Текст книги "Старые друзья"

Автор книги: Владимир Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Один за другим три звонка. Сначала звонит Степан и портит настроение: завтра с утра я свободен – он, Тоня и Андрейка едут к маме на пироги, у нее именины. Шкет тоже расстраивается: на завтра у нас планировалось кино, кафе «Мороженое» и кормление уток в близлежащем пруду, а бабушка не знает ни одной сказки и умеет только целоваться. Второй звонок – возвращается домой дочка, очень голодная и мечтающая о жареной картошке. Третий – панический, от Птички: ее коллеги Невзоровы попали в беду, я срочно требуюсь для совета. Птичка и сама могла бы позвонить Косте, но лучше, если это сделаю я.

Я жарю картошку и котлеты, встречаю и кормлю Антошку, даю наставления по Андрейке, прощаюсь и топаю к Птичке.

XIII. КАК МЕНЯ НЕЗАСЛУЖЕННО ОБЛАЯЛИ

Уже по дороге я вычислил, что между Костиным и Птичкиным звонками имеется какая-то связь: он изловил грабителей, у Невзоровых большая беда, срочно требуется выходить на Костю. Напрашивался вывод: Невзоровых ограбили, а у них было что грабить, и прежде всего – великолепнейшая библиотека, в которой мне иногда дозволялось рыться, а также Елочкина импортная техника с доброй сотней кассет, среди которых штук десять с Окуджавой и Высоцким… А почему на Костю должен выходить я, если Птичка знает его как облупленного? Ладно, чего тратить серое вещество, сейчас все выясню.

Невзоровых я узнал не сразу: Василиса Ивановна была до невозможности заревана, а Юрий Сергеевич возлежал на диване с мокрым полотенцем на лбу, кривя рот и исторгая тяжкие вздохи. Не иначе, как библиотека! Все свои немалые доходы Невзоровы тратили в основном на книги, причем не на какие-нибудь сверхмодные, вроде «Зарубежных детективов» и Пикуля, а на старинные издания по истории, искусству и философии, не каждую такую книгу на всю мою пенсию купишь. А супруги были именитые: Юрий Сергеич – членкор, известнейший хирург по потрохам, а Василиса Ивановна пусть не известнейшая, но все-таки популярная специалистка по нервам и радикулитам. Пользуясь таким ценным знакомством, я, как и Птичку, обильно снабжал Невзоровых пациентами, от которых супруги имели гонорар в виде сердечного спасиба и рукопожатий, каковыми и удовлетворялись, в отличие от нашего водопроводчика Григорьева – тот в ответ на подобную благодарность скромничал: «Спасибо много, мне достаточно трояка». Словом, Невзоровых я уважал, бывал у них с Птичкой в гостях, всякий раз обмирал при виде книжных шкафов и любовался главным сокровищем семьи – девятиклассницей Елочкой.

– Библиотека? – шепотом спросил я Птичку.

И тут же получил сильнейший удар обухом по голове; какая там, к черту, библиотека – Елочку арестовали! Увидев мою разинутую пасть, Василиса Ивановна заревела с новой силой, Юрий Сергеевич стал дергаться, Птичка с валерьянкой заметалась между обоими… Елочку арестовали! Красу и гордость школы и всего микрорайона! Юное чудо природы, походка, красота, улыбка – ну, вылитая Оля Мещерская из бунинского «Легкого дыхания», подростки поголовно балдели, да и не только они: даже такой долгожитель, как я, при виде Елочки с хрустом распрямлял плечи и мысленно сбрасывал с них лет сорок. Пела, танцевала, играла в теннис, училась на пятерки, всеми любимая и обожаемая… Обухом по голове!

Прикрикнув на коллег и обязав их не раскрывать ртов, Птичка усадила меня в кресло и изложила суть дела.

В последнее время к Невзоровым зачастили в гости трое студентов, Елочкиных партнеров по теннису, скромных и воспитанных, из хороших семей. Невзоровым нравилось, что студенты вовлекают Елочку в интеллектуальные беседы о литературе и искусстве, с неподдельным уважением относятся к ее не по возрасту зрелым суждениям, водят ее на самые дефицитные спектакли. Словом, все было пристойно, чистая юношеская дружба, ну а если имела место и влюбленность, что в этом плохого? Оказалось: фальшь, обман, лицемерие, подлость! Эти трое мерзавцев, забив Елочкину голову комплиментами и лестью, вовлекли впечатлительного, романтичного полуребенка в преступную деятельность и сегодняшним ранним утром, воспользовавшись тем, что Невзоровы на ночном дежурстве, проникли в квартиру уехавших на дачу соседей по лестничной клетке. Сработала хорошо скрытая сигнализация, мерзавцев, распивавших чужое шампанское, арестовали, но весь ужас в том, что вместе с ними увезли и Елочку, и сейчас дитя сходит с ума где-то в милиции, и вся надежда на Костю, у которого большие связи.

Уже до начала Птичкиного монолога я сообразил, что Елочка и есть та пятнадцатилетняя девочка, которая выбила Косте злосчастный зуб – вывод, для которого большого ума не надо, равно как для другого неприятнейшего вывода: зуб сильно осложняет дело. Милицейские нравы известны – хватай и вяжи, наверняка ребенка оскорбили, вынудили к самозащите, но милиционеры – народ мстительный, такого в протокол понапишут…

Птичка пояснила, что звонить Косте не решилась, разговор не телефонный, а покинуть Невзоровых не могла, дважды из обморочного состояния выводила. Я обругал всех троих гнилыми интеллигентами – нашли время для страданий! – позвонил Косте, велел ему не выходить из кабинета, услышал в ответ какое-то невнятное бульканье, с трудом отлепил от себя воскресших от надежды супругов и попер в отделение. При мысли о том, что Елочка может сидеть в одной камере с воровками и проститутками, я перешел с рыси на галоп, и ворвался в Костин кабинет взмыленный.

Костя побулькал во рту, выплюнул какую-то жидкость и радостно провозгласил:

– Привет, Квазиморда!

– Откуда знаешь?

– Елизавета Львовна рассказала, можешь предъявить встречный иск за оскорбление своей светлой личности.

С этими словами Костя хлебнул из банки, побулькал, но тут зазвонил телефон, и жидкость пришлось выплюнуть.

– Завтра утром! – рявкнул он, швыряя трубку и снова поднося банку ко рту.

– Бормотуха? – поинтересовался я.

Костя прыснул, облил жидкостью стол и погрозил кулаком.

– Шалфей, чтоб ты лопнул! Мне полоскать велено, а здесь то звонки, то дурацкие вопросы. Можешь на пять минут захлопнуть пасть?

Я обещал, но едва он хлебнул, заржал, вызвав знаменитое Костино взвизгиванье, завершившееся дружеской бранью по моему адресу, которая перешла в брань грубую, когда беспризорная банка сползла со стола и разбилась. Зато теперь можно было приступить к делу. Слушая меня с откровенной скукой, Костя вдумчиво облизывал языком то место, где еще утром находился дважды выбитый зуб.

– Золотой, – пожаловался он, – обыскались и не нашли. Может, проглотил?

– Сходишь, отмоешь и вставишь.

– А если не проглотил?

– Невелика беда, у тебя зубов еще на десять драк хватит. Ладно, ты мне самому зубы не заговаривай, выручай Елочку!

– Птичка не обидится, если я сейчас ей позвоню и скажу, что она дура? – проворчал Костя, доставая из ящика папку, а из папки лист бумаги. – Сразу нужно сигнализировать! Протокол!

– Разорви и брось в корзину, – посоветовал я.

– Допустим, – согласился Костя. – А зуб? Ребята с Петровки вместе со мной его искали, как вещественное доказательство избиения майора милиции.

– Унтер-офицерскую вдову помнишь? Ты сам себе его выбил от злости на собственную глупость. И не тяни кота за хвост, снимай трубку и звони Потапову.

– Может, лучше министру? – язвительно спросил Костя. – Черт бы побрал эту девчонку! Знал бы, сразу бы отпустил, а тут, как на грех, ребята с Петровки, завертелось колесо… Да не писай кипятком, они сами отпустят, несовершеннолетняя, наверняка просто на шухере стояла.

– Снимай трубку и звони Потапову! – грозно напомнил я.

– Субординацию забыл, Квазиморда! Майор – генералу?

– Этот генерал в твоих помощниках ходил.

– Именно это и плохо, – возразил Костя. – То, что я в свое время придал ему ускорение, – прочно забыто, а вот то, что вызывал, и не раз, на ковер – всю жизнь помнить будет… Может, – с внезапным энтузиазмом, – Вася ему позвонит?

– Без тебя бы не догадались! Птичка телефон ему оборвала, заседает где-то.

– Помолчи и дай подумать, – Костя довольно мрачно пощелкал пальцами. – А-а, где наша не пропадала, поехали! Он раньше десяти с работы не уходит, пробьюсь как-нибудь. В худшем случае уволит на пенсию, буду с тобой телеграммы разносить.

Мы уселись в Костин «газик» и поехали на Петровку. Прав великий Вольтер: один друг лучше ста священников!

Теперь согласно литературным канонам воспользуюсь паузой и поведаю вам о Косте Варюшкине и его не совсем обычной судьбе.

Помните, я рассказывал про любовь королевских мушкетеров? Тогда я упустил одну важную деталь: Костя-капитан, он же Арамис, тоже втрескался в Катю, объяснился, был поднят на смех и в отместку нахамил, за что я в тайне от Андрюшки вызвал Арамиса на кулачный поединок и победоносно отколотил. Вася и Мишка-пушкинист, наши секунданты, подтвердили, что поединок прошел по правилам, и мы с Костей, как благородные мушкетеры его величества Людовика XIII, тут же на месте помирились и остались друзьями. Война разбросала нас по разным фронтам, мы потеряли друг друга из виду и встретились после Победы; затем пути снова разошлись: мы поступили в институты, а Костю с его редкими тремя орденами Славы внесли на руках в Высшую школу милиции, и за тридцать лет он прошел путь от лейтенанта до полковника, начальника милиции крупнейшего областного центра. О Варюшкине Константине Петровиче не раз писали в газетах, отмечая его бесстрашие в операциях по захвату всяких рецидивистов, и быть бы Косте сегодня генералом, обладай он, кроме личной храбрости, другими, куда более важными в тот период качествами. А этих важных качеств полковник Варюшкин был лишен начисто. Вызывает, к примеру, областное руководство, так, мол, и так, обкладываешь, как волка, драгоценного для области человека, директора овощной базы; полковник туповато моргает, напрягает скудный умишко и виновато соглашается, но в тот же день наведывается к директору с обыском и возвращает казне двести сорок тысяч рублей (случай был при мне, я тогда на недельку приехал к Косте рыбачить). Руководство снова вызывает, благодарит за бдительность и усердие, но в то же время дает понять, что эти, безусловно, похвальные бдительность и усердие, с другой стороны, позорят область и искажают правдивые показатели ее хозяйственного и морального расцвета. Полковник опять соглашается, что позорит и искажает, и в ближайшую же ночь надевает наручники на высокопоставленного прохвоста, из тайников которого извлекается набитый сторублевками чемодан и фунт камешков. А когда неуправляемый полковник посягнул на честь и достоинство еще более крупных личностей, имевших своим хобби продажу горожанам государственных квартир по цене кооперативных, в город прибыла инспекция, и не какая-нибудь дежурная, а возглавляемая лично бывшим товарищем Чурбановым, первым заместителем бывшего товарища министра Щелокова, зятем тоже бывшего, но самого Леонида Ильича Брежнева! В городе начался большой переполох, начальство спешно готовило банкеты и запасное белье, поскольку Чурбанов, с одной стороны, был не дурак выпить, а с другой – любил щелкать по лбу содрогавшихся от священного восторга подхалимов.

И тут Костя вновь допустил, одну за другой, две уже совершенно вопиющие, даже чудовищные политические ошибки. Во-первых, не устроил банкета в честь высокого гостя, что само по себе было актом вызывающим и оскорбительным; и, во-вторых, будучи приглашенным на ковер в августейшую резиденцию, обнаружил отсутствие не только священного восторга, но и чувства юмора, ибо на остроумную шутку Чурбанова: «Варю-юшкин… Не самая подходящая для работника милиции фамилия!», с ходу и бестактно ответил: «Конечно, не такая подходящая, как ваша, товарищ генерал!» И через полчаса получил на ознакомление приказ о разжаловании до младшего лейтенанта и увольнении из органов за аморальное поведение и развал работы.

Под нескрываемо радостные и бурные овации всякой швали Костя покинул город, поселился с семьей у престарелой мамы, дал о себе знать, и мы устроили военный совет. Вася, хорошо знакомый с положением в верхах, не без горести поведал, что оспаривать приказ всемогущего фаворита осмелится не всякий член тогдашнего высшего руководства, а посему следует избрать мудрую тактику выжидания, тихо уйти на дно и устроиться на не связанную с органами работу, каковую он готов немедленно Косте предоставить. Несколько лет Костя прослужил у Васи хозяйственником, а когда наступило новое время, с Васиной помощью стал добиваться правды в своем родном министерстве. Это оказалось далеко не простым делом, так как в досье бывшего полковника было понапихано такого, что члены специально созданной комиссии за несколько месяцев исхудали на нет и чуть не рехнулись, опровергая один нелепейший факт за другим. Но досье оставалось толстым, комиссия работала со скрипом, Вася не унимался, звонил, ходил в инстанции, подключил влиятельных людей и в конце концов добился компромисса: Варюшкина для начала повысили до майора, восстановили в органах и дали на кормление рядовое отделение милиции, где он сегодня и командует.

Непостижимая удача! По радиотелефону из Костиной машины я застукал Василия Александровича Трофимова в служебном кабинете, куда он минуту назад приполз после государственной важности совещания. Вася клялся, божился и прямо-таки рыдал в трубку, что ноги не держат, на совещании измордован и размазан по стенке, в голове колокольный звон, нервы в лохмотьях и прочее; наверное, если он и врал, то не чрезмерно, пришлось извиниться за беспокойство и честно сказать, что я арестован за якобы хулиганство, звоню по разрешению сердобольного конвоира, и если Вася не хочет, чтобы я подох в камере, пусть немедленно выезжает на Петровку, где его весь в слезах ждет Костя. Минут через пятнадцать Вася приехал, был введен в курс дела, с неподдельной искренностью и с помощью слов, которых, голову на отсечение, вы не найдете в Полном собрании сочинений Тургенева, высказал все, что о нас думает, вызубрил наизусть мои сведения о Елочке и вместе с Костей пошел к Потапову. Меня они с собой не взяли, так как мой внешний вид, по Васиному мнению, лишал любой рассказ достоверности, навевая мысли о бежавшем из-под стражи опасном бандите. Я же был так доволен собой, что не только не огрызнулся, но даже весело осклабился, делая вид, что высоко оцениваю сей низкопробный юмор. Затем, убивая время, я стал шастать вдоль ажурной металлической ограды известного всей Москве дома номер 38, мечтая об удачном завершении затеянного мероприятия, и очень скоро убедился, что Васина шутка оказалась не такой уж и дурацкой, ибо ко мне подошел какой-то сверхбдительный лейтенант, поинтересовался документом, тщательно его изучил, с превеликим подозрением сверил фотокарточку с моей физиономией и не без сожаления отпустил с миром. Легко представить, как возликовал бы Вася, увидев эту сцену! Но этот миролюбивый жест нисколько лейтенанта не удовлетворил, а наоборот, обострил его бдительность, и на сей раз он направил ко мне угрюмого прапорщика, который, слюнявя палец, добросовестно полистал документ, дружески похлопал меня по штанам и куртке в поисках базуки и отправился докладывать лейтенанту добытые сведения, очевидно, утешительные, поскольку отныне меня оставили в покое.

Порядком взбешенный, я похвалил себя за проявленные кротость и самообладание и стал, как обычно делаю в томительные минуты ожидания чего-то или кого-то, предаваться успокоительным философским размышлениям. Абсолютно довольными собою бывают только кретины, но я, познавая по совету древних самого себя, давно пришел к выводу, что являюсь человеком исключительно везучим (если не считать Степана, редких поломок запасных частей, абсолютно ненужных встреч с Лыковым и прочей ерунды), физически здоровым и морально почти что устойчивым. Столь же давно я установил, что наибольшую приподнятость духа и удовлетворение испытываю, совершая богоугодное дело, особенно тогда, когда выкладываюсь до отказа. В этом смысле я полностью солидарен с Монтенем, который полагал, что дающий получает больше того, кому он дает (нужно проверить, это Монтень, кажется, кого-то цитировал), а если вы стопроцентный прагматик и вам это кажется смешным, то думайте, что хотите, например, что я помогаю ближним из тщеславия, корысти или примитивной веры в книгу, на страницах которой господь ставит роду людскому плюсы и минусы. Кстати говоря, прагматиков и вообще эгоистов, с легкостью необыкновенной переносящих чужую боль, у нас стало слишком много; теперь часто спорят, что тому виной, насильственный ли атеизм или неизбежная при культе личности и дальнейшем заболачивании общества порча нравов; на мой взгляд, и религиозные фанатики, и безбожники-диктаторы с одинаковым усердием заливали и заливают мир кровью, а что касается порчи нравов, то о ней, как вы помните, еще почти две тысячи лет назад писал Сенека. А если взять на веру гипотезу древних, что количество добра и зла в мире одинаково, то во все периоды кошмарной истории человечества были люди хорошие и плохие, жертвы и палачи, святые и равнодушные. Лично я в эту гипотезу верю, и посему исключительно бурную газетно-журнальную полемику о вчерашних и сегодняшних нравах воспринимаю не то чтобы спокойно, но с полным осознанием субъективности обеих сторон. Единственное, что приводит меня в состояние ярости и даже бешенства, так это плач мастодонтов по Сталину, при котором был вполне устраивавший их порядок. И если такому святому человеку, как Алексей Фомич, я отчасти Сталина прощаю, то к Лыкову и ему подобным прохвостам испытываю презрение и гнев, никогда не забывая, что именно подобные загубили и Андрюшку, и миллионы других хороших и честных людей…

Так, убивая время размышлениями, я шастал взад-вперед, выкручивая шею, чтобы не прозевать выхода из главного подъезда Васи, Кости и Елочки, которую мечтал лично вручить родителям. Из частых бесед с Костей я усвоил, что милицейский аппарат, в целом решительный и энергичный в борьбе с бандитизмом, тяжел, неповоротлив, недоверчив и бумаголюбив, когда дело касается пустяковых проступков, и больше всего опасался того, что из-за не стоящей ломаного гроша формальности Елочку могут оставить ночевать в тюремной камере. Известно, что труднее всего выкинуть из головы именно неприятные мысли, и вскоре, несмотря на неимоверные усилия выкинуть, я только об этом и думал. Почти час прошел, что они там делают, черт бы их побрал?

Сердце глухо стукнуло и опустилось в желудок: из подъезда вышли Вася, Костя… и генерал Потапов! Он лично довел посетителей до проходной, пожал Васе руку, кивнул Косте, и весь этот ритуал мне до крайности не понравился. Если точнее, мне до крайности не понравилось выражение лиц его участников, не угадывалось в них приподнятости и энтузиазма. Вы, может, помните, с каким лицом Мимино, герой кинофильма «Мимино», вышел из телефонной будки после крайне оскорбительного для него разговора с мнимой Ларисой Ивановной? Примерно такое же выражение появилось на лицах Васи и Кости, когда они ко мне направились.

В этот вечер кто только меня не облаивал, но такого еще не было. Соревнуясь друг с другом в изощренности, они осыпали меня отборнейшей бранью, каковой позавидовали бы шоферюги, обозленные вечной километровой очередью за солью у нашего, рядом с Речным вокзалом, грузового порта; не позволяя себе секундной передышки и не давая мне вставить слово, они втащили меня в машину, где с новой силой облаяли и, облегчив душу, сообщили нижеследующее… А, плевать на подробности, достаточно одной Васиной фразы:

– Твоя Елочка, старое пугало, была у них атаманшей!

Не стану рисовать душераздирающую сцену на Птичкиной квартире, поскольку женских и мужских слез, а также истерик терпеть не могу, а описывать их тем более. Забегаю вперед на две недели: хозяева взломанной квартиры проявили исключительное благородство, ибо отделались они бутылкой шампанского, и, что важнее, хозяин, к превеликому счастью, страдал застарелой грыжей, а хозяйка мигренью, и расплевываться с именитыми врачами не входило в их планы. Так что претензии взломанные не предъявили, общественность тоже воззвала к милосердию, кое на какие пружины нажали Вася и Костя – короче, всех четырех отдали на поруки воспитавшим их коллективам.

Так что в конечном счете все закончилось благополучно, особенно для Кости. Во-первых: золотой зуб, как я и предполагал, обнаружился в Костином организме, и, во-вторых, уже тогда, когда мои друзья незаслуженно меня облаивали, я обратил внимание, что Костя делает это не с таким рвением, как Вася, и очень скоро выяснил, что в самом начале встречи генерал Потапов поздравил майора Варюшкина с присвоением очередного воинского звания. Так что в отличие от Васи, который еще долго на меня рычал, Костя остыл довольно быстро, тем более что вторую звездочку на погоне мы в нашей компании основательно обмыли.