Текст книги "Александр Невский и Даниил Галицкий. Рождение Третьего Рима"

Автор книги: Владимир Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Не будет натяжкой сказать, что именно эта византийская традиция лежала в основании древнерусской государственности со времен святого князя Владимира. И именно этим церковно-государственным принципом руководствовался Александр Невский в своей внешней и внутренней политике. Эти же воззрения лежали в основании «царских претензий» Романа Мстиславича и Даниила Галицкого.

Но тут важно выделить один принципиальный момент, чтобы сразу снять обвинение вышеперечисленных государей в «цезарепапизме».

«Учитывая все вышесказанное, мы не можем говорить о цезарепапизме Юстиниана, поскольку он не составлял законов для Церкви, но, предоставляя ей политическую власть, возводил существовавшие церковные каноны в ранг законов империи…Поэтому император желал и требовал от всех церковных и политических руководителей знания и практического применения святых канонов. В случае расхождения между церковным каноном и гражданским законом император требовал, чтобы предпочтение отдавалось первому». Вот еще одно свидетельство по данному вопросу:

«Епископ Миланский Мансуэтий в письме к императору Константину (679) восхваляет Юстиниана за его православные убеждения и труды на благо Церкви. Он называет его “самым христианским императором”. Десять лет спустя Собор в Константинополе, созванный Юстинианом II (685–695), упоминая имя Юстиниана, использует выражения, аналогичные приведенным выше из актов Шестого Вселенского Собора: “свято почивший” и “благочестиво скончавший свои дни”. Мудрый и критичный до щепетильности, Константинопольский патриарх Фотий в письме к болгарскому царю Михаилу по поводу Вселенских Соборов пишет: “Юстиниан, могущественнейший из императоров, правил Римской империей, и его вера совпадала с верой Церкви”. Таково было в целом отношение к личности и вере Юстиниана в ранней Церкви. С XII в. Юстиниан был причислен к лику святых. Согласно свидетельству Никифора Каллиста (XIV в.), официальное признание Юстиниана как святого впервые праздновалось при Константинопольском патриархе Иоанне Иеромнемоне (1111–1134). Он утвердил день памяти Юстиниана – 2 августа. В этот день в Святой Софии при стечении огромного числа верующих совершалось торжественное богослужение. Согласно Парижскому кодексу 1621 г., память Юстиниана и его супруги Феодоры праздновалась в Великой Церкви в воскресенье, а также в Эфесе в церкви Иоанна Богослова».

Таким образом святой император Юстиниан стал священным образцом для православных правителей последующих времен. И мы не погрешим против истины, если предположим, что Александр Ярославич ясно осознавал себя наследником именно этой «линии» святости государей, завещанной Юстинианом, и, поревновав о стяжании Святого Духа, князь своей подвижнической жизнью явил нам образ святости в превосходной степени, учитывая, что его правление пришлось на самый мрачный период истории Православной Руси.

Говоря о священном образце святого правителя для последующих православных государей, мы не можем не процитировать текст Кодекса 1621 г.: «Память православного царя Юстиниана (16 ноября). Он, преуспевший в войнах и ревнитель православной веры, созвал Собор в Константинополе и поразил еретиков. Он издал новые декреты (новеллы), а также издал декрет, запрещавший епископам, хранителям казны, содержателям гостиниц и сиротских домов присваивать что-либо, кроме того, что они имели до вступления в должность. Он построил Великую Церковь и украсил ее, потратив много денег и усилий, золотом и серебром, святыми дарами и шитыми золотом пеленами. Он построил повсюду множество церквей. Блаженный памяти государь основал прекрасный монастырь на горе Синай и дивно украсил построенные в нем дивные церкви. На той же горе он построил церковь на Святой Вершине, которая и по сей день у всех вызывает восхищение. Он щедро раздавал большие суммы денег монастырям, основанным на горе Синай. Он приказал, чтобы в Церкви праздновался день Введения во храм Девы Марии. И после всех трудов, совершив много достойного памяти и восхищения, он оставил эту жизнь. Правитель всего вознес на небеса царя Юстина и Феодору».

Как истинный предтеча всех благоверных государей «Юстиниан был убежден в том, что Православие является единственной истинной религиозной верой. Поэтому он считал своим долгом преданного христианина и христианского императора распространять ее повсюду в своей империи и за ее пределами. С этой целью он писал богословские трактаты, догматические послания и издавал законы».

Из житийной литературы образ святого для нас складывается из известных и отчасти канонически неизменных образов как постепенное возрастание человека в святости по дарованной Свыше Благодати. Александр Невский является перед нами в ореоле сияющей святости с первых страниц Жития, с первых деяний своих на политическом поприще. И если это не отражено ясно и выразительно отечественными летописями, с несомненной очевидностью, то только ввиду жанровой специфики самого летописания. Нам сложно определить, что явилось следствием судьбоносного «византийского» выбора князя Александра, выбора в пользу православия, в пользу веры отцов и дедов, находившейся в поругании от неверных латинян и язычников татар, личная ли святость или сам выбор окончательно отчеканил его внутренний духовный облик, осиянный Благодатью. Несомненным остается одно – своим православием Русь в XIII столетии и после обязана его выбору! А мы, его потомки, должны наконец уяснить, что политический выбор князя Александра был не «проордынским», но единственно возможным, истинно русским выбором.

В народном почитании Александра Невского мы видим живое воплощение православной традиции, выраженное в буквально религиозном отношении к личности политического вождя, чья деятельность становится истинным христианским подвижничеством на поле политической, светской активности, что весьма примечательно. Как мы уже говорили, в определенном отношении для Руси такой тип святости не был чем-то принципиально новым. Новым явилось его столь максимальное выражение в лице князя Александра.

Если сравнивать Александра с его великим предком, которого он по своей инициативе прославил как святого крестителя Руси Владимира Святославича, то очевидно, что князь признан святым за свой равноапостольский подвиг приведения нашего народа к свету христианской веры. Но Житие князя Владимира и его политическая и гражданская жизнь, нашедшие отражения в летописи, – не одно и то же. Принципиально иную картину мы видим в отношении Александра Невского. Важно, что в его Житии особое внимание уделяется не только подвижнической жизни и нерушимой вере князя, но и его ратным подвигам и политическим решениям. И именно этой деятельности дается положительная нравственная и религиозная оценка. Более того, и мы обратимся к этому ниже, политические и ратные деяния князя современники были склонны рассматривать через призму священной истории.

Мы можем утверждать, что Александр Невский – первый, кто в сочетании подвижнической светской и духовной деятельности стал символом нового синтеза, когда политическое действие становится освященным, а святость князя – фактором политическим и даже внешнеполитическим.

Заступник за землю Русскую, святой полководец и гениальный политик – явление уникальное в истории православных государств и поместных церквей не только для XIII века. Уже в следующем столетии такого рода подвижничество превращается в один из главных типов славянской святости наряду с монашеством. Святые князья славянских народов становятся борцами не только за национальную и политическую независимость, но и за саму веру. Александром Невским открывается новая страница славянской и, шире, всеправославной святости, в которой просияют подвигом жертвенного служения народу и его вере русские и сербские князья и княжны.

И если после общерусского прославления особое внимание в агиографической литературы обращалось на посмертные чудеса, связанные с именем Александра, с его нетленными мощами, то и его прижизненная святость, конечно же, не ускользала от внимания потомков, чему свидетельством популярность его Жития и многочисленные рукописные копии его.

РУССКАЯ ИСТОРИЯ КАК ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ СВЯЩЕННОЙ

СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ

В XIII столетии появляется один удивительный по трагическому накалу и высокой поэтичности памятник древнерусской книжной культуры, который по достоинству должен быть оценен как один из шедевров общемировой средневековой литературы. Для современника эти слова могут прозвучать определенным преувеличением. Особенно если вспомнить, что уже в XII столетии на Руси появляется шедевр общемирового масштаба – «Слово о полку Игореве». И все же…

«К еще более загадочным и даже головоломным произведениям, чем “Слово о полку Игореве”, принадлежит “Слово о погибели Русской земли”. Сейчас известны два почти идентичных списка памятника: первый, более ранний, – XV в., и второй, более поздний, – XVI в.; оба списка одинаково дефектны и восходят к общему протографу, но список XV в. сохранил более древние черты. По не очень ясным упоминаниям князей в дефектном списке “Слово” датируется XIII в., – то ли 1238 г., то ли временем до 1246 г., то ли и более поздними годами».

Памятник этот являет собой текст, который вызывает ряд недоуменных вопросов у исследователей.

«Исторический смысл “Слова о погибели Русской земли” все-таки неясен. Недоумения начинаются уже с заголовка памятника. В раннем списке XV в. заголовок написан с буквенными исправлениями и явными искажениями и поэтому может быть прочтен по-разному: “Слово о погибели Рускыя земны и о смерти великого князя Ярослава”; или же “Слово о погибели Рускыя земны по смерти великого князя Ярослава”. В списке XVI в. такого заголовка нет вообще. О какой “погибели Русской земли” идет речь, – неясно, потому что в обоих списках сохранилось только самое начало произведения, всего 2 странички. Причем переписаны они без понимания и внимания; текст настолько испорчен, что, например, в списке XV в. на все 45 строк отрывка памятника приходится более 20 ошибочных или переправленных написаний слов, искажений фраз и словесных пропусков; даже имя Владимира Мономаха написано неверно: “Володимеру Иманаху”. Естественно, что столь небольшой и искаженный текст с трудом поддается истолкованию и допускает различные догадки о его смысле».

Для уяснения главного смыслового послания читателю данного текста необходимо найти ту точку отсчета, с которой автор начинает повествование о бедствиях Руси. «…Неясное высказывание в “Слове о погибели Русской земли” о времени “болезни” христиан “от великого Ярослава и до Володимера”, вероятно, так же неточно вело отсчет по неопределенным пикам деятельности этих великих князей, – примерно, от второй половины деятельности Ярослава Мудрого и до первой половины деятельности Владимира Мономаха, то есть с 1040-х или 1050-х годов и по 1110-е годы (Владимир Мономах стал великим князем в 1113 г.). Значит, “болезнь” продолжалась 60 лет. Но отсюда следует, что время “погибели”-разорения Русской земли и время “болезни”-горя христиан в “Слове”… относится ко второй половине XI – началу XII в. Однако в “Слове о погибели Русской земли” время “болезни” продолжено до Мономаховых правнуков – “и до ныняшняго Ярослава, и до брата его Юрья князя Володимерьского”… Так или иначе, но “болезнь” христиан распространялась на первую половину XIII в. Но выражение “и до ныняшняго Ярослава, и до… Юрья” означало не непрерывное продолжение “болезни” в течение XII–XIII вв., а ее рецидив при Ярославе и Юрии Всеволодовичах. Предыдущие княжения их прадеда Владимира Мономаха, их деда Юрия Владимировича Долгорукого и их отца Всеволода Юрьевича Большое Гнездо “Слово” не могло считать подверженными “болезни”, так как восхваляло этих князей. Скорее всего, в последней, оборванной фразе “Слово о погибели Русской земли” неявно наметило два этапа “болезни” христиан на Руси: первый этап – “болезнь” во второй половине XI–XII вв.; второй этап лет через 100 – “болезнь” в первой половине XIII в., после смерти Всеволода Юрьевича Большое Гнездо в 1212 г.».

Таким образом, нетрудно заметить, что для автора «Слова» «болезнь» – это отсутствие единодержавия на Руси. Следовательно, помещение «Слова» перед Житием Александра Невского прозрачно прочитывается как обозначение новой вехи, когда с периодом княжения Александра, несмотря на татарский разгром, христиане излечиваются от болезни политической розни. И этот смысл «Слова» имеет для нашего исследования принципиальное значение, так как подтверждает нашу мысль о том, что сама идея необходимости единодержавия во времена Александра Невского уже стала достоянием образованных слоев древнерусского общества.

ЖИТИЕ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИИ

В стенах владимирского Рождественского монастыря, где был погребен Александр Ярославич, создавалось его Житие. Здесь же свершилось и первое посмертное чудо, свидетелями которого были не только митрополит Кирилл и эконом Севастьян, но и множество народа, участвовавшего в его погребении 23 ноября 1263 г. Первая редакция его Жития была составлена в этом же монастыре, вероятно, в 1282 г. одним из монахов, который, вне всяких сомнений, был сподвижником князя, знал лично его и его окружение. Профессор Ю.К. Бегунов, наш замечательный отечественный историк, весомо полагает, что Житие было написано не без влияния галицкой литературной школы воинских повестей, в традиционном духе житийной литературы светских властителей, например Vita Constantini Евсевия Памфила. Древнерусские произведения о героях прославляли их как добрых христиан, чудотворцев и преподобных. Вся их земная и государственная деятельность, их политические и военные успехи изображались как следствие их веры и праведности.

«После смерти в 1262 году Александра Невского было написано его “Житие”. Еще В.О. Ключевский – один из крупнейших знатоков житийной литературы – называл “Житие Александра Невского” “исключительным, своеобразным опытом жития, не повторившегося в агиографии”. А другой исследователь княжеских житий – Н. Серебрянский видел в его основе особую светскую повесть о “мужестве” Александра Ярославича, но не привел ей аналогий. Аналогия существует только одна – “Жизнеописание Даниила Галицкого”, но тогда на это произведение смотрели как на летопись и никаких параллелей и сравнений не проводили. Впервые их сопоставил Д.С. Лихачев, доказав прежде всего, что оба памятника относятся к жанру жизнеописания. Для нас очень важны наблюдения и выводы ученого относительно значительной близости этих двух произведений, дающей возможность предположить, что они созданы одним автором. Д.С. Лихачев связывает появление “Жития Александра Невского” с именем Кирилла, полагая, что княжеское жизнеописание создано по заказу митрополита. Однако в позднейших работах, в частности, во вступительной статье к третьему выпуску “Памятников литературы Древней Руси”, он пишет: “Светское “Жизнеописание Даниила Галицкого” послужило образцом для церковного “Жития Александра Невского”… “Житие…” было, по-видимому, составлено в том же кругу книжников, ибо “печатник” Данила – Кирилл – стал митрополитом Кириллом, переехавшим на северо-восток и помогавшим Александру. Он сам, этот Кирилл, или кто-то из его окружения составил оба жизнеописания – и Даниила, и Александра. Мы сейчас оставляем в стороне спор историков о том, был ли до своего поставления в митрополиты Кирилл именно печатник князя Даниила, или речь должна идти о другом Кирилле, но также весьма близкого к Даниилу Романовичу. Но то, что митрополит Кирилл был причастен к увековечиванию памяти и Даниила Галицкого и Александра Невского, в том нас должны убедить нижеприведенные аргументы.

В этом убеждает множество стилизованных и лексических совпадений”. Однако исследователь никак не объяснил, как могло случиться, что жизнеописание Даниила, которое, по мнению ученого, “прервалось до его (Даниила. – Авт.) смерти в 1264 году – где-то около 1255–1256 годов” и составлялось в Холме, может принадлежать перу Кирилла, уже пять или шесть лет к тому времени проживавшего в Суздальской земле? Наиболее ценными остаются рассуждения Д.С. Лихачева о сходстве стилей двух произведений и возможном их общем авторе… В обоих жизнеописаниях автор строит повествование, следуя основным жизненным вехам героев, опираясь при этом как на собственные наблюдения, так и на воспоминания и рассказы участников событий и князей… Важно отметить, что в обоих памятниках одинаково использован заимствованный материал: в значительной степени он приходится на ранние периоды жизни князей. В “Жизнеописании” – до середины 20-х годов, на тот период, который автор не мог знать по своему возрасту; а в “Житии” – до начала 1250-х годов. Последнее обстоятельство для нас особенно важно. Ведь если события в “Житии Александра Невского” до 50-х годов передаются со ссылкой на свидетелей в авторском пересказе, а после 1250 года уже в изложении очевидца, то, следовательно, автор появился в окружении Александра Невского после 1250 года. Да он и сам говорит об этом в начале своего труда: “Азъ худый и многогрешный… покушаюся писать житие… князя Александра, сына Ярославля… понеже слышахъ от отецъ своихъ и самовидецъ есмь възраста его, радъ бых исповедалъ… честное и славное житие его”».

Итак, автор «Жития» был свидетелем зрелости князя! Это предварительный вывод об авторстве двух важнейших для нашей национальной истории жизнеописаний. Однако мы должны сделать одно замечание. В отношении «Жизнеописания» речь должна идти об авторстве только его первой части, написанной к 1247 г. Одно из самых веских доказательств авторства этих произведений древнерусской литературы дает А.Н. Ужанков, цитированный выше. «Не обратив на то внимания, Д.С. Лихачев, при сопоставлении стилей двух княжеских жизнеописаний, приводит примеры не только из текста всего “Жизнеописания”, а только части, заканчивающейся 1250 годом, что соответствует выделенной нами его первой редакции, и ни одного – из второй, более поздней части. Следовательно, даже по исследованию Д.С. Лихачева, роднит “Жизнеописание” с “Житием” только первая редакция биографии Даниила. А это служит лучшим доказательством того, что первая редакция “Жизнеописания” и “Житие Александра Невского” принадлежат перу одного автора, не исключено – Кирилла. Стало быть, действительно, с отъездом Кирилла из Галицкого княжества в нем не осталось автора “Жизнеописания”, и именно этим отъездом вызван шестнадцатилетний перерыв в работе над ним».

Житие Невского по структуре состоит из традиционного монашеского предисловия и десятка отдельных эпизодов из жизни Александра, написанных свидетелем происходившего. В конце Жития был приписан плач по умершему, включая описание погребения князя во Владимире и посмертного чуда с духовной грамотой. Последний эпизод свидетельствовал о безусловной прижизненной святости князя, в чем могли убедиться многие авторитетные очевидцы! Весь текст Жития говорил о нравственной чистоте и высоте духовного подвига князя. В 1381 г., сразу после Куликовской битвы, были вскрыты и освидетельствованы мощи князя, после чего началось его местное почитание. В 1491 г. мощи князя сильно «огорели» при пожаре в Рождественском монастыре. В 1547 г. при первом русском царе Иоанне Грозном, потомке Александра Ярославича, состоялась общерусская канонизация князя. До того, как мы внимательно проанализируем текст Жития, нам необходимо сделать ряд важных замечаний, которые создадут правильную перспективу нашей точки зрения на подвиг святости князя Александра. Как справедливо пишет историк Р.В. Багдасаров: «Весь период с 987–988 годов вплоть до разорения Рязани полчищами Батыя рассматривался как растянувшееся на два с половиной столетия Крещение Руси. Оно предполагало не только просвещение язычников, но и формирование нового Народа Божия, обустройства им новой Обетованной земли. Для сознания средневековых русских вторжение полчищ Батыя стало событием одного порядка с Сотворением человека и завершало эон Крещения Руси: “От Адама до крещенья Русския земли лет 6496, от крещения до взятия Рязани от татар лет 249”, – записано в пасхалиях Служебника XIV века».

Именно созидание и даже сам факт свершения такового созидания новой Обетованной земли отражен в «Сказании о погибели земли Русской». Финальной точкой процесса созидания «Нового Израиля», вершиной его духовной зрелости в годину политического коллапса и стал князь Александр. И здесь нам важно понять еще один принципиально важный факт, который ярко и контрастно очерчивает нам образ святости князя Александра, ставший не столь очевидным для современников. «Без Бориса и Глеба не было бы Александра Невского… В деяниях Бориса и Глеба политический идеализм, готовность к самопожертвованию достигли чистоты ректификата. Вот почему два века спустя после своей гибели братья явились воинам великого князя Александра Ярославича перед Невской битвой, обещая свою помощь. Мало кто задумывается над тем, что их явление имело для благоверного князя программный смысл, приоткрывая, почему ему дарована победа и как сложится его судьба. Будучи гениальным стратегом, Александр, видимо, не раз испытывал искушение ударить не только по немцам и литовцам, но и по монголам. Но вместо этого провел долгие годы в изматывающей дипломатической борьбе в ханской ставке, ежечасно рискуя быть подвергнутым мучительной казни. Если вникнуть в детали биографии Александра Невского, то становится ясным: его подвиг имел много общего с подвигом страстотерпцев Бориса и Глеба. Они отказались от “цесарского” триумфа ради целостности отеческого достояния; точно так же поступил благоверный князь Александр, который променял корону, обещанную папой, на посох ходатая, убеждающего ордынских ханов отказаться от разорения Руси».

От святых братьев во всей полноте Александр наследовал понимание власти как жертвенного служения.

Текст Жития дает нам ключи к еще более глубокому осмыслению святости князя Александра, очевидной для современников и все более и более становящейся некоей абстракцией для потомков.

Необходимо внимательно рассмотреть текст Жития с точки зрения его полноты как исторического источника. Ряд авторов, например А.В. Назаренко, упрекают составителя Жития за обилие библейских цитат. Напротив, многие современные исследователи уверены, что это – достоинство текста при условии правильной герменевтической работы с ним благодаря методу «библейских тематических ключей».

Из герменевтики библейских цитат в тексте Жития мы можем получить важную информацию о мировоззрении автора и его окружения, о сообщаемых событиях. «Взоръ его паче инех человекъ, и гласъ его – акы труба в народе, лице же его – акы лице Иосифа, иже бе поставилъ его египетьскый царь втораго царя в Египте, сила же бе его – часть от силы Самсоня, и далъ бе ему Богъ премудрость Соломоню, храбръство же его – акы царя римскаго Еуспесиана, иже бе пленилъ всю землю Иудейскую. Инегде исполчися къ граду Асафату приступити, и исшедше граждане, победита пл ькъ его. И остася единъ, и взъврати к граду силу ихъ, къ вратом граднымъ, и посмеяся дружине своей, и укори я, рекъ: “Остависте мя единого”. Тако же и князь Александръ – побежая, а не победимъ».

Для понимания данного отрывка действительно необходимо воспользоваться арсеналом библейских тематических ключей, как это делает современный автор В.В. Василик: «… с образом Иосифа связано египетское рабство, которое для Израиля, однако, было последствием единственной возможности выжить во время голода… Иосиф – второй человек в Египте после фараона, которого возвел на эту степень сам фараон. Не исключено, что сравнение св. благоверного князя Александра Невского с прекрасным Иосифом связано не только с его впечатляющей внешностью, но и с дарованием ему ярлыка на великое княжение ханом, которого русское общественное сознание осмысляло как неверного, но царя. Правление Иосифа послужило на благо не только евреям, но и египтянам: св. князь Александр не только установил мир между Русью и Ордой, но и явился одним из основателей Сарайской епархии – миссионерской по своему назначению. Образ Самсона подразумевает оппозицию “Самсон – филистимляне”, одинокий герой и сонмы язычников. Понятно, за кого принимаются шведы и немцы. Однако в образе Самсона отражается также и одиночество князя, а также и то, что он неоднократно становился жертвой предательства, подобно тому как Самсон был предан Далилой. Мотив одиночества и оставленности ярче всего в этом фрагменте присутствует в рассказе о Веспасиане, которого оставили его воины. Однако здесь едва ли не важнее другая тема – иудеев и иудейской войны, которая далеко не случайна. В христианской традиции Веспасиана считали бичом Божиим, выполнившим Божественный приговор над неверными иудеями, некогда народом Божиим, но распявшим Христа и гнавшим его апостолов. Соответственно, немцы уподобляются христораспинателям – иудеям… с ними сравниваются также и изменники-псковичи».

И здесь нам никак не проигнорировать тот несомненный факт, что, по крайней мере, автор Жития рассматривал современную ему историю Православной Руси как законное продолжение Священной истории народа Божия, использовав для подтверждения своей мысли библейские аналогии, которые невозможно рассматривать как литературный прием, учитывая отношение к Священному Писанию в ту эпоху. Ту же мысль продолжает В.В. Василик: «Для понимания того, как на Руси относились к захватчикам-шведам, весьма показательны следующие слова Жития: “Слышавъ король части Римъскыя от Полунощныя страны таковое мужество князя Александра и помысли в собе: “Пойду и пленю землю Александрову”. И събра силу велику, и наполни корабли многы полковъ своих, подвижеся в силе тяжце, пыхая духомъ ратнымъ. И прииде в Неву, шатаясь безумиемъ, и посла слы своя, загордевся, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: “Аще можеши противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя землю твою”. Здесь многое значимо. Во-первых, наименование шведского короля, точнее его наместника… королем Римской из Полуночной земли. Шведы именуются римлянами, что указывается на их чуждость подлинному христианству, поскольку “римлянин” является синонимом слова “латынянин”. В духовном смысле они как бы уподобляются Пилату и распинателям Христа».

Далее текст Жития становится еще более насыщенным библейскими реминисценциями. «Александръже, слышав словеса сии, разгореся сердцемъ, и вниде в церковь святыя Софиа, и, пад на колену пред олътаремъ, нача молитися со слезами: “Боже хвальный, праведный, Боже великый. Крепкый, Боже превечный, основавый небо и землю и положивы пределы языкомъ, повеле житии не преступающее в чюжую часть”. Въсприимъ же пророческую песнь, рече: “Суди, Господи, обидящимъ мя и возбрани борющимися со мною, прими оружие и щить, стани в в помощь мне”».

Здесь необходимо выделить ряд очень важных моментов. «Молитвы св. князя Александра имеют известные соответствия в молитвах константинопольского Евхология в день брани и нападения. Характерна цитата из 34-го псалма: “Суди, Господи, обидящих меня, побори борющия мя, прими оружие и щит и восстании на помощь мне”. Этот псалом стихословился в Византии во время военной опасности. Однако он, определенным образом, связан со Страстями Господними, и он играл особую роль в мировоззрении и жизни князя Александра. “И, скончавъ молитву, въставъ, поклонися архиепископу. Епископъ же бе тогда Спиридонъ, благослови его и отпусти. Он же, изшед ис церкви, утерь слезы, нача крепити дружину свою, глаголя: “Сии въ оружии, а си на кнехъ, мы же во имя Господа Бога нашего призовемъ, тии спяти бяша и падоша, мы же стахомъ и прости быхомъ”. Сии рек, поиде на нихъ в мале дружине, не съждався съ многою силою своею, но уповая на Святую Троицу”».

Слова «Не в силе Богъ, но в правде» являются личным афоризмом Александра Ярославича, однако и они имею параллели в Священном Писании. В Притчах Соломоновых сказано: «Правда избавляет от смерти» (Притч. 20:17). В цитате из 143-го псалма Давидова мы читаем: «Не в силе конских восхотеть, не в лыстехъ мужеских благоволить… благоволить Господь въ боящихся его и во уповающиъ на милость его». Интересна для нашего исследования и цитата из 19-го псалма в данном контексте Жития: «Сии въ оружии, а си на конехъ, мы же во имя Господа Бога нашего призовемъ, тии спяти быша и падоша, мы же стахомъ и прости быхомъ». Здесь важно привести важное замечание уже цитировавшегося нами выше В.В. Василика. Он обращает наше внимание на то, что данный предначинательный псалом утрени не просто подчеркивает благочестие князя Александра в тексте Жития, но несет гораздо более серьезную символико-семантическую нагрузку. Стоит вспомнить окончание этого псалма: «Господи, спаси царя и услыши ны, в онь же аще день призвоем тя». Это так называемый ктиторский псалом. Он читался в Константинополе в присутствии царя и знаменовал спасение и сохранение священного царства ромеев, которое держалось не только военной или иной силой, сколько верой и молитвой. Этот образец сознательно заимствуется русским книжником. По мысли автора Жития, Святая Русь есть законная наследница Священного Ромейского царства. В лице шведов русские сталкиваются с безбожным римским королевством, и судьбу битвы решает не многочисленность войск, но личное благочестие князя, его вера и мужество и Божие благословение на его дружину. Данный отрывок Жития красноречиво свидетельствует, что идея «переноса священной империи из царства греков на Русь» не была новшеством в Московской Руси, но имела глубокие корни в веке XIII, во времена святого Александра, храброго Даниила и даже ранее, во времена Романа Мстиславича, имея своим символическим началом фигуру Владимира Мономаха. Интересно обратить внимание и на явление святых Бориса и Глеба старосте Пелгусию перед Невской битвой со шведами.

«В их явлении есть… один смысл: 15 июля, день Невской битвы – память святого равноапостольного великого князя Владимира. Ряд ученых считают, что местная киевская память благодаря победе святого благоверного великого князя Александра Невского становится общерусской. Через своих детей Бориса и Глеба святой равноапостольный великий князь Владимир, некогда отвергший латинских миссионеров, передает свое благословение князю Александру, сохраняющему его наследие. Здесь также проявляется особая тема апостольства святого князя Александра…»

В.В. Василик делает и еще одно ценное наблюдение: «Обратим внимание и на то, что святой князь Александр нападает на шведов в шестой час – время литургии, время распятия Господа. Интересно и то, что восстанавливаемой дружинной терминологии мы практически не найдем, кроме выражения “положить печать”. Следовательно, можно предположить иной источник для этого выражения, которым мог стать рассказ Книги Бытия о постановке Богом печати на чело Каина, “чтобы, встретившись с ним, никто не убил его”. Если наша гипотеза верна, то рассказ получает дополнительный смысл: король являет собой образ первого братоубийцы Каина, не убитого, но заклейменного проклятием, а шведы в известном смысле становятся каинитами – искусными, активными, агрессивными, хищными». Как видим, автор дает еще одно прочтение, кроме уже приведенного нами выше, в истории нанесения «печати на чело», которым Александра отметил Биргера. Но вернемся к исследованиям В.В. Василика.