Текст книги "Партизанки"

Автор книги: Владимир Яковенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

А тут и ребята насели:

– Ни за что мы от вас не отстанем, что хотите с нами делайте! Куда вы, туда и мы!

Один из них, протягивая нам листок, вырванный из школьной тетрадки, ломающимся баском попросил:

– Стройте нас! Список готов: вот он…

Читаю:

– «Петр Долгий, 1925 года рождения.

Максим Долгий, 1924 года рождения…»

Толпа расступается, и вот уже перед нами, построившись в две шеренги, застыли ребята. Их сорок девять.

«Что же мне делать с ними, с безоружными? – думал я между тем, глядя на парней. – В отряде и так более десятка бойцов без винтовок. А тут еще эти… Нет, риск слишком велик!»

– Товарищ комиссар, в чем дело? – пытаются понять причину моего молчания матери. – Чем наши хлопцы не хороши?

– Дело в оружии, – объясняю я. – Не хватает его на всех. Да и много малорослых среди ребят ваших. Страшно даже брать таких в отряд.

– Это не беда, – слышится сразу несколько голосов. – Парни они сильные, сметливые – оружие добудут. А малых мы и сами не пустим!

Молчавший до этого старик стукнул самодельным посохом оземь:

– Пусть бьют нещадно наши внуки супостатов! Старость лишила меня сил… Не то и я бы пошел!

Толпа росла. В глазах матерей и юношей я читал уже не просьбу, а требование. Ну что ж, придется, видно, уступить. Отобрали 28 человек. Почти все комсомольцы. Остальным велели ждать до весны. Партизанами в тот вечер стали: Петр, Федор, Максим и Иван Долгие, Александр, Петр и Костя Зенько, Аркадий и Петр Белые, Анатолий Кузьмин, Иван Швед, Владимир Манько и многие другие.

Провожали ребят всей деревней.

В Кохановке колонна на некоторое время останавливается. Заметив в рядах партизан ребят из Тарасовичей, здешние парни окружают нас и тоже требуют принять в свои ряды. Среди нового пополнения Михаил и Иван Дубинчики, Николай Бед, Александр Романовский, Иосиф Барташевич, Александр Исай.

– Бейте врага без пощады! – напутствовали матери юных партизан. – Уж коли беретесь за оружие, так громите фашистов так, чтобы ни единого не оставалось на земле нашей!

Колонна юношей уходит в ночь, но улица еще долго не пустеет. Матери, вытирая платочками глаза, стоят молча, неподвижно, не решаясь произнести ни слова. Их мысли, их сердца там, в партизанских шеренгах, рядом с сыновьями, разом повзрослевшими, возмужавшими.

Так, лишь за один осенний вечер 5 ноября 1942 года наш молодежный отряд пополнится сразу тридцатью шестью бойцами. Впереди у них долгие месяцы суровой жизни, тяжелые походы и нескончаемые бои с оккупантами.

Проходит время – и юное пополнение наше, окрепшее и закаленное в борьбе, выполняя волю матерей своих, становится грозной и страшной для врага силой. Вот личный и далеко не полный счет лишь некоторых из них:

Федор Долгий:

7 апреля 1943 г. – подрыв вражеского железнодорожного эшелона с живой силой на магистрали Осиповичи – Слуцк.

22 мая 1943 г. – подрыв дрезины с оккупантами недалеко от города Осиповичи.

25 мая 1943 г. – подрыв моста на дороге Осиповичи – Слуцк.

17 июля 1943 г. – подрыв железнодорожного эшелона на одном из перегонов трассы Барановичи – Лунинец.

18 июля 1943 г. – подрыв еще одного эшелона на том же участке. Под откосом – 2 паровоза, 31 вагон и 22 цистерны.

Аркадий Белый:

11 февраля, 25 и 31 августа, 7 сентября 1943 г. – подрывы вражеских эшелонов с живой силой и техникой на различных участках железнодорожных магистралей.

Иван Гацман, возглавивший диверсионную группу из молодежи, уничтожил 5 эшелонов, 2 паровоза были обстреляны из противотанкового ружья.

Петр Белый пустил под откос 3 воинских эшелона, а Иван Долгий – 2.

Однако радость побед над врагом, торжество ратных подвигов юных партизан омрачались порой и горькими, тяжелыми утратами. Таков уж суровый лик войны. И опять для материнских сердец новые страдания и ни с чем не сравнимая боль…

Не суждено было встретить сына, отважного пулеметчика Ивана, Ольге Дубинчик из Кохановки.

Он погиб смертью храбрых в январе 1943 года вдали от родных мест, в Полесье.

До сих пор не могут забыть тяжелой утраты Матрена Александровна Долгая и ее дочь. Максим Долгий, девятнадцати лет, был сражен вражеской пулей в деревне Стрижи Глусского района.

В Брестской области, в деревне Тышковичи, что под Ивановом, погиб и похоронен сын Нины Тимофеевны Долгой – Петр. Ему было тогда только восемнадцать. Совсем рядом с деревней Тарасовичи вместе с товарищами попал в засаду карателей и в упорной схватке погиб Иван Зенько из Тышковичей. Он похоронен на месте боя, в лесу.

Недолго пришлось сражаться с врагом и Николаю Беду. В ноябре сорок второго в составе диверсионной группы он вышел на подрыв воинского эшелона к железнодорожной магистрали Минск – Гомель в район станции Ясень. Возле деревни Дубовое партизаны были встречены залпом фашистской засады, в упор. В неравном бою полегла почти вся группа, среди них – и Коля Бед. Тела погибших остались лежать в лесу, вынести их с места схватки было некому.

На второй день, с ужасом узнав о страшной потере и едва опомнившись от горя, Евдокия поспешила на поиски Николая. Трое суток, нескончаемо долгих, словно в страшном сне, без отдыха искала она сына. Десятки километров по лесам, болотам, оврагам и полям с первых проблесков рассвета и до темна исходила разом поседевшая и состарившаяся мать.

На четвертые сутки, когда последние силы уже готовы были покинуть обезумевшую, измученную переживаниями женщину, в редком перелеске, где все деревья были иссечены осколками гранат и следами автоматных очередей, наткнулась она на мертвое тело юноши. За секунду до того, как Евдокия Бед потеряла сознание, она поняла, что перед ней лежит ее сын.

Пришла в себя она не скоро. И еще долго рыдала, безутешно и горько, безразличная уже ко всему, прижимаясь к заледеневшему, с бурыми пятнами застывшей крови, мертвому телу ее Коленьки…

Матери партизанские! Как много пришлось вам испытать и пережить за долгие годы войны! И голод, и бесчинства жестокого врага, и мучительные переживания за самое родное и близкое, что есть у каждой женщины, – за детей, – и боязнь потерять их, так рано повзрослевших и взявших в руки оружие.

Вам было трудно, бесконечно трудно. Но, несмотря на все лишения и постоянный, изо дня в день, смертельный риск, у вас хватило мужества и воли выдержать и вынести все это ради свободы родного народа, нередко ценой своей жизни, исполнив до конца свой долг перед Отечеством.

Глава третья
РАЗВЕДЧИЦЫ

Суровы и нелегки тропы партизанские. Бездонные топи белорусских болот, ледяные, студеные ветры, обжигающие лицо и руки январскими ночами, холодные, изнуряющие осенние дожди, которым, казалось, никогда не будет конца, жестокий голод и болезни – вот только малая доля тягот и невзгод, перенесенных за долгие годы оккупации народными мстителями. Но самым страшным, коварным и беспощадным врагом партизан, врагом помер один, были, конечно же, многотысячные, до зубов вооруженные и хорошо обученные тыловые гарнизоны и специальные карательные части гитлеровских войск. А было их на территории оккупированной Белоруссии в те страшные годы тысячи.

Беззащитно и обречено на скорую гибель любое, даже самое крупное и отлично оснащенное, партизанское формирование без правильно организованной и хорошо поставленной разведки. Залогом безопасности отрядов, бригад и целых соединений, их успешных операций были прежде всего находчивость, мужество и отвага партизанских разведчиков. И если само по себе участие в партизанском движении, борьбе с врагом в его глубоком тылу по праву считается подвигом, то работа в отрядной или бригадной разведках – подвиг вдвойне.

Постоянный, ежедневный, а подчас и ежеминутный риск, с которым добывались по крупицам разведданные, требовал от людей колоссальной выдержки, стойкости и бесстрашия. И именно здесь, на этом трудном и смертельно опасном участке борьбы, особенно ярко и наглядно проявились лучшие качества советских женщин-патриоток. Ради победы над фашизмом они готовы были пойти на любые жертвы.

И их было немало, этих жертв. Могилы павших хранят имена тысяч женщин и девушек, отдавших жизни свои во имя свободы и независимости нашей Родины. И многие из них погибли, выполняя разведзадания партизанского командования.

Морозный февральский день сорок второго. Весело искрится, поскрипывает под полозьями партизанского обоза недавно выпавший снег. Раскидистые лапы могучих елей, вплотную подступивших к извилистой лесной дороге, которая ведет из оккупированного Бобруйска на юг, склоняются низко под тяжестью громадных белоснежных шапок.

Бойцы отряда Василия Губина, где был я в ту пору взводным, возвращались с очередного задания. Операция прошла успешно – несколько гитлеровских постов в окрестных деревнях истреблено, и колхозный скот вместе с запасами зерна, награбленного, но еще не вывезенного оккупантами, возвращены населению. Пришлось, правда, сжечь несколько старых, полуразвалившихся сараев: иначе селян могли заподозрить в помощи партизанам, в поддержке их. Тогда пощады ждать не приходилось.

Под вечер заснежило. Небо, до этого ясное, медленно затянулось низкими сероватыми облаками, и на запорошенный лес, на дорогу мягко повалили крупные густые хлопья. Они падали на разгоряченные, лоснящиеся от пота крупы лошадей и тут же таяли, исчезая без следа. Через несколько минут весь обоз было не узнать: шапки, плечи, сани с поклажей покрывал толстый слой снега.

Вокруг сразу же потемнело, и дорогу впереди уже в нескольких метрах завесила плотная белая мгла. Сбиться с пути мы не боялись – места были знакомые, давно исхоженные. Но, по сведениям нашей разведки, здесь время от времени появлялись крупные отряды немцев, встреча с ними в такую погоду в наши планы, конечно, не входила.

Передав по цепи приказание сбавить ход, я напряженно, до боли в глазах вглядывался в снежную пелену.

Так прошло минут десять-пятнадцать. И вдруг среди снежного безмолвия, нарушаемого лишь скрипом полозьев да отрывистым пофыркиванием уставших лошадей, мне смутно послышались невдалеке чьи-то приглушенные голоса. Почти тотчас же наша лошадь, встряхнув припорошенной гривой, остановилась как вкопанная.

«Неужели немцы?» – мелькнула тревожная мысль. Подав бойцам знак приготовиться, я соскочил с саней.

Передернув затворы оружия, партизаны залегли в сугробах по обе стороны дороги. И вовремя: впереди начали медленно проступать неясные контуры крестьянского возка. Запряженная тощей лошаденкой, повозка двигалась неспешно, поскрипывая на ходу полозьями.

На немцев не похоже. Но осторожность – прежде всего. Я кивнул Ване Безбородову, и над дорогой раздался его зычный бас:

– Стой! Кто такие?

Но лошаденка и сама, видно, учуяв незнакомых, замерла на месте, не дожидаясь окрика хозяина.

– Крестьяне мы, из Крюков, – донесся до нас мужской голос.

– Из Крюков? Далековато забрались. Документы есть?

Подошли поближе. Мужчина на санях не спешит с документами. Его внимательный взгляд красноречив: кто вы, друзья или враги? Рядом с ним на розвальнях припорошенная снегом фигура, тепло укутанная от мороза несколькими платками. Разобрать сразу, кто перед тобой, мужчина или женщина, невозможно.

Услышав голос, пассажир зашевелился, протер лицо и, широко улыбнувшись, произнес неожиданно тонким, женским голосом:

– Ах, Володя, черт проклятый! Какие тебе еще документы?

«Какой знакомый голос», – мелькнула мысль, и, пристально всмотревшись в лицо этой «снежной бабы», как окрестил я уже ее про себя, узнал: Мария Масюк! Вот это встреча!

Мы пропускаем взвод вперед, и Мария знакомит меня с комсомольцем Борисом Пигулевским, членом Бобруйского партийного подполья. В партизанах он недавно, с тех пор как попал на подозрение городской жандармерии.

– Далеко путь держите?

– Далеко, Володя. В Бобруйск.

– Ты с ума сошла, Марийка. Тебя же там ищут!

– Что ж из того? Город я знаю как свои пять пальцев, да и друзей там много – помогут, – улыбаясь, говорит Масюк. И тут же, переходя на серьезный тон, поясняет: – Командованию отряда срочно нужны разведданные по гарнизону. Обстановка в Бобруйске сложная. Это во-первых. А кроме того – к подпольщикам нашим заглянуть пора: предстоит вывезти к нам медикаменты, лекарства. В отряде немало раненых, больных, а лечить людей уже давно нечем: которую неделю из боев не выходим.

– А что с семьей, с ребятами? Нашла их?

– Если бы так, Володя… – сразу же изменившимся голосом ответила Мария. – С той поры как ушла из города, вестей никаких. Словно в воду канули. Как подумаю о них, беззащитных, маленьких, готова, кажется, в любое пекло идти, лишь бы отыскать детишек.

Вскоре мы распрощались.

Провожая взглядом медленно удаляющиеся в сторону Бобруйска сани, я не мог знать, что эта встреча с Борисом Пигулевским последняя: в одном из боев несколько недель спустя он погиб. Не знал я и другого: как много опасностей будет подстерегать моих друзей при выполнении их задания, нелегкого, чрезвычайно опасного.

Повозка давно уже растворилась в снежной круговерти, а я, глядя ей вслед, по-прежнему думал о Марии, о ее улыбке, с которой эта молодая, обаятельная женщина шла в самое логово врага. Шла, быть может, на верную гибель.

Прошло чуть больше месяца, и партизанские дороги опять свели меня с Марией Масюк. В районе рабочего поселка Октябрьский, к югу от Бобруйска, отряды народных мстителей несколько дней подряд отбивали яростные атаки фашистов, пытавшихся блокировать партизанскую зону. Здесь мы и встретились.

– Чем же закончилась твоя поездка в город? – спросил я, едва нам удалось увидеться в перерывах между боями.

И Мария рассказала мне обо всем.

До города партизаны добрались уже к вечеру. Наезженная дорога вывела из лесу и заснеженным полем, минуя раскинувшуюся невдалеке территорию крупного вражеского аэродрома, повела к окраинам Бобруйска. Совсем рядом, надсадно завывая моторами, с интервалом в несколько минут поднимались в воздух тяжелые бомбардировщики и, медленно набирая высоту, устремлялись на восток.

Один, второй… пятый… восьмой!

Наблюдая за часто стартующими самолетами, партизаны не заметили, как из пригородной деревни навстречу им на дорогу выполз большой санный обоз. Это могли быть только немцы.

И действительно, едва расстояние сократилось до двух-трех сотен метров, на повозках отчетливо засерели мышиного цвета шинели. Мария заметила приближающуюся опасность слишком поздно: кругом открытое, без единой тропки, заснеженное поле. До синевшего вдали леса, из которого они недавно выехали, было, по крайней мере, около километра.

Все ближе и ближе гитлеровцы. Нащупав под курткой пистолет, Борис незаметно передернул затвор. Две гранаты лежат рядом, под тонким слоем прелого сена. Чем закончится эта встреча?

Не доехав до них несколько метров, головная повозка остановилась. И сразу же – отрывистый, гортанный выкрик:

– Партизан, хальт!

Вороненые дула трех автоматов нацелились на Бориса и Марию. С восьми других саней, остановившихся чуть поодаль, за происходящим внимательно наблюдали еще двадцать пять – тридцать фашистов, держа оружие на изготовку.

– Мы крестьяне, – неторопливо, но услужливо отозвалась Мария и, опустив руку в широкие складки одежды, начала там что-то искать.

Офицер, стоявший перед ней, резко вскинул парабеллум, дуло пистолета почти уперлось в лицо партизанки.

Мария достала небольшой, аккуратно свернутый цветастый платок, а из него – спокойно, с чисто крестьянской обстоятельностью – свой потертый, старенький паспорт.

Немец тщательно просматривал документы, с заметной брезгливостью, но внимательно листал странички, время от времени бросая цепкий взгляд на стоящих перед ним людей. Второй офицер, очевидно рангом пониже, занимался Пигулевским.

– Кто есть это? – небрежный кивок в сторону Бориса.

– Это? – переспрашивает Мария, стараясь найти правдоподобный ответ, – это… знакомый. В одной деревне живем. Вот вызвался проводить до города. – Она в притворном смущении опускает глаза и кокетливо смахивает снег, густо запорошивший ее платок. Офицер, видимо, с трудом поняв ее, цинично ухмыльнулся и произнес несколько слов по-немецки, полуобернувшись к солдатам. Те громко заржали.

– Что нато в гороте? – спросил фашист, едва гогот солдатни начал смолкать.

– За солью едем, господин офицер. У нас в деревнях достать невозможно, просто беда…

– А, зальц? А где будете купить?

– Нам обещал помочь господин обер-лейтенант из комендатуры. Все это для него, – Мария кивнула на две большие корзины, аккуратно прикрытые кусками холста, – мясо, сало, немного яиц.

– О, шпик! – оживился второй офицер и, подойдя поближе, приподнял холстинку.

Одна из корзин немедленно перекочевала в повозку оккупантов. Небрежно протянув Борису документы, гитлеровец кивнул в сторону города: проезжайте!

Вторую проверку, куда более серьезную, Марии и Борису пришлось выдержать на посту при въезде в Бобруйск. Офицеры фельджандармерии долго вертели в руках паспорта Марии и Бориса, а потом устроили настоящий допрос, выясняя цели поездки. Однако упоминание об обер-лейтенанте из городской комендатуры и здесь возымело свое действие: минут через пятнадцать разрешение на въезд было получено.

На узкие и кривые улочки Березинского форштадта партизаны попали, когда совсем уже стемнело. Проплутав с полчаса, Мария отыскала наконец неприметную с виду улочку, на которой стоял дом ее сестры Александры Вержбицкой. Здесь несколько месяцев тому назад она оставила двух своих малышей, сынишку и дочь.

Чем ближе подъезжала Мария к занесенному снегом двору, в глубине которого прятался небольшой деревянный домик, тем сильнее, тревожнее и нетерпеливее билось ее сердце.

Дом Александры Вержбицкой был совсем уже рядом…

Далеко не сразу решилось командование отряда Николая Храпко на эту рискованную поездку, прекрасно понимая, как настойчиво и активно ищет бобруйское СД внезапно исчезнувшую из города подпольщицу. Несмотря на постоянные просьбы и даже требования Марии послать ее с заданием в Бобруйск, штаб вплоть до февраля сорок второго года не давал на это согласия.

Как позже выяснилось, опасения и тревоги были далеко не напрасны. После тщательных и долгих поисков Марии Масюк гитлеровцам удалось напасть на след ее сестры Александры Вержбицкой. Больше того, некоторое время спустя они установили, что дети, живущие с ней, носят фамилию Масюк.

С этого момента смертельная опасность нависла над близкими Марии и ее малышами.

Однако один из предателей в служебном рвении перед гитлеровцами, к счастью, допустил крупный просчет. Не доложив в СД о результатах слежки за родственниками Марии Масюк, он, боясь, очевидно, разделить с кем-либо позорные «лавры» доносчика, решил действовать в одиночку. Однажды поздним вечером он ворвался в дом Вержбицких и, применив силу, пытался вырвать у женщины сведения о сестре. Тяжелые, расчетливые удары сыпались один за другим. Ни рыдания беззащитных детей, охваченных ужасом, ни стоны хозяйки не действовали на палача, он был неумолим. Наконец грубо подхватил маленького Сашу и с силой швырнул его на угол массивной печи. Потеряв сознание, мальчик затих на полу…

Зверский допрос продолжался еще около часа, прежде чем изменник, поняв, что вырвать признание у Александры ему не удастся, покинул дом. Оставив окровавленную хозяйку дома на полу рядом с племянником, он исчез, чтобы появиться через некоторое время в сопровождении немцев.

Но когда гитлеровцы ворвались в дом Вержбицких, там уже никого не было. Получасом раньше муж Александры, вернувшись домой, понял все без слов. Он быстро запряг лошадь и, перенеся жену и измученных малышей в розвальни, окраинными улицами погнал за город. Там, в Паричском районе, к югу от Бобруйска, в маленькой деревушке Искра, жили его дальние родственники.

Обшарив весь дом и ничего не обнаружив, фашисты на долгое время оставили там засаду. Несколько полицейских постоянно, днем и ночью, дежурили в доме, надеясь, что рано или поздно кто-нибудь из городского подполья или из партизанских связников попадет им здесь в руки. Но до сих пор все эти усилия были напрасными.

Медленно ползли розвальни по темной улице, с каждой минутой приближаясь к дому Вержбицких. Тянутся бесконечные серые заборы, частоколы изгородей. Вокруг безлюдно. Лишь одинокая фигура женщины, несущей на коромысле ведра с водой, мелькнула за калиткой.

И вдруг негромкий голос из-за ограды:

– Марийка, ты?

Неужто послышалось? Натянув вожжи, партизанка осмотрелась по сторонам. За забором – едва различимый в темноте силуэт женщины. Приглядевшись повнимательней, Мария узнала подругу Александры. Осторожно приоткрыв калитку и подойдя к повозке, та взволнованно зашептала:

– Туда нельзя, Марийка! Там засада. Гитлеровцы уже месяц живут!

– Что? А дети?

– Зайди к нам. Не торопись! – тихо сказала женщина, кивнув на свой дом.

Ноги не слушались Марию, когда она вместе с Борисом поднималась на высокое крыльцо. Едва успев закрыть за собой дверь, она повторила вопрос:

– Что с детьми? Они… живы?

– Не знаю, Марийка. Но уже больше месяца в доме их нет. Там только немцы. Засада! Значит, Саша с мужем и детьми ушли. Не волнуйся.

Она рассказала о том страшном январском вечере, когда из дома Вержбицких сначала раздавались ужасные крики, а потом, спустя часа полтора, подъехали гитлеровцы. Больше она ничего не знала.

Неловко утешая рыдающую Марию, Борис Пигулевский немного растерялся и лихорадочно пытался найти выход из создавшегося положения.

Ехать на конспиративные квартиры подполья сейчас, когда наступала глубокая ночь, было делом немыслимым: улицы города, особенно в центральной части его, кишели патрулями. Привлечь к себе их внимание означало бы верную гибель не только для самих себя, но и для хозяев явочных квартир.

Можно было, конечно, не выполнив задания, попытаться уйти из Бобруйска в обход многочисленных постов и засад. Шансов на это было, правда, немного. Но, если бы даже сомневаться в успехе не приходилось, ни Масюк, ни Пигулевский никогда не выбрали бы такого пути.

– Вы из лесу? – участливо обнимая Марию за плечи, спросила соседка Вержбицких у Бориса.

– Нет. Из деревни, – осторожно отозвался тот. – За детьми приехали. Куда вот теперь податься…

– А что думать? Оставайтесь у меня, – решительно предложила женщина. – Дом большой, места всем хватит. А то ведь с комендантским часом шутки плохи: расстрел на месте!

Наутро, после тревожной ночи, в течение которой Мария не сомкнула глаз, партизаны приступили к сбору разведданных. Город был забит гитлеровскими войсками. Здесь развернули свои штабы несколько крупных соединений вермахта: воинские моторизованные колонны проходили через Бобруйск почти постоянно. В районе Березинского форштадта, где провели ночь Масюк и Пигулевский, располагался крупный аэродром, на котором базировались бомбардировщики люфтваффе. Тут же, вблизи, тянулись пути железнодорожной станции Березина, всегда заполненные воинскими эшелонами.

Немалых усилий и риска стоила партизанским разведчикам та информация, те данные, которые удалось им собрать. Ближе к вечеру они знали уже многое: о расположении казарм и караульных помещений, о местах стоянок боевой техники, о вооружении частей.

Однако сведения эти, при всей их ценности, были, конечно же, далеко не полными: за несколько часов работы в городе трудно было рассчитывать на большее.

Более детально обстановку в бобруйском гарнизоне Мария и Борис узнали лишь при встрече на одной из конспиративных квартир с городскими подпольщиками. Здесь же партизанам передали несколько ящиков с патронами, добытыми патриотами в Бобруйске, и соль, которую за пределами города достать было действительно невозможно.

Подпольщики, в свою очередь, с радостью приняли те продукты, которые Мария и Борис доставили в Бобруйск: ведь жили они очень голодно.

Незадолго до наступления комендантского часа, когда начало уже смеркаться, Масюк и Пигулевский отправились к дому Марии Анодинковой, медицинской сестры одной из городских больниц, связанной с подпольщиками. В специально оборудованном тайнике она хранила медикаменты и хирургические инструменты, которые с большим риском выносила с работы. Набору скальпелей, перевязочным материалам, вате в те трудные годы, особенно у партизан, не было цены.

Тщательно замаскировав все это в санях, разведчики тронулись в обратный путь. Задание, полученное от партизанского командования, было выполнено. Мария и Борис везли в отряд, который располагался в те месяцы более чем в пятидесяти километрах от Бобруйска, разведданные по городскому гарнизону, боеприпасы и жизненно необходимые медикаменты.

Успешно пройдя многочисленные проверки, Масюк и Пигулевский глухими лесными дорогами медленно приближались к партизанской зоне. Позади была уже большая часть нелегкого пути. И здесь, когда, казалось, никаких неожиданностей уже не будет, их подстерегала еще одна опасность.

Усталая лошаденка, плетясь из последних сил, вынесла повозку на маленькую лесную полянку, которой заканчивалась длинная и узкая просека. Мария, державшая в руках вожжи, в этот момент зачем-то обернулась к Борису. А снова взглянув вперед, она не поверила своим глазам: прямо на них с другого конца поляны мчались сани, набитые людьми в серо-зеленых шинелях…

– Гранаты, Борис!

Рука Пигулевского, уже понявшего, что впереди опасность, зашарила под слоем сена: там было оружие.

Расстояние между повозками тем временем быстро сокращалось.

Натянув вожжи, Мария придержала лошадь, уступая колею немцам. Однако дорога была слишком узка, чтобы на ней могли свободно разъехаться двое саней. Масюк поняла это слишком поздно: когда сани с гитлеровцами, зацепившись за их розвальни и едва не опрокинув их, остановились.

Наступило короткое замешательство.

Положению разведчиков едва ли можно было позавидовать: в санях боеприпасы, медикаменты, оружие. Достаточно найти их фашистам – и все будет кончено…

Медлить нельзя. Пигулевский, прекрасно понимая это, взял инициативу в свои руки. Молча соскочив с саней, он торопливо обошел вокруг них, прикидывая, с какой стороны лучше взяться за розвальни, чтобы сдвинуть их в сторону. Сила у Бориса была недюжинная: это оказалось для него делом минутным.

Все это время Мария, ни жестом, ни взглядом не выдавая своего напряжения, молчала, внимательно наблюдая за гитлеровцами, а рука ее в любой миг готова была юркнуть за полу полушубка и выхватить оттуда пистолет.

Однако фашисты, принявшие, очевидно, Масюк и Пигулевского за местных крестьян, не проявили, как ни странно, никакой враждебности. Громко переговариваясь между собой и посмеиваясь, они явно забавлялись происходящим. Такое в то время случалось нечасто.

Поправив упряжь, Борис, по-прежнему не произнося ни слова, уселся в сани и, будто бы ничего и не случилось, кивнул Марии:

– Трогай потихоньку.

Вскоре лесная полянка, а вместе с ней и опасность остались позади.

Немало бесстрашных разведчиц узнал я за долгие годы войны на партизанских тропах и помню их всех, очень молодых, отважных и преданных своему народу. Но образ Марии Масюк память хранит особо. Наверное, это потому, что она была первой. Первой партизанской разведчицей, которую я встретил на белорусской земле.

Наступала весна сорок второго года. Ширилось и крепло народное движение на временно оккупированной гитлеровцами территории Белоруссии. В глубоком тылу у фашистской армии под руководством подпольных комитетов партии возникали сотни новых партизанских отрядов. Борьба на вероломно захваченной, но непокоренной земле республики разгоралась с новой силой. Летели под откос эшелоны с боевой техникой и живой силой врага, выводились из строя немногочисленные, с трудом восстановленные фашистами после отхода Красной Армии заводы и фабрики, повсеместно повреждались коммуникации, линии связи, шоссейные и грунтовые дороги, имеющие стратегическое и оперативное значение. В деревнях подвергались нападению, а нередко уничтожались гарнизоны и посты вермахта и полиции. Срывался сбор продуктов и скота у населения, успешно велись бои против карательных экспедиций. Появлялись даже партизанские зоны, целиком освобожденные от врага, занимавшие порой очень значительные территории.

Народ поднялся на борьбу.

Гитлеровское командование было вынуждено отзывать целые дивизии с восточного фронта и направлять их в свои тылы, чтобы задушить борющийся народ, сломить его волю и дух.

Усложнявшаяся с каждым днем обстановка требовала от партизанского командования резкого повышения бдительности, постоянного совершенствования и активизации деятельности разведорганов. Ведь только благодаря своевременной и абсолютно точной информации можно было успешно противостоять жестокому, коварному и очень сильному врагу. В этих условиях командиры и штабы отрядов все чаще и чаще привлекали к сбору разведданных советских женщин и девушек, и они вели эту работу не хуже, а порой даже и успешнее, чем мужчины.

Почти все они жили в деревнях, отлично знали местность и все ее особенности, и это позволяло разведчицам с относительной безопасностью заниматься сбором сведений. Без их бескорыстной, предложенной ими самими помощи нам, партизанам, пришлось бы очень трудно.

Конец марта и начало апреля сорок второго года для партизанских групп и отрядов, располагавшихся к югу от Бобруйска, оказались на редкость тяжелыми. Все или почти все населенные пункты в этой зоне были заняты гитлеровскими войсками. Кровопролитные столкновения с ними происходили ежедневно. Стоянки отряда приходилось менять тоже почти каждый день. Холод, нехватка боеприпасов и продуктов остро давали о себе знать.

В середине апреля молодежный партизанский отряд Евгения Качанова, в котором я был комиссаром, по указанию областного подпольного комитета партии должен был переместиться на северо-запад и вести активную борьбу с врагом в Могилевской области, в районе крупного железнодорожного узла Осиповичи.

К концу апреля мы с боями совершили переход в осиповичские леса и вместе с партизанскими отрядами Александра Шашуры, Алексея Кудашева и Николая Анисимова включились в борьбу против гитлеровцев внутри небольшого «треугольника», ограниченного Осиповичами, Бобруйском и Старыми Дорогами.

Обстановка в новом районе была сложной, особенно в первые месяцы. Но, к счастью, нам быстро удалось найти всестороннюю поддержку у местного населения, в том числе у девушек, женщин. Многие из них стали нашими верными и надежными помощниками, оказывая молодежному отряду неоценимые услуги сбором разведданных. Это был наш крепкий и незаменимый тыл.

Вскоре нами были достигнуты и первые успехи. После ряда тщательно подготовленных и удачно проведенных операций мы разгромили значительную часть гитлеровских гарнизонов и постов в «треугольнике». Однако вдоль участков железной дороги, таких, как Осиповичи – Бобруйск, Осиповичи – Старые Дороги, а по шоссейной магистрали Брест – Бобруйск на отрезке от Бобруйска до Старых Дорог враг был по-прежнему силен. Здесь его гарнизоны, хорошо вооруженные и укрепленные, нам были пока еще, как говорится, не по зубам.