Текст книги "Любовь и картошка"

Автор книги: Владимир Киселев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава двенадцатая
МИЧУРИНСКИЙ ТОПОЛЬ

Здесь небо начиналось от земли. Как на картинах любимого художника Виктора Матвеевича Бориса Рапопорта. Оно было таким же большим и таким же нужным. И занимало это нужное небо в жизни людей место значительно большее, чем в городе. Но не потому, что его тут так много. Просто ритм их жизни был связан с тем, что делается на небе: жжет ли солнце, не закрытое даже легкой тучкой, льет ли дождь, ломит ли ветер ветви деревьев. За погодой тут следили не по «Вечерке». Здесь от погоды зависел урожай, зависело настроение людей, их материальное благополучие.

С утра низкие тучи повисли над самой землей, мелкие дождевые капли, подхваченные неравномерными порывами ветра, внезапно ударяли в лицо и словно стремились забраться в глаза. Сережа утерся влажным рукавом куртки и подумал, что на создание дождя, который так нужен колхозу в мае и совсем не нужен в сентябре, потребовалась бы, как утверждал учитель химии Николай Николаевич, энергия всех электростанций земного шара. Большими силами обладала природа. Огромными силами, которые пока не поддавались управлению.

Сережа стоял напротив Наташи у картофельного сортировального пункта. Того самого, о котором Володя Бондарчук говорил, что, когда только конструкторы очиняли карандаши, чтобы сделать первый эскиз, он уже устарел. Что он еще в зародыше был хромоногим. Что это механизация на уровне сохи, потому что для обслуживания этой машины нужно шесть человек.

Но Сереже очень нравился и этот сортировальный пункт, и эта работа – нужно было отбрасывать с полотна транспортера комья земли и битую картошку,– и Наташа, которая стояла против него в ладной голубой курточке с надвинутым на голову капюшоном и в перчатках, чтоб не портить рук, и даже этот то начинавшийся, то прекращавшийся дождь, и доносящееся издали тарахтение картофелеуборочного комбайна Володи Бондарчука, и тяжело груженные автомашины, которые везли от комбайна картошку.

Школьников сняли с уроков и послали помочь колхозу в уборке картофеля. На двух жердях у сортировального пункта был укреплен написанный на красной ткани лозунг: «Ребята, аврал!» Буквы расплылись от дождя.

К сортировальному пункту подъехала автомашина. За рулем сидел Олег. Он помахал ребятам рукой, и они стали грузить картошку в кузов. Олег, стоя на подножке, командовал:

– Легче, легче...

К Олегу, тяжело ступая, подошел бригадир Матвей Петрович, небритый, мрачный, в тяжелом брезентовом плаще и намокшей кепке.

– Ты сегодня еще сколько ездок сделаешь? – спросил он у Олега.

– Дорога плохая,– ответил Олег.– Да пока разгрузят. Ходки три, наверное.

– А четыре?

– Постараюсь.

– Постарайся. Мать как там? Здорова?

– Да так... Не очень.

– Быстро вы растете теперь. А умнеете медленно. Отец в твои годы уже самостоятельным был. Понимал, что каша не в горшке растет. Время было трудное, не то что теперь.

– А я что, не работаю?

– Да я не к тому... Все теперь, кто помоложе, туда, к Алле, прутся. Цветочки делать. И ты, говорили, собрался... Пиджак на тебе отцовский?

– Батин.

– Видел я недавно Федулова этого, из «Сельхозтехники»... Он в том автобусе был. Говорит, когда б не отвернул твой батя, никто б и костей не собрал. Человек был. Людей спас, а сам...– Матвей Петрович тяжело вздохнул.– Ну да ладно. Поезжай.

Гремел сортировальный пункт, Сережа не отводил взгляда с полотна транспортера и отбрасывал и отбрасывал попавшие на лоток комья земли и битую картошку, и боковым зрением он все время видел перед собой Наташу, ее серьезные и счастливые глаза, и казалось ему, мог бы он вот так всю жизнь стоять у этой машины и смотреть на Наташу.

«Если ты не уедешь,– думал Сережа. – Если ты останешься... Я люблю тебя. И всегда буду любить. И каждое утро, как только взойдет солнце, ты будешь знать, что я тебя люблю. И каждый вечер, когда солнце спустится за лес, ты тоже будешь знать, что я люблю тебя по-прежнему. И так будет всю жизнь. Целую жизнь».

Ему очень хотелось сказать все это Наташе. Но вместо этого он спросил:

– Поедешь со мной? Покататься. Бондарчук обещал дать свой багги завтра.

– Поедем,– ответила Наташа.

Багги Володи Бондарчука стоял рядом с сортировальным пунктом. Ничему так не завидовали мальчишки села Бульбы и всех окрестных сел, как этому багги Володи Бондарчука его собственной конструкции и собственного изготовления. Он соорудил его из остатков неведомо где добытого вдребезги разбитого «Москвича» и из остатков собственного мотоцикла.

И вот теперь у Володи Бондарчука был замечательный автомобиль, способный с одинаковой скоростью мчаться и по шоссе и по бездорожью. Подпрыгивая на двойных рессорах, багги летел по кочкам, перепрыгивал с ходу ямы, колдобины и канавы, преодолевал вброд речки. А коронный номер Бондарчука был такой: с разгона налететь на столб. Другая бы машина вдребезги. А багги отлетал от столба, как мячик. У него впереди вместо бампера торчало пятое запасное колесо.

Худощавый, болезненный на вид, Володя Бондарчук отличался большой любовью к спорту, незаурядной физической силой и железным здоровьем.

Он закончил десятилетку, два года отслужил в армии, в ракетных войсках, вернулся в колхоз и уже четвертый год руководил механизированным безнарядным звеном.

В селе Бульбы Володю Бондарчука уважали и побаивались. Говорили, что у него собачий характер. Уж если кого полюбит, то под ноги стелется. Но если невзлюбит, хоть из села беги.

Володя Бондарчук очень дружил с Сережиным отцом. И все равно они постоянно спорили, ссорились, и Сережина бабушка сокрушенно спрашивала:

– И откуда в таком худеньком человеке такой громкий голос?

Сережа недавно присутствовал при такой ссоре. Григорий Иванович упрекал Володю в том, что он мало читает, что забыл, какую книгу он последней прочел, что ему надо готовиться к поступлению в сельскохозяйственный институт.

«Я пойду в институт,– зло прищурился Володя,– только если мне покажут хоть одного картофелевода, который после института соберет со своего участка больше картошки, чем я... А книги... Что вы все тычете мне в нос книгами. Уж каким книголюбом был Виктор Матвеевич... А и он рассказывал, что восемьдесят процентов книг в библиотеках на всей планете никто ни разу не попросил. Так они там и стоят, как их в первый день поставили. А из остальных двадцати процентов половину попросили только один или два раза. Вот и подсчитайте, какой получится коэффициент полезного действия. Не больше пяти процентов. А картошка с моего участка, как ни бьют ее при перевозке, как ни гноят в хранилище, а дает КПД по крайней мере семьдесят процентов...»

После этой ссоры Володя Бондарчук несколько дней не показывался в доме у Кулишей. Но вообще он хорошо относился и к Григорию Ивановичу, и к Сереже, и особенно к Сережиной бабушке. Он знал о ее трактористском прошлом и называл насмешливо-почтительно «коллега Галина Федоровна».

Однако были люди, которых Володя Бондарчук просто ненавидел. Бледнел, когда упоминали о конструкторах сельскохозяйственных машин.

«Хороши были бы пусковые установки для ракет или пушки, которые солдатам пришлось бы переделывать на ходу! – кричал он однажды на заседании правления колхоза. – Улучшать их! Додумывать то, чего конструкторы не додумали! А разве сельскохозяйственные машины для нас менее важны, чем пусковые установки? Но ведь я все переделываю!»

Володя Бондарчук и ребята его механизированного звена всю зиму не разгибались. Они в самом деле переделывали машины. Комбайн бьет много картофеля. Он выкапывает клубни из земли, поднимает по транспортеру и отправляет в бункер. Оттуда картошка падает в кузов, самосвала. Потом на сортировальном пункте клубни снова падают на стальные решетки. Володя Бондарчук подсчитал, что каждый клубень падает по меньшей мере пятнадцать раз. Поэтому на нем получаются вмятины, трещины. Он и перезимует плохо, загниет, испортится. И труд картофелеводов пропадет напрасно. Нужны комбайны и сортировальные узлы, которые бы обращались с клубнями нежно, как человеческие пальцы.

Механизаторы сами ставили на комбайн губчатую резину, чтоб картошка не билась, не мялась. Заменяли шестеренки на другое передаточное число в сортировальном пункте. Переделывали культиваторы, чтоб картошка росла на гребнях – узких валиках, ровными строками тянущимися по полю.

«Правая рука у них никогда не знает, что делает левая! – кричал Володя.– И обе растут не оттуда».

Все это происходило в присутствии конструкторов. Гостей. Они приехали в село Бульбы познакомиться с теми, кто работает на сконструированных ими машинах, выслушать претензии. И вот выслушали.

Конечно, в чем-то Бондарчук был прав. Конструкции машин были между собой не согласованы. Конструкторы это признали.

Весной одной картофелесажалкой звено Володи Бондарчука успевало за день засадить до десяти гектаров при норме 3,6 гектара. И на этой работе были заняты один трактор и одна автомашина, доставлявшая в поле семена. А чтоб за день убрать урожай с такой же площади, пришлось бы поставить пять комбайнов с пятью тракторами и за каждым агрегатом закрепить по два самосвала для отправки картофеля на сортировальный пункт. К тому же картофелеуборочные комбайны «Дружба» конструкторами были рассчитаны на урожай до 180 центнеров с гектара. Если урожай выше, транспортеры захлебывались, получались большие потери клубней. А у Бондарчука урожай был выше чуть ли не в два раза.

«Вторым хлебом» называют иногда картошку в газетах. Но в селе Бульбы картошку звали долгим хлебом. У председателя колхоза была любимая побасенка о том, как однажды цыган говорил:

«Лучше всего мужику, у которого картошка: посадил, выкопал, съел. А мне, пока разведешь огонь в горне, пока мехом поддуешь и железо раскалишь, потом лемех выкуешь, а уж только потом картошку купишь и детей покормишь».

Взял мужик цыгана за чуб, дергает и перечисляет все процессы выращивания картофеля.

А на карте технологических процессов, которая висела в правлении и была известна любому в колхозе, перечислялось 36 таких процессов, и все они выполнялись. Эти процессы были распределены на весь год и предусматривали несколько культивации, окучиваний, опрыскиваний и многое другое.

«Не хочу мужицкого долгого хлеба – картошки,– решил цыган.– Лучше буду есть свой короткий».

Черниговщина занимает одно из первых мест в стране по картошке. И все-таки средняя урожайность тут достигла пока всего двухсот центнеров с гектара. В селе Бульбы, в колхозе имени 12-летия Октября урожаи из года в год были по 300—320 центнеров с гектара. А звено Володи Бондарчука брало намного больше. Это было единственное в колхозе экспериментальное безнарядное механизированное звено. И в его создании принял самое горячее участие Сережин отец.

«И вот теперь,– с огорчением думал Сережа,– под влиянием этих висюлек с изображением Нефертити Володя Бондарчук связался с Варькой Щербатюк, а Олег ходит хмурый и озабоченный. И зачем она Володе? И зачем она Олегу?.. А может, я чего-то не понимаю? – думал Сережа.– Может, и это – любовь? Но какая-то другая?..»

Дождь усилился. За школьниками приехал колхозный автобус.

– Пойдем ко мне сначала, – предложил Сереже Олег.– Хоккей сегодня. И подготовим операцию «Ы».

Как только Олег включил телевизор, его сестра шестиклассница Люда, худая, высокая, светловолосая, с холодными серыми глазами, демонстративно принесла пачку ваты и заткнула себе уши. Она готовила уроки и села к телевизору спиной.

– Когда б по телевизору дрессированных детей показывали,– сказал Ромась,– она б не отворачивалась.

– Каких дрессированных детей? – удивился Сережа.

– А, есть такая передача,– пренебрежительно махнул рукой Ромась.– «Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас». Их сначала дрессируют, а потом как пример показывают.

– Откуда ты знаешь?

– Это всем видно.

Шел принципиальный матч. «ЦСКА» – «Спартак». Ромась сразу же активно включился в игру.

– Мазила! – закричал Ромась, вложил в рот четыре пальца и засвистел так, что фигуры хоккеистов на экране, казалось, замелькали еще быстрее.

– Ты уроки сделал? – сердито спросил Олег.

– Сделал,– небрежно ответил Ромась и обрадовано провозгласил: – Штанга!

– Штанга! – ужаснулся телевизионный комментатор.

– Серега! – обернулся к Сереже Ромась.– У кого шестой номер?

– Олег, выключи Ромася,– попросила Люда.– Не так ваш хоккей, как...

– А ты зубри! – прикрикнул Ромась на Люду.

Как только матч закончился, Ромась сразу же объявил:

– Я пошел. В разведку.

– Подожди,– остановил его Олег.– Покажи уроки.

Ромась неохотно показал тетрадь.

– У меня тут один пример не сошелся.

– Какой?

– Этот.

– Сколько будет семью девять? – спросил Олег.

– Семью семь – сорок девять, семью восемь – пятьдесят шесть, – скороговоркой пересчитал Ромась.– Семью девять – шестьдесят три!

– А у тебя семьдесят три. Поэтому пример и не получился. Исправь.

– Я потом.

– Подожди. Куртку надень.

Ромась надел куртку.

– Я пошел.

– Ты поел? – спросил Олег.

– Поел, поел.

– Смотри не попадись там, – строго предупредил Сережа.– Всю операцию сорвешь.

– Не попадусь.

Ромась на минутку задержался.

– Людка,– деловито спросил он,– ты не знаешь, что это за птица? Живет в Замбии, там, где Васькины родители, питается зерном, рождается из яйца, а яиц не несет.

– Не может быть такой птицы,– недоверчиво ответила Люда.

– Может,– Твердо сказал Ромась. – Вы только этого еще не проходили. Это петух.

Сережа подошел к Люде, остановился у нее за спиной, заглянул в тетрадь.

– Английский? А ну скажи: «Наша семья живет очень дружно».

У Сережи было несколько тем, на которые он мог разговаривать по-английски: «Наша страна», «Наш колхоз», «Наша семья». По-разному сочетая слова и фразы, которые он выучил на память, Сережа мог произвести впечатление человека, вполне сносно владеющего английским языком.

Люда подумала, а потом медленно произнесла:

– Ливз вери фрэндфули...

– Стоп,– остановил ее Сережа.– Неправильно. Дай лоб!

– Зачем?

– Я тебя щелкну. Нужно начинать с подлежащего: «Ауэр фэмэли ливз...»

– Э-э, нет! Меня уже Олежка раз щелкнул. Потом синяк был.

– Ну как хочешь,– холодно отказался от своего предложения Сережа. Так, словно щелчок – это нечто вроде поощрения.

– Нет, ты ее все-таки щелкни,– предложил Олег.

– За что? – покосилась на него Люда.

– Сама знаешь. Только на тебя кофту купили, посмотри на нее.

–. Я пойду,– сказал Сережа.– Сверим часы. Ровно в двадцать четыре ноль ноль. Не проспишь? Олег в ответ недовольно пожал плечами.

– Может, спустишь нитку за окно? Как Васька?

– Я тебе не Васька, – буркнул Олег. Они сверили часы.

Дома Сережа застал свою бабушку, как всегда, у телефона.

– Ив мыслях не держи,– говорила она властно.– Какая может быть стирка? Завтра опять дождь будет!.. Где ты читала? В какой газете? В областной? Ничего они там не понимают!.. Что значит без осадков?.. Завтра ветер северный, порывистый, дождь, температура днем двенадцать – четырнадцать... Дня на два еще зарядит. А потом, я тебе скажу, стирать или не стирать... Хорошо! – Она положила трубку.

Сережина мама переглянулась с Сережей и беззвучно рассмеялась. Бабушка, хоть сидела к ней спиной, словно что-то почувствовала, быстро обернулась.

– Нечего смеяться. Дождь будет.

– Откуда вы знаете?

– А очень просто.. Я погоду из Москвы каждое утро по радио слушаю. В Москве сегодня дождь. И ветер юго-восточный. А что в Москве сегодня – у нас завтра.– Она помолчала.– Да и косточки у меня ломит к дождю.

Григорий Иванович вернулся из конторы позже, чем обычно, и не один, а с бригадиром Матвеем Петровичем.

– Что так поздно? – спросила Галина Федоровна.– Мойте руки, уже не обедать, а вечерять будем.

– Отчет, – ответил Григорий Иванович. – Второй день голову ломаем. Откуда-то лишний рубль тридцать две копейки появились.

– Очень просто! – обрадовался Сережа.– Рубль как раз мне нужен! И тридцать две копейки пригодятся. И отчет у тебя сойдется.

– В отчете, если не рубль – если копейка не сойдется, беда,– хмуро заметил Матвей Петрович.– В колхозе, Серега, своя арифметика. Ты в школе решаешь задачки с неизвестными?

– Бывает,– осторожно ответил Сережа, ожидая подвоха.

– А вот тебе колхозная задачка. Порвался пасик на картофельном комбайне. Ну, знаешь, этот... который вентилятор крутит, мотор охлаждает. А комбайн не работает. Я бригадир – с меня спросят, почему картофель не убираем. Я туда, сюда и, понятно, к кладовщику – достань. Он ночь-полночь – искать. Нашел, говорит. Человек продает. Десять рублей. В «Сельхозтехнике», пока сеяли, пасиков – хоть удавись, а как убирать – нет. Бери, говорю. Вот тебе задачка с десятью неизвестными рублями.

– Стоит рубль тридцать две искать, если десятку за пасик платите? – спросил Сережа.

– Если комбайн стоит, в десятку не уберешься,– строго ответил Матвей Петрович.– Тут тысячами пахнет. Федоровна, – обратился он к Сережиной бабушке, – книга жалоб у тебя есть?

– А что?

– Жалобу хочу написать. Недовольствие. Ты когда ногу мне складывала, ничего не забыла? Все на место поставила?

– Вспомнил... Когда это было... Вроде все. А что?

– Болит у меня.

– К погоде? Завтра опять дождь будет.

– Да нет, и без погоды болит.

– Бегай меньше, не молоденький. В лечебницу пойди. Пусть тебе электризацию сделают. Или грязью помажут.

– Грязью я каждый день мажусь,– мрачно ответил Матвей Петрович.

Бабушка и мама вышли из комнаты. Бабушка вернулась со свежей скатертью, накрыла стол. А Вера уже успела надеть новое платье, которое сегодня получила из районной мастерской, с кружевами на рукавах и у шеи, и туфли на высоком каблуке. Она поправила прическу, подкрасила губы и прошлась по комнате, как манекенщица на демонстрации мод.

Усадьбу Кулишей со всех сторон огораживал штакетник. По-новомодному. Невысокий. Такой, чтоб скотина не забралась. Не от людей. И с внутренней стороны вдоль штакетника узкими рядками росла петрушка. Прежде всего она предохраняла Сережины ульи от воришек-муравьишек. Муравьи очень любят мед, но не выносят запаха петрушки.

Не главным потребителем петрушки была Сережина мама. Как только возвращалась она с работы из больницы, так сразу же, за калиткой выдергивала петрушку, кипятила ее и отваром протирала лицо. Где-то она вычитала, что отвар петрушки освежает кожу и предотвращает появление морщин. Может быть, это и в самом деле правда, потому что лицо у Веры было такое, словно нарисовал его художник акварелью на слоновой кости: с гладкой, ровно окрашенной кожей, без единой морщинки, с густыми, соединенными на переносице бровями, о таких в старину говорили – соболиные, и легким, едва заметным пушком над верхней губой.

– Скажите прямо, я вам нравлюсь? – спросила Вера так, словно читала стихи.

– Ого! – вырвалось у Сережи.

– Позвольте с вами познакомиться,– галантно предложил Григорий Иванович.

– Плечо не тянет?.. Левое? – осведомилась Сережина бабушка.

– Немножко тянет,– призналась Вера.– Вы сидите, я сейчас фартук надену и все подам.

Вера быстро накрыла на стол, вопросительно взглянула на Григория Ивановича и принесла синий вместительный графин и синие пузатые чарки.

Дед Матвей выпил, крякнул, отломил не спеша кусочек хлеба, круто посолил и, прожевывая, сказал так, словно продолжал начатый разговор:

– Расчет простой. С тонны – сорок тонн. Это на земле не валяется.

– Так ведь вы говорите – валяется,– улыбнулся Григорий Иванович.

– Ленивый и денег не подберет. А нам бы оно...

Речь шла об аммиачной селитре. Сережа помнил и формулу– NH4NO3.Отличное удобрение. Считается, что тонна селитры дает прибавку урожая картофеля в сорок тонн. Но очень легко отсыревает и тогда слеживается в каменный пласт. На маленькой железнодорожной станции у села Гута железнодорожники раскопали такой пласт селитры, залежавшейся там еще чуть ли не с довоенного времени. Вроде клада. Всеми забытого. Никому не принадлежавшего. И предлагали продать.

– Не знаю,– сказал Григорий Иванович.– Давайте обсудим это на правлении.

– Какое правление,– даже застонал Матвей Петрович.– Железнодорожники это тайно хотят.

– Тайно? – удивился Григорий Иванович.– Из полы в полу? Это все равно что тайно пароход купить.

После ужина Сережа ушел в свою комнату и раскрыл в первом попавшемся месте «Трех мушкетеров». Время тянулось невероятно медленно. Каждые несколько минут он поглядывал на часы. Около одиннадцати к нему в комнату вошла бабушка.

– Сережа, ты зачем электричество жжешь? Почему спать не ложишься?

– Уроки.

– Ты же говорил, сделал? – Она посмотрела на книгу.– Вам уже «Мушкетеров» на дом задают?.. Молока выпьешь?

– Нет. Сядь, баб.

– Некогда мне рассиживаться, – ворчливо ответила Галина Федоровна и тут же села на Сережину кровать.

– Баб,– обернулся к ней Сережа,– ты Слесаренко любишь?

– Какого Слесаренко?

– Кладовщика.

– Что мне его любить? Жених он мне?

– Не любишь. Говорила, он скользкий, как вьюн.

– Когда это я говорила?

– По телефону.

– Ну, может, и говорила. Мало ль чеголюди по телефону говорят. А к чему тебе Слесаренко?

– Да так, – уклонился от ответа Сережа.

Секундная стрелка двигалась по циферблату так медленно, как минутная, а минутная – как часовая. Без двадцати двенадцать Сережа не выдержал, открыл окно – петли у него были заранее смазаны солидолом, открывалось оно совсем бесшумно – и выбрался наружу. Луна мчалась по небу, как искусственный спутник, кругленький, поблескивающий металлом спутник с потерянными в клочьях облаков иглами антенн. Ветер дул порывами, срывая листья с возмущенно лопотавших тополей.

Олег и Ромась уже ждали Сережу у своего дома. Они тоже вышли заранее. И тут же из темноты с разных сторон стали появляться ребята.

– Пошли! – шепотом скомандовал Сережа.

Они остановились сначала у школы. Сережа обогнул здание, за которым находился небольшой дом директора Анны Васильевны. Наташи возле дома не было. Сережа подобрал горсть песка, швырнул в крайнее слева окно. Окно распахнулось. Наташа выбралась на улицу.

– Чуть не проспала,– сказала она.

Возле калитки во двор председателя колхоза, как они договорились об этом с Васей заранее, к четвертой штакетине была привязана нитка. Сережа осторожно потянул за нее.

– Дергай сильнее,– предложил Олег.

– Не могу, нитка порвется.

Сережа все-таки дернул сильнее, и нитка в самом деле порвалась.

– Я свистну,– сказал Ромась.

– Я тебе свистну, – схватил его за руку Олег, потому что Ромась уже засунул в рот пальцы.– Председатель проснется.

Они решили, что обойдутся без Васи, и пошли дальше вдоль дворов, под деревьями, в тени, но возле усадьбы кладовщика их догнал Вася.

– Вы мне чуть палец на ноге не оторвали, – сердился он.– Я еле выбрался. Дед не спал. Что-то там писал или читал.

Слесаренко работал в колхозе только второй год, но обосновался он тут прочно. Построил двухэтажный каменный дом на восемь комнат, гараж, теплицу под стеклом, где выращивал ранние помидоры, вместо деревьев густо посадил кусты малины и смородины. Считается, что это выгодней.

В усадьбе кладовщика по натянутой толстой проволоке носилась вдоль забора здоровенная овчарка. Она лаяла и рычала на ребят, стоявших по другую сторону высокого сплошного забора.

– Давай, Ромась! – шепотом приказал Сережа. Вася и Олег подсадили Ромася на забор.

– Здоров, Индус,– дружелюбно поздоровался Ромась. Индус умолк и завилял, повизгивая, хвостом. Ромась спрыгнул с забора и подошел к собаке.

– Дай лапу. (Индус послушно дал лапу.) А знал бы ты, что я тебе принес...– Ромась отломил кусок колбасы, дал собаке, откусил сам от оставшегося куска и, прожевывая колбасу, открыл калитку.– Разрешите доложить: охрана ликвидирована без единого выстрела!

Ребята проскочили во двор.

– Что, Индус, продал честь и совесть за кусок колбасы? – спросил Сережа, проходя мимо собаки. Индус его словно понял и недовольно зарычал. Ромась бросил Индусу еще кусок колбасы.– По агентурным данным – под крыльцом,– шепотом указал Сережа.

– Четыре ящика,– ревниво добавил Ромась. «Агентурные данные» принадлежали ему.

– Давайте,– сказал Сережа.– Только тихо.

Они пробрались к крыльцу, залезли в по-хозяйски устроенный под крыльцом небольшой сарайчик и выволокли наружу ящики с яблоками. Затем так же тихо поднесли их к тополю у забора. Ромась и Индус по-прежнему уплетали колбасу.

– Бери Ромася,– сказал Сережа Олегу,– и дуй наверх. Вы вдвоем вяжете, а мы подаем.

– А я? – обиженно спросила Наташа.

– Ты – наблюдатель.

– Я хочу наверх.

– А свалишься?

– Не свалюсь.

Утром, до занятий, перед усадьбой кладовщика Слесаренко толпились только школьники. Взрослые перед забором не задерживались, но по улице прошло чуть ли не все село. За забором на самой верхушке пирамидального тополя был прикреплен плакат: «Мичуринский тополь», а с веток гроздьями свисали яблоки сорта пепин шафранный. Вдоль забора по проволоке носился Индус, облаивая прохожих.

Через дорогу от усадьбы кладовщика, чуть правее была колхозная парикмахерская – сверкающий стеклянный куб с двумя креслами и одним мастером, крупным, плотным, исполненным сознания собственной значительности мужчиной лет тридцати по имени Юрий Юрьевич.

На узкой высокой скамеечке перед парикмахерской сидел, болтая ногами, Ромась, а рядом – парикмахер. Они беседовали на равных, и оба получали удовольствие от разговора.

– Свои сделали,– сказал Юрий Юрьевич.– Чужого бы Индус не пустил.

– Точно, свои,– подтвердил Ромась.– Только кто? Может, теща?

– Может, и теща,– с удовольствием согласился парикмахер.– В семье, как ты знаешь, всякое бывает. Но как она залезла на дерево?

– По веткам. Это на сосну трудно залезть, а на тополь всякий может.

– Нет,– не согласился парикмахер. – Она человек солидный и взяла бы лестницу. Но кто-то должен был подавать ей эти яблоки?

– Может, сам кладовщик ей подавал? – предположил Ромась.

Парикмахер маслено улыбнулся – так ему понравилась эта картина, какую они с Ромасем создали: тополь, возле него лестница, теща Слесаренко развешивает на тополе пепин шафранный и рядом сам кладовщик подает ей яблоки.

– Наверное, сам кладовщик,– подтвердил он.

К парикмахеру и Ромасю подошел Матвей Петрович.

– Бриться,– сказал он мрачно и провел рукой по щеке.

– Не дадут поговорить с человеком,– пожаловался парикмахер. – Вы посмотрите, Матвей Петрович, какие у нас теперь тополя растут... Хороший гибрид получился,– одобрительно сказал он Ромасю.

– Неплохой гибрид,– скромно согласился Ромась.

Через час на бригадном хоздворе благоухающий «Шипром», но все равно не похожий на свежевыбритого человека дед Матвей брезгливо отчитывал кладовщика:

– Чем ты занимаешься?..

– Это не я, – растерянно и нелепо оправдывался кладовщик.– Это теща.

– Что, теща со склада яблоки таскала?

– Да нет, но...

– Сколько там яблок было?

– Да что там было... Три-четыре ящика.

– Вот за четыре ящика и внесешь деньги в кассу.

– Я-то внесу,– согласился кладовщик.– Но яблоками этими кое-кто еще подавится...

А председатель, посмеиваясь, сказал Григорию Ивановичу:

– Ну и сукины дети! Ну и молодцы!.. Я у Васьки спрашиваю: «Твоя работа? Не бойся, ничего не будет».– «Моя,– говорит.– Только я не один был. Одному там не справиться». И я так понимаю, Гриша, что без Сереги твоего там не обошлось.

Григорий Иванович покачал головой.

– Слесаренко с утра к пожарникам бегал. Сам снимать яблоки с тополя постеснялся. Он им литр обещал, если снимут.

– Ну, пока они там яблоки снимут, нам кладовщика с работы снимать надо,– решил Павел Михайлович.