Текст книги "Александр Невский и Даниил Галицкий. Рождение Третьего Рима"

Автор книги: Владимир Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

КОРОНАЦИЯ ДАНИИЛА ГАЛИЦКОГО

Мы начнем это повествование с небольшого отступления, для обзора политической панорамы того периода, панорамы сопредельных как с Галичем, так и с Новгородом земель. В эти годы происходят серьезные по своей судьбоносности события, которые предопределили историческую роль и место во всемирной истории маленького литовского племени. В 1246 г. князь Миндовг, впервые объединивший литовские племена в единое государственное образование, принимает православие. Но уже в 1252 г. крестится в «латинскую веру». Чуть позже князь возвращается в лоно языческой веры предков. Совпадение дат с началом путешествия будущего митрополита Киевского Кирилла в Никею и годом, непосредственно предшествовавшим принятию короны Даниилом Галицким, не может быть случайным. Для дальновидных политиков Европейского континента казалось окончательным падение православия и православной империи и торжество латинства и Рима в рамках общехристианской цивилизации. То, что открывалось видению святых, было и закрыто для дальновидных и расчетливых.

Свой вклад в налаживание взаимоотношений между никейским императором Иоанном III и папой Иннокентием IV внесла жена венгерского короля Белы IV Мария Ласкарина, сестра первой супруги Иоанна Ватаца Ирины. В этом свете становится понятной активное участие матери Даниила в деле его коронации, византийской царевны Евфросинии-Анны, чьи доводы сыграли важную роль в деле принятия Даниилом решения о принятии короны из рук папских легатов. «Галицко-Волынская княгиня, несомненно, должна была поддерживать отношения со своей родственницей в Венгрии (Мария Венгерская приходилась Евфросинии Галицкой двоюродной племянницей) и быть в курсе ее посреднических усилий в переговорах Никеи с Лионом и Римом».

Принятие Даниилом короны, конечно, означало не полное и безоговорочное подчинение Риму, но признание за папой роли верховного арбитра, в том числе в вопросах владельческих прав, что существенным образом суживало ареал суверенных прав европейских католических владетельных особ. Кроме того, для «Романовичей это неминуемо влекло за собой отказ от причитавшихся им по матери прав на “австрийское наследство” и прекращение борьбы за престол Бабенбергов, который, по замыслу папы, должен был достаться другим претендентам. Не случайно коронация Даниила совпадает по времени с отъездом из Австрии его сына Романа Даниловича и разрывом брака последнего с Гертрудой Бабенберг».

Политическое лавирование Даниила между Никеей и Римом не могло продолжаться долго. Судьба заставила Даниила делать важный политический выбор еще раз. «Отказ от унии с Римом Никейского императора в самое короткое время вызвал соответствующую реакцию Галицко-Волынских князей. Об этом можно заключить из письма к Даниилу Галицкому папы Александра IV, датированного 13 февраля 1257 г. Папа горько сетовал на то, что князь “духовные и мирские благодеяния церкви предал забвению и к милостям ее оказался совершенно неблагодарным”. Понтифик призывал Даниила к “повиновению” и “должной заботе” о Церкви и направлял к нему двух послов – епископов Оломоуцкого и Братиславского, которым поручал, наложив на князя церковное взыскание, вернуть его на “истинный путь”».

У нас нет оснований считать коронацию Даниила Галицкого свидетельством его полной переориентации на Запад и Римскую церковь и разрыв с православием. Его политический курс шел в фарватере курса Никейской империи и вместе с ним делал крутые повороты, которые не могли, конечно, исправить или отменить тот непреложный факт, что в угоду политическому моменту никейские императоры и галицкий князь шли на серьезные компромиссы в делах веры там, где святой князь Александр Невский проявил адамантову непреклонность, что и привело в тому политическому результату, который явился следствием этой твердости, что потомки Александра правили величайшей империей в человеческой истории, а потомки Даниила, никейских императоров, народы их земель оказались в вековом порабощении у поляков и турок.

Кстати говоря, у Даниила вскоре после коронации появилась возможность понять всю тщету своего замысла опереться в политическом и военном противостоянии Орде на папский престол. Во-первых, к 1252 г. наметился папско-ордынский союз. Во-вторых, в 1255 году папа Александр IV разрешил литовскому королю Миндовгу, принявшему за четыре года до того католичество, воевать Галицко-Волынскую землю. Папа и Даниил поняли, что коронация не привела к желаемому результату. Даниил не начал католизации своего княжения, а папы не собирались вступать в конфликт с могущественными монголами.

Подводя итог сказанному, мы можем еще раз проследить те этапы становления идеи преемственности по отношению к Константинополю, которая ярко заявила о себе в русских княжествах в самом начале XIII века, заложив прочный идеологический фундамент и определив в общем и целом абрис идеи Москвы как Третьего Рима, и оценить роль в становлении этой идеологии как духовного вектора исторического развития Руси князей Мономахова дома и великих князей XIII столетия, бывших современниками и сподвижниками – доблестного Даниила Галицкого и святого Александра Невского.

Еще раз обратим внимание на тот факт, что «наряду с не типичными для Рюриковичей “византийскими” именами Галицко-Волынских князей культурно политическое наследие Романа Мстиславича проявляется также в усвоении некоторых атрибутов и символов императорской власти, что в целом не было свойственно правителям домонгольской Руси. Это, прежде всего, использование двуглавого византийского орла, известного по описаниям памятников монументальной скульптуры и сведениям о территориальных символах Галицко-Волынской Руси. Принадлежность двуглавого орла к местной геральдике Галиции и Волыни в XV–XVI вв. подтверждается многочисленными сообщениями немецких и польских письменных источников, а также данными сфрагистики. Начиная с XII в. изображения двуглавого орла становятся неотъемлемым атрибутом власти и занимают важное место в одежде и убранстве сановников высших рангов Византийской империи. Своими цветами и силуэтами орлы в изображениях и описаниях гербов Червонной Руси и Перемышльской земли XV–XVI вв. весьма близки и почти повторяют подобные византийские изображения палеологовского времени… В описании внешнего облика Галицко-Волынских князей, в частности Даниила Галицкого, приведенном в летописи, привлекают внимание характерные атрибуты царского достоинства, которых не имели другие русские князья. Речь идет о небывалом случае ношения “греческого оловира”, из которого было сшито парадное платье князя Даниила. Этим специальным термином в Византии обозначался “истинный”, или “царский”, пурпур. Носить одежду из тканей, окрашенных в оловир, по законам империи имели право только императоры и их ближайшие родственники. Ткани из оловира, которые считались главным атрибутом царской крови, нельзя было свободно продавать или вывозит в другие страны. Парадная одежда из греческого оловира могла появиться у Даниила только благодаря его матери, византийской царевне Евфросинии. Внешние атрибуты царского достоинства соответствуют царскому титулу Галицко-Волынских князей. Применение тиутлов царь и самодержец, а также производных от них эпитетов к князьям Галицко-Волынской Руси на протяжении всего XIII в. засвидетельствовано многочисленными письменными источниками. Напротив того, интерес к царскому титулу со стороны правителей других русских земель уходит в прошлое; в русских источниках XIII – первой половины XIV в. царский титул применяется преимущественно к великим монгольским ханам и ханам Золотой Орды. Черты византийского императора отчетливо проступают в политической деятельности Романа Мстиславича и его потомков. Это прежде всего сказывается в попытках расширить собственные властные полномочия согласно представлениям о власти басилевска, в претензиях на инвеституру епископов, в выборе средств ведения политической борьбы… Под влиянием византийской доктрины божественного происхождения царской власти придворный летописец трактует выступления против Даниила неверных ему бояр и простых галичан как духовное преступление, последовательно именуя противников князя “безбожными”. Сам же Даниил, наоборот, старательно изображается правителем, наделенным истинными царскими добродетелями: христианским смирением и великодушным умением прощать злейших врагов. Начиная с Романа Мстиславича Галицко-Волынские князья постоянно заботились о сакрализации собственной власти путем сосредоточения в своих руках высокочтимых христианских реликвий. Подобную политику на протяжении многих веков проводили византийские императоры, собравшие в Константинополе почти все известные реликвии христианского Востока. После разграбления византийской столицы крестоносцами в 1204 г. у многих европейских монархов возникла идея “переноса империи” (translation imperii) посредством приобретения и перенесения в свои столицы константинопольских реликвий. Многие столетия эту практику продолжали впоследствии московские великие князья и цари. Захват Константинополя крестоносцами нашел отражение в произведениях древнерусской литературы и искусства, в частности в “Повести о взятии Царьграда фрягами”. Наиболее вероятным автором этого произведения, древнейшая редакция которого дошла до нас в составе Новгородской Первой летописи старшего извода, следует считать новгородского боярина Добрыню Ядрейковича (впоследствии архиепископ Антоний). Тесно связанный с Галицко-Волынским князем Романом Мстиславичем, Добрыня по его поручению несколько лет провел в Константинополе и был свидетелем разгрома византийской столицы латинянами в апреле 1204 г.».

Мы уже отмечали, что нить духовной и политической преемственности от новгородского владыки Антония идет к Александру Невскому. Его воззрения на суть христианского государя, православной государственности, воззрения на верность выбору князя Владимира и законное наследование ушедшей в политическое небытие Византийской империи, должны были своим источником иметь идейное наследие новгородского архиепископа, воззрения, которые впоследствии разделял с князем Александром митрополит Кирилл. Именно митрополит Кирилл являлся тем связующим звеном в передаче южнорусского идейного багажа Романа Мстиславича и Даниила Александру, замкнув на нем одном две традиции – северную и южную воззрения на Русь как на единственную и законную восприемницу Византии и Рима. Нет сомнений, что Кирилл при дворе Александра был идейным проводником галицко-волынской «царской» идеологической линии на Руси, ставшей истоком воззрения на государство Русское как на последний оплот православия, как на Третий Рим!

И то, что эта идея нашла свое полное воплощение именно на севере Руси в правление потомков Александра Невского, не последнюю роль сыграла поистине духовная катастрофа, облекшаяся в истории в тогу политической необходимости и целесообразности, – принятие Даниилом короны из рук римского первосвященника. Еще раз кратко напомним, что «сближение Даниила с апостольским престолом началось еще в 1246–1248 гг. вследствие обещания папы поддержать претензии Романовичей на Австрию, выраженных в его личных посланиях, а также через зальцбургского архиепископа Филиппа фон Шпангайма во время переговорах в Прессбурге (лето 1248 г.). Это сближение было продолжено в 1252–1253 гг. при посредничестве венгерского короля Белы IV, также имевшего виды на часть “австрийского наследства”. Вместе с тем существенную роль во внешней политике Романовичей продолжал играть византийский фактор. Коронация Даниила и переговоры о церковной унии с Римом проходили на фоне более широких политических процессов, инициаторами которых стали папа Иннокентий IV и никейский император Иоанн III Ватац. В обмен на возвращение Константинополя грекам власти Никеи соглашались признать верховенство папы в церковных делах и подчинение ему православного духовенства. В то самое время, когда в Кракове и в Холме шли переговоры Даниила с папским легатом Опизо, из Никеи в Рим отправилось полномочное посольство для заключения соглашения об унии Западной и Восточной церквей (вторая половина 1253 г.). Проводником никейских интересов в Галицко-Волынской Руси оставалась мать Даниила Романовича Евфросиния-Анна. После многих лет, проведенных в монастыре, она последний раз появляется на страницах летописи как одно из главных действующих лиц в истории коронации. По словам придворного летописца, дать согласие на коронацию и унию с Римом Даниила “убедила его мать”. Союз с Римом сильнейшего из князей Руси был выгоден тогда правителям Никеи, так как способствовал реализации их собственных политических целей. Отказ от уступок папе нового никейского императора Феодора II Ласкаря, взявшего курс на возвращение Константинополя с помощью военной силы, незамедлительно привел к разрыву отношений с Римом Галицко-Волынских князей».

Мы теперь можем себе представить всю трагичность того положения, в котором оказался в определенный политический момент Александр. Не имея никаких полноценных военных союзников, он лишался не просто политической поддержки от православного князя Галицкой Руси и Никейской империи, но и получал в их лице проводников латинизации православного народа. К этой ситуации мы обязаны вспомнить о союзнических отношениях Никеи с монголами и величии подвига сохранения православной веры Александром перед лицом в буквальном смысле общемирового отступления от православной веры и краха православной государственности. Здесь князь Александр предстает перед нами, потомками, во всем своем величии силы духа святого государя.

СВЯТОЙ

ВЫБОР ВЕРЫ СВЯТЫМ АЛЕКСАНДРОМ

В этой главе мы переходим к важнейшему факту биографии князя, из которого мы только и можем верно представить истинный масштаб этой личности для отечественной истории и национальной судьбы.

«И вот в мае 1240 года в Новгород прибыли с посольством “прехитрые” кардиналы Гальд и Гемонт, чтобы предъявить окончательный ультиматум о перемене веры. После разговора с папским легатом юный Александр отрезал: “От вас учение не примем!” Несмотря на всю тяжесть испытаний, постигших русскую землю, выбор был сделан». Послы привезли Александру послание от римского папы.

Для нас сейчас крайне важно понять всю ту сложность и невероятность, с человеческой точки зрения, выбора князя Александра, который обусловил ответ папским послам. Но что же содержали в себе буллы папы римского, адресованные Александру? Что позволяло Римскому престолу надеяться на успех своей миссии у новгородского князя?

Булла папы основана на сведениях, которые Плано Карпини, папский посланник в Орду, привез из своей поездки. Послы уверяли Александра, что его отец Ярослав Всеволодович дал чуть ли не согласие принять не только помощь Рима, но и «латинскую веру». Более того, они уверяли, что Ярослав перед смертью принял католичество. И все это послы рассказывали будто бы со слов очевидца – Плано Карпини.

Приведем текст папского послания: «Отец грядущего века, князь мира, сеятель благочестивых помыслов, искупитель наш Господь Иисус Христос окропил росою своего благоволения дух родителя твоего, светлой памяти Ярослава, и, с дивной щедростью явив ему милость познать Господа, уготовил ему дорогу в пустыне, которая привела его к яслям Господним, подобно овце, долго блуждавшей в пустыне, ибо, как стало нам известно из сообщения возлюбленного сына, брата Иоанна де Плано Карпини из ордена миноритов, протонотария нашего, отправленного к народу татарскому, отец твой страстно вожделел обратиться в нового человека, смиренно и благочестиво отдал себя послушанию Римской церкви, матери своей, через этого брата, с ведома одного военного советника, и вскоре бы о том проведали все люди, если бы смерть столь неожиданно и злосчастно не вырвала его из жизни…

Итак, желая, чтобы ты, будучи законным наследником отца своего, обрел блаженство, как и он, мы, наподобие той женщины из Евангелия, которая зажгла светильник, дабы разыскать утерянную драхму, разведываем путь, прилагая усердие и тщание, чтобы мудро привести тебя к тому же, чтобы ты смог последовать спасительной стезей, по стопам отца своего… Вот о чем светлость твою просим, напоминаем и в чем ревностно увещеваем, дабы ты матерь Римскую церковь признал и папе повиновался, а также со рвением поощрял своих подданных к повиновению апостольскому престолу, чтобы вкусить тебе от неувядаемых плодов вечного блаженства».

Письмо содержало прозрачные намеки на некую помощь в борьбе с татарскими дикарями. Но ничего конкретного более не говорилось. Папские легаты отчаянно льстили Невскому, расписывая известные на Западе его добродетели. Создается впечатление, что весь разговор строился по определенной схеме, видимо достаточно эффективной в глазах папских легатов и приносящей свои плоды, и, вероятно, единожды. Александр дал папским послам исчерпывающий ответ: «…от вас учения не приемлем!»

В этом ответе мы без преувеличения можем и должны видеть вторичный выбор веры всем русским народом, который впервые состоялся еще при князе Владимире в конце X века. В этом выборе князь Александр уподобляется своему равноапостольному предку!

Но если выбор князя Владимира был первым шагом на пути к святости, то выбор Александра Невского – это выбор святого, сделанный в трагический момент христианской истории, когда православие и православные были на краю гибели. Этот выбор был сделан, когда у растоптанной монгольскими конями Руси не оставалось в мире политических союзников, а собственные силы были чрезвычайно ничтожны, чтобы рассчитывать немедленно сбросить иго татар. Этот выбор был сделан тогда, когда пал Царьград, когда никейские императоры и возможный союзник в борьбе с Западом и Ордой Даниил Галицкий сознательно шли на унию с католиками. Этот выбор сделан в тот момент, когда восставшая из пепла Византия пошла на тесный союз с Ордой в своей борьбе с мусульманами. Только святой человек был способен в столь трагический момент в истории сделать подобный выбор.

Темы, поднятые выше, мы специально рассмотрим в нижеследующих главах.

ОСНОВАНИЯ ДЛЯ СВЯТОСТИ В ПРАВОСЛАВИИ

Удивительно, но даже чтущие Александра Ярославича православные русские люди часто не в состоянии ответить, в чем, собственно, состояла святость князя-ратоборца. За что, если такой вопрос вообще уместен, он был причислен к лику святых Православной церкви, выражаясь языком церковно-юридическим – канонизирован? Чтобы верно ответить на этот принципиальный вопрос, мы должны рассмотреть воззрение на святость в Древней Руси в соответствии со святоотеческой традицией.

«…Христианская древность как таковой процедуры канонизации не знала, как не знали ее долго и византийцы. Это явление и понятие появилась в Византии никак не ранее ее последней, палеологовской эпохи, и, сколь можно судить по источникам, первым святым, прославленным таким образом, был св. патриарх Арсений (XIII в.). В следующем столетии мы уже наблюдаем четырнадцать случаев канонизации, включая св. Афанасия I, св. Мелетия Исповедника и знаменитого “учителя безмолвия” св. Григория Паламу».

Безусловно, находясь под огромным духовным влиянием Византии, Русь в скором времени восприняла эту практику. Но вот вопрос: когда это могло произойти?

«…Русский ученый Е.Н. Голубинский начинал свой пионерский и оттого во многом несовершенный труд о канонизации святых в русской Церкви с утверждения о том, что “о канонизации святых в древней греческой Церкви мы почти что не имеем никаких положительных сведений”».

Византийской православие, переданное на Русь в IX–X веках, исходило из некоей принципиально иной, по отношению к современной практике, концепции определения святости жизни или, по крайней мере, из иного понимания самой этой идеи.

«Восходит само библейское слово “святой”, кадош к понятию “отделенный, вымытый, чистый, обособленный, устрашающий”, что указывает на причастность Богу через посвященность Ему. Бог именуется в Верхом Завете “святым”, но и священник, левит (Нав. 16:3), – также “святой”. Святость, прежде всего, есть сохранение верности Господу посреди народа, отступившего от Него, принадлежность к “малому благому остатку”».

Одним из главных вопросов правильной, легитимной терминологии какой-либо системы, догматической или научной, – это вопрос аутентичности перевода с одного языка на другой.

«При переводе на греческий и другие языки христианского Востока кадош было переведено греческим словом “агиос”, которое почти вытеснило из христианского употребления другое слово – “иерос”, “сакральный, священный”, оставив за ним в основном значение только особого отношения к Богу как “касательства до святыни”. Так древнее греческое слово жрец стало обозначать священника, иерея, храм обычно называется святым, священным именно в этом смысле, хотя на ектений мы молимся именно “о святем храме-церкви сем”. Именно слово “агиос” пишется в надписании икон, сообщая им святость. Итак, святость в Писании означает жизнь по Богу, с Богом и в Боге… В Новом Завете мы видим не только продолжение этой линии, но и важный оттенок в понимании святости как принадлежащей преимущественно Богу и уделяемой человеку в Таинстве Крещения, а также святости как врачества (в особенности это видно у св. Павла, который часто называет христиан “святые во Христе Иисусе”). Итак, святость принадлежит Богу и причаствуема человеку. Эта новозаветная линия продолжается в раннем христианском именовании святыми тех, кто следует путем воздержания и аскезы». Русь принимает крещение в период, когда Вселенская церковь существует уже тысячу лет. За этот период выработались и прошли определенный эволюционный путь многие догматические определения.

«На Древнюю Русь проникает убеждение, что святость вместе с санкцией принадлежит Богу. Достаточно вспомнить эпизод с прославлением князей Бориса и Глеба, когда, сперва, их почитание не дозволялось митрополитом на основании сомнений, но после начала исцелений оно было позволено. Никакой процедуры “канонизации”, естественно, не было. В Прологе об этом мы читаем: “Принесшее в новую церковь, и открыша раку, и се аки дымъ идяше отъ нея, и наполни церковь благоуханья, и вси прославиша Бога. Митрополит же ужасеся, бе бо не твердо верую къ святыма, и падъ ницъ, просяще прощения, и по молитве целовавъ мощи ею. И вложиша мощи его в раку камену. Посемъ же вземше раку с теломъ святаго князя Глеба, и поставиша ю на кречелы, и имяше за ужя влечаху. И егда бысть въ дверехъ церкве, абие ста и непопусти рака. Княземъ же многу сотворшемъ народу милостыню, нудящее молити Бога, дондеже движеся рака. И тако положиша ю в каменей церкви, месяца Майя во вторый день”». Каков же, по воззрениям средневекового русского человека, «механизм» обретения святости.

«Так, Зиновий Отенский, новгородский монах-книжник, полемист и публицист, объяснял своим оппонентам, что человек становится святым оттого, что в него “вселяется Бог”, и поэтому святой остается живым и после смерти. Этот центральный для Зиновия тезис – тезис о вселении Бога в праведных, которые остаются живыми “перед Богом”, – развит и весьма подробно аргументирован в его рассуждениях. Именно этот тезис служит главным доводом в обосновании культа святых».

Необходимо указать и на ряд нюансов, связанных с этим воззрением древних русских книжников.

«…Зиновий не делает никакого принципиального различия между святыми, угодниками и праведниками, святостью и праведностью. А в чем же состоит праведность? Праведники угождают Господу тем, что любят его. А в чем выражается любовь к Богу? В том, что они “быша самодержцы страстем умертвившее уды своя, тем же возвладаша над различными недуги и страстьми и над бесы”. Кроме того, “благоугодити… Богу” и “приобрести спасение от Бога” можно, “творящее же вся заповеди Божия… и в повиновении работающее во всех оправданиих Божиих”. Характерно, что в перечислении атрибутов у Зиновия нет деятельности во имя воплощения в жизнь заповедей Писания – есть только страдание во имя Христа, непорочность и постничество. Итак, в православной перспективе – святость уделяется исключительно самим Богом, а полнота церковная только смиренно поклоняется этой святости как проявлению энергий Божиих в человеках».

Подводя итог вышесказанному, следует в первую очередь отметить следующее.

«Фактически процедура канонизации призвана констатировать наличие или отсутствие тех признаков, о которых писал еще в XVII веке “в опровержении главенства папы” патриарх Иерусалимский Нектарий:

– безукоризненное Православие;

– совершение всех добродетелей, за которыми следует противостояние за веру даже до крови;

– проявление Богом сверхъестественных знамений и чудес». Таким образом, «домакариевское время не знало канонизации

как общецерковного явления, но именно в порядке коренного преобразования России и ее церковных дел, связанного с усвоением Москве имени Третьего Рима, а Церкви Российской – преемства по отношению к Церкви Нового Рима, Цареграда, по инициативе митр. Макария перед Стоглавом, соответственно в 1547 и 1549 годах на соборах были прославлены гласно и принародно святые праведники и мученики со времен св. княгини Ольги. Но удивительное дело – Стоглав при всей своей законодательной силе не смог, да и не желал изменить формы канонизации, принятые Русской Церковью в дособорное время. Канонизация как была, так и осталась лишь формою церковного подтверждения уже существующего почитания святых».

Не противоречит вышесказанному и «мнение знаменитого протопресвитера (впоследствии епископа)… Г. Граббе: “В сущности, канонизация в Православное Церкви не есть “производство”, как у католиков, а утверждение и богослужебное осуществление почитания святых, уже существующего в сознании пастырей и паствы. Через это почитание и услышанные молитвы в чудесах мы познаем, что тот или иной подвижник прославлен Богом. Дело проще в отношении мучеников, почитание которых поэтому иногда совершалось чуть ли не сразу после их кончины”».

В этой связи нас не должно удивлять, что уже современники Александра Ярославича воспринимали поездки князя в Орду как реальное мученичество за веру и народ.

В вопросах святости Александра Невского и взгляда на него как на святого князя современников и потомков нам нельзя обойти стороной вопрос о святости величайшего и весьма неоднозначного, по оценкам современников и потомков, императора Византии, каким был Юстиниан I.

Вопреки драматической и неоднозначной политической судьбе этого императора, именно Юстиниан является в определенном смысле каноническим образом православного государя, признанного святым в период династии Комнинов и бывшего одним из ярчайших богословов православного мира, точно определившего сферы взаимоотношений Церкви и царской власти и очертившего круг обязанностей благочестивых государей по отношению к Церкви.

«Из законов Юстиниана, относящихся к религии, могут быть выедены общие принципы, теоретически регулировавшие отношения между basileia и sacerdotium в Византийской империи».

В этой связи необходимо также упомянуть мнение исследователя А. фон Гарнака, который уверен, что Юстиниан был лучшим богословом своего времени. Отметим письмо папы Иоанна III Юстиниану от 15 марта 533 г., в котором он не только соглашается с богословским воззрением Юстиниана о том, что «Один из Святой Троицы был распят», но и свидетельствует об особом отношении Православной церкви к институту царской власти: «Ничто не излучает столь славного света, как истинная вера в правителе; ничто не является столь вечным, как истинная религия… Поэтому, о славнейший государь, каждый молящийся будет просить Божественную власть о нерушимом сохранении твоего горячего усердия в вере, твоей сердечной преданности и твердости в истинной религии. Ибо мы верим, что это служит интересам святых Церквей. Сердце царя – в руке Господа… и Он направляет его, как Ему угодно. В этом основа мощи твоей империи и крепости твоего правления. Ибо мир церковный и единство религии возвышают того, кто утвердил их, и сохраняют его в счастье и в мире. Сила Божия никогда не оставит того, кто защищает Церковь от зла и раскола, ибо написано: когда справедливый царь сидит на троне, никакое зло не сокрушит его (ср.: Притч. 20: 8)».

«Свою религиозную политику Юстиниан основывал на принципе гармонии (symphonia) между Церковью и государством. Согласно этому принципу, оба этих источника власти не созданы людьми, но получены ими свыше, из источника всей власти, то есть от Бога. Происходя от одного источника, эти власти, если их использовать правильно, не могут прийти в столкновение друг с другом. То обстоятельство, что в Византии подданные государства одновременно образовывали и церковную общину, обусловливало необходимость соглашения между Церковью и государством. Немыслимо было иметь для одной и той же общности людей две противоположные и одновременно действующие власти. Церковь была как бы душой, государство – телом. Здоровый союз этих двух организмов Юстиниан считал необходимым условием функционирования каждого из них, ибо только при этом условии могло осуществляться гармоничное сотрудничество. Цель у обоих организмов была одна – спасение народа и слава Божия. Следовательно, конфликт между ними был немыслим, так как он означал бы разделение целей… Император-богослов, зная, что только в такой атмосфере сможет стать реальностью принцип гармонии в отношениях Церкви и государства, подчеркивал в новелле VI: “Два великих дара Господь в Своей любви к человеку даровал ему свыше: священство и императорское достоинство. Первое служит Божественному, второе направляет и управляет делами человеческими. Однако оба они происходят от одного источника и украшают жизнь человечества. Следовательно, ничто не может быть большей заботой императора, чем достоинство священников, ибо именно о благе императора они постоянно молят Бога. Если священники свободны от упреков и молитвы их доходят до Бога, а императоры справедливо и беспристрастно управляют вверенным им государством, возникает общая гармония и всякое благо даруется человеческому роду”..: Таким образом, основанием принципа гармонии между Церковью и государством являются истинная вера и святые церковные каноны. Иначе столь угодная Богу гармония не может быть достигнута… Поскольку принцип гармонии исключал возможность расхождения между политическими законами и святыми канонами Церкви, император приказывал в новелле CXXXI: “Поэтому мы повелеваем, чтобы священные церковные правила, принятые и утвержденные четырьмя святыми Соборами, почитались как законы”. Таким образом, церковные каноны приняли политический характер и стали частью гражданского законодательства. С тех пор каноны Церкви и законы государства составили целостное законодательство Византийской империи и духовно объединенных с нею соседних народов, особенно славян».