Текст книги "Пещера мечты. Пещера судьбы"
Автор книги: Владимир Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
ТАКОЕ ВОТ КИНО
… еще живет дикарский задор прирожденного бунтаря против благонамеренной обывательщины, необузданная жажда приключений тех романтических корсаров…
Стефан Цвейг
После прочтения предыдущей главы у читателя вполне могло сложиться впечатление, что на момент «отбития» пещер Кугитанга у самоцветчиков спелеологи-любители уже имели готовую методологию и даже программу дальнейшего исследования пещер, резко переключив всю обстановку с массированного грабежа на наполненную смыслом продуктивную деятельность. Только и отвлекаясь, что на борьбу с реликтами самоцветской деятельности.
Очевидно, что это не совсем так, и даже совсем не так. Переходный период затянулся на годы и был весьма многотруден. И причина здесь плоска как блин. Пещеры Кугитанга слишком не похожи по своему устройству на пещеры других карстовых районов, сложны для понимания и во многом даже парадоксальны. В них физически невозможно было организовать изучение по отработанным в Крыму или на Кавказе методикам, когда группы делят между собой сроки экспедиций и сферы деятельности. На Кугитанге всего много – и всего мало. Есть достаточно места, чтобы разместить на поисковку и раскопки сотню групп – и есть полная гарантия того, что максимум одна из них накопает что-нибудь быстрее, чем за пару-тройку лет. Для любительских групп, не влюбленных фанатично именно в эту пещерную систему, такой вариант неприемлем – не найдя ничего за разумные сроки, они всенепременно рано или поздно переключатся на праздношатание. При котором пещеры страдают ничуть не меньше, чем при их прямом разграблении на сувениры. Словом, для того, чтобы оправдать поднятый шум, нужно было за некоторый разумный срок заместить нами же созданный миф о спелеологии на Кугитанге достаточно впечатляющей реальностью, а это оказалось ох, как нелегко.
Скажу еще одну сакраментальную вещь. Пещеры Кугитанга не открываются группам – только личностям. В двух вариантах – либо «на новичка», либо тем, кто положил много лет на их исследование и понимание. Но не в промежуточном варианте. И пока мы это поняли, пока перестроили всю постановку исследования на соответствующие рельсы, прошли годы, о которых я немного и расскажу в этой главе.
Говоря о личностях, я совсем не имею в виду только личности лидеров спелеологических групп. Наоборот, подчеркну еще раз, что спелеология – командная игра ярких индивидуальностей, и в открытии любого нового продолжения в совершенно обязательном порядке имеется вклад существенно более, чем одного человека.
* * *
Итак, первая возникшая проблема – чем заняться на Кугитанге тем сотням спелеологов, входящим в два десятка групп, которые внесли свой вклад в оборону пещер и теперь хотели бы подкрепить его таким же исследовательским. Как-то само собой получилось, что мне, как основному в спелеологических кругах эксперту по Кугитангу пришлось выполнять роль чего-то типа главного координатора. А учитывая то, что существенно больше половины команд ранее на Кугитанге не были совсем, скорее даже не координатора, а некоторого источника идей, на которых они могли бы пастись до тех пор, пока не появятся собственные.
То, что в этой роли я успешно провалился, равно, как и все, кто пробовал исполнять ее позже, было закономерно. До появления первых собственных верных идей о том, как же все-таки эта система устроена, оставалось еще несколько лет, а идеи, не подкрепленные теорией и только фиксирующие факт слабой отработанности тех или иных участков пещеры или поверхности, на Кугитанге не работали вовсе. И привело это не только к разочарованию многих групп, но и к резкому ослаблению эффективности экспедиций моей команды – ресурсы, которые могли бы быть задействованы на выработку работоспособной прогностической основы, распылялись на популяризацию ее неработоспособных прототипов. Так как я принципиально не ставил себя в привилегированное положение, свободно раздавая направо и налево те идеи, которые стоило приберечь и развить, и – тратя массу времени на их объяснение.
А свято место, как известно, пусто не бывает. Если продолжения не идут – время чем-то занять нужно, тем более, что ездили в то время большими командами. Это сейчас три-шесть человек уже нормальный состав, а в начале восьмидесятых ездили группами и по двадцать, и по сорок, и по шестьдесят человек.
В спелеологии принято занимать свободное время фотографией. Из многих соображений сразу. Во-первых, в ней есть определенный смысл. Многое из того, что мы видим под землей, представляет реальный интерес, да еще и красиво в придачу. Причем основная часть красоты на месте даже не видна – слишком слаб свет. Зато на слайдах начинает играть. Далее. Пещеры хрупки и уязвимы. Нет гарантии, что попав в какой-то зал вторично, мы увидим его натеки в том же виде – не порушенными, не замазанными глиной. В среднем каждый пятый сюжет из пещер, охрана которых не поставлена на должную высоту, быстро становится архивно-историческим кадром, отражающим исчезнувшую реальность.
Во-вторых, как я отмечал в начале книги, практически все спелеологи – технари, а также люди со слегка гипертрофированным самомнением. Каждый второй считает себя гениальным фотографом, причем способным к созданию собственной технической базы, как в смысле аппаратуры, так и в смысле приемов. Во многом – оправданно. Так, самодельные вспышки среди спелеологов – норма. Самодельные фотоаппараты встречаются реже, но все равно часто. Световая синхронизация [6]6
Техническое решение, при котором несколько вспышек автоматически отрабатывают на световой импульс ведущей, как правило, связанной с фотоаппаратом.
[Закрыть]нескольких вспышек стала в пещерах нормой задолго до того, как вошла в широкую практику на поверхности. Различные светофильтры, дающие яркие цветные рефлексы на источниках света, в спелеологическом обиходе тоже появились раньше, чем в обычном. Не только потому, что спелеологи – гениальные изобретатели. Спелеологическая фотография действительно сильно отличается от обычной, и то, что в ней много талантов и самоделок – предопределено. Сама среда помогает. С теми же эффектными светофильтрами. Ввод их в общефотографическую практику упирался в технологию изготовления – создание такого рифления стекла, чтобы и эффект был, и изображение не размывалось. Преодолено это было только с появлением компьютерно-управляемых сверхточных лазерных резцов. Но в пещере-то темно! Можно открыть затвор, проработать источники света с фильтрами (точнее, с их заменителями типа дифракционной решетки из комплекта школьного кабинета физики), дающими эффект, но резко ухудшающими общее качество – а потом убрать их и дорисовать остальное вспышками. Впрочем, сейчас разница начинает сглаживаться за счет появления новой техники, в особенности – новых пленок, но еще лет пять назад она была огромна.
В подземной фотографии (я имею в виду ее классическое состояние) нет элементов репортажа, нет «чувства момента». Она гораздо ближе к живописи. В абсолютной первозданной тьме пещер можно просто открыть затвор фотоаппарата и вырисовывать светом ламп, вспышек, свечей именно то, что нужно. В течение хоть минуты, хоть часа, хоть двух. Дело фотографа – сидеть, думать и командовать ассистентам, на какое место перейти и в каком направлении сколько вспышек выдать. Причем многие кадры снимаются достаточно долго, чтобы корректировать первоначальный замысел по ходу дела.
Считается, что при кратковременности и яркости вспышек глаз просто ослепляется, и рассчитать подачу света можно только по таблицам. Это совершенно неверно. То есть, для света, подаваемого на некоторый центральный объект, вычисления проводить нужно, глазу нужна адаптация, но весь остальной свет можно подавать именно «на глаз», оценивая визуально соотношение его силы с тем, что было рассчитано и подано на главный план.
Тем самым, весь эффект фотографии зависит практически только от художественного вкуса фотографа. Правила расчета главного света тривиальны, понимание контрастности и цветопередачи используемой пленки приходит быстро (а спелеологи практически всегда снимают только на один какой-нибудь тип пленки), оценка необходимой глубины резкости – тоже. То есть имеются те самые идеальные условия, когда при наличии даже сравнительно небольшого опыта, можно сконцентрироваться полностью на сюжете, ни на что не отвлекаясь. А спелеологи – люди весьма разносторонние и талантливые, как правило с очень хорошим художественным вкусом и чувством красоты, и поэтому с фотографией действительно могут хорошо справиться многие.
* * *
Совершенно естественно, что пока не сложилось понимания системы, достаточного для того, чтобы можно было начать продуктивно копать продолжения, фотография была чуть ли не основным занятием в наших экспедициях. Вообще-то нам пришлось кроме фотографии переболеть, хотя и в умеренной форме, всеми остальными болезнями, угробившими исследователей во многих спелеологических группах – кинематографией, газетно-журнальной пропагандой спелеологии, некоторыми другими, но в итоге мы все это таки перенесли и выздоровели. И хотелось бы пожелать такого остальным – фотография хороша, полудетективные статьи и всеобщая известность – тоже, но новые пещеры – все равно лучше. Без них жизнь спелеолога ущербна.
Тем не менее, именно такого рода проекты составляли одну из главных ветвей нашей деятельности в течение четырех лет. И не мы одни в этом виноваты – шумиха, которую мы подняли для изгнания самоцветчиков, вызвала вполне резонные требования помогавших нам журналистов, чтобы мы им предоставили хотя бы несколько интересных по фактуре и забойных по видеоряду материалов, живописующих уже послевоенную эпоху.
И первый крупный проект, который мы затеяли, был проект с кинофильмом. Как-то достаточно случайно совпали четыре вещи. Во-первых – мы увидели на одном из туристских кинофестивалей фильм группы SCO (Виталий Ромейко и компания), снятый в пещере Абрскила. Это был, пожалуй, первый фильм о пещерах, который не был научно-популярной халтурой, а в котором чувствовалось настроение. И вместе с тем он сразу вызывал устойчивое ощущение, что мы можем снять гораздо лучше, если только найдем технику и оператора. Во-вторых, в моем институте обнаружилось несколько валяющихся на складе без использования 16-миллиметровых кинокамер. В-третьих – один знакомый журналист похвастался, что может очень дешево доставать и проявлять высокочувствительную цветную пленку. И наконец, один из наиболее интересных московских спелеологов, занимающихся Кугитангом – Миша Переладов – сказал, что имеет опыт киносъемки на 16 миллиметров.
Последнее, конечно, оказалось чушью – то есть, весь его опыт заключался в наблюдении за тем, как это делается, а также в умении управлять камерой. Но для спелеологов это – нормальное явление. Научиться можно и на ходу.
Дальше была целая эпопея по поводу того, чем при съемке светить будем. SCO-шная техника с неподъемным аккумулятором и разнесенными на проводах лампами нас не прельщала совершенно. Пещера и так слишком статична, чтобы можно было позволить себе отказаться от динамичного освещения. А динамика означает, что каждый осветительный прибор должен быть автономен, и носиться без напряжения одним человеком так, чтобы его можно было бы даже присобачить на каску вместо налобника и ввести в кадр на «актере». Это сейчас такие приборы продаются в каждом магазине, но в то время оно было отнюдь не так. Голь на выдумки хитра, и опять же без изобретательности под землей делать нечего. Блок из тридцати обычных плоских батареек с галогенной стоваттной лампой от кинопроектора «Русь» оказался идеальным источником света. Достаточно мощным, чтобы на нашей пленке давать дальнобойность до пятнадцати метров, и с ресурсом около двадцати минут, чего вполне хватает при хорошей организации на десять минут хода пленки. И прочно вошедшим на ближайшие годы в отечественную спелеокинематографию в качестве своеобразного стандарта. Пяти осветительных приборов с двумя батарейными блоками на каждый должно было вполне хватить на целую киноэкспедицию.
В качестве запасного варианта света мы достали напрокат две широко разрекламированные в литературе бензиновые лампы «Петромакс». Устроенные по типу примуса со сгоранием бензина на торий-цериевой сетке, они теоретически дают при весе всего в пару килограмм светимость по триста свечей. К сожалению, они оказались непригодны совсем. И потому, что триста свечей, равномерно светящие во все стороны, оказалось гораздо слабее стоваттной лампы с рефлектором, и потому, что спектральный состав света оказался совершенно непригодным для цветной съемки, и потому, что хрупкие и дорогие сетки при малейшем сотрясении осыпались.
* * *
Крах первой киносъемочной экспедиции был предопределен. Не тем, что Переладов в действительности снимать не умел. А именно тем, что у нас тогда было несколько больше скромности, чем приличествует в пещере. Мы имели первую глупость воспользоваться опытом SCO, гласящим, что в пещере для киноламп применимы только матовые рефлекторы, дающие рассеянный свет. Хорошо сыграть таким светом на гранях кристаллов оказалось просто невозможно, да и в качестве «налобников» на актерах они производили неестественное впечатление. Пещера теряла таинственность, превращаясь в ровно освещенную комнату. И вторую глупость – построить всю стратегию на посылке, что раз Переладов умеет, ему и командовать. Спелеология – игра командная, и пещерное кино – тоже. Если тупо следовать идеям кого-то одного, не пытаясь реализовать идеи остальных – провал затеи гарантирован.
И, наверное, даже в чем-то хорошо, что Переладов, долбанувшийся с уступа в каньоне в поисковой части экспедиции и изрядно поломавшийся, вел киносъемку на полном автопилоте, причем с явной чушью на многих эпизодах, а все остальные, понимая его состояние, не перечили ни словом и ходили на цыпочках. Если бы это было не так, фильм бы получился, но уровня типа SCO-шного. Так же получился только набор где-то приличных, где-то не очень приличных кадров, не монтирующийся в фильм решительно. Зато все экспедиционные фотографы приобрели в киносъемке ровно такой же и даже несколько больший киносъемочный опыт, как имел в начале кампании один Переладов.
* * *
В следующей экспедиции были уже новые осветительные приборы, не только с матовыми, но и с зеркальными отражателями. И – уже сразу трое спелеологов, возомнивших себя кинооператорами. Я, Женя Войдаков и Олег Леонтьев. Переладов поехать не смог, и это было даже лучше – опыт у всех операторов был теперь одинаков, и появилась возможность командных действий. Полного равноправия, конечно, не было – так как камеры достал я, некоторое привилегированное положение мне и досталось. Расклад сил был такой. Пленки не жалеем. Свет жалеем умеренно. Если я как, главный режиссер, предлагаю снять кадр – он ставится и снимается всегда. Если кто-то из остальных предлагает снять кадр – кадр ставится и снимается после голосования, стоит ли это делать. Если ставится и снимается – обязательно автором предложения. Камера, работающая на поставленный кадр, является основной, и все команды идут с нее. Во время постановки кадра оба запасных оператора бегают с экспонометрами и помогают ставить свет. Как только кадр поставлен и начинает сниматься, любой из запасных операторов может взять вторую камеру и снимать ей при том же свете все, что его душе угодно.
Именно идея со свободной второй камерой и позволила сделать фильм. Те кадры, которые шли как основные, давали сюжетную канву, но это было мертво. Вставленные то здесь, то там живые, а не постановочные, съемки со второй камеры позволяли связать и оживить все остальное. А непосредственная обстановка съемок позволила раскрепоститься и вспомогательной группе актеров-осветителей настолько, чтобы появилась так необходимая естественность.
Киносъемки в пещере – дело захватывающее. Вероятно, каждому спелеологу хоть раз в жизни стоит принять участие в подобном проекте. Хотя бы для того, чтобы определить свои дальнейшие взаимоотношения с пещерами, а также понять о них много нового. При ярком киносъемочном освещении пещера не имеет ничего общего с тем, что мы видим обычно при слабом свете фонарей. Объемы резко уменьшаются, натеки резко прибавляют в цвете и прозрачности, а внешний вид и обычные позы спелеологов становятся абсолютно карикатурными. И вообще, картина диаметрально противоположная, чем при фотографии. Там человек видит, что он снимает, только частично, а окончательно пещера расцветет уже после проявки пленки. Здесь же наоборот – света вагон, все видно, а узкая кинопленка сможет все зафиксировать только в общих чертах, с потерей большинства деталей.
Монтаж фильма был так же прост, как съемка, и тоже шел как бы сам собой. Если уж что-то пошло, оно идет и дальше. Так что даже прикидочно собранная музыкальная фонограмма с первого же приложения подошла секунда в секунду – для синхронизации не пришлось вставлять ни одного лишнего кадра и не пришлось вырезать ни одного нужного. Совершенно непонятным образом музыка, звучавшая в голове при монтаже, сама пересчиталась в секунды и метры при полном отсутствии какого бы то ни было предварительного опыта.
И успех фильма, названного «Ищите белые пятна» был предрешен. Если режиссер не насилует себя и все с начала до конца делает на интуиции, на едином настроении – все удается всегда. И то, что фильм собрал награды киноконкурсов всех ближайших спелеологических и туристских слетов, даже удостоившись второго места на Рижском фестивале кинофильмов на темы путешествий (1982 года), где не было разделения на любителей и профессионалов – все это воспринималось закономерным. Кроме одного. Заключительного аккорда, столь же закономерного, но – неожиданного и неприятного. Телевидение решило показать фильмы-победители фестиваля в «Клубе кинопутешествий» и полностью их изуродовало, перемонтировав великолепные ленты-киноочерки в безобразные научно-популярные фильмы, даже не спросив разрешения у авторов. Впрочем, в те времена полное неуважение к авторам было нормой практически везде.
К слову сказать, это было нашей первой и последней пробой сил в жанре кино. Дальнейшее могло быть либо повтором, либо профессионализацией. Ни того, ни другого не хотелось и, помечтав несколько лет о следующем, совершенно другом, но столь же хорошо идущем фильме, мы наконец поняли, что его не будет, и вернули всю аппаратуру обратно в институт. И думаю, что с этой книгой будет то же самое – она будет первой и последней. Иначе – опять возникнет призрак профессионализма, губительного для спелеологии.
* * *
Фотография, в отличие от кино, держалась дольше. Я не имею в виду ту дозированную фотографию на два-три дня за экспедицию, которой все мы занимаемся и сейчас, а только ту самозабвенную, когда на нее шло до двух третей экспедиционного времени и до половины груза. Когда минимальное число техники на фотографа исчислялось пятью фотоаппаратами и пятью вспышками, только для переноски которых по пещере требовалась пара человек. Когда время в промежутках между экспедициями тратилось на беготню по фотомагазинам, возню с паяльником и перелистывание химических справочников в поисках намеков на осветительные составы, применявшиеся во время последней войны в бомбах-вспышках для ночной авиационной разведки. Которые составы могли бы решить проблему фотографирования больших залов без многочасовых выдержек и килограммов батарей для электронных вспышек.
И хорошо, что тогда мы ездили не только на Кугитанг, и проверку всей этой химии проводили в маленьких пещерах на плато Байдарского оползня в Крыму. До сих пор перед глазами стоят результаты самых успешных испытаний. Пещера Щелюга. Вертикальный колодец глубиной пятнадцать метров, со дна которого идет верхний этаж, в котором топосъемит одна двойка. Второй колодец, глубиной десять метров, ведет на нижний этаж. Двойка, работающая на этом этаже все быстро тупикует и приступает к фоторазвлечениям. Вадик Морошкин расставляет штатив с фотоаппаратом, жестяной отражатель с пятнадцатиграммовым зарядом состава и поджигает.
Я как раз в это время вылез на поверхность из соседней пещеры, и поэтому видел все дальнейшее. Под землей глухо хрюкнуло. Секунд через десять из входа с радостными воплями вылетела двойка с верхнего этажа. Еще через десять – двойка с нижнего. Уже без воплей, но с кашлем и матом. А еще через минуту из устья колодца повалил густой белый дым, превративший вход в пещеру в подобие кратера вулкана. Через пару часов дым рассеялся, и из пещеры были извлечены слегка побитый фотоаппарат и расплавившийся отражатель. Как-то даже страшно даже представить себе эффект от такого фотографирования в зале, увешанном чрезвычайно хрупкими и чистыми геликтитами, и на этом взрывчатые эксперименты были свернуты. Хотя ничто не ново под луной, и всего через пяток лет несколько фирм сразу начали выпуск большой мощности одноразовые магниевые вспышки с герметичной колбой. И многие спелеологи ими даже пользуются, невзирая на страшноватые цены.
* * *
Одно из неоспоримых достоинств подземной фотографии заключается в том, что она, наряду с топосъемкой, является одним из наиболее коллективных развлечений в спелеологии, позволяющим составу экспедиции именно быть коллективом, а не просто группой одиночек.
Фотография в одиночку невозможна. В подаче света участвуют как минимум двое, а обычно трое, да и в кадре кто-то должен находиться. Застывшим в естественной позе на все время экспозиции. Почему-то слово «фотомодель» в спелеолексиконе быстро вымерло. Сначала заменившись понятием «бельмондо». Не из соображений, что получается похоже на роли знаменитого актера, а из соображений замечательного звучания и великолепной двусмысленности всяких производных глаголов. Венцом филологических исследований на темы позирования при фотографировании стало понятие «Gypsum Crystals» (гипсовые кристаллы), введенное американскими участниками одной из наших экспедиций. Смысл здесь опять же двоякий, но уже без неприличного оттенка. Во-первых, пещеры системы Кап-Кутан славятся главным образом фантастической красоты гипсовыми кристаллами, и понятно всеобщее желание снимать в первую очередь именно их. Во-вторых, снимок будет удачным только если позирующие спелеологи вполне уподобятся этим самым кристаллам по неподвижности. Разумеется, оба эти соображения были сформулированы в явном виде уже post factum. А понятие возникло из возмущения недоопохмелившегося Леши Сергеева попытками оприходовать его на актерскую роль. «Что я вам, гипсовый кристалл, что ли?» – возмутился Леша к исходу первого часа на первом же кадре и лег отдыхать, внеся таким образом бессмертный вклад в сокровищницу спелеологического фольклора.
Кстати, наша система фотографирования с длительными экспозициями и многократными вспышками оказалась забытой на Западе, избалованном дальнобойными светосинхронизаторами и очень чувствительными пленками. Те же американские фотографы Peter и Ann Bosted, которые предложили именовать бельмондов гипсовыми кристаллами, только пронаблюдав все на натуре, поняли наконец, как русские фотографы добиваются совершенно удивительных результатов на слабой технической базе. Реакция была воплощена в формуле «Русский стиль в подземной фотографии не имеет ничего общего с фотографией. Это живопись». И в попытке освоения этого забытого у них десятилетия назад стиля.
Вернемся к коллективности. Так вот без хорошего настроя всей фотокоманды – и собственно фотографа, и ассистентов-осветителей, и «гипсовых кристаллов» – даже не просто настроя, а понимания друг друга с полуслова, ни одного хорошего снимка не будет с гарантией. Для того, чтобы свет на каждом кристалле лежал как нужно, прозрачность каждой драпировки была проработана в меру, а позы и выражения лиц «актеров» были именно естественны, нужен дух взаимопонимания. На собственно фотографе лежит только общий замысел и выбор технических приемов, а остальное делает команда. Собственно, именно эти, въевшиеся в плоть и кровь спелеологов особенности фотографического процесса и предопределили наше нахальство в кинопроекте – все вышеописанное скорее является атрибутикой кино, чем фотографии.
* * *
Естественно, исследовательские и научные проекты во время переходного периода тоже существовали – кинофотопроекты не могли вытеснить их полностью. И, несмотря на свою наивность и общую бестолковость, придавали оному периоду достаточно смысла и прелести, чтобы теперь он вспоминался очень светлым временем. То, что со временем заматерело и превратилось с одной стороны в понимание, а с другой – в фанатическую преданность пещерам системы Кап-Кутан, в те времена было великолепным юношеским энтузиазмом. И пусть чуть ли не половина новых продолжений, найденных в то время, из-за не дешифрируемой топосъемки никогда не была найдена во второй раз – тем интереснее! И я, честно говоря, иногда всерьез завидую тем немногим спелеологическим группам, которые смогли сохранить этот юношеский задор спустя десятилетия.
Пожалуй, никогда впоследствии не приходилось мне встречаться с таким непосредственным стилем, как у Саши Лившица. Когда он, гуляя в одиночку и найдя что-нибудь интересное, просто не выходил из пещеры. Вылавливал какую-нибудь из мотающихся по пещере групп и просил передать наверх, чтобы ему с базового лагеря прислали пару человек подмоги, тройку спальников и еды на пару дней. Не было случая, чтобы хоть одно из найденных и пройденных в этом стиле продолжений, было впоследствии найдено вторично, но все они достоверно существуют. Я сам принимал участие в одном из таких штурмов – и то потом ни черта не нашел. Заразный энтузиазм вкупе с некачественной топосъемкой полностью блокируют возможность к ориентированию, а отсутствие понимания пещеры не позволяло по геологическим и минералогическим «указателям» выловить и исправить ошибки в съемке.
В дурацкие ситуации в то время попадали все. Пещеры шли настолько плохо, что любой новый обнаруженный ход немедленно влек за собой массированный штурм, даже если не было нормальных технических возможностей. И, пожалуй, наиболее красивым в этом смысле был последний день экспедиции 1983 года.
Мы тогда наконец нашли верхний этаж Кап-Кутана Главного, исследованный самаркандцами в 1976 году и не пристыкованный ими к общей карте (чтобы не дорвались самоцветчики). Причем нашли с другого прохода – самаркандцы лезли через вертикальный колодец, а мы пробились туда же, раскапывая горизонтальный проход. На этом верхнем этаже, в начале зала Ялкапова, находится камин – поднимающийся вверх вертикальный колодец. И не просто камин, а камин, из которого дует ветер, то есть заведомо ведущий в новое продолжение. И абсолютно неприступный. Самаркандцы потратили две экспедиции на то, чтобы подняться с шестами, но до верха так и не добрались. Впрочем, как никто туда не добрался и до сих пор. И название камина «Слава КПСС», вытесанное на ближайшей стене кем-то из самаркандцев, до сих пор воспринимается с уважением.
Когда мы с Бартеневым впервые стояли под этой монументальной трубой, у нас и в мыслях не было учинять штурм – от экспедиции оставался ровно один день, скалолазы мы никакие, да еще и Степа Оревков, улетевший в тот день домой, увез с собой все вертикальное снаряжение – и веревки, и крючья, и обвязки – словом, все, необходимое для штурма.
А вечером выяснилось, что все не совсем так. Женя Войдаков, единственный в экспедиции приличный скалолаз, услышав про такую возможность блеснуть мастерством, с улыбкой украинского куркуля достал из-под подушки бухту репшнура (шестимиллиметровой вспомогательной веревочки) и заявил, что не знает, как там самаркандцы, а уж он-то в любой камин влезет и так, а спустится обратно вот по этому репу, и без ничего больше.
И наутро начался спектакль. Если бы Женю увидел хоть кто-нибудь из его альпинистского клуба, не миновать бы ему дисквалификации в ту же секунду. Без намека на страховку он лез по абсолютно отвесной стене, к тому же вымазанной мокрой глиной. И с мешающейся бухтой репа через плечо. Объяснить такое рискованное представление в исполнении весьма опытного и осторожного скалолаза можно только тем резким взлетом энтузиазма, который дает возможность нового продолжения в пещере очевидно громадной, но идти без жертвоприношения не желающей.
Метров через десять Женя отрапортовался, что стоит на скользкой полочке, возвращаться скучно, но метрах еще в восьми выше стенка заваливается. И, кажется, на этаж, а не на полку. Так что он двигается дальше. И исчез из нашей видимости.
Следующий рапорт гласил: это опять полка, а не этаж, причем наклонная и достаточно скользкая, держаться на ней долго нельзя, реп привязать не за что, спускаться страшно, так что он полез дальше, хоть там и ни хрена ободряющего уже не видно.
Женя пролез еще метров семь и завис окончательно, хотя и достаточно надежно. Засунутое в щель в стене колено держало, и часа за два-три висения можно было ручаться. И за эти два-три часа необходимо было вычислить и добыть некий предмет, который можно было бы в этой же щели расклинить, навесив реп за него.
Кап-Кутан – пещера удобная. При всей нечестивости поисков по ее лабиринтам, и при всем неудобстве ползания по изломанным и каменистым узостям, такое ее достоинство, как возможность в экстренной ситуации, когда не жаль коленей и локтей, добежать до выхода в считанные часы, бывает очень ценно. А на верхнем этаже и ползать не особенно нужно. Словом, заставили Женю тщательно обмерить щель, и послали гонца на поверхность за подходящим бревном.
Финальная сцена была редкостна по своей красоте, звучности и логической завершенности. Как альпинисты, так и спелеологи давно успели забыть, что такое спуск по веревке методом классического дюльфера, когда человек сидит в петле из веревки, сжимая ее рукой, и постепенно распиливает себе плечо и задницу. Последние лет сорок без обвязок не лазит никто, и трение в дюльфере тем самым переносится с собственного мяса на прицепленный к обвязке металлический карабин или специальное спусковое устройство. Степин отъезд вернул нас к временам отсутствия обвязок и карабинов. Возможно, если бы Женя хоть раз в жизни применял на практике эту архаичную технику, он бы отказался от штурма. И все пропустили бы такое редкостное зрелище. Тем более редкостное, что даже в те древние времена никому и в голову бы не пришло воспользоваться веревкой тоньше двенадцати миллиметров. А также одевать тонкий хлопчатобумажный комбинезон на голое тело.
Словом, каждый сантиметр камина и репшнура был обмазан такой толщины слоем виртуозных ругательств, что они не отпадали слоями только за счет крепости выражений. А комбинезон после приземления просто распался пополам.
