Текст книги "Александр Невский и Даниил Галицкий. Рождение Третьего Рима"

Автор книги: Владимир Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Впрочем, это уже иная тема.

Мы касаемся ее только для того, чтобы продемонстрировать тот непреложный факт, что цивилизационный выбор святого Александра Невского и поныне является главным нервом нашей национально-политической и культурной жизни, позволяя нам оставаться после всех потрясений последнего века самой большой державой мира, которая не исчерпала еще свой культурно-исторический ресурс.

Определенный интерес представляет для нашего исследования Псковская II летопись. Достаточно кратко касаясь начального периода русской истории, летописец помещает в летописный свод целый блок: «Повести о житии и о храбрости благовернаго и великаго князя Александра». В тексте Жития очень важным представляется оценка деятельности Александра. После побед над шведами и немцами: … «нача слыти имя его по всем странам, и до моря Хоноужьсканго, и до гор Араратскых, и об оную страну моря Варяжского, и до великаго Риму… И оумножишася дни живота его в велице славе. Бе бо неролюбецъ и мънихолюбецъ, и нищая любя, митрополита же и епископы чтяше и послоушааше их, аки самого Христа. Бе же тогда ноужда велика от иноплеменник, и гоняхоуть христианъ велящее с собою воинъствовати; князь же великыи Александръ поиде к цареви, дыбы отмолити люди от беды тоя. А сына своего Димитрия посла на Западныя страны, и вся полки своя посла с ним, и ближних своих домочадецъ…»

В этих скупых, но одновременно информативных строчках Жития для нас необходимо выделить несколько моментов. Первый – это оценка деятельности князя в Житии. Мы отдельно рассмотрим религиозно-символические аспекты Жития, отдельно от идеологического пласта, представленного здесь. Дело в том, что для средневекового русского человека житийная литература была гораздо доступнее и интереснее, чем сухие летописные строчки. Давая оценку деятельности князя, автор Жития волей-неволей выражал о князе не только общецерковную точку зрения, но и точку зрения современников, слушающих житийную литературу в церквях. Совершенно невозможно представить себе, чтобы автор Жития пользовался некими информационными технологиями в современном смысле слова, для того чтобы исказить или приукрасить истину о князе. Такая неправда не нашла бы отклика у церковного народа и не имела бы шансов пережить века. Совершенно невозможно усомниться в той славе князя, которая действительно пошла по всей христианской ойкумене. И нам не приходится удивляться мужеству, политическому гению князя, который сумел доказать в Орде, что использование русских сил в войнах за пределами Руси в интересах ханов является нецелесообразным. Мы можем только гадать о тех аргументах, которые предложил князь в ордынской ставке. Но не может быть никаких сомнений, что аргументы были подобраны веские и весьма дипломатичные. Однако Александр подстраховался и отправил с сыном все имеющиеся в наличии воинские силы в Ливонию. Конечно, этот поход тоже был весомым аргументом в системе доказательств о невозможности русским участвовать в дальних походах ордынцев. По поводу политической мудрости Александра в отношении самого страшного врага – Орды – у современников князя не было разногласий.

Не было у современников и сомнений в значимости его военных побед. Еще раз обратимся к уже исследованному нами вопросу о Ледовом побоище, чтобы иллюстрировать этот тезис.

«В лето 6759. Иде Александр к Батыю царю, а Олег Резанскии къ канови идее. И пришед Александръ от Батыя, и поиде з братомъ Андреемъ, с низовци и с новгородцы изгоною ратию на немцы ко Пскову, уже бо бяше Псков взят, и тиуни посаждении судить. И зая вси пути, изгони псковичь, а немецъ и чудь, исковав, поточи в Новгород, а самъ поиде в зажитие. А Домаш Твердиславич, брать посадник, и Кербеть быша в розгоне. И устретоша ихъ немцы у мосту, и бишася. Ту убиша Домаша, а инех мнозех изнимаша, а инии ко князи прибегоша в полкъ, князь же воротися на них на озеро, а немцы же и чудь поидоша по них. И узрев то Александръ, и постави полки на Чудскомъ озере, у Ворония Камени; и наехаша немцы, чудь на полкъ, пробишася свиньею вскозе полкъ; и бысть ту сеча велика априля 5, в субботу похвальную. Поможе Богъ княземъ и новгородцемъ и псковичамъ: паде немецъ ратманов 500, а 50 руками изымаша их, а чудь побеже. И поиде князь, бьющее их, 7 верстъ ро озеру до Соболицъкого берега, и много велми чуди поби и не бе числа, а иных вода потопи. Того же лета прислаша немцы с челобитиемъ: “Что есмя зашли мечемъ, того ся отступаем”; и головами разменишася, Ярослав, отець Александров, идее в Орду к Батыю».

Обычно скупой на детали летописец здесь перед нами развернул батальную панораму, позволяющую реконструировать ход битвы с немцами на Чудском озере в 1242 г. Необходимо отметить, что скептическое отношение современных исследователей, готовых ради сенсации отказаться от любого исторического наследия, ставшего в определенном смысле «национальным мифом», совершенно не соответствует летописным данным. Летопись, уделив битве столько внимания, явно придает ей огромное значение. Подробности разгрома разведывательного отряда Домаша Твердиславича должны снять всякие обвинения в предвзятости древнерусского летописца. Именно его серьезность и честность в описании трагических моментов отечественной истории не дает нам права усомниться в тех интереснейших подробностях, которые доносит он до нас в описании Ледового побоища. Количество убитых немецких рыцарей свидетельствует о том, что на льду Чудского озера разыгралась грандиозная для своего времени баталия.

В этой связи важно проиллюстрировать, как новгородский летописец относится к самым дискутируемым сегодня событиям жизни Александра Невского и его брата Андрея. Надо сразу отметить, что летописец не свободен от оценочных характеристик происходящих событий, но совершенно обходит молчанием какое-либо неудовольствие современников или непонимание ими действий Александра Ярославича по отношению к татарам. «В лето 6764. Князь велики Александръ поиде в Низ, поимъ послы Новгородския, Елеуферия и Михаила Пенещенича, а сына своего Василья посади на столе. Повоева князь Александръ с новгородцы Яму. Сей зимы приехаша численици ис Тотар, изочтоша всю Русскую землю, и иставиша десятникы, сотникы и тысячники; токмо не изочтоша игуменов и попов, черньцев… В лето 6765. Глеб приех ис кановы земли. А в Новгород приде весть зла из Руси, яко хотять татари у них тамги и десятины, и сметошася людие чрез все лето. А к Оспожину дни успе посадник Онания. И на зиу приехаша послы татарския со Александромъ, а Василии побеже от отца во Псковъ; а татари начаша просить дани, и не яшяся по то новгородцы, и даша дары цареви, а их отпустиша с миромъ. Михалка посадника убиша, а на весну убиша Мишу; даша посадничество Михалку Феодоровичу, тысяцкое Жирохну. Князь Александръ выгна сына своего изо Пскова и посла в Низ…дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи внимаша, кто Василья на зло повел; всяк бо злыи и зле да погибает».

Летописец однозначно встает на сторону Александра в вопросе переписи новгородцев ордынцами. Безусловно, для Александра очень важно было показать ордынцам, что он владеет ситуацией в Новгороде. В противном случае князь рисковал быть вообще устраненным от власти в Северо-Восточной Руси. Неповиновение Новгорода неминуемо вызвало бы карательную экспедицию. То, что город ни разу не пережил татарского разгрома, – несомненно заслуга политики Александра Невского. Хотя и приходилось князю идти на жесткие меры. Однако же заметим, что, разгромив оппозицию своей политической линии в Новгороде, князь обошелся без смертных казней, хотя учинил расправу с дружиною сына Василия, и нужно признать ее достаточно жесткой, что, вероятно, было продиктовано и тем явным или скрытым надзором за его действиями со стороны ордынцев.

В своем гениальном труде «Россия и Европа» Н.Я. Данилевский приводит важнейшую мысль, которая, по сути, описывает судьбы всего православного мира в эпоху противостояния внешней агрессии. Речь идет о Византии, в частности. И вот что Данилевский замечает: «Как сатана-соблазнитель, говорил Рим одряхлевшей Византии: видишь ли царство сие? Пади и поклонися мне, и все будет твое. – Ввиду грозы Магомета собирает он Флорентийский собор и соглашается протянуть руку помощи погибавшему не иначе как под условием отречения от православия. Дряхлая Византия показала миру невиданный пример духовного героизма. Она предпочла политическую смерть и все ужасы варварского ига измене вере, ценой которой предлагалось спасение». Но справедливости ради скажем, что прежде этого духовного подвига были в Византии колебания. И во время Флорентийского собора далеко не все православные архиереи были единодушны в своем стремлении до конца стоять в истине. Был момент, когда знаменем непоколебимой верности остался один Марк Ефесский. За эти колебания Византия и была наказана конечным государственным исчезновением из мировой истории. Совсем иного рода пример являет нам Русь времен Александра Ярославича. Страна, действительно стоявшая на краю гибели, страна, понесшая невиданные утраты и колоссальные людские потери, единодушно, до последнего смерда, оставалась нерушимо предана православной вере. Знаменосцем этой нерушимой верности выступил князь Александр.

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ И ДАНИЛА ГАЛИЦКИЙ У ИСТОКОВ КОНЦЕПЦИИ «МОСКВА – ТРЕТИЙ РИМ»

ВИЗАНТИЙСКОЕ НАСЛЕДИЕ НА РУСИ В XIII ВЕКЕ И ЗАРОЖДЕНИЕ ИДЕИ ТРЕТЬЕГО РИМА

Раскрытие этой темы потребует от нас небольшого экскурса в историю Владимиро-Суздальской, а чуть ниже и Галицко-Волынской Руси. Начнем мы с Севера.

«После смерти Юрия Долгорукого произошли события, которые также могли сопровождаться строительством Борисоглебских монастырей в Суздальщине. В Суздальской летописи, входящей в состав Лаврентьевского свода, под 1159 годом записано: “Преставися Борис князь Гюргевич месяца мая в 2 день”. Положил в церкви Бориса и Глеба на Нерли, где было становище Бориса и Глеба. Вскрывший его гробницу в 70-е годы XVII века суздальский воевода Тимофей Савелов велел записать, что поверх останков князя лежала одежда, шитая золотом, на которой был золотом же вшит распластанный одноглавый орел – символ княжеской власти. Борис Юрьевич был сыном Юрия Долгорукого. Он был погребен своим старшим братом Андреем Боголюбским в Борисоглебской церкви в Кидекше – княжеской резиденции под Суздалем».

Небезынтересно отметить, что на поздней фреске XIX столетия в Георгиевском соборе Юрьева монастыря Великого Новгорода, изображающей в полный рост Александра Невского, на плаще князя также изображен золотой распластанный одноглавый орел в красном картуше. Голова геральдической фигуры орла украшена нимбом. Геральдическая фигура орла и первое появление на Руси изображения двуглавого орла свидетельствуют о том, что на символическом уровне идея царской власти была не чужда княжеским домам. Символика орла ведет нас к истокам идеологемы Третьего Рима. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

СИМВОЛ ТРЕТЬЕГО РИМА

Блаженный Августин говорил, что время – самая таинственная вещь, поскольку прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее – мгновение, не имеющее длительности. Существует только вечность, в которой только и возможно подлинное постижение смысла земных событий. Только историческая память делает нас действительными полноценными соучастниками потока жизни. И от качества этой памяти в конечном счете зависит и качество нашей повседневной жизни.

Для нашей исторической памяти одним из ключевых понятий является воззрение на русскую государственность как на «Третий Рим». Это одно из глубочайших учений, в котором неразрывно связаны священные вехи духовной и земной истории христианской ойкумены. В древности весь комплекс идей о «всемирной империи» принадлежали не только светскому, но и религиозному мировоззрению.

А. Карташев справедливо указывал, что в эсхатологическом сознании христиан Римская империя становится оградой вечного царства Христова, царства, в которое «Христос вписался», во время переписи при Его рождении, проведенной римскими властями, и потому сама приобщается к вечности. Наша современница Наталия Нарочницкая развивает ту же мысль: «Наряду с историографическим значением Рим как императорский и царский град, где совершается всемирно-историческая борьба добра и зла, вошел в символику христианского художественного сознания. И такое понимание встречается не только в духовной, но и в светской литературе. Рим стал аллегорией мистического центра, оплота всемирно-исторической борьбы добра и зла, от выстраивания которого зависит конец мира. Римом в болгарских хрониках именуется Тырново, Римом назвал Кретьен де Труа Францию, в стихах Тирсо де Молина Толедо становится “Римом, императорским градом”».

Необходимо понимать, что сама идея Третьего Рима не возникла в России на пустом месте. Мы можем говорить об устойчивой, уже 500-летней традиции, существующей на Руси, взирать на себя как на законных наследников лидерства в христианской ойкумене до того момента, когда это воззрение приняло законченную формулировку в посланиях старца Филофея «Москва – Третий Рим».

Нельзя забывать, что начало этой идеологии, ее фундамент был заложен первым русским митрополитом Иларионом в 1049 г. в его знаменитой проповеди, известной нам как первый русский литературный памятник – «Слово о Законе и Благодати». Именно в «Слове» Иларион постулирует идею избранности русского народа: «Последние станут первыми». Приняв христианство последними в Европе, исключая литовцев, которым не суждено было стать историческим народом, Русь сразу заявила устами своего первого русского по крови митрополита о своей духовной готовности возглавить христианский мир. Именно эта идея, которой Русь и жила с тех пор, была осмыслена потомками как «бремя», как исключительно русское служение быть последним оплотом истинной веры и одухотворенной этой верой истинной имперской «римской» государственности.

Русское религиозное сознание в XVI веке видело «Рим» во всем царстве Русском, а не конкретно в столичном городе – Москве. Причем сознание образованных слоев русского народа не сводило эту концепцию до уровня простой идеи непосредственного византийского наследия. Для средневекового сознания сводить концепцию вечного Рима к византийскому наследию было опасным и двусмысленным, учитывая печальную судьбу Царьграда, павшего в 1204 г. под ударами латинян и в 1453 г. захваченного турками. Старец Филофей апеллирует к наследию не только Второго Рима, но и Первого, углубляя историческую и духовную ретроспективу и проецируя в будущее религиозную идею вечного, неуничтожимого до конца времен христианского царства. Русское христианское сознание не замывается в узком «византоцентризме», но вовлекает в свою перспективу всю христианскую ойкумену. Но и византийское наследие не сбрасывалось со счетов. Византийская цивилизация дала нам в наследие сплав библейской священной истории избранного народа, пропитанного эсхатологией, эллинское наследие универсальных гуманитарных ценностей и правовой фундамент римского государственного гения. Три истока Второго Рима, три универсальные ценности его цивилизации нашли достойное продолжение в истории российского царствия и империи. Государь Вечного Рима мыслился как обладатель делегированной теократии, обладателем суверенных властных прав не собственника, а попечителя христианской универсальной государственности. Теократическая концепция государства предусматривала, что государь – исполнитель Божиего Промысла. Византийская идея власти – это прежде всего идея универсальная. Только одна империя, империя ромеев, законных наследников отпавшего от Христа некогда избранного народа, – единственная законная, абсолютно легитимная земная власть. Такая идея власти не сопрягалась с границами государства или с его внешним могуществом, потому что власть истинного христианского государя – это власть вселенского характера.

Еще одним важным концептуальным наследием, входящим составной частью в идеологему Третьего Рима, был постулат о симфонии светской и духовной власти. Но кроме этого, задачей истинной христианской империи было и оставалось миссионерство. Миссионерство Вечного Рима усматривалось в том, что само государство олицетворяет собой идеал истинной веры, которым исполнены все его институты. И через систему «таксиса», систему особого миропорядка, такой строй может быть передан окружающим народам. Фигура христианского государя в данной системе ценностей мыслилась как священная экклезиологическая миссия, равноапостольская по своим задачам. Естественно, что при таком воззрении на характер и миссию христианской государственности средневековое сознание приходило к мысли неуничтожимости до конца времен истинной веры, защищенной твердыней истинной государственности – Третьего и последнего Рима.

В поистине программном обращении Александра Ярославича к своим современникам, иностранцам и соотечественникам, и к нам, его потомкам, нам важны слова о том, «что Русь жива». Действительно, после страшного татарского разгрома не только у иностранных наблюдателей, но и у русских людей могло сложиться впечатление, что это конец русской истории. Вряд ли кто мог думать тогда, что у Руси есть силы не только давать отпор внешним врагам, но и вообще продолжать какую-либо самобытную историческую жизнь. Однако нашелся такой человек, который собрал военную силу, ставшую непреодолимым препятствием для католической экспансии на Западе. Но все главное, что должно нас вдохновлять в этой фразе, обращении к оцепеневшим соотечественникам, – «Русь жива»! В этом жизнеутверждающем девизе – зерно-зародыш неразрушимости будущего Третьего Рима – Великой России. Это завет потомкам князя Александра и обетование того, что живой Русь останется до конца времен. Но традиция принятия на себя имперской миссии не ограничивалась только территорией Северной Руси. Некоторое время инициатива восприятия «имперского наследия» Византии принадлежала Югу.

ГАЛИЦКАЯ РУСЬ – НАСЛЕДНИЦА ВЕЛИЧИЯ ВИЗАНТИИ

В Синопсисе, или кратком описании, о начале славянского народа, изданном в Санкт-Петербурге, в книгоиздательском доме П.П. Сойкина, совместно с другими творениями Святого Димитрия Ростовского, в главе «О княжении в Киеве Ярослава Изяславича», есть примечательные строки: «Князь же Святослав Мстиславич Киевский, видя, что престол киевский не занят, взял Киев, желая им завладеть, но Роман Мстиславич, князь Галицкий, желая называться самодержцем всей России, изгнал Мстислава из Киева, а в нем на княжеском столе посадил Ростислава Рюриковича, выпустив его из уз. Престол же Киевского самодержавия он перенес из Киева в Галич и писался всей России самодержцем».

В главе «Спор о столице самодержавия российского и об избрании князя из венгров и угров» продолжение той же мысли: «По смерти самодержца всей России Романа, князья Российские имели между собою великое нестроение и спор о престоле самодержавия: иные хотели иметь престол в преславном городе, другие в Галиче и Владимире и, так как они не могли между собою с любовию помириться, то избрали себе королевича Коломана из Венгерской или Угорской земли, котораго епископы помазали на царство российское и венец царский Винцент Кадлубок, бискуп краковский, возложил на него, и стал Коломан самодержцем всей России. Но когда Коломан взял себе в жену сестру Лешка Белого, именем Соломку, вознегодовали православно-российские князья за такую измену православной вере и немедленно избрали Романа Мстиславича великоновгородского самодержцем российским, который изгнал Коломана, а сам сел на престоле царском в Галиче, и венчан был епископами венцом царским, а Коломан бежал от него, и он был провозглашен царем и самодержцем всей России… Ведомо же будет то, что галицкое княжество или царство ради того здесь присоединено, что киевское самодержавие было перенесено в него…»

Одна из ключевых фигур русской истории конца XII – начала XIII столетия был князь Роман Мстиславович Галицкий. В действительности его как самодержца всея Руси воспринимали и на Западе. И именно как к самодержцу к нему направлялось папское посольство с предложением принять унию с Римом. Но обо всем по порядку.

В хронике Винцентия Кадлубека и Великопольской хронике отмечается, что Роман воспитывался («почти с колыбели») при дворе польского короля Казимира Справедливого. По мнению ряда исследователей, Роман провел в Польше большую часть своего детства и юношеского возраста – всего 12 лет. Подобные обстоятельства должны были наложить свой отпечаток на его религиозное и политическое мировоззрение. «О его благосклонном отношении к католической церкви можно судить по щедрому пожертвованию в пользу монастыря Св. Петра в Эрфурте… Связь Романа и его братьев с Польшей и “латинством” недвусмысленно подчеркивается в “Слове о полку Игореве”. Упоминаемые в “Слове” “железный папорзи под шеломы латиньскыми” – характерная деталь, которая может свидетельствовать о заимствовании воинами Романа боевого снаряжения, распространенного в Польше и других странах Европы».

Но было и посольство папы к Роману в Галич, и его решительный отказ от унии с Римом. Князь неожиданно проявил себя как ревнитель и охранитель византийского православия в Русской Галиции. Источники сохранили нам сведения, позволяющие понять причину резкого размежевания князя с католическим миром. Есть сведения о его враждебном отношении к католической церкви, латинским кирхам и к священникам. В «Польской истории» Яна Длугоша есть упоминание о том, что, отправляясь летом 1205 г. в свой поход в Польшу, Роман грозился не только разорить Польскую землю, но и полностью истребить «божественную отрасль латинян». Захватив нескольких латинских клириков, Роман приказывает осыпать их стрелами, чтобы они рассказали, где скрывается польское войско. В Хронике цистерцианского монаха Альбрика из монастыря Трех Источников говорится о том, что «король Руси по имени Роман… намеривается через Польшу достичь Саксонии, чтобы как мнимый христианин разрушить церкви». Не вдаваясь в полемику с рядом историков о действительной возможности похода Романа в Саксонию, скажем только, что здесь для нас важно то, что определенные антикатолические действия Романа надолго запечатлелись в памяти народа Галицкой Руси. Историк М.С. Грушевский в свое время указывал, что в веках память о князе осталась в гонимой Православной церкви Галиции как о защитнике православия. Что же заставило так переменить свое отношение к Римской церкви этого знаменитого воителя. Не вызывает сомнения тот факт, что вторая жена князя Анна была родственницей, а может быть, и дочерью византийского императора Исаака П. Есть основания полагать, что после трагического для всего православного мира завоевания Царьграда крестоносцами свергнутый византийский император Алексей III бежал в Галич к Роману Метиславичу. «Нам представляется, что перемены в отношении Рима и Римской церкви, произошедшие в последние годы его жизни, были непосредственно связаны с событиями времен Четвертого Крестового похода, завершившегося захватом и разграблением Константинополя».

Этот факт вызвал настоящее потрясение среди русского православного народа. Раздражение князя против латинян было общим для всего православного мира. О реакции русского общества на взятие Константинополя крестоносцами можно судить по эмоциональному и детальному рассказу об этом событии, помещенному в Новгородской I летописи.

Идеологическая программа Романа Мстиславича может быть реконструирована по следующим фактам.

Крайне важным и продуктивным для нашего исследования будет обращение к началу формирования особого почитания святого Даниила Столпника у Мономашичей. Мы будем опираться на исследования данного вопроса, проведенные А.В. Майоровым. «Если в домонгольский период случай наречения именем Даниил старшего сына галицко-волынского князя Романа Мстиславича является уникальным в практике имянаречения Рюриковичей, то в последующее время подобные случаи становятся регулярными, особенно в семье московских великих князей. Из многочисленных источников известно, что младший сын Александра Невского, ставший родоначальником династии московских князей, получил при крещении имя Даниил. Это же имя впоследствии носили сыновья практически всех московских великих князей XIV – начала XV в.: Даниил Иванович, сын великого князя Ивана Калиты, родившийся в 1319 или 1320 г. и умерший, вероятно, в молодом возрасте; Даниил Симеонович, сын великого князя Симеона Гордого, родившийся в 1347 г. и умерший, вероятно, в раннем возрасте; Даниил Дмитриевич, старший сын великого князя Дмитрия Донского, умерший при жизни отца; Даниил Васильевич, сын великого князя Василия I Дмитриевича, умерший в младенчестве».

Чем можно объяснить появление такого имени у младшего сына Александра Невского? Точной даты рождения Даниила Александровича нет в источниках. Большинство ученых считают, что князь должен был родиться в 1261 г. Вероятно, в это время в семье князя уже должны были сложиться определенные предпосылки для династического почитания святого Даниила Столпника. Такие предпосылки складывались в предыдущее поколение владимиро-суздальских князей. Имя Даниил носил один из братьев Александра Невского, сын владимирского великого князя Ярослава Всеволодовича. Этот первый в Северо-Восточной Руси князь с именем Даниил в летописях упомянут два раза. Первый раз – среди сыновей Ярослава Всеволодовича, уцелевших после Батыева нашествия. Второй же раз – в сообщении о его смерти в 1256 г. Мы можем с уверенностью, после исследований А.В. Майорова, утверждать, что в годы княжения Даниила Галицкого в Галиче и на Волыни появляются следы особого почитания святого Даниила Столпника и распространяется столпничество как особая, древняя форма христианского аскетизма. «Не может быть случайностью появление в Галицко-Волынской Руси во времена Даниила двух новых городов с весьма характерными названиями – Столпье и Данилов. Столпье впервые упоминается под 1204 г., а в 1217 г. значится среди отвоеванных Даниилом у поляков городов западноволынской “Украины”. Данилов упоминается под 1240 г. в сообщении о неудачной попытке войск Батыя овладеть городом. Древние городские укрепления локализованы вблизи хутора Даниловка Кременецкого района Тернопольской области, на горе Троица».

Обращение к теме Галицкой Руси в связи с князем Александром Невским далеко не случайно. Известно, что очень многое связывало его и Даниила Галицкого. Мы помним, что брат Александра был женат на дочери Даниила. И конечно, те идеи, которые зародились в Галицкой Руси, были известны и находили отклик у князей Руси Суздальской.

Действительно, значительным является сам факт, что в роду Рюриковичей в XIII веке становится популярным имя Даниил.

В этой связи определенный интерес представляют сфрагистические находки Лукинского-2 раскопа в Великом Новгороде. Результаты были опубликованы в сборнике материалов научной конференции, посвященной 80-летию со дня рождения М.Х. Алешковского, проходившей в Великом Новгороде 22–24 января 2013 г., «Новгород и Новгородская земля. История и археология. Выпуск 27». На одной из печатей изображен всадник, аналогичный изображениям с печатей Александра Невского, а с обратной стороны – святой Даниил Столпник. Печать найдена на Лукинском-2 раскопе в слое яруса 8, который датируется концом XIII века. «Подобные буллы известны по двум чрезвычайно близким разновидностям матриц, связывали с Юрием Даниловичем, находившимся на княжении в Новгороде в 1318–1322 гг. Позже, анализируя новые находки таких печатей, В.Л. Янин одну из них, на которой по сторонам всадника удалось прочитать имя АЛЕКСАНДР, отнес к Даниилу Александровичу, сыну Александра Невского, княжившему в Новгороде в 1296 г. Атрибуция второй печати при этом осталась прежней. Булла с Лукинского-2 раскопа оттиснута именно этими матрицами. Опубликовано уже 15 таких печатей. Почти все они происходят из Новгорода и Новгородского городища».

Одновременно с этим необходимо отметить, что именно в годы правления в Галицко-Волынской Руси Даниила Галицкого появляются явные следы особого почитания Даниила Столпника и широкое распространение столпничества как формы христианского аскетизма, нашедшего свое отражение и в архитектурных особенностях данного периода в юго-западных землях Руси. Речь идет о начале строительства одиночных каменных башен-столпов, которые до недавнего времени считали чисто оборонительными сооружениями.

Рассмотренные нами факты позволяют говорить о том, что у московских великих князей в XIV столетии, как и у галицко-волынских князей в XIII столетии, почитание святого Даниила Столпника приобрело родовой характер. Это ярко проявилось в княжеском именослове. Важно и то, что представители обеих ветвей рода Рюриковичей состояли в середине Х1П века в близком родстве, скрепленном брачными союзами. Для понимания того, каким образом осуществлялась духовная, культурная и политическая коммуникация между Галичем и Владимиром, нужно вспомнить, что в 1250 г. дочь Даниила Галицкого была выдана замуж за владимирского великого князя Андрея, брата Александра Ярославича. И что еще более важно, новую чету венчал во Владимире близкий сподвижник Даниила Романовича митрополит Кирилл, который за этим событием посетил князя Александра в Новгороде. Именно Кирилл являлся, по нашему глубокому убеждению, той ключевой фигурой, которая могла стать центральной в формировании новой русской политической программы, которая заключалась в осознании того факта, что Русь становится единственной преемницей павшей Византии как оплот Вселенского православия.

Необходимо помнить, что с племянницей Даниила Галицкого, дочерью черниговского князя Михаила Всеволодовича, который будет прославлен в лике святых, Феодулией, был обручен еще один брат Александра Невского – Феодор Ярославич, скончавшийся в день своей свадьбы. После смерти жениха княжна Феодулия приняла монашеский постриг под именем Евфросинии. А.В. Майоров аргументированно считает, что это имя она приняла в память своей бабки, жены князя Романа Галицкого, «великой княгини Романовой». Евфросиния Суздальская прославилась многими христианскими подвигами и также причислена к лику святых, как и ее отец и суженый. Но нам необходимо констатировать факт запланированного князьями севера и юга Руси теснейшего родственного и политического союза, который в перспективе должен был вновь объединить всю Русь. Этот союз послужил крепким основанием и легитимизацией политических устремлений будущих московских князей начать процесс собирания Русской земли, тем более тогда, когда род Даниила угас в Галиции и права на эти земли, исстари принадлежавшие Рюриковичам, переходили к северной ветви князей.