Текст книги "Куклу зовут Рейзл"

Автор книги: Владимир Матлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Между тем мой благодетель достал из мешка моток проволоки, раскрутил его и подошёл к машине. Он внимательно ощупал все четыре окна, а затем принялся втыкать острый конец проволоки в резиновую прокладку между краем окна и крышей. Ему это долго не удавалось, но в конце концов, с десятой или двадцатой попытки, он всунул проволоку внутрь машины. Затем он долго манипулировал ею, поворачивая так и сяк, пока не зацепил изнутри защёлку на дверце. Проволочная петля несколько раз соскакивала с ручки, но бродяга невозмутимо продолжал попытки.

И вот замочек щёлкнул – дверца отворилась. Я вскрикнул от радости, сбросил с себя пластиковое облачение и впрыгнул в машину. Через приоткрытое окно я горячо и искренне благодарил своего избавителя, совал ему деньги и спрашивал, чем могу помочь. Он вежливо отвечал, что не стоит благодарить, не за что, сущие пустяки. Впрочем, деньги взял, а на предложение чем-нибудь помочь снисходительно ответил:

– Боюсь, сэр, что при всём желании вы не сможете войти ни в один винный магазин. По законам нашего штата они все должны быть закрыты в семь часов. А как бы хорошо сейчас, в такую погоду…

Первой моей мыслью было пригласить его в какой-нибудь бар, но я тут же подумал, что буду выглядеть довольно странно – мокрый, в компании бродяги… Мне хотелось как можно скорее переодеться в сухое. И тогда, под влиянием обстоятельств, я принял смелое, мягко выражаясь, решение: пригласил его к себе на стакан виски. Он сказал что-то вроде: «Право, неудобно вас стеснять в такой поздний час», сказал просто для приличия, вообще я заметил, что говорил он как образованный человек. Я возразил, что никакого беспокойства, напротив, мне будет приятно выпить в его компании.

– Спасибо, для меня это большое удовольствие, – галантно согласился он. – Если можно, откройте багажник, пожалуйста: у меня тут кое-какая поклажа.

Он вытащил из коляски свой мешок, переложил его в багажник и сел в машину рядом со мной:

– Право же, неудобно вас стеснять. Но если вы так любезны…

Мы поехали.

Я тогда жил на пятнадцатом этаже высотного дома, в квартире с двумя спальнями. Помню, что, открывая при нём входную дверь, испытал неприятное чувство: вот, мол, бездомный бродяга видит, как легко открыть дверь в мою квартиру. Но мне тут же стало стыдно. Словно оправдываясь, я пробормотал:

– Замок приличный никак не соберусь поставить.

Он тонко улыбнулся:

– Если только это необходимо для вашего душевного спокойствия, а так… Что сложный замок, что обыкновенная защёлка – для профессионала с набором инструментов это вопрос минут: будет он работать одну или пять минут. Я в курсе дела, поверьте. Замки существуют для душевного спокойствия хозяев.

В гостиной я посадил его в кресло перед баром, насыпал льда в ведёрко и предложил выбрать напиток.

– Crown Royal, – сказал он, – с одним кусочком льда, пожалуйста.

Я налил ему двойную порцию, а сам пошёл в спальню переодеваться. Честно говоря, я всё время мысленно упрекал себя. Ну не глупый ли поступок – привести в дом уличного бродягу?.. Теперь уже сожалеть поздно, лучше скорее вернуться в комнату и посмотреть, что он делает.

Мой гость сидел, удобно развалившись в кресле, с явным удовольствием попивая виски. Брезентовую куртку он снял и аккуратно повесил в прихожей. Черный свитер и брюки хорошо облегали его не по годам сухопарую фигуру. Впрочем, откуда я знаю, сколько ему на самом деле лет? Проседь в бороде и волосах ещё не свидетельство пожилого возраста.

– Извините, я до сих пор не представился. Меня зовут Ралф Этвуд, – он чуть привстал и поклонился.

Я тоже назвал своё имя. Он улыбнулся, заверил, что ему «очень приятно», и снова уселся поудобнее.

Я исподтишка разглядывал его. Продолговатое лицо, чёткий профиль, высокие дуги бровей. Породистые, даже аристократические черты. Красивое лицо, несмотря на бесформенную бороду и спутанные волосы. Он явно не чувствовал никакого напряжения или неловкости, спокойно, с полуулыбкой на лице попивая виски. Я же, наоборот, испытывал смущение из-за затянувшейся паузы. Да и от всей этой странной ситуации…

Бродяга повернулся ко мне и заговорил первым:

– Дело выглядело так, как будто вы очень спешили. Из-за этого и ключи обронили, такое случается.

– Да, да, ужасно спешил, – ухватился я за тему. – У меня в пять была встреча с адвокатом назначена, но пока я искал паркинг… В общем, чуть не опоздал. Пришёл, а оба адвоката уже сидят и бумаги разложили – мой адвокат и… и… адвокат противной стороны со своим клиентом.

Я живо вспомнил подробности трёхчасового разговора, крики и упрёки, мелкие выпады и тяжёлые оскорбления… Видимо, это отразилось на моём лице – он посмотрел на меня внимательно, но промолчал. А я как-то неожиданно для себя сказал:

– С женой развожусь. Десять лет прожили, и вот развожусь.

Мой собеседник сочувственно кивнул головой:

– Понимаю, очень хорошо вас понимаю, сам через это прошёл. Дети есть, позвольте спросить? Нет? А у меня дочка. Теперь-то уже взрослая, в университете учится, а тогда маленькая была… Да-а-а.

– Дети – это другое дело. А нам-то с ней из-за чего ссориться? Из-за всякого барахла? – Волна раздражения захлестнула меня, рвалась наружу. Я почувствовал необходимость рассказать обо всех своих обидах – вот хоть этому видавшему виды человеку. – Половину стоимости квартиры, половину загородного дома, одну машину… ладно бери, чёрт с тобою! Хотя всё куплено на заработанные мной деньги, я всегда зарабатывал раз в десять больше неё. Но, ладно, бери. Так ведь мало! Она ещё претендует на половину стоимости моей скрипки. А скрипка – моя личная вещь, орудие производства, так сказать. Я профессиональный концертный музыкант, добываю себе пропитание игрой на скрипке. Её адвокат бубнит: «Всё, что приобретено во время брака, делится поровну». Да, это так, скрипка была куплена уже после женитьбы, но я копил на неё, можно сказать, всю предыдущую жизнь, это дорогая вещь. Ведь у неё, у моей бывшей жены, тоже есть личное имущество: костюмы сценические, разные хитоны, пачки (она балерина) – я-то на это не претендую.

Я остановился и перевёл дух. Бродяга слушал меня внимательно, даже стакан свой отставил в сторону. Покачав головой, сказал:

– Боюсь, логика вам не поможет. Весьма сожалею, но суд скорее всего встанет на её сторону. Почему? – Он горько усмехнулся, вздохнул и потянулся к бутылке. – С вашего позволения… отличный виски. – Наполнил свой стакан, отхлебнул. – Так вот – почему? А потому что в нашем обществе уже давно не стало ни справедливости, ни правосудия, ни уважения к закону. Все решения диктуются господствующим в данный момент поветрием, модой, иначе сказать. Да, мода, подобно моде на ботинки или на причёски. Сейчас модно считать женщину жертвой дискриминации, и потому судебные решения в случае спора принимаются в пользу женщины. Автоматически. К примеру, по закону я и моя жена имеем равные права в отношении ребёнка. Но почему-то суд присудил дочку ей – вопреки закону и всякому здравому смыслу: у меня были лучшие жилищные условия, стабильный доход и девочка выражала желание жить у папы. К тому же в суде было установлено, что мать… как бы сказать помягче?.. женщина весьма легкомысленная и свои материнские обязанности ставит ниже своих удовольствий.

– Но, насколько я понимаю, вы имеете право видеть дочку, даже если она живёт с матерью.

– Это так, но… Замечательный виски, я с вашего разрешения… – Он опять наполнил свой стакан. Отхлебнул, помолчал. – В моём случае… В суде моя благоверная вдруг заявила, что ребёнок не от меня. Хотя рождён был во время нашего брака, прошу заметить… Казалось бы, это довод не в пользу матери, скорее, в мою: я вырастил ребёнка, девочка любит меня и хочет жить со мной. Не говорю уже о том, что для меня… всё, что я ценил в жизни, было в этом ребёнке. Но мужчинам, по представлениям политической корректности, в родительских чувствах отказано, это монополия женщин. Знаете, что решил суд? Что я как отец должен платить алименты в размере четверти моей зарплаты – вот и все мои отцовские права… С тех пор я нигде ни одного дня не работал. А она в отместку спрятала ребёнка. Ну, это в прошлом, сейчас дочка уже взрослая женщина, студентка. – Он помолчал и еле слышным голосом добавил: – Взглянуть бы на неё хоть издали…

Залпом допив виски, мужчина поднялся с кресла:

– Благодарю за гостеприимство, виски выше всяких похвал, спасибо. Нет-нет, не удерживайте, мне надо идти, если я хочу остаток ночи провести в комфорте. Я имею в виду – на теплой решётке. А то ведь займут…

Следующие две недели оказались особенно загруженными: две поездки (одна из них в Канаду), преподавание, несколько встреч с адвокатом… Это были дни, когда позаниматься было невозможно, к скрипке я не притрагивался. И вот однажды после такого безумно загруженного дня я специально встал пораньше, чтобы поиграть. Отпер шкафчик, где хранилась скрипка, – а её там нет.

Как объяснить непосвящённым, что такое скрипка для скрипача? Ведь даже плотник ценит свой инструмент, срабатывается с ним, а музыкант… Со временем начинаешь ощущать свою скрипку почти живым существом: знаешь, как она реагирует на погоду, на влажность в помещении, на перевозку. Ты с ней постепенно свыкаешься и образуешь как бы единый ансамбль – она влияет на твою игру так же, как ты на неё. Ты знаешь, как извлечь из неё нужные звуки, и она в благодарность раскрывает свои лучшие качества, отдаёт тебе душу…

На своей скрипке я играл к тому времени восемь лет, мы привыкли друг к другу, и потеря скрипки была ужасным шоком. Хотя материально я почти ничего не терял: скрипка была застрахована на полную стоимость. Но смогу ли я достать другую, столь же подходящую? Ведь у музыканта с инструментом есть некая личная совместимость, это объяснить трудно. Дайте мне сейчас в руки какую-нибудь замечательную Гварнери, и она вот лично мне может не подойти, мы «не поймём друг друга». Моя пропавшая скрипка не была знаменитой, но это был очень хороший инструмент, изготовленный в середине восемнадцатого века в Венеции. К северу от города на склонах гор растут ели с нежной древесиной; верхняя дека из такой ели поёт особенно ласковым голосом. Кленовую древесину для нижней деки возили морем из Далмации и потом выдерживали в воде Венецианской лагуны; дека получалась особенно плотной и отзывалась глубоким вздохом на каждое движение смычка. Но самое главное – это была моя скрипка, которую я знал, с которой сроднился…

Придя в себя от первого шока, я стал лихорадочно перебирать в памяти все возможные причины исчезновения скрипки. Сначала я подумал, что это жена, она приходила в моё отсутствие и… Но у неё нет ключа от шкафа, она никак не могла бы добраться до скрипки. Тогда мне пришла в голову мысль об уличном бродяге. Неужели он?.. Чем больше я думал, тем более вероятным казался мне этот вариант. Весьма возможно, что он… пожалуй, он… скорее всего, он… наверняка, он – а кто ещё? Я бросился звонить в полицию.

Приехали двое – один в форме, другой в штатском. Я. подробно рассказал о своём необычном знакомстве, о нашей беседе в этой вот комнате за стаканом виски. Нет, скрипку не показывал, но упомянул в разговоре, это точно помню. Зовут его Ралф Этвуд. Откуда я знаю? Он сам мне сказал. «Ах, сам сказал?» – полицейские иронически переглянулись. Потом тщательно осмотрели шкаф, где некогда лежала скрипка.

– Вы точно помните, что шкаф оставили запертым? – спросил тот, что в штатском.

– Абсолютно убеждён. Иначе ключ не вынимается.

– А жена в ваше отсутствие не могла забрать?

– У неё нет ключа от шкафа, а отмычкой она не работает – другая профессия.

Полицейские изучили замок и сфотографировали его несколько раз.

– Замок не повреждён, на нём ни одной царапинки. Чистая работа…

Обмениваясь короткими замечаниями, они обошли всю квартиру. Замок наружной двери их рассмешил:

– Его ногтем открыть можно, и отмычки не надо. Впрочем, самые сложные замки тоже открываются, всё зависит от сноровки грабителя.

Последняя сентенция показалась мне знакомой.

Они поговорили внизу с охранником здания и ушли, сказав мне на прощание:

– Ваши подозрения насчёт уличного знакомого весьма основательны. Мы постараемся его найти. По вашим описаниям, конечно, а не по имени, которое он вам дал. – Тут они снова переглянулись. – Но одно можем гарантировать: скрипки при нём нет, и, скорее всего, её нет в городе. И даже в Америке. Она сейчас на полпути в Европу. Или в Японию. Такие вещи сбывают также в Россию. Если узнаете что-либо новое, звоните нам по этому телефону. Чем сможем, постараемся вам помочь.

Последняя фраза прозвучала не слишком оптимистично.

Мне трудно было смириться с потерей своей скрипки. Я делал попытки (весьма наивные, как теперь понимаю) отыскать подозреваемого. Зачем? На что я мог рассчитывать? Не знаю… Несколько раз я приезжал на то место, где мы познакомились в памятный дождливый вечер и где я грелся на решётке. («Скрипач на решётке» прозвал я этот случай.) Но моего знакомого там не было. Правда, на тёплой решётке сидели другие представители славного племени бездомных бродяг. Я подходил к ним, пытался завести разговор. Давал им пару долларов. Доллары они брали, а на вопросы мои ничего путного ответить не могли. «Ралф Этвуд? Первый раз слышим». А когда я приставал очень уж настойчиво, в ответ звучало: «Ты, парень, из полиции, что ли? Сказано тебе, мы не знаем. Отвяжись».

Несколько раз звонил в полицию. Там говорили со мной вежливо, но что толку…

Так прошло месяца два. Постепенно я начал наводить справки насчёт возможной покупки другой скрипки. Не потому что смирился с потерей, просто должен был выступать на концертах, а оставшаяся у меня со студенческих времён скрипочка явно не соответствовала уровню требований. К этому времени страховая компания возместила все убытки.

И вот однажды поздним вечером я сидел дома и изучал объявления о продаже скрипок, размещённые в профессиональных журналах, как вдруг позвонили во входную дверь. Я удивился и даже несколько взволновался. Что это? К нам в дом можно войти, только позвонив снизу через консьержа. А внутри дома кто может ко мне прийти? Я никого из соседей не знаю, просто никого. С бьющимся сердцем я подошёл к двери, распахнул её настежь и… попятился назад. На пороге стоял он. Я не мог поверить своим глазам. Как во сне… В той же брезентовой куртке, с той же растрёпанной бородой…

– Прошу прощения за беспокойство в столь поздний час, – сказал он своим сиплым басом. – Если вы, сэр, позволите мне войти на минутку и сказать вам…

– Заходите.

Я посторонился, пропуская его внутрь, и захлопнул дверь. Он остановился в прихожей, вопросительно глядя на меня, ожидая, видимо, приглашения раздеться. Его наглость меня задела:

– А вы не думаете, что я вызову сейчас охрану?

– Нет, не думаю, сэр.

– Ага, вы намерены всё отрицать. Это сделал кто-то неизвестный, вы тут ни при чём?..

Бродяга внимательно на меня посмотрел:

– Если вы насчёт скрипки, то отрицать не буду: это сделал я. Но только между нами, в полиции и на суде я этого не признаю.

Я стоял перед ним в полной растерянности, не зная, что мне делать – бежать вниз за охраной или звонить в полицию, или выскочить из квартиры и кричать «помогите!»… Не дождавшись приглашения, он снял куртку, повесил её на вешалку и спокойно вошёл в гостиную. Я с ужасом подумал: «Сейчас достанет пистолет и…»

Словно прочитав мои мысли, он сказал:

– Не беспокойтесь, сэр, я пришёл к вам с самыми мирными намерениями. И охрану вам вызывать нет никакого смысла. Ну, допустим, меня арестуют и передадут в полицию. А дальше что?.. Скрипки у меня нет, и я не знаю, где она, – это понятно всем. Перекупщики уникальных ценностей ведут дела, так сказать, анонимно. Скорей всего, ваша скрипка уже далеко за океаном, притом неизвестно, за которым, и никто на свете, даже полицейский детектив, не в силах её отыскать. Такова реальность, и лучше увидеть её в истинном свете. Ещё меньше шансов (хотя меньше нуля уже идут отрицательные величины), ещё меньше шансов отнять у меня деньги. Во-первых, потому что у меня нет ни цента. Я по-прежнему бездомный нищий, не имеющий счёта в банке. К тому же я получил за скрипку лишь половину её стоимости. Да, столько нам платят эти перекупщики! Но не будем их ругать: без них было бы ещё труднее.

– По крайней мере, пусть вас в тюрьму посадят, – сказал я со злостью.

– Вот уж этого я меньше всего боюсь. – Он даже рассмеялся. – Жить за решёткой или на решётке – это не такая большая разница. Я скажу так: и там, и здесь есть свои преимущества и свои недостатки. Там – крыша над головой и трёхразовое питание, здесь – свежий воздух и полная свобода делать что хочешь в любое время суток. Но за решётку я не попаду: как прокурор сможет доказать, что это сделал я? Ваше слово против моего слова, а объективных доказательств нет. Притом не забывайте, кто я. Жертва капиталистической экономики, урбанизации, глобализации и систематического попрания прав трудящихся. Помните, я вам говорил, что в нашем обществе больше нет ни закона, ни правосудия, а только политически корректная мода. Voila! – Он театрально развёл руками.

Меня раздражала его самоуверенность. Но, с другой стороны, вся эта ситуация вызывала недоумение.

– Пусть даже половина стоимости – это тоже изрядная сумма, – сказал я. – В любом случае, на эти деньги можно было бы прилично одеться и снять скромную квартиру.

– О нет, эти деньги мне нужны были для другого… Позвольте присесть, я вам всё расскажу.

Я не ответил, но бродяга всё равно сел в кресло. Я демонстративно остался стоять.

– Собственно, я за этим и пришёл, чтобы всё рассказать. В прошлый раз – помните? – я говорил, что бывшая жена с помощью суда лишила меня дочки. Я переживал очень сильно. Пытался бороться за своё отцовство – официально, через суды. Ничего не вышло – проиграл во всех инстанциях и разорился на адвокатах. Тогда я попытался её похитить – чуть не сел в тюрьму. Единственное, почему не посадили: жена просила суд не сажать, потому что из тюрьмы я не буду платить алименты. Но я свёл с ней счёты: я стал бездомным бродягой. С меня нечего взять. А она соответственно настроила против меня дочку: твой отец бродяга, бездельник, пьяница, уголовник, и вообще он тебе не отец. Извините, сэр, это малоприятная история.

Но вот не так давно через своих родственников, которые как-то пересекаются с её родственниками, я узнаю, что дочка моя собирается замуж. За такого же неимущего студента, как она сама. И меня просто захватила идея – подарить ей квартиру. Это бы сразу нейтрализовало все нашёптывания матери. Хороший свадебный подарок от отца, верно? Но где взять? И тут судьба посылает мне вас со скрипкой… Прошу прощения. Однако в чём я хочу вас заверить: к вам в квартиру я вошёл тогда без всяких гадких целей. Но в разговоре вы упомянули дорогую скрипку и при этом непроизвольно взглянули на тот шкаф. Я перехватил ваш взгляд и понял, что вот он – мой шанс!.. Про вас я подумал: он нисколько не пострадает, скрипка наверняка застрахована, так ведь? Вот вам моя сторона этой истории. А дочка с мужем живёт теперь в квартире, подаренной отцом. Отцом! Я знаю её адрес, и может быть, в один прекрасный день… Но для этого нужно вернуться в так называемое «приличное общество», где тон задают люди вроде моей жены, а вместо закона – политическая мода…

– Значит, закон вы уважаете? По крайне мере, на словах, – съехидничал я.

– Безусловно уважаю, – ответил он очень серьёзно, как будто не заметив моей насмешки. – Иногда я его нарушаю (по необходимости), но не издеваюсь и не игнорирую его, как те суды, которые выносят решения в угоду политической моде.

Мужчина помолчал, потом хлопнул себя обеими руками по коленям:

– Вот и всё! А теперь мне надо идти, а то займут мою решётку. Я опять вернулся на своё старое место, так что вы знаете, где меня найти. Говорю это на тот случай, если всё же надумаете обратиться в полицию.

Признаюсь честно: в этот момент мне стало его жалко. Да, он меня обокрал, лишил инструмента, который так важен для меня, и сейчас унижает уверенностью в своей безнаказанности. А мне его жаль… До чего же нелепо!

Вслух я сказал:

– А как насчёт стаканчика виски? На дорогу.

На его лице отразилось внутренняя борьба. Он вздохнул и поднял вверх растопыренные ладони:

– Нет, я не должен выпивать с человеком, которого обокрал. Я не могу, это непорядочно.

И ушёл.

На следующий день я позвонил в полицию:

– Что нового? Как идёт расследование?

– К сожалению, ничем порадовать вас не можем, – ответил полицейский с преувеличенным сочувствием. Потом посопел, собираясь с духом, и произнёс: – Тут вообще собираются закрыть это дело как безнадёжное, но вы имеете право настаивать на продолжении расследования, если у вас есть новые факты.

– Пусть закрывают, не возражаю, нет у меня новых фактов и не будет. Могу написать официальное заявление, что против закрытия дела не возражаю.

На вершине мира

Когда раздался звонок, Ларри завтракал. Он поставил чашку на стол и с удивлением посмотрел на телефон. Последнее время ему звонили редко – чем дальше, тем реже. А уж в такую рань…

– Это я, Нина. Не разбудила? Ну, как ты там? Как здоровье?

Они жили в одном городе, но виделись редко. Нина иногда звонила, справлялась о здоровье – не нужно ли чем помочь. Ларри благодарил, от помощи отказывался. Он и в самом деле в помощи не нуждался: чувствовал себя сносно, гипертонию удавалось держать в рамках, а материальное положение – скромное, но стабильное – беспокойства не вызывало. Больше не вызывало…

Странная это всё же вещь – материальное положение, рассуждал иногда Ларри. Вот уж, казалось бы, понятие объективное, определяемое числами и фактами: такой-то доход, столько-то тратишь на то и на это, владеешь тем-то и тем-то… Можно подсчитать и сказать – хорошо, достаточно, недостаточно… А вот оказывается, что и это сугубо объективное понятие тоже зависит от твоего сознания: чего ты хочешь, чем довольствуешься, что считаешь приемлемым.

Да, материальное положение больше его не тревожило. С недавних пор не тревожило. А ведь раньше… собственно говоря, всю жизнь, до совсем недавних пор – словно какой-то пропеллер крутился внутри! Ему казалось, что вот достиг уже почти всего, не хватает только ещё что-то прибавить – новый «мерседес» или квартиру в лучшем районе – и он взойдёт наконец на самую-самую вершину, to The Top of the World.

И всё это не от жадности, не от испорченности: он мог бы жить куда скромнее – скажем, так, как живёт теперь, на склоне лет. Всё это нужно было ему как символ, как обозначение жизненного успеха, которого он добился вопреки всему, вопреки тем, кто не считал его способным на такое.

Кто они были, те, кто «не считал»? Прежде всего, родители. Нет, они не смотрели на него как на бездарность, неудачника или что-то в этом роде. Наоборот, они считали его способным мальчиком и очень хотели, чтобы он стал зубным врачом. Наверное, он мог бы воплотить в жизнь эту их мечту, но его потянуло совсем в другую сторону.

Когда Ларри было шестнадцать лет, семья его жила в бедном еврейском районе Лоуер Ист-сайд. Собственно говоря, он даже не был тогда Ларри, а звали его Лазар или (по-домашнему) просто Лайзик. Водился он с соседскими ребятами, подростками из таких же бедных еврейских семей. Но однажды он случайно познакомился с молодым человеком, который занимал комнату в доме напротив. Это был необычный человек, и соседи посматривали на него с любопытством и опаской. Звали его Сидней Пинскер, и одно это уже было странно: если он нормальный еврей по фамилии Пинскер, то почему он Сидней? И почему не носит бороду и усы, как полагается еврею, а ходит наголо побритый, даже смотреть неудобно? И что это за одежда: клетчатый костюм в обтяжку, ботинки остроносые, на голове шляпа?! И галстук бантиком, смешно сказать. Прямо артист какой-то!..

Познакомились они так. Однажды Лайзик возвращался из школы, и у самого дома его окликнули:

– Эй, парень, подойди сюда на минуту. Дело есть.

Лайзик оглянулся и увидел Сиднея Пинскера, который поманил его рукой. Ещё одна странность: Пинскер обратился к нему по-английски. Не на идиш, даже не по-польски или по-русски, как все нормальные люди кругом, а по-английски.

– Да, мистер Пинскер, что за дело? – ответил Лайзик по-английски – тоже не лыком шиты, в школе учимся как-никак.

– Ага, ты меня знаешь. Вот и хорошо. Слушай, хочешь заработать полтинник?

– А что для этого я должен сделать? – осторожно поинтересовался Лайзик. Пятьдесят центов – деньги немалые, но точность в делах необходима.

– А вот видишь ящик? – Сидней ткнул носом своего оранжевого ботинка в деревянный ящик с инструментами. – Не бойся, он не тяжёлый. Так вот, если ты доставишь его по этому адресу к шести часам, я дам тебе полтинник. – Сидней подал Лайзику бумажку с адресом. – Кому? Мне, я туда приду тоже к шести часам. Понял? Это недалеко, на Второй авеню. Только не при с главного входа, обойди вокруг, с переулочка.

И Ларри, то есть Лайзик, согласился. Потом, спустя много лет, он размышлял над этим случаем, определившим, как он считал, пути его жизни. А если бы он не согласился? Потекла бы его жизнь по другому руслу? Стал бы он зубным врачом, как хотели родители? Что заставляет нас принимать те или иные решения? Ведь будь на его месте, скажем, Мотл с третьего этажа или сосед по парте Берк, они бы никогда не согласились. Ввязываться в какую-то историю с незнакомым, подозрительным человеком… нет уж, не нужно полтинника и даже доллара не нужно. А вот он, Ларри, согласился. Значит уже тогда было в его характере нечто такое, что влекло его к риску, к неизвестности, к новым путям…

Ящик оказался довольно тяжёлым: он был набит всякими материалами и инструментами – рулонами проводов, молотками, отвертками, плоскогубцами и тому подобным железом, и всё это, кстати сказать, никак не вязалось со щёгольской внешностью мистера Сиднея Пинскера. В том-то и было всё дело, как потом догадался Лайзик: до начала работы мистер Пинскер ходил по каким-то местам, где ящик с рабочими инструментами мог только скомпрометировать его, как компрометируют нувориша старые бедные родители.

По адресу, указанному в бумажке, оказался театр. Помня наставление Сиднея, Лайзик не пошёл с главного входа, а обогнул здание и вошёл с переулка. В дверях никого не было, он проследовал по коридору, потом – через какой-то заваленный хламом зал, потом некоторое время петлял по переходам и вдруг оказался на сцене. Правда, мальчик с трудом различал рампу, зал, кулисы: всё тонуло в полумраке, горела одна-единственная лампочка.

Лайзик ещё долго бродил по закоулкам вокруг сцены, попадая в новые помещения. Потом стал натыкаться на людей, которые, впрочем, не обращали на него внимания. В конце концов он налетел на Сиднея.

– Где тебя носит? Я полчаса ищу, весь театр обошёл. Давай ящик.

Получив свои инструменты, Сидней смягчился:

– Интересно здесь, да? Хочешь, я тебе реквизит покажу?

Что такое «реквизит», Лайзик не знал, но тут же согласился и позже не пожалел. Каких чудес он там насмотрелся! И средневековые мечи, и подвешенное на канате солнце, и деревья всех видов, и парусный корабль, и фанерная стена дома, и карета, и морские волны, и…

– Ладно, ты здесь погуляй, а мне работать надо, – сказал Сидней и ушёл, так и не вспомнив про обещанный полтинник. А Лайзик остался и бродил, бродил по театру, пока не начался спектакль, а тогда уж уходить было совсем глупо. Он пристроился за кулисами, спрятавшись за изображением райского сада так, что артисты на сцене видны ему были сбоку и несколько со спины, и действительно чувствовал себя в раю. Или в сказке. Его занимали даже не столько события на сцене, сколько вся закулисная жизнь театра, вся эта беготня, спешка, смена декораций, сдержанная ругань, суфлёр в будке… и конечно, актёры. Особенно актрисы. В своих открытых, прозрачных платьях, с голыми ногами, приклеенными ресницами и нарумяненными щеками, они походили на… Лайзик даже не знал, с чем это сравнить.

В тот вечер он досмотрел спектакль до конца, домой пришёл поздно. Ему здорово влетело от родителей, но он стойко перенёс слёзы матери и затрещину от отца, обещал «никогда больше», поскорее улегся в кровать и всю ночь видел летающих по воздуху актрис с длинными ресницами и голыми ногами.

На следующий день, вернувшись из школы, мальчик не пошёл домой, а отыскал в доме напротив квартиру мистера Пинскера. Тот оказался у себя. Лайзика он встретил недовольным ворчанием:

– А, за полтинником пришёл.

– Не надо полтинника, мистер Пинскер. Я могу сегодня опять принести ящик в театр, хотите?

Так завязалась эта неравная дружба. Несколько раз в неделю Лайзик приносил в театр ящик с инструментами и, спрятавшись за кулисами, оставался на спектакль. В течение зимы он пересмотрел весь репертуар, а некоторые спектакли – по три-четыре раза. И трудно было сказать, что нравилось ему больше – спектакли или сама театральная жизнь. Он любил наблюдать за актёрами, когда они, заметно волнуясь, готовились к выходу на сцену; у него захватывало дух, как будто он сам должен сейчас появиться перед публикой.

Между тем Пинскер гонял его, как хотел, – сбегай туда, подержи то, подай это… Считалось, что таким образом Лайзик учится профессии электромонтёра. За кулисами к нему начали привыкать и называли «бойчик». Актёры, случалось, посылали его за сигаретами, а актрисы улыбались и трепали по щеке. Однажды он нарвался на мистера Кранца, продюсера и грозу театра.

– Это ещё кто? – рявкнул мистер Кранц, ткнув пальцем в Лайзика.

– Мой подручный, мистер Кранц. Его зовут… Ларри, он помогает мне. – Сидней был явно перепуган.

– Только не рассчитывай, что я буду ему платить. Понял? Тебе помогает, ты и плати.

Пинскер и не думал платить Лайзику, даже того обещанного полтинника так и не отдал, хотя нагружал его всё больше и больше. Он брал «бойчика» с собой наверх, к софитам и прожекторам, и тот помогал ему ворочать и крепить там огромные неуклюжие приборы. И вот однажды…

Счастливые и несчастные случаи играли большую роль на всех этапах жизненного пути Ларри. Разве встреча с Пинскером не была таким счастливым случаем? А тут, на генеральной репетиции комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», произошёл счастливый для Лайзика несчастный случай: сорвался софит, только что установленный Линекером. Если бы софит упал, то наверняка убил или искалечил стоявшую под ним актрису. Но в последнее мгновение находившийся поблизости Лайзик закричал и вцепился в прибор обеими руками. Софит все равно рухнул, но за ту секунду, пока Лайзик удерживал его на вытянутых руках, актриса успела отскочить в сторону.