вот и превосходно. В том смысле, что нормально. Много лучше, чем влюбляться в пожилых дам с ломким профилем…

Они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

Не нужно думать, что крещение открыло перед Зиновием какие-то ранее закрытые двери. Злополучные стихи о Суздале как лежали в папке, так и продолжали лежать, никто не собирался их печатать. Происходило другое. У Зиновия появилась новая тема:

Открылся смысл моей судьбы.

Как путь к Нему, из мрака к свету.

И вот эта новая тема прибавила ему новых почитателей. Заметно потеплел к нему и Попрыкин. Он обычно утешал Зяму, когда «патриотическая» печать называла его «Фишем, который притворяется Рыбниковым» или включала его имя в длинный, на восемьсот с лишним имён, список евреев в литературе и искусстве под названием «Знай врагов в лицо».

– Это экстремисты, – говорил Василий Фомич негромким голосом, – они существуют в каждой религии и в каждой идеологии, но не они выражают суть. Не надо обращать внимания.

Легко сказать. А когда именно эти экстремисты становятся господствующей силой в обществе, как случилось в Германии в тридцатых годах, что тогда? Этот вопрос приходил ему в голову, но задавать его Попрыкину он не хотел. И вообще не хотел вести разговоры об экстремистах или «патриотах», как они сами себя именовали. В коридорах института и издательств о них говорили как бы свысока, но на самом деле их боялись – Зяма это чувствовал. И потому он охотно согласился подписать письмо протеста израильскому правительству, несправедливо решившему вопрос о собственности какой-то арабской христианской церкви, когда увидел, что под посланием фигурируют подписи нескольких отъявленных «патриотов».

Правда, эта история с протестом имела мало кому известное продолжение: прочитав письмо протеста в газете, «патриоты» явились в редакцию и потребовали повторной, исправленной публикации письма; в этой исправленной версии должны быть изъяты подписи таких лиц, как Рыбников, которые не имеют отношения к проблемам христианской церкви. Скандал кое-как удалось уладить.

– Я понимаю, что это за публика, эти патриоты. Уличная шпана, – говорил Зяма в этот день Кате. – Ну а мои домашние? Думаешь, они проявят больше терпимости, когда узнают о моём воцерковлении? Почему вообще люди имеют дерзость судить о взглядах других людей? Мои убеждения – это сугубо моё дело. Можно судить о моих поступках, в которых выражаются мои взгляды, но не о самих взглядах: ведь никому не известно, как и почему они возникли. Верно?

Катя кивнула головой. Она всегда соглашалась с Зиником, которого считала необыкновенно умным и талантливым. Катя училась в том же Литературном институте, на курс выше, и хотела стать детской поэтессой. Месяц назад её родители уехали куда-то на Ближний Восток в двухлетнюю командировку, и теперь всё свободное время молодые люди проводили вдвоём в роскошной родительской квартире. Сейчас они сидели на диване в гостиной, Зяма положил голову девушке на колени, а она нежно перебирала его буйные кудри.

– Катя, послушай, у меня серьёзный вопрос, – начал он.

– Да, Зиник, – томно протянула девушка.

– Если мне дома станет совсем невтерпёж, могу я перейти жить к тебе, в эту квартиру?

Он давно хотел задать этот вопрос – ещё когда родители только готовились к отъезду. Медлил, поскольку ждал, что она сама предложит, без напоминания. Но она ничего не говорила. Вот даже сейчас, когда он попросился, она ответила не сразу, как бы сомневаясь:

– Я тоже об этом думала. Действительно, почему бы нет? Только хорошо бы, чтобы об этом никто не знал. А то расскажут родителям – они убьют меня, правду говорю. Нет, не за то, что мужика привела, это ладно. А вот за то, скажут, что живёшь с жидом. Они у меня, знаешь, люди принципиальные.

Зиновий недаром опасался объяснения со своими домашними, он понимал, что, мягко говоря, в восторге они не будут. Но что дело обернётся таким кошмаром, он не предполагал.

Сказать им он так и не решился, всё выяснилось случайно, помимо его воли. Он разделся в комнате и пошёл мыться в ванную, оставив на спинке кровати свой золотой нательный крест, подарок крёстных родителей Грыдловых. А когда вернулся из ванной, увидел бабушку, в ужасе смотревшую на блестящий предмет как на тикающую бомбу.

– Что такое? Откуда? – крикнула она.

Стараясь выглядеть невозмутимым, он оделся и повесил на шею крестик.

– Это мой. Я ношу его постоянно – в соответствии с моими убеждениями.

Она от ужаса зажмурила глаза:

– Как это? Зачем? Ты знаешь, что это значит? Что ты больше не еврей, вот что это значит. Мешумед – предатель своего народа, перебежчик.

Он старался говорить спокойно, хотя руки у него дрожали, а лицо пылало малиновым цветом.

– Я никого не предавал, никуда не перебегал. Да и вообще – как можно «перестать быть евреем»? Но взгляды у человека могут меняться, что тут такого? По моим нынешним убеждениям мне ближе христианство. Да, оно мне гораздо понятнее. Об иудаизме, кстати, я вообще ничего не знаю.

– Нет, ты не понимаешь. Подожди, я сейчас что-то тебе расскажу. – Она перевела дыхание: – Послушай. У нас в Тульчине… ты там не был, так послушай. У нас там есть речка, называется Сельница. А над речкой – обрыв. Так вот, когда было восстание Хмельницкого, его казаки бродили по всей Украине и убивали евреев. Пришли они в Тульчин, собрали всех евреев на обрыве – с детьми, со стариками, всех. Три тысячи человек. Окружили их и спрашивают: «Кто готов креститься?» Все молчат, только дети плачут. Тогда они евреев берут по одному: «Ну ты, жид Ицик, креститься будешь?» А он отвечает: «Нет». Тогда они берут его жену, его детей, разрубают у всех на виду саблями и бросают в реку с обрыва. «А теперь?» – спрашивают. А он: «Нет, не согласен». Они и его… И так все три тысячи человек. Ни один не согласился. Ни один! Это было ещё задолго до Гитлера. А ты? Кто тебя заставляет? Тебя рубят саблей? Тебя в реку бросят, да?

– Бабушка, я всё это понимаю. Это ты меня не понимаешь. Никто мне не угрожает, но у меня как у всякого мыслящего человека есть взгляды. Я русский поэт, а вся русская поэзия буквально дышит христианством.

Но его доводы отскакивали от неё, не проникая в сознание.

– Мешумед! Это же позор на всю нашу семью! Ты знаешь, что делает семья, в которой мешумед? Сидит по нему шиву, как по умершему. Ты понимаешь, что ты натворил? Я должна сидеть шиву по тебе. О майн Готт, за что такое наказание? Нет, я не виню Его. Борух Даян ха-Эмес, благословен Судья праведный.

Она вцепилась обеими руками в свои седые космы и завыла нечеловеческим голосом, какого раньше Зиновий не слыхал. Выдержать это он не мог. Сунув в портфель тетрадки и накинув на одно плечо пиджак, он выскочил из дома.

О смерти матери Зиновий узнал от Глеба. Тот разыскал Зиновия на семинаре в институте.

– Бабушка твоя звонила. Она не знает, где ты. С моей матерью говорила. Просила найти тебя и сказать, что завтра похороны. На Кузьминском кладбище, в одиннадцать утра. Очень плакала.

Зяма уже второй месяц жил у Кати, домой не заходил. Как и почему умерла мама? Неужели от этой новости, которую ей рассказала бабка? На маму не похоже, она такой серьёзный, сдержанный человек… Нет, наверное, что-нибудь другое. Но они-то, все эти родственники и знакомые, которых он всю жизнь избегал, они-то будут говорить, что именно от этого… Будут говорить, что именно он виновен в смерти матери. Как это произносится? Мешумед? Слово какое-то отвратительное…

Он представил себе завтрашние похороны, насторожённые, недоброжелательные взгляды, шёпот за своей спиной: «Вот этот, вот этот. Мешумед». Чего доброго, ещё кто-то сунет ему под нос молитвенник с закорючками вместо букв. Что он будет делать?

И Зиновий не пошёл на похороны матери. А ещё через несколько дней узнал, что бабушку поместили в дом престарелых. Эту новость ему тоже принёс Глеб.

– Вот её кровать, а её нет, – сказала нянечка, молодая таджичка, и показала на узкую железную койку в длинном ряду таких же коек. – Ищи там.

Она кивнула в направлении коридора, Зиновий пошёл туда и действительно вскоре обнаружил бабушку: она сидела на стуле и смотрела в окно. Он подошёл сзади и тихо, чтобы не испугать, позвал:

– Бабушка, бабушка, здравствуй. Это я.

Она взглянула на него, слегка кивнула и снова отвернулась к окну.

– Вот я принёс тебе мандарины. Сладкие.

На её лице ничего не отразилось. Она продолжала безучастно смотреть в окно на кирпичную стену противоположного дома. Зяма положил пакет ей на колени, тогда она промолвила: «Спасибо». Такой он никогда её не видел. Зяма потрогал её за плечо, она посмотрела на него без всякого выражения.

– Бабушка, как ты здесь? Может, тебе что-нибудь нужно?

Она подумала и выговорила:

– Ты знаешь, Ева умерла.

Горло сдавило от слёз. Он глотнул несколько раз и кое-как справился с собой.

– Отчего она умерла? – спросил он прерывающимся голосом. – Как это произошло?

– Умерла. Ева умерла.

– Она болела?

– Да, болела. У неё разрыв сердца произошёл.

Она снова отвернулась к окну. Он понял, что ничего не добьётся.

– Бабушка, как тебе здесь живётся? Ты не голодная?

– Что?

– Я спрашиваю, ты не голодная? Кушать хочешь?

Она встрепенулась и посмотрела не него вполне осмысленным взглядом:

– Мне нужно домой. Срочно. У меня дела. Мне нужно внука кормить. Зяму кормить. Срочно домой!

До её кончины он успел навестить её раза два или три. Каждый раз она просилась домой, чтобы покормить внука. Отчего умерла мама, он так и не узнал.

Тридцать шесть

Погожим весенним днём 1949 года Саша Яннай стоял возле газетного киоска на Крымской площади и пристально смотрел на выходящих из школы учениц. Сам он учился не в этой школе, а в соседней, мужской. Несколько минут назад Саша прибежал сюда и теперь внимательно следил за дверями школы. Ждал он довольно долго и, когда наконец-то появилась Катя, торопливо зашагал ей навстречу, но уже издали увидел, что дело плохо: пальто было свёрнуто в рулон, она тащила его под мышкой. Саша взял у неё портфель, девочка поблагодарила его кивком головы.

Они пошли вдоль моста к Фрунзенской набережной.

– Я не понимаю, как это могло произойти. Ведь пальто висело на вешалке, – сказал Саша.

– Как видишь, могло, – ответила Катя с раздражением. – Кто-то из нашего класса, я уверена… Мало ли у меня завистников? Та же Матюхина…

– Ты пробовала замыть?

– Ещё хуже стало, – сказала она сквозь слёзы. – Только хуже…

Катя развернула пальто и приложила к себе: на пушистой кремовой ткани прямо на груди зловеще темнело чернильное пятно. Из-за наивных попыток замыть пятно расползлось и приобрело по краям множество оттенков – от фиолетового до голубого.

Катя всхлипнула. Саша несмело предложил:

– Может, в химчистку?..

Она махнула рукой:

– Не поможет, я знаю. Ворс сойдёт, ткань превратится в тряпку, а след от пятна останется… Новое пальто… Ой, что мне будет от мамы…

В полной растерянности оба молчали. И вздрогнули от неожиданности, когда за их спиной кто-то сказал:

– Ничего страшного. Этой беде можно помочь.

Высокий старик с чёрной бородой, как у Карла Маркса, сочувственно улыбался и качал головой. В какой момент он подошёл к ним, ребята не заметили.

– Вы умеете выводить чернильные пятна? – спросил Саша.

– Ну я не могу утверждать, что это моя специальность, но с вашей помощью…

– С моей?

«Странный тип, – подумал Саша. – Можно ли ему доверить пальто, хоть и с пятном? Впрочем, на жулика он не похож».

– А долго вы продержите у себя? Пальто, я имею в виду. Сколько дней? – спросила Катя.

Старик коротко рассмеялся:

– Да ни одного. Вот давайте отойдём в сторонку… вон на ту скамейку хотя бы. И всё сделаем.

Они расположились на скамейке, и Катя протянула незнакомцу пальто. Тот отмахнулся:

– Не нужно, пальто мне не нужно. Положите его рядом с собой. Теперь вы, молодой человек. Придвиньтесь ближе. Вы должны сказать… особую формулу, что ли. Что такое «Шма», вы знаете?

– «Шма»? Это что?

Старик вздохнул:

– Не знает, что такое «Шма», как вам это нравится? – Он обращался сам к себе. – Впрочем, чего ещё можно ожидать?.. Ну, тогда слушайте внимательно и повторяйте каждое слово. Я понимаю, для вас это прозвучит как тарабарщина, но поверьте… Ладно, об этом мы поговорим позже, а сейчас: «Шма… Исроэль… Адонай… элахейну… Адонай… эход. Барух… шем… кевод… малхусо… леолам… воед». Очень хорошо, молодой человек, у вас явная склонность к языкам. Что касается слов, которые вы только что произнесли, их придётся заучить. Запомнить навсегда. Когда вы узнаете их значение…

– А что дальше, – прервала старика Катя, – что теперь с пальто делать?

– А, пальто… Ничего не делать. Всё в порядке. Разверните.

Катя поспешно развернула пальто и… Пятна не было! Даже следа его не было. Исчезло, растворилось, ушло как не бывало.

Что случилось? Что это значит? Такое возможно? Как будто во сне…

– Вы всё-таки специалист по выведению пятен, – сказал Саша без всякой уверенности. – Иначе… Как это назвать? Волшебство? Я комсомолец, и в предрассудки не верю. В детстве любил читать про старика Хоттабыча, но я тогда маленький был. Может, вы гипнотизёр?

– При чём здесь гипноз? – с досадой пробормотал старик. – Вы оба видите, что пятна нет. И оно не вернётся, поверьте. А волшебство… Ты прав, это сказки и предрассудки. Порядочные люди магией не занимаются.

– Тогда что это? – Саша был возбуждён.

– А мне всё равно, – вмешалась Катя. – Я очень, очень вам благодарна, дедушка. Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать?

– Что ты, девочка, мне это ничего не стоит. И вообще, если уж говорить всю правду, это сделал не я. А кто? Ты, Саша. Твои слова, твоя воля, твоё желание помочь Кате. А если хочешь знать, что это значит и как это произошло, давай встретимся и поговорим.

Саша отметил про себя, что старик откуда-то знает их имена. Нет, здесь что-то очень, очень необычное. Нужно разобраться. Придётся с ним встретиться. Только никому рассказывать не нужно, никому, даже родителям.

– Хорошо, давайте поговорим. Где мы можем встретиться?

– Я здесь недалеко живу, по ту сторону моста. Бабьегородский проезд, слыхал? Но к себе не приглашаю, извини. Знаешь что? Давай так: в какой-нибудь день, хотя бы завтра, ты выйдешь из школы и пойдёшь через мост по правой стороне, где Нескучный сад, а я пойду навстречу. И мы встретимся посередине. Будем гулять по мосту и разговаривать. Что скажешь?

– Хорошо. Можно завтра. А сейчас, извините, меня дома ждут.

Старик приподнял шляпу, сказал: «До завтра» и пошёл в сторону моста. Саша посмотрел ему вслед и вдруг осознал, что видел этого старика раньше. Да, определённо, старик встречался ему где-то на улице – возле школы или возле дома. И не раз. Такая борода попадается не часто. И речь его звучала знакомо, но это по другой причине. Он говорил с такими же интонациями, как папины родственники из Винницы, когда они изредка появлялись у них в квартире в Москве и рассказывали о том, как было уничтожено во время войны всё еврейское население города. Сами эти люди уцелели, потому что находились кто в эвакуации (женщины), кто в действующей армии. На фронте всё же был шанс остаться в живых, в Виннице – никакого…

Сашин отец не любил этих визитов и не испытывал симпатий к своим родственникам. «Я давным-давно, ещё подростком, ушёл оттуда, и меня ничего с ними не связывает», – объяснял он жене, то есть Сашиной маме. Родственники это чувствовали, и постепенно их визиты прекратились.

Сашина семья занимала просторную четырёхкомнатную квартиру в большом новом доме на Фрунзенской набережной. Сашин отец, герой Отечественной войны, генерал-лейтенант Матвей Яннай в послевоенные годы работал на высоких должностях сначала в генеральном штабе, а затем в министерстве обороны. Этот неказистый провинциальный еврей начал войну комбатом и прошёл по всем фронтам – от Смоленска до Берлина. На боевом пути он завоевал репутацию искусного, изобретательного и бесстрашного командира. Его высоко ценил сам Георгий Константинович Жуков, который говорил: «На Янная можно надеяться, не подведёт». Это была высокая похвала в устах маршала. И Яннай действительно не подводил. Его войска одними из первых переправились через Одер, он был первым советским генералом, ступившим на левый берег. В том страшном бою, унесшем три четверти личного состава, генерал Яннай был дважды ранен, но не ушёл с поля боя, пока не закрепился на левом берегу Одера, в девяноста километрах от Берлина.

Во время войны Саша с матерью находились в эвакуации на Урале. Саша жадно слушал по радио и читал в газетах сообщения о воинских подвигах отца, гордился им безмерно. После войны отец получил сначала назначение на Дальний Восток, а позже семья прочно осела в Москве.

Свидание с бородатым стариком состоялось, как и было намечено, на следующий день на мосту. Они встретились на середине моста и медленно двинулись в сторону парка имени Горького.

– Прежде всего давай познакомимся, – начал старик не спеша, в ритме своих шагов. – Кстати, это ничего, что я говорю тебе «ты»? Я ведь в пять раз старше тебя. Вот и ладно. Так тебя зовут Саша Яннай, ты сын героя войны генерала Янная. Верно? А моё имя… пожалуй, тебе трудно будет запомнить: Нахман-Шломо бен Ахарон. Фамилия Садогурский. Называй меня Наум Аронович. А как звали твоего дедушку?

– Ну… папино отчество Борисович, значит деда звали Борис. Он погиб в Виннице во время войны. Я его никогда не видел. Папа мне как-то сказал, что он был религиозным фанатиком и у них не было ничего общего.

Наум Аронович грустно вздохнул:

– Его звали Барух бен Иаков Яннай, он был настоящим праведником.

Саша выдержал для приличия паузу и задал вопрос, который мучил его со вчерашнего дня и ради которого он, собственно говоря, и пришёл:

– Мне бы хотелось знать, что вы вчера сделали с пальто. Вы говорите, это не магия. Я тоже не верю в магию и всякие там чудеса. Но всё-таки что это было?

Они прошли изрядное расстояние, прежде чем Наум Аронович заговорил:

– Видишь ли, чтобы это понять, тебе придётся отказаться от многих стереотипов и, наоборот, принять совершенно необычные для тебя понятия.

Они остановились возле чугунного парапета. Далеко внизу маленький буксир тащил длинную, тяжело нагруженную баржу.

– Вот ты сказал, что не веришь ни в магию, ни в чудеса. Но дело в том, что это совершенно разные вещи. Магия, гадание и всякое там волшебство – это либо обман, либо привлечение нечистой силы. В общем, гадость. Чудеса же, действительно, могут происходить и происходят в нашей жизни… время от времени. Обрати внимание, что чудеса всегда «добрые», они несут людям что-нибудь хорошее: исцеление, избавление от опасности и всё в таком роде.

– Ну а пятно на пальто? Непонятно, как возникло и как исчезло.

Старик улыбнулся.

– Возникло оно самым естественным образом. – Он сунул руку во внутренний карман пиджака и извлёк перьевую авторучку. – С помощью этого приспособления… Я вошёл в раздевалку, отыскал на вешалке Катино пальто и… Скажи об этом Кате. А то она незаслуженно подозревает Матюхину, это нехорошо.

Саша остановился в недоумении:

– Зачем? Зачем вам нужно было пачкать Катино пальто?

– Чтобы произошло всё дальнейшее. Чтобы мы познакомились, и у тебя был бы повод показать способности творить чудеса.

– Вы второй раз это говорите. Я никакой не чудотворец, я самый обыкновенный ученик, школьник, комсомолец. В футбол играю правым защитником. Я тут ни при чём.

– Нет, Саша, ошибаешься. Ты сам не знаешь о своих способностях. Ламед-вовник это называется.

У Саши голова шла кругом. Понятно, что всё это чушь. Старик, наверное, выжил из ума, хотя и производит впечатление разумного и приятного человека. Следовало бы повернуться и уйти, а не выслушивать его бредни. Но… Но история с пальто – это же было на самом деле! Они оба это видели – Катя и он.

– Знаешь, давай присядем на скамейку вон там, у входа в парк. А то мои ноги… им ведь по восемьдесят пять лет. Каждой.

Они устроились на скамейке недалеко от входа в парк. Наум Аронович глубоко дышал. Вокруг суетились воробьи, посматривая на них вопросительно – не перепадёт ли чего-нибудь съестного. Старик отдышался и заговорил:

– Много, много предстоит тебе узнать, Саша. Вот для начала: знаешь ли ты, что одним из твоих предков был иудейский царь, которого звали точно как тебя – Александр Яннай? Знал ли об этом твой отец, когда дал тебе имя Александр? Может быть, нет. Хотя сам-то, видимо, унаследовал воинские таланты от своего прославленного предка: царь Александр Яннай завоевал для своей страны обширные по тем временам земли от горы Кармель до Египта. Потомки царя Янная появлялись в еврейской истории много раз: был в средние века поэт Яннай, были учёные, врачи, министры при дворах европейских монархов, а в семнадцатом веке из этого рода произошли несколько династий праведников. Так вот, насчёт праведников. По-еврейски он называется цаддик, это человек исключительных душевных качеств, с любовью относящийся к людям, распространяющий вокруг себя добро. Праведный образ жизни – это путь к мудрости, к познанию тайн мироздания, и поэтому некоторые праведники могут творить чудеса.

– Но я-то какой праведник? – засмеялся Саша. – Я ничего про это не знаю, никаких этих правил. Я живу как все…

– С тобой особый случай, я полагаю. Ты принадлежишь к роду, в котором было много праведников, и тебе этот статус дарован за заслуги предков. Такие случаи бывали, они описаны. Кроме того, ты хороший, добрый человек. Я видел, как ты переживал за Катю, как старался ей помочь всеми силами. А кто она тебе? Просто соседка по дому.

– Вы бы знали, какие у неё строгие родители. За это несчастное пальто ей бы так влетело, так влетело, подумать страшно…

– Вот-вот. Ты способен чужую беду воспринимать как свою. Это и есть доброта. Я это сразу почувствовал, когда стал к тебе присматриваться.

– Присматриваться? Я теперь понимаю, что вы за мной следили. Зачем это?

– Кажется, мы дошли до самого трудного, – сказал Наум Аронович и снова вздохнул.

Они оба помолчали: старик, видимо, собирался с мыслями, а Саша ждал, что он скажет, и озирался по сторонам. Воробьи потеряли надежду на съестное и разлетелись, зато прибыло людей: рабочий день кончился и возле входа в парк толпился народ. Где-то за Ленинскими горами заходило солнце, в его отсветах слежавшийся мартовский снег за оградой выглядел как голубой панцирь.

– Праведники имеют огромное значение для существования народа, любого народа, не только евреев. Слышал русскую пословицу «Без праведника село не стоит»? Верно, без праведника народная жизнь невозможна, потому что он является носителем народных традиций и мудрости. Еврейские учёные давно это поняли. И вот тогда они задались вопросом: а сколько должно быть одновременно праведников в еврейском народе, чтобы жизнь его продолжалась? Иначе говоря, каково минимальное число праведников, меньше какого их количества народу грозит духовное вырождение? На протяжении нескольких столетий по этому поводу высказывались разные мнения, назывались разные числа, и вот в конце концов сошлись на числе тридцать шесть. Минимум тридцать шесть праведников должно быть в еврейском народе в каждый момент его существования. Тридцать шесть на иврите будет «ламед-вав», и потому этих праведников на идиш называют «ламед-вовник». Их особенность в том, что они живут среди обыкновенных людей и как обыкновенные люди. Никто не знает об их удивительных способностях, часто они сами не знают. До поры до времени. Наступает момент, когда еврейскому народу или его части угрожает смертельная опасность, и тогда…

Саша засмеялся и тут же спохватился:

– Ой, извините, Наум Аронович, я нечаянно. Очень уж смешно думать, что еврейскому народу угрожает смертельная опасность через чернильное пятно на Катином пальто. Извините…

Но старик не видел здесь ничего смешного, а наоборот, заговорил с неожиданным возбуждением:

– Да, пятно на пальто – это не гибель народа. Просто я устроил тебе таким образом проверку. И конечно, себе, своим догадкам. Ведь я несколько лет искал тебя. Я должен был проверить… А смертельная угроза для евреев – увы, Саша, это не смех. Она надвигается, эта угроза. Слышал об арестах среди интеллигенции? И когда беда придёт, ничто нам не поможет: ни ленинский интернационализм, ни папина боевая слава, ни общественное мнение… Спасти нас сможет только чудо. Да, Саша, чудо, которое сотворит безвестный праведник ламед-вовник. Если бы он нашёлся тогда, во время войны, то шесть миллионов человек были бы теперь живы. Но то ли его не было, то ли он был, но ни мы, ни он сам не знали о его даре… Ты обязан это понять, если не хочешь, чтобы погиб народ, из которого ты вышел. Включая твоего отца, мать и нас с тобой.

Что болтает этот старик? Гибель евреев? В нашей стране? Да как это возможно? Допустим, найдутся такие хулиганы, отбросы общества, которые задумают плохое против евреев. Но партия и правительство не допустят. В конце концов, есть милиция, армия…

Но с другой стороны… Что значит эта кампания в прессе против космополитов, которые всегда оказываются евреями? И все эти обидные намеки, которые он слышит повсюду… Лично его не трогают, боятся отца, но других учеников евреев просто изводят. Он пытался один раз поговорить с папой об этих делах, но папа сделался ещё мрачнее, чем всегда, и сказал ему, что партия найдёт управу на антисемитов и беспокоиться тут нечего.