Текст книги "Александр Невский и Даниил Галицкий. Рождение Третьего Рима"

Автор книги: Владимир Ларионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

В действительности мы не обладаем иной информацией о ранении в лицо ярла Биргера по шведским источникам. Таким образом, нам остается еще раз констатировать об удивительной осведомленности и достоверности русской летописи.

Рядом с князем Александром сражались его дворяне: ловчий Яков Полочанин, названный по счету третьим в списке храбрецов по Житию князя, и один «от молодых его именем Сава – пятый в вышеуказанном списке. Именно Савва «въеха в шатер велик королев златоверхи и подсече столп шатерный». С большой долей вероятности можно говорить о том, что и шатер, и его хозяин находились в центре шведского лагеря. В этой связи мы можем утверждать, что в общем строю двор Александра действовал в центре русского войска во время атакующих действий.

«Вторую группу участников Невской битвы составляют новгородцы, сражавшиеся на фланге боевого строя. О Сбыславе Якуновиче (втором в списке героев, будущем новгородском посаднике) сказано неопределенно, однако и Гаврила Олексич (первый в списке после князя), и Миша (четвертый) бились на речном берегу – там, где стояли корабли шведского ледунга. Из этой группы наибольший интерес представляет информация о боярине Мише. “Сей пеш натече на корабли, и погуби 3 корабли з дружиною своей”. Выше уже отмечалось, что все русское войско было конным. Однако в том, что и сам боярин Миша, и дружина его сражались пешими, нет никакого противоречия. Воины XIII в. могли сражаться в любых условия: и в конном, и в пешем строю. Что касается данного случая, то можно предположить, что спешивание части новгородцев было вызвано невозможностью преодолеть на конях какой-то участок местности (например, заросший лесом овраг) либо необходимостью прорываться сквозь какие-то шведские засеки. Заметим, что прием этот был для новгородцев не в диковинку. В 1216 г. они с успехом применили его в Липецкой битве, где им пришлось прорываться через “оплот” суздальского лагеря».

Необходимо отметить ряд характерных обычаев ведения боевых действий на Руси в XII–XIII веках. Существовала иерархия полковых мест, в соответствии с которой главным и наиболее почетным считалось место в центре. Хотя летописные данные позволяют нам судить, что не всегда предводитель войска со своей дружиной непременно занимал центр, который считался и самым опасным местом сражения, где затруднен был любой маневр в случае непредсказуемого хода сражения. Вторым по значимости считался правый фланг, далее шли левый и вспомогательные отряды. Уже в битве с немцами на льду Чудского озера Александр ушел от этой традиционной для того периода схемы построения полков. В Невской битве центр русского войска был отдан Александру и его дружинникам. Правый фланг занимали новгородцы во главе с Гаврилой Олексичем и Сбыславом Якуновичем, чья атака разворачивалась вдоль побережья Невы. Ладожанам достался левый фланг атаки по берегу Ижоры. Из текста Жития мы знаем, что бой шел «об он пол рекы Ижоры», то есть ладожане продвигались вперед и по левому и по правому берегам реки. Отметим, что определяющей при распределении мест на поле битвы являлась степень знатности командира подразделения. Эта система продолжала существовать вплоть до XV века, повлияв на систему местничества на Руси. Итак, ладожане продвигались преимущественно по правому берегу Ижоры, левее княжеских мужей, причем, исходя из особенностей сильно пересеченной местности, действовали они в пешем строю, так же как и новгородцы боярина Миши на правом фланге, чьему продвижению вперед, вероятнее всего, предшествовал удар конницы Гаврилы Олексича, отбросивший шведов к кораблям.

«Таким образом, сражение развернулось по всей площади лагеря крестоносцев. Застигнутые врасплох, шведы и финны терпели поражение, однако дальнейший ход сражения и его финал почему-то выпали из поля зрения и летописца, и автора Жития Александра Невского.

Ко всему сказанному они добавляют лишь несколько второстепенных по значимости фактов… Так, летопись сообщает о гибели шведского воеводы “именем Спиридон”».

Добавляется еще и информация о гибели епископа, в чем не уверен сам русский информатор летописца, «а инии творяху, яко и пискуп убьен бысть ту же». По наблюдению ряда историков все семеро шведских епископов той поры пережили 1240 г. Однако этот факт еще не говорит о том, что свидетельство русского источника неверно. В отношении ярла Биргера мы уже видели, как скептицизм историков по поводу его личного участия в битве оказался ошибочной позицией в связи с антропологической реконструкцией шведских ученых, «восстановивших» в облике ярла и «печать» от копья Александра Невского.

Финал битвы, вне зависимости от точного места ее локализации на том или ином берегу реки Ижоры, может быть реконструирован следующим образом. В силу того что шведам дали возможность похоронить погибших и загрузить два-три корабля телами павших «вятших» мужей, которые затем пустили «преже себе» по течению реки к морю, учитывая также, что шведы собрали все свое имущество и, не дождавшись понедельника, «посрамлении отъидоша», мы можем предположить, что после кратковременной и ожесточенной схватки русские полки отошли на исходные позиции. Это могло быть вызвано многими причинами, в том числе и теми, что шведы сумели организовать оборону у судов, и обладали определенным численным перевесом. Однако, скорее всего, мы имеем дело с традиционным финалом средневековой баталии, в которой победитель, как на турнире, благородно давал возможность побежденному противнику собрать тела павших и покинуть территорию боевого соприкосновения, что шведы и сделали. Ныне тот факт, что шведы не были поголовно уничтожены, служит поводом для спекуляций и попыток пересмотра итогов битвы. Для этого у нас нет никаких причин. Сами шведы признали факт тяжелого поражения уже тем, что следующую попытку утвердиться на берегах Невы они предприняли только 60 лет спустя! Этот срок самое красноречивое свидетельство того, что на берегах Невы была одержана важная и блистательная победа. Согласно летописи новгородцы и ладожане потеряли в сражении 20 человек. Но это не все потери русского войска. К ним следует добавить потери, понесенные дворянами князя Александра, которые не были ни «новгородцами», ни «ладожанами».

Какими же аргументами пользуются те историки, которые всячески стараются принизить масштабность Невской битвы и ее историческое значение для России.

Например, И.Н. Данилевский, исходя из малых потерь русских в Невской битве, считает, что это была рядовая пограничная стычка. Чтобы прийти к подобным выводам, надо старательно игнорировать и русские и зарубежные письменные источники, а доверяться только собственной интуиции, которая в данном случае подводит недобросовестных исследователей.

Победа на Неве стоила новгродцам и ладожанам жизни двадцати мужей. Так писал летописец. В те времена «муж» – это прежде всего дружинник, часто стоявший во главе небольшого подразделения – «копья». Таким образом, реальные потери русских конечно же превышали два десятка человек. Не стоит забывать и потери «римлян»: «Много ихъ паде; и накладше корабля два вятшихъ мужъ, преже себя пустиша и к морю; а прок их (прочих), ископавши яму, вметаша в ню бещисла; а ини мнози язвъни (ранены) быша; и в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлении отъидоша». Павших с обеих сторон было достаточно, чтобы признать масштаб битвы как очень серьезный для Средневековья. С такой точкой зрения солидаризируются многие серьезные исследователи.

«Один из погибших княжеских слуг был уже упомянутый Ратмир, но на деле погибших было больше. Доказательством тому служит упоминание о погибших в бою на Неве “княжьих воеводах” в синодике новгородской церкви святых Бориса и Глеба в Плотниках. Учитывая, что двор князя действовал на главном направлении боя, можно предположить, что и потери его были не меньше, чем у новгородцев и ладожан. Иными словами, общее количество погибших в битве русских воинов могло составлять 30–40, а то и 50 человек». Определенные заключения можно сделать и по шведским потерям. «О потерях крестоносцев источники сообщают неопределенно: “множество много их паде”. Однако можно отыскать и другие данные. Из документов явствует, что 15 июля 1240 г. шведская флотилия уменьшилась на 5 или 6 кораблей: 3 были потоплены новгородцами, еще 2 или 3 были использованы для погребения знатных воинов». На одном корабле помещалось до 50 человек, а может быть, и несколько больше. Учитывая, что шведы использовали до 4 кораблей для погребения воинов, можно предположить, что, расставаясь с кораблями, которые были значительной материальной ценностью того периода, шведы отдавали себе отчет, что их некому вести обратно, нет команды и буксировать их не было возможности. Вероятно, и погребение в кораблях диктовалось не только пережитком языческого обряда погребения в ладье, но и желанием не оставлять трофеи победителям. Мы можем осторожно предположить, учитывая количество потерянных кораблей, что шведские потери были не меньше 300 человек. Цифра для того периода и для специфических особенностей ведения боевых действий в Средневековье значительная! Вероятно, такие потери можно объяснить как внезапностью нападения русских, так и тем, что пешим шведам, которые, вероятно, даже не успели экипироваться, пришлось сражаться с конными отрядами новгородцев и княжеской дружины. Ограниченный участок боя не позволял шведам отступить или вообще бежать с поля боя. Большие потери для шведского войска в такой ситуации стали неизбежностью. Необходимо отметить, что соотношение 40–50 погибших русских и около 300 погибших шведов и их союзников (соотношение примерно 1 к 6) не является чем-то фантастичным. В 1200 г. литовцы, разбитые новгородцами в бою у Чернян, потеряли 80 человек, тогда как новгородцы только 15. Баланс потерь – такой же. При этом крайне важно отметить, что литовцы в боевом отношении были не хуже шведских крестоносцев, их отряд был готов к бою, стоял «в клине», и действовал в конном строю. Кроме этого, у литовцев была возможность отступить, чем они и воспользовались – «избыток у бежа».

Здесь мы только начинаем разговор о воинском таланте князя Александра. Князь Александр Ярославич не проиграл ни одного сражения, о чем с гордостью свидетельствует и автор церковного Жития князя! Уже в битве на Неве князь продемонстрировал воинское мастерство и мудрость военачальника, сумевшего незаметно подойти к шведскому лагерю и, уступая шведам в численности, наголову их разгромит у их же лагеря. Для нас двадцатилетний князь – почти мальчик. Это ли не чудо, что в столь раннем возрасте перед нами предстает мудрый военачальник, стратег и храбрый ратоборец в одном лице! Князь Александр в личном поединке ранил в лицо опытного в военном деле предводителя шведов. Вероятно, автор Жития далеко не случайно называет рану на челе предводителя шведов «печатью». Намек автора довольно прозрачен. Печать в древности хозяева ставили на лицо своим рабам. Шведский предводитель не только разбит, но и посрамлен.

Современность как-то стесняется говорить о существовании средневековых законов, негласно регулирующих взаимоотношения между элитами народов. Печать на лице шведского ярла осталась в глазах и современников, и потомков князя, его дружины явным свидетельством не просто Божиего благоволения к русским, но и определенным символом того, что шведский полководец «заклеймен» русским князем, как клеймили в древности рабов. «Да не похваляются посрамить язык словенский», – писал тогда русский летописец по поводу этой славной победы. Мы можем догадываться, что так понимал противостояние с западным соседом и сам Александр. Значит, именно в категориях противостояния ключевых народов данного региона: шведов и словен новгородских – наши предки уже тогда рассматривали битву за Балтику, задолго до времени Петра Великого.

Нельзя еще раз обойти вниманием очень важный эпизод битвы, отраженный Житием князя. И не просто эпизод, но его главного участника. В битве на Неве среди шести главных героев битвы, автор Жития, очевидно, со слов самого Невского, выделяет новгородского боярина Гаврилу Олексича, который погнался на коне за шведским воеводой, вскочив по мосткам прямо на корабль, был сброшен оттуда, выбрался из воды, напал вновь на того же воеводу и убил его посреди полка шведского. И как говорили очевидцы, может, сам Гаврила или его дружинники, но пал в той битве и некий латинский епископ.

Гаврила Олексич не случайно занимает важное место в нашем исследовании. Насколько Александр Невский стал знаковой фигурой, знаменующей собой переход от Киевской Руси к Великой России, настолько Гаврила Олексич символизирует в своем лице и в лице своих многочисленных потомков, верно служивших потомкам князя Александра, нарождение нового слоя русской аристократии, имеющей глубокие исторические корни в древних боярских родах эпохи раздробленности, но ставшей мощным фундаментом для построения централизованного Русского единодержавного государства.

Наш современник академик Янин считает Гаврилу Олексича боярином прусской группировки новгородского боярства, который, без сомнения, вышел на Невскую баталию со своей малой дружиной. Но если проследить родословие Гаврилы, то нам придется признать в нем скорее представителя боярства Славенского конца Великого Новгорода, боярства, имевшего давние связи с Суздальским княжеским домом. Именно на это боярство опирался отец Александра Ярослав Всеволодович. Гаврила Олексич является предком не только поэта А.С. Пушкина и его рода, но и родоначальником пятидесяти двух, в совокупности, дворянских фамилий России. И хотя А.С. Пушкин в «Своей родословной» назвал своим предком Ратшу, служившего Александру Невскому, но затем, видимо, проведя более тщательные исторические изыскания, поэт пришел к справедливому выводу о том, что далекого предка Ратшу и его деяния нужно отнести к середине XII века. В письме к своей супруге он предлагает назвать родившегося сына Гавриилом, в честь предка, который, по его мнению, был псковским воеводой. Здесь мы должны видеть явное знакомство Пушкина с русским летописанием.

В летописи имя Гаврилы Алексина и его подвигов в битве на Неве соседствует с рассказом о гибели под стенами Изборска псковского воеводы Гаврилы Гориславича. Пушкин первым отождествил двух Гавриилов, хотя для этого иных данных у него не было. Нет их и теперь. Предком Пушкиных, мышцей бранной служившим Невскому, был именно Гаврила Олексич, а не Гаврила Гориславич, к которому возводили свой род Голенищевы-Кутузовы. В летописи после рассказа о Невской битве сразу же следует рассказ о начале Ливонской войны и неудачной попытке псковичей отбить захваченный немцами Изборск. В этом набеге в 1241 г. пал псковский воевода Гаврила, которого летописец называет Гориславичем. Новгородская летопись свидетельствует: «В лето 6748. Невское побоище. Некто от западныя страны, иже нарицаются слуги Божия, и от тех приде в Новгород, хотя видети возраст Александровъ дивный. Виде Андрияшъ князя Александра, и ко своим возвратися, и рече: “Прошед страны и языки, не видех таковаго ни в царех царя, ни в князех князя”. Се же слышав король Бергель части Римския, полнощныя страны, таково же мужество князя Александра Ярославича, и помыслив собе: “Пойду и пленю землю Александрову”… О шести мужех. Зде же явишася в полку великого князя Александра Ярославича шесть муж храбрых, и мужествоваше с нимъ крепко. Гаврил Олексич… Того же лета взяша немцы, медвежане, вельадцы и юрьевцы со княземъ Ярославом Володимировичем Изборескъ. И выидоша псковичи и бишася с ними, и победиша немцы. Ту же убиша Гаврилу Гориславича воеводу и плесковичи много биша…»

Этого Гаврилу считали своим предком кроме уже упомянутых Кутузовых и иные дворянские роды, не родственные Пушкиным. По их родословцам, Гаврила, после гибели под стенами Изборска, был привезен в Новгород и погребен у церкви Спаса на Нередице. Однако достоверная история потомков Гаврилы Олексича не дает нам оснований считать, что Гаврила Олексич пал в 1241 г. Судя по датам жизни его потомков, он должен был пережить Александра Ярославича. В родословцах сказано, что он умер не старым. Вероятно, его смерть наступила в 60-х гг. XIII века.

Мы не случайно отвлеклись на важное историческое лицо – витязя Гаврилу. Судьба этого человека неразрывно связана с главными угрозами, с которыми столкнулась Северная Русь. Невская битва стала первым сражение нового военного фронта на северо-западе Руси, но битва стала лишь звеном в глубоко продуманной и заранее спланированной полномасштабной военной кампании против новгородских земель католического Запада.

Важно отметить, что в сражении у стен Изборска, в котором погиб Гаврила Гориславич, принимали непосредственное участие главы государственных образований, окружавших новгородские и псковские земли. Иными словами, сама война за Псков, как и нашествие шведов на Неве, носила далеко не рядовой характер. Участие в Ливонской войне приняли «с немецкой стороны архиепископ Дерпта Герман, с русской стороны “воевода” Гаврила Гориславич. Поскольку в XIV–XV вв. функции воеводы в Пскове выполняли князья или посадники, то правомерно предположение, что Гаврила был именно псковским посадником».

Более чем вероятно, что Гаврила был посажен посадником во Пскове лично Александром Невским как его доверенное и лично близкое лицо. То, что он был новгородцем, доказывается тем фактом, что по родословным записям потомков Гаврилы – дворянской фамилии Кутузовых – Гаврила был погребен в Новгороде у стен храма Спаса на Нередице. Интересно, что после ссоры новгородцев с Александром и его ухода в Переяславль Гаврила остается во Пскове. Это еще один довод в пользу его новгородских корней. Таким образом, уйдя в Переяславль, Александр оставляет на «боевом посту» во Пскове своего человека, который с честью и оправдал его доверие.

После несомненного успеха на Неве начало Ливонской войны было для русской стороны крайне трагичным.

Поражение псковского войска у Изборска было безусловным, что отмечают как русские летописи, так и Рифмованная хроника. «Остальные тогда обратились в бегство, их беспорядочно преследовали по пятам по направлению к дому». Псковские летописи говорят о потерях – «600 муж», под которыми нужно понимать не только убитых, но и плененных псковичей.

Таким образом, шведская битва стала лишь прологом к долгой и изнурительной борьбе новгородцев с западными соседями. Нашествие шведов на Неве было отбито. Но давление немцев шло по нарастающей. Борьба переходила в решающую стадию. И если со шведами русские земли разделяло Балтийской море, то с немецким орденом псковские и новгородские земли соприкасались напрямую.

ЛИВОНСКИЙ ОРДЕН

Для нашего исследования о времени и политических условиях, в которых жил и действовал Александр Невский, крайне важной представляется информация о том, что являл собой один из главных соперников Новгорода на его западных границах. «В результате освоения немцами Восточной Прибалтики были созданы несколько духовно-рыцарских орденов, в том числе и Орден меченосцев (1202–1204), сыгравший важную роль в истории Ливонии. В 1237 г. Орден меченосцев был инкорпорирован Немецким орденом и преобразован в Ливонскую ветвь Немецкого ордена (в литературе принято название Ливонский орден)». В действительности для понимания той угрозы, которая нависала над западными границами Руси с XIII по XVI столетие, мы должны представлять себе сущность того образования, которое являло собой орденское государство в Ливонии. Для этого мы воспользуемся западными источниками.

«…Следует отметить, что именно в Ливонии мы имеем дело с проявлением специфического исторического сознания орденской корпорации, которое нашло выражение в таких произведениях, как хроники… Первая из известных орденских хроник – Ливонская “Старшая” рифмованная хроника конца XIII века… В Рифмованной хронике нашли отражение представление рыцарства Ливонского ордена, касающиеся его самоидентификации, и взгляды руководства Ордена на его место и роль в политической жизни региона». Александру Ярославичу в Прибалтике противостоял Тевтонский орден, уже поглотивший орден меченосцев.

«До 1236 г. Орден меченосцев самостоятельно определял свою внешнюю политику, но после поражения от литовцев при Шавлях (Шяуляе) в 1236 г. фактически стал частью Тевтонского ордена, получив наименование 'Тевтонский орден в Ливонии” или “Ливонский орден”. Автор Рифмованной хроники называл орден “Домом Тевтонским в Ливонии”. В отечественных исторических источниках можно встретить разные обозначения одного и того же исторического явления, например: “Ливонский орден”, “Ливонская ветвь Тевтонского ордена”, “Орден”. Все эти эпитеты обозначают образованное в 1237 г. в исторической провинции Ливония ландмейстерство Тевтонского ордена, управляемое не выбранным рыцарями, а назначенным ландмейстером (употребляются для этой должности термины: магистр и мастер). Существовало оно до 1561 г. В 1237–1239 гг. магистром Ливонского ордена был Герман Балке, в 1240–1241 гг. – Андреас фон Вельвен, которого русские летописцы называли “Андрияш”. С весны 1241 г. он стал вице-магистром, а в начале 1242 г. магистром стал Дитрих фон Гронинген. Автор Рифмованной хроники ошибочно считал, что в 1240–1242 гг. магистром оставался Герман Балке. Епископами Рижским и Дерптским были братья фон Бекесховедены – Альберт и Герман».

Описывая братьев рыцарей Ливонского ордена, автор Рифмованной хроники отмечал военный характер организации, не уставая подчеркивать, что «война была для них обычной жизнью». Орден воевал с прибалтийскими язычниками с целью наказать их за набеги на христианские территории или для предотвращения таковых. Часто причиной к войне могла стать просто жажда добычи, трофеев, которые не стоит воспринимать только в современном чисто материальном ключе. Воинская добыча – ритуальный, магический аспект реализации особого стиля жизнедеятельности воинского сословия с языческих времен. По этой причине невозможно не согласиться с теми исследователями, которые считают, что в деле христианизации Прибалтийского края Орден приносил больше вреда, чем пользы. «Инструменты» христианизации: применение насилия, длительное нежелание признавать за новообращенными социально-политического равноправия с немцами – все это мало способствовало успешности христианской миссии среди балтийских и финских языческих племен.

Весьма примечателен и еще один политический аспект бытия ливонских рыцарей. «Рифмованная хроника, в которой нашла отражение официальная позиция орденских властей… изображает магистра Ордена представителем высшей политической власти в Ливонии. Он проводил самостоятельную политику, решал вопросы войны и мира, собирал войско из всех населявших Лифляндию христиан для борьбы с язычниками. На этом фоне деятельность ливонских епископов, главных политических конкурентов Ордена, практически незаметна. По сути, роль духовенства сведена к призванию Ордена, и в описании этого сюжета Рижский епископ показан исполнителем инициативы папы римского, патрона и главного защитника Ордена… Все успехи завоевания, христианизации Ливонии хронист связал исключительно с деятельностью Ордена, представлявшего единственную реальную политическую и военную силу… Кроме того, Ливонский орден был отделением Немецкого ордена. Хотя он обладал достаточной долей самостоятельности, власть великого магистра распространялась и на ливонские орденские земли. Но в хронике о великом магистре упоминается только в случаях смены магистров Ливонии, когда гроссмейстер назначал одного из братьев ордена ливонским ландмейстером. После этого гроссмейстер вновь уходит с политической арены, а ливонский ландмейстер продолжает играть решающую, по мнению хрониста, роль в политической жизни региона».

Итак, воинство Немецкого ордена, духовно-рыцарской организации, идентифицировало себя прежде всего как военное сословие. Это проявилось в жизненных ценностях, декларируемых автором Рифмованной хроники, рыцарском образе жизни, восхищении доблестью, спокойном восприятии войны во всей ее неприглядности, то есть в том, что имело значение для воина-мирянина. Такое мировоззрение имеет своим истоком древний, дохристианский дружинный этос времен военной демократии со всей присущей той эпохе системой ценностей, которая зачастую шла вразрез с целями христианской миссии в Прибалтике. Таким образом, ситуация на западной границе существенным образом изменилась для русских князей. Теперь им противостояли не разрозненные роды финских и балтийских племен, но строго организованная военная машина, имеющая в тылу серьезный ресурс в виде европейских государств и Римского престола.