Текст книги "Пещера мечты. Пещера судьбы"

Автор книги: Владимир Мальцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

ПРОВАЛЫ С СЮРПРИЗАМИ И ПРОЧАЯ ЖИВНОСТЬ

Посмотрел направо – ничего ж себе…

Посмотрел налево – вот это да!

А подумал – так ведь и хрен с ним…

Анекдот из серии о научном складе ума

Совершенно отдельную историю составляет исследование гипсовых провалов у подножия Кугитанга. То есть история эта неотделима от Кугитангской спелеологии, но стоит особняком от исследования крупных пещер, хотя и не менее примечательна. А более всего она интересна открытиями всевозможной пещерной живности.

Как это водится, у всякой пещеры есть два конца – тот, куда вода втекает и тот, откуда она вытекает. Последний (источники зоны разгрузки) всегда и всюду является объектом пристального изучения спелеологов и геологического, и биологического, и спортивного толка. Первых – потому что по источникам можно многое понять о структуре и размерах пещеры, вторых – потому что большая часть троглобионтной (полностью адаптированной к жизни в пещерах) фауны есть водные организмы, и источник их иногда даже выносит на свет Божий, [23]23
  Именно так была обнаружена чуть ли не половина троглобионтных слепых рыб, протеев (слепых саламандр), и самых разнообразных ракообразных.


[Закрыть]третьих – потому что сифоны в источниках часто скрывают огромные подводные пещеры, представляющие большой интерес для спортсменов-подводников.

На Кугитанге очень мало нормальных выходных источников, а те, что есть, слишком малы и немногочисленны для того, чтобы служить разгрузкой огромных пещер массива. Единственное исключение – мощный родник Кайнар-Бобо, но, во-первых, он дренирует только небольшую часть массива, а во-вторых, в нем нет прохода вдоль воды. Может быть, он когда-то и был, но сел при прокладке дороги над источником. Мы этого все равно уже не узнаем – кроме дороги там построили еще и мазар (мусульманское святое место), и учинять раскопки все равно нельзя – побьют.

Тем не менее, Кайнар всегда привлекал спелеологов, и в конце шестидесятых годов С. Левушкиным из МГУ, регулярно тогда посещавшим Кугитанг, были сделаны первые в истории Кугитанга спелеобиологические открытия. В частности, были пойманы вынесенные из трещин троглобионтные изоподы (равноногие ракообразные) нового вида – симпатичные оранжевые безглазые существа сантиметра в полтора ростом. Я не имею в виду перечислять остальные находки, хотя что-то еще там было. Но – кроме факта своего существования они никаким боком нашей истории не касаются, и не такой уж я специалист в биологии, чтобы обсуждать их особенности. А вот изоподы важны, так как они нам еще повстречаются. Несколько в ином контексте.

Серьезное осложнение с поиском в родниках троглобионтной аквафауны заключается, кроме недостатка источников, еще и в том, что есть такая местная традиция – на любом источнике сооружать небольшую запруду и запускать туда рыбу – карпов или маринок. Частично это вызвано просто эстетикой, частично – поверьем, что для питья годится только та вода, в которой живет рыба. Последнее тоже не лишено смысла – в окрестностях довольно много сероводородных, радоновых, магнезиальных и прочих малосъедобных источников. Но – в любом случае запущенные рыбы немедленно расправляются с выносимыми из источника абсолютно беззащитными в нашем мире троглобионтами.

* * *

К счастью, далеко не все воды пещер Кугитанга разгружаются непосредственно. Большая их часть поступает в рыхлые отложения под равниной и, медленно фильтруясь сквозь них, питает источники, расположенные во многих километрах от гор. И эти подземные реки оказались не так уж недоступны. Между известняками, в которых заложены пещеры, и рыхлыми галечниками равнины есть прослойка гипсовых отложений толщиной в пару сотен метров, и водам пещер приходится через нее проходить.

Гипс – весьма растворимая горная порода. Воды известняковых пещер по отношению к гипсу страшно агрессивны, и потому в этом гипсовом поясе нарабатываются очень большие объемы. Земля там под ногами гудит в полном смысле этого слова. Где ни топнешь – под ногами отдается звук пустоты. Это совсем не гипербола. То здесь, то там встречаются провалы совершенно ужасающего вида – по нескольку десятков метров глубиной и резко расширяющиеся книзу. Ко многим таким провалам последние десятки метров приходится подходить по навесам не рухнувших участков кровли толщиной всего один-два метра. Как вообще могут такие огромные пустоты в считанных метрах от поверхности держаться в такой непрочной породе, как гипс, не очень понятно, но они держатся. И даже более того. В 1991 году экспедиция Владимира Свистунова находилась в пещере Кап-Кутан Первый – одной из таких гипсовых полостей. В самом большом ее зале, который для гипсовых пещер вообще невозможен теоретически – диаметром более ста метров, высотой около тридцати, с практически плоским потолком метрах в пяти под дневной поверхностью и с озером во всю площадь пола. Именно в этот момент произошел один из шестибалльных толчков Кугитангского землетрясения, изрядно порушившего несколько близлежащих кишлаков. Трудно поверить, но в пещере, кроме глухого рева, не произошло ничего – с потолка не упала ни одна песчинка, и даже поверхность озера осталась совершенно гладкой. Насколько мне известно, наука никак не объясняет подобного феномена, хотя достаточно многие факты указывают, что так оно и должно быть. Иначе пещеры в сейсмически активных районах были бы просто невозможны. Может быть, сейсмическая волна ведет себя подобно цунами, которое в открытом океане почувствовать нельзя, а на берегу оно сметает города. А может, причина и другая. Кто знает?

Некоторые из гипсовых провалов выходят на ту самую воду. Разумеется, как правило не на реки в обычном понимании – объем полостей в гипсах настолько велик, что течение становится ненаблюдаемым – а на некоторую систему полностью затопленных гипсовых пещер. Достаточно долго мы ими совершенно не занимались. Сухие части этих полостей абсолютно неинтересны, да и страшноваты: хоть своды и держатся, но непонятно на чем. Завалы в пещерах и количество упавших блоков на полу впечатляют, более всего – свежестью сколов. Кроме того, завалы блокируют пещеры очень быстро – первые сотни метров для них предел. И никаких натеков. Не говоря уж о том, что некоторые провалы образовывались чуть ли не на наших глазах, а в хорошо известных пещерах неоднократно открывались новые проходы и закрывались старые.

Так, самая большая и интересная из гипсовых пещер – Волчья – в наше время стала недоступной. Из-за обвала вся ее основная часть протяженностью около двух километров оказалась отрезанной. Хотя оно, конечно, так и нужно – чтобы не тревожили могилы. Вся эта пещера была завалена человеческими и конскими костями. Что именно там произошло – история умалчивает, а в рассказах местного населения прослеживаются две взаимообратных версии – то ли один из отрядов Буденного загнал туда банду басмачей и всех перебил, то ли наоборот. Во всяком случае, это – результат войны, бесчеловечной с обеих сторон. И даже местные, имеющие обычай сооружать мазар (святое место) на любом месте массовой гибели людей из соображений, что хоть кто-то из них, да был благочестив, в данном случае этого не сделали, а пещеру всегда обходили стороной.

В общем, до поры до времени вода была единственным притягательным фактором в гипсовых пещерах, да и то не слишком сильным. Интересное же началось, как водится, с нагромождения случайностей, и осознание важности этих пещер для общего понимания Кугитангского карста пришло далеко не сразу.

* * *

Шел 1978 год. Я еще работал в Памиркварцсамоцветах. Как-то утром у нашего поискового отряда возник очередной конфликт с начальником участка – нам нужен был день для камеральной обработки (увязки по картам наблюдений, сделанных на поисковых маршрутах), а он ждал каких-то гостей, и присутствие на базе нашей поисковой банды его никак не устраивало. Посему мы решили устроить компромисс – взять материалы с собой и поехать купаться. Так и сделали. Для начала поехали на Карабулакские провалы – два провала глубиной метров по пятнадцать прямо посередь равнины, выходящие на бездонные озера. Это – второе стандартное место для купания после запруды на Кайнар-Бобо. На этот раз нам там не понравилось. Было много народу, жарко, громко, никакой тени. И грязно – вся огромная колония голубей и синих птиц, гнездящихся в провалах, пребывала во вспугнутом состоянии и моталась над головами, громко галдя и посыпая всех пометом. Половина нашего отряда с этим примирилась, но не мы с Климом Тэном – нам реально нужно было поработать, и потому мы поехали дальше. Поискать комфорту.

Судя по картам, в окрестностях было еще три провала с водой, ни на одном из которых мы еще не были. Так что те провалы, которые располагались около выхода на равнину каньона Булак-Дара и которым предстояло сыграть свою роль в истории, были выбраны совершенно случайно – чуть ли не с помощью монеты.

Приехав, мы сразу поняли, что нашли то, что искали. Народу никого. Озеро в провале не во все дно – есть выраженный берег, причем большой и удобный. Тень. Голубей почему-то мало. Да и само озеро совсем не такое. В Карабулаке вода мутная и грязная – частично из-за купающихся, частично из-за голубиного помета, частично из-за карпов, живущих там в сумасшедших количествах. Здесь – кристальной чистоты сине-зеленая вода. У берега мелко, и из воды торчат плиты, на которых можно сидеть и лежать, то работая, а то разглядывая мотающуюся в воде мелкую живность. Под дальней стеной все теряется в темной глубине. Вода, правда, не питьевая – горьковато-соленая. Потому и карпов нет – не запустили.

Собственно, рассматриванием занимался только я. Клим, равно как и почти все прочие знакомые мне корейцы, не умел сочетать приятного с полезным – раз приехали работать, он сидел и писал так, что аж бумага дымилась. Медленно, очень медленно, до моего сознания дошло, что в наблюдаемой в воде картине не все правильно. Кроме головастиков и каких-то рачков там плавали, причем в немалых количествах, очень странные рыбы. Маленькие, с палец ростом, ярко-оранжевого цвета, они плавали очень медленно, и как будто наплевав на все правила приличия, передвигаясь кто в нормальной позе, кто на боку, кто кверху брюхом, а кто стоя на голове или на хвосте. И не удаляясь от камней, с которых пощипывали тину. К тому же они ничего не боялись. Создавалось даже впечатление, что их свободно можно поймать рукой. Я немного понимаю в рыбах и их повадках, но ни про что подобное не слышал. Что все это означает на самом деле, до меня сразу даже не дошло: только когда я, дабы проверить впечатление, зачерпнул ладонью парочку, удалось заметить, что глаз у них нет.

Между прочим, интересно. В литературе почему-то обычно пишут, что троглобионтные организмы всегда бесцветны. Собственно, так оно и есть, но тем не менее большинство из них имеют оранжевый цвет. По той же самой причине, по которой у альбиносов глаза всегда красные – при отсутствии пигментов в тканях просвечивает кровь, а ткани большинства троглобионтов достаточно прозрачны, чтобы это было хорошо видно.

* * *

Вся важность события до меня дошла тоже не сразу – слепые рыбы из самых разнообразных пещер известны были давно, а в литературе несколько раз попадалось, что в нашей стране они тоже есть. Конечно, новый вид – а в этом сомнений не было – всегда событие, но не эпохальное. А событие именно и было эпохальным – все имеющиеся в литературе данные о нашей территории оказались слухами, и мы имели в руках первые экземпляры первой найденной на нашей 1/6 части суши слепой рыбы. И судьба которых на несколько ближайших лет весьма напоминала дурного пошиба детектив.

Первая серия которого развернулась через неделю. Я попал на пару дней в Душанбе перед тем, как перебираться из Карлюка на Памир. Естественно, перед отъездом посетил провал, отловил трех рыб и захватил с собой, все триста километров везя бесценную банку в руках и поливая водой специально сшитый тряпичный кожух на ней (чтобы не привезти по такой жаре вместо живых рыб уху). Естественно, первое, что я сделал в Душанбе – позвонил своим родителям в Москву и в частности похвастался уловом. Ровно через сорок минут до меня дозвонился Лев Иванович Москалев, которого моя мама, сразу оценившая важность информации, немедленно выловила как крупнейшего на тот момент специалиста в этой области. Просьба была категоричной – завтра же изыскать способ отправки рыб в Москву. Способ-то изыскался легко – у одного из моих Душанбинских друзей все стюардессы аэропорта – близкие подруги. Да только когда мы загрузили банку в самолет и пошли звонить Москалеву о том, каким рейсом отправили, связи с Москвой не было. И хоть ты тресни.

Дальнейшая судьба отправленных экземпляров так и осталась неизвестной. Из Душанбе я уехал тем же вечером, а на Кугитанг в следующий раз попал только весной 1981 года. Для меня было совершенно непостижимо, как после того шухера, который поднялся в 1978-м, никто из биологов так и не удосужился за три года съездить и отловить еще экземпляр. В то время я почему-то думал, что возможно, провал не так уж легко найти, но, как оказалось, был весьма далек от истины.

Не знаю, почему уж оно так, но сколько мне потом не приходилось общаться со всевозможными спелеологами биологического профиля, все они были публикой либо абсолютно нелюбопытной, либо абсолютно ненаблюдательной, либо сверхспециализированной. Кроме, пожалуй, Левушкина и Смирнова. Причем на фоне того, что все они и специалисты хорошие, и интеллигентны, и кругозор имеют широкий, и спелеологи, как правило, очень сильные.

Убедиться в этом наглядно пришлось весной 1981-го. Когда в составе моей экспедиции была целая группа спелеобиологов во главе с Мишей Переладовым. Которые просто жаждали отловить этих рыб и которым я самолично долго рассказывал, как проще пройти к этому провалу. Возвратившись, они полгода подряд меня убеждали, что рыбы мне приснились, а кроме головастиков в провале никто не живет. Зато как там здорово купаться!

Суть-то была, конечно, проста – они зашли на провал на обратном пути с длинного поискового маршрута по жаре, усталые и высохшие. А лидер команды Переладов был к тому же и не совсем оклемавшись после серьезного падения с уступа в каньоне. И терпежу на высматривание рыб у них хватило всего минут на пять. А рыбы, как мы это узнали гораздо позже, чрезвычайно редко поднимаются наверх такими большими стаями, как в тот раз, когда я их увидел впервые. Обычно же во всем провале плавает две-три штуки, и чтобы их высмотреть, нужно минут пятнадцать-двадцать.

В следующую экспедицию, осенью того же года, я захватил другого биолога – Вадима Должанского. Более известного по кличке Дуремар так как визуально он чрезвычайно походил на одноименного сказочного персонажа, и к тому же преимущественно интересовался беспозвоночными (правда, троглобионтными), почему и ходил с большим дуремаровским сачком и такой же бородой. После того как за всю экспедицию он не нашел ни одного из своих возлюбленных жуков без того, чтобы этого жука ему кто-либо принес на блюдечке, рисковать уже не хотелось. Пришлось идти на провал самому, на всякий случай захвативши на экскурсию наших подводников, весьма заинтересовавшихся самим провалом. Что оказалось мудро, так как рыбы плавали только на глубине пяти-шести метров, и без ласт и маски, которые были захвачены для первичного осмотра возможного сифона, мы бы их не поймали.

По приезде в Москву опять поднялся большой шухер, но в отличие от первого раза, сейчас Кугитангский слепой голец вошел в науку уже вещественно, а не на уровне слухов. И оказался не просто интересен, а уникален, как самая древняя из известных слепых рыб. В отличие от всех прочих у него отсутствуют даже реликты глаз. И вот ровно с тех пор его и стали изучать как любители-биоспелеологи, так и сотрудники всевозможных институтов. Подчас устраивая по две-три экспедиции в год только ради этого. И всегда находя и провал, и гольцов.

Передача гольца в руки науки сопровождалась совершенно замечательным финальным аккордом. Естественно, событием заинтересовались газеты, и первыми были «Известия». На следующий же день появилась статья о трофеях нашей экспедиции, иллюстрированная фотографией нашего гольца. С глазами! Ретушер не читал заметки, а увидев на фотографии рыбу без глаз, ничтоже сумняшеся просто нарисовал их. Вот вам и документальность фотографии.

* * *

Исследование провалов развернулось не только по биологической, но и по спортивной линии. В провале с гольцами обнаружилось очко в следующую камеру – совершенно сумасшедшего объема полностью затопленный зал. Подводники, как наши, так и местные, провели туда ряд экспедиций, но дальнейшее исследование заткнулось по нехватке снаряжения. На глубинах до 58 метров, что уже было рекордом страны для пещерных погружений, дальнейших проходов не было. Не видно их было и на следующих 5-10 метрах, пробиваемых фонарем. А дальше нужны буксировщики, батареи баллонов со специальными газовыми смесями, и куча оборудования на поверхности.

И слава Богу. Потому что последние экспедиции уже вызывали нечто вроде ужаса. Подводник шел вниз на пять минут с шестью баллонами, да еще четыре вешалось к потолку на точках декомпрессии для возвращения, которое занимало более часа. Страшно подумать, если что случится. Ближайшая рекомпрессионная камера, в которую нужно немедленно запихивать аварийно поднятого водолаза, находилась за две тысячи километров – в Красноводске. Так что любая мелочь – и можно заказывать гроб.

А вообще ныряние в провалы оказалось несколько более осмысленным занятием, чем казалось первоначально. Неустойчивость гипса, о чем раньше как-то и не думалось, оказалось в большой степени скомпенсирована водной средой. Подводные объемы были гораздо менее обвальными и гораздо более проходимыми, чем сухие. Поэтому началась эра освоения новых провалов.

К сожалению, пока интересного найдено мало. Провалы, выходящие на воду, оказались блокированы кусками обвалившейся кровли. Гольцы были найдены еще всего в одном, причем расположенном от первого всего в семидесяти метрах, но с ним на доступных глубинах не соединяющемся. В первом провале, где были пойманы гольцы, было обнаружено также большое количество таких же изопод, как пойманные Левушкиным в Кайнар-Бобо. А больше существенных гидробиологических находок так и не было. Думаю, по той же самой причине, по которой биологи начинают что-то исследовать только после того, как их ткнут в это носом. [24]24
  Возможно, причина даже тривиальна – многовековой опыт полевых исследований ровно двумя способами – либо по наводкам аборигенов, либо с помощью технических приспособлений типа тралов и ловушек.


[Закрыть]Абсолютно уверен – подземные реки и озера Кугитанга таят в себе еще немало нового, даже если поверить тому, что провалы с гольцами исследованы с этой точки зрения полностью. К тому есть множество соображений, и главное из них – изолированность возможных популяций. Гидрогеология и гидрохимия подножья Кугитанга отнюдь не так проста, как это может показаться из моих предшествующих рассуждений. На хребте есть несколько десятков карстовых гидросистем, каждая из которых разгружается отдельно. Скорее всего, подгорно-подводные гипсовые пещеры объединяют их все своеобразным единым коллектором. Исходя из степени агрессивности вод и степени дырявости гипса, это должно быть именно так.

В то же время единость гидросистемы совсем не означает единости экосистемы. В затопленных гипсовых пещерах идут процессы образования серы за счет разложения гипса бактериями. Собственно, так образуется чуть ли не большая часть промышленных серных месторождений, и в частности, одно такое есть по соседству – в Гаурдаке. Так вот одним из следствий этого разложения гипса является обогащение воды сероводородом. Полости большие, течение в них очень медленное, и сероводород в воде накапливается. При удалении уже в один километр от точки поступления воды из известняковых пещер в гипс, в ней уже столько этого ядовитого вещества, что никакая живность в такой воде не выживает, а вода годится разве что для лечебных ванн. Каковые, впрочем, там и организованы на большей части сероводородных источников.

Так вот именно эти сероводородные барьеры и разделяют экосистему коллектора на несколько десятков пригодных для жизни бассейнов, фауна в которых вполне может быть различной. А заодно и препятствуют распространению карпов из тех провалов, куда они были запущены, в другие, способствуя тем самым сохранению троглобионтных видов. От поедания. Так что есть вполне серьезные перспективы новых находок. Хотя – не факт. Нахождение одной и той же изоподы в провале с гольцом и в Кайнар-Бобо может свидетельствовать о сравнительно недавнем разделении экосистем. Но тогда гольцы тоже должны были бы хоть иногда появляться в Кайнаре, чего мы не имеем. Так что, поживем-увидим.

* * *

Естественно, дальнейшие биоспелеологические находки так легко не дадутся. Провал с гольцами – единственный, где дневной свет достигает воды, и который не испоганен запускными карпами. А где свет – там и растительность, там и всякая мелкая живность. Словом, еда, с которой вообще-то под землей напряженно. На запах которой гольцы и сплылись из всех ближайших окрестностей. Сотня-другая метров вбок, туда, где нет водорослей, и гольцы уже встречаются единично. В соседнем провале, где вода начинается за границей освещаемой зоны, за все время видели только двух. Так что концентрация живности в истинно подземных водах Кугитанга, как и в водах любых других пещер, очень мала и для обнаружения этой живности нужно тратить весьма и весьма много времени. Которого всегда мало. Поэтому именно такие подземные воды и остались неисследованными.

Например, в пещере Кап-Кутан Первый. Огромное озеро умеренной глубины. Плавай себе на лодке с фонарем помощнее и вглядывайся в воду. Химический состав которой точно такой же, как в провале с гольцами, а изредка колеблющийся не в такт дождям уровень воды определенно указывает на огромные объемы близлежащих полостей. Но, насколько мне известно, этим пытались заняться от силы человек пять, с суммарным временем наблюдения несколько часов. Что, конечно же, недостаточно.

В провалах, где глубины велики, а зеркало воды мало, все, конечно, много сложнее – время наблюдения диктуется техникой обращения с аквалангом – сколько есть воздуха и сколько времени нужно на декомпрессию. Но ведь есть же всякие сети и прочие ловушки – а вот ни разу не видел попыток их применения.

* * *

Кроме живности, провалы преподносят и другие сюрпризы. Иногда они возникают в зонах, где течение еще не успело рассосаться в объемах и потому значимо. Так, в пещере Каптяр-Хана течет целая река, причем с рыбами. Правда, не троглобионтными, а запущенными.

Совершенно замечательный провал такого типа был найден Сергеем Смирновым (еще одним биологом и, пожалуй, самым активным из всех) в 1983 году. Нависающие козырьки со всех сторон, около пятидесяти метров вертикали при диаметре метров двадцать вверху и около тридцати ниже, а совсем внизу – озеро во все дно. И солнце хорошо освещает весь пролет. Красота! Веревка висит свободно, нигде не касаясь стены, нигде не надо корячиться, перестегиваясь через перегибы.

Каждый спелеолог при наличии зрителей немного пижон. Сергей не исключение. Вообще-то это очевидно – в спелеологии обычно зрители отсутствуют полностью, а людям с таким самомнением, как у спелеологов, просто необходимо хоть иногда кому-нибудь хвастаться достижениями в технике и стиле. [25]25
  Любопытно, что подобные публичные упражнения в вертикальной технике не имеют, да и не могут иметь названия, отличного от «мудозвонства». Так как индивидуальный комплект для вертикальной спелеологии состоит из набора ремней, к которым пристегивается как минимум десяток разнообразных железяк. Которые, когда не под нагрузкой – компактно висят у спелеолога на причинном месте и при любом движении издают мелодичный звон.


[Закрыть]Итак, наплевав на все обычаи, Сергей роздал зрителям свои фотоаппараты, снял комбез, надел обвязки на голое тело, нацепил маску и ласты, и картинно поехал на рогатке [26]26
  Разновидность устройства для спуска по веревке.


[Закрыть]вниз. Где и влетел с разбегу в воду с температурой девять градусов вместо привычных и ожидаемых восемнадцати-двадцати. Процесс перестегивания со спуска на подъем (с рогатки на самохваты) и в нормальных условиях занимает пару минут, так что обратно наверх Сергей появился основательно синий, трясущийся, и с несколько сбитым гонором. А провал просто оказался у самого выхода в гипсы крутонаклонной пещерной системы, быстро доставляющей талые воды с пригребневой части хребта.

* * *

В отличие от аквафауны, с обычной троглобионтной живностью в пещерах Кугитанга туго. Практически любая пещера Средиземноморского пояса может похвастаться какими-либо пауками, ложноскорпионами, жуками или кивсяками. Пещеры Средней Азии – нет. Там отсутствовали ледниковые периоды, «загонявшие» насекомых в пещеры, а по собственной инициативе насекомые очень редко забираются вглубь достаточно далеко, чтобы начался процесс изолирования популяции и ее адаптации к условиям пещеры.

Тем не менее, кое-что есть. Тот же Левушкин обнаружил в зале Фонтан пещеры Кап-Кутан Главный колонию полуадаптированных жуков-чернотелок, которую я уже упоминал в главе «Эпоха вандализма». Практически во всех пещерах живут также полуадаптированные жужелицы не менее чем двух видов. Истинно троглобионтные насекомые (с полной адаптацией) пока неизвестны, но, учитывая специфику исследующих Кугитанг спелеобиологов, поверить тому, что их нет совсем, трудно. К тому же есть некоторые данные, позволяющие с уверенностью говорить об обратном.

Например, в пещере Геофизическая под одним из водокапов на полу есть большой покровный натек из красноватого прозрачного кальцита. Как будто ничем не отличающийся от сотен таких же в других местах. Меня он заинтересовал залитыми в толщу прозрачного кальцита тоненькими белыми геликтитами совершенно необычной формы. Я периодически возвращаюсь к совершенно безнадежной задаче расклассифицировать все типы геликтитов пещер системы Кап-Кутан, и потому потратил на попытку понимания этих более часа. С презабавным результатом. «Геликтиты» принадлежали отнюдь не к миру минеральному, а к миру живому – они оказались впаянными в кальцит многими тысячами панцирей кивсяков. [27]27
  Разновидность многоножек.


[Закрыть]Судя по их количеству, глубине нахождения и чисто белому цвету, троглобионтных. К сожалению, живых мы не нашли. И так оно и заглохло.

* * *

Другой пример меня изумляет просто до глубины души. Немного раньше я отмечал, что Сергей Смирнов – чуть ли не самый активный из биоспелеологов, исследующих пещеры Кугитанга. Это, конечно, так, но уж больно узкоспециализированный. Когда он был с нами на лагере в зале Варан и мы пытались в чем-то разбираться с глиной, большими массивами выступающей из стены – он с нечего делать и за компанию тоже сунул кусок этой глины под свой мелкоскоп. И проконстатировал, что она просто набита какими-то живыми микроскопическими клещами, причем нескольких видов. Собственно, чего-то подобного нужно было ожидать – ведь не с просто так закопанные туалеты и прочая органика разлагаются в этой глине всего года за три. Но то были гипотезы, а здесь уже было живое наблюдение. Первое и последнее. Сергей интересуется исключительно аквафауной, а все остальное побоку. И эта мелочь оказалась побоку не только ему, но и всем остальным контактирующим с нами биологам. Все получили информацию, но никто не занялся.

У спелеологов геологического профиля подобных коллизий просто не бывает. Если человек интересуется, скажем, исключительно гидрогеологией пещер, он все равно не пройдет мимо минералогической интересности. Минералог всегда отметит следы подвижки по трещине, хотя и вопросы структурной геологии, и вопросы истории пещеры ему могут быть глубоко побоку. Наблюдательности, бывает, тоже не хватает, я это с удовольствием обсосу в главе про минералогию пещер, но такого вот прямого игнорирования смежных вопросов и проблем встречать не приходилось. Хоть одним словом, а обмолвятся о таких «не своего профиля» наблюдениях в ближайшей публикации. Тем более, что пещера – это система, и система сложная. Как понимание минералогии пещеры невозможно без понимания ее истории, так и в биоспелеологии, по моему представлению, нельзя изучать, скажем, только жуков крупнее миллиметра.

С обычной поверхностной живностью все немного по-другому. Кормовая база достаточно широка, и смысл изучать экологические взаимоотношения появляется только применительно к узкоспециализированным видам. Чем, к слову сказать, биологи обычно занимаются с особенным удовольствием, например, восторгаясь, насколько у птицы клеста клюв приспособлен исключительно к шелушению еловых шишек.

Троглобионтные организмы специализированы все. Экосистема любой пещеры держится на единицах видов, растения в ней также единичны, и весь пищевой цикл, даже учитывая возможный привнос органики с водой или в виде помета летучих мышей, всегда можно смоделировать целиком, не оставив в нем ни единого белого пятна. И на этом легко выловить недостающие звенья. Как, например, когда мы пришли к выводу о высокой бактериальной активности в стенных глинах как об основном факторе современного карстового процесса (не механическое стачивание известняка, и не химическое растворение, а именно «съедание» его бактериями). Мы шли к этой идее очень долго и очень трудно – это было слишком ново. Когда же были получены первые доказательства и мы наконец похвастались свежеиспеченной теорией друзьям по команде, тот же Смирнов моментально отреагировал, что оно и так было совершенно очевидно – должна же всякая обнаруженная им в глинах мелкая членистоногая дрянь в конце концов жрать какую-то органику. А иных вариантов ее поступления в достаточных количествах просто нет. Скажи он это тремя годами раньше – какую массу сил и мозгов можно было бы сэкономить! И по моему разумению, подобных легко вычисляемых «пропущенных звеньев» в экосистемах пещер Кугитанга еще немало, причем многие из них должны относиться к не особо мелким видам.

* * *

Наверное, я зря развожу весь этот бухтеж. Если идти по пути последовательных приближений, то всячески пропагандируемая мной концепция преимущества любительской науки над профессиональной и выродится в итоге в тот самый подход, который мне так не нравится у биологов. Ребята исследуют то, что им нравится, и так, как им нравится, получая от этого и худо-бедно некоторые результаты, и, что самое главное, массу удовольствия. Причем иногда мало с чем сравнимого, так как пещера на сюрпризы богата.

Взять хотя бы вошедшую в легенды историю со страшным зверем срублем. Где-то еще в середине семидесятых к Переладову, впервые попавшему на Кугитанг во главе группы биологов, подбежала одна из студенток с громкими воплями: «Миша, у меня в вещах что-то ползает! Я не знаю, что это, но оно с рубль!». Миша тоже не знал. Зверюга была черной, совершенно круглой, и действительно с рублевую монету размером. Она немедленно удрала, а последовавший поиск по всей пещере, равно как и по всем справочникам, не дал ничего. Через год выяснилось, что это все-таки был зверь известный – иногда появляющийся в наших широтах египетский таракан. Все равно в спелеологическом фольклоре он как был срублем, так и остался. Тем более, что вообще-то в Туркмении он весьма редок, но на подземных лагерях, расположенных недалеко от входа – частый гость.