Текст книги "Партизанки"

Автор книги: Владимир Яковенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

По поручению штаба антифашистской организации во главе с Иваном Химичевым в тот же день Василий Голодов и Владимир Дорогавцев срочно оповестили всех патриотов о немедленном выходе из Бобруйска в южном направлении – на Паричи и поселок Октябрьский. Этот маршрут был выбран не случайно. Лесной массив здесь начинался сразу же за Березинским фортштадтом, а бездействующая железная дорога Бобруйск – Старушки могла послужить надежным ориентиром для всех, кто был недостаточно хорошо знаком с местностью. Важно было и то, что в этих районах активно действовали партизанские отряды, с отдельными из них нам удалось наладить связь: в Паричском районе, возле деревни Качай Болото, сражался с оккупантами отряд Василия Губина, а в Рудобелке – партизаны отряда «Красный Октябрь», которым командовал Федор Павловский.

Вечером 26 декабря 1941 года в Березинском фортштадте, на квартирах Анны Ивановой, Ольги Сорокиной и Александры Вержбицкой, начали собираться подпольщики. Это была одна из последних групп бобруйчан, уходящих в лес. Владимир Дорогавцев встречал товарищей на улице Малой и направлял по указанным конспиративным квартирам. Александр Глинский и Василий Назарчук, выполняя задание руководства, доставляли туда же собранное ранее и надежно укрытое в тайниках оружие, боеприпасы, медикаменты, а также продовольствие, подготовленное Марией Масюк.

Час спустя все было готово. Владимир Дорогавцев доложил Ивану Алексеевичу Химичеву о том, что все оповещенные подпольщики в сборе. Среди собранного и принесенного оружия было два ручных пулемета, автоматы, взрывчатка, пистолеты и около десяти тысяч патронов в лентах. Не менее ценным был и радиоприемник с аккумуляторной батареей, переданный патриотам Анной Ивановой.

Невероятно тяжелым, мучительным, страшным запомнился этот декабрьский вечер Марии Масюк. Здесь, в оккупированном и разоренном городе, где жизнь каждого висела буквально на волоске, ей приходилось оставлять самое дорогое, самое близкое и родное, что только может быть у матери и чем живет любая мать, – своих детей. Страдания этой необыкновенной женщины, умевшей оставаться хладнокровной во всех, даже самых трудных, ситуациях, были, конечно же, огромны. Вынужденная разлука с малышами, которые поселились теперь в доме Александры Вержбицкой, не предвещала ничего хорошего: в этом был немалый риск.

В последний раз обнявшись с друзьями, которые оставались в городе для продолжения подпольной работы (старшим был назначен Виктор Горбачев), все в тридцатиградусный мороз по глубокому снегу цепочкой направились в сторону темнеющего вдали леса. Идти было нелегко – пронизывающие насквозь порывы декабрьского ветра швыряли в лица людей ледяную крупу, обжигали нестерпимым холодом их руки и ноги.

В небольшом редком пролеске возле бывшего стрельбища подпольщики остановились. Позади, погруженный в ночную темноту, лежал Бобруйск. Лишь над лагерем, где все еще томились тысячи узников, зловеще мигали, раскачиваясь на ветру, редкие фонари. С болью в сердце, с тревогой за оставшихся товарищей покидали люди успевший стать им родным и близким город, в котором сто пятьдесят дней и ночей вели они борьбу с фашистскими захватчиками.

Ушли, как выяснилось потом, вовремя: через час дом Марии Масюк, где еще недавно располагался штаб нелегальной организации Ивана Химичева, был окружен отрядом жандармерии и подвергся тщательному обыску. Гитлеровцы разломали всю мебель и печи, содрали обои, разворотили полы, но ничего компрометирующего обнаружить так и не смогли. Руководивший операцией жандармский офицер был в бешенстве. Он приказал оставить в доме засаду.

Ранним утром 27 декабря Нина Гриневич, переночевав у своей сестры, спокойно, ни о чем не подозревая, вошла во двор. Она решила забрать спрятанные в надежном тайнике (жандармы так и не обнаружили его) поддельные пропуска на право круглосуточного хождения по городу.

– Хальт!

Ее немедленно доставили в полевую комендатуру.

«Нашли пропуска или нет? Как вести себя на допросе?» – мучительно думала семнадцатилетняя девушка по дороге.

В камере предварительного заключения – двенадцать женщин и один мужчина. Внимательно вглядевшись в его лицо, Нина едва удержалась от крика: перед ней был один из организаторов и руководителей Бобруйского подполья Андрей Кузьмич Колесников. Волевое лицо его, с резкой складкой у переносья, совершенно спокойно. Неторопливо взглянув на новенькую, он равнодушно, как будто видел ее впервые, отвернулся. Однако в глазах его Нина успевает прочесть безмолвный короткий приказ: «Молчи! Молчи, несмотря ни на что!» В этот же день Андрея Колесникова перевели в другую камеру, и Нина, молчаливо прощаясь с этим человеком, не знала, что вскоре ее ждет еще одна, очень короткая и на этот раз последняя, встреча с ним.

Холодный цементный пол залит кровью. Все избитые, в слезах, опухшие от побоев, в изорванной одежде, лежат на нем женщины. Одна из них, пожилая, подозвала к себе девушку и, по-матерински обняв, участливо спросила:

– Детей-то за что хватают, ироды проклятые? Что они от тебя хотят, девонька?

От женщины Нина узнала, что находится в подвалах бобруйской СД, на Пушкинской улице. С трудом разжимая запекшиеся от крови губы, в изорванном платье, вся синяя от побоев, та рассказывала о себе. Арестована за то, что прятала знакомую еврейку. Прежде чем бросить в душегубку и увезти сюда, фашисты хладнокровно и жестоко, время от времени приводя в сознание, зверски избили ее до полусмерти. Однако самое страшное началось уже здесь, в тюрьме. За несколько дней пыток каленым железом выжгли груди, вырвали на всех пальцах ногти, отбили легкие, переломали ребра…

Скрипит на ржавых петлях дверь. В камеру вталкивают женщину, незадолго до того уведенную на допрос. Упав на пол, она громко стонет:

– Ой, не могу, ой, проклятые, все печенки отбили…

Собрав последние силы, изувеченная женщина, позаботившаяся о Нине, с трудом подняла голову и сквозь зубы выдохнула:

– Врешь! Расскажи лучше людям, сколько ты наших душ загубила! Не верьте ей, женщины, этой шлюхе продажной! Берегитесь ее!

Договорить до конца ей не удается: густая, почти черная кровь потоком полилась из ее горла. В ту же минуту в камеру ворвались охранники и стали топтать несчастную тяжелыми, коваными сапогами. Но она уже была мертва…

Когда дверь за убийцами с грохотом и лязгом захлопнулась, женщина-провокатор, заметно осмелев, кричит:

– Вот так и с нами со всеми будет! Господи, да кабы я что знала, то все бы, кажется, им рассказала. Сил моих больше нет терпеть. А немцы тех, кто признаются, отпускают. Вон двоих, что передо мной вызывали, отпустили домой. Ей-богу, отпустили, да еще продуктов разных надавали!..

«Напрасно, гадина, стараешься, – с гневом думает Нина. – Все равно тебе уже никто не поверит!»

Наутро провокатора уводят, и в камере она больше не появляется. А спустя день или два одна из женщин, вернувшись после допроса, рассказывает, что видела ту, уже переодетую, в коридоре СД с немецким офицером. Провокация не удалась!

Нину вызвали на допрос на третий день.

За столом – два жандарма. Один из них почти без акцента говорит по-русски.

– Кого из женщин в камере знаешь?

– Никого.

– А мужчину?

– Которого?

– Того, что был в камере в первый день.

– Не знаю.

– Тогда, может, скажешь что-нибудь о Химичеве, по кличке Гранный?

– Не знаю я ни Химичева, ни Гранного.

Коротко размахнувшись, офицер бьет девушку по лицу. Удар жандарма точен – на несколько минут Нина теряет сознание. Ее обливают холодной водой, бьют наотмашь по щекам. Постепенно она приходит в себя. Но едва открыв глаза, девушка видит перед своим лицом дуло пистолета:

– Ну как, вспомнила о Гранном или нет? Говори: что о нем знаешь?

И снова тяжелый удар – на этот раз рукояткой пистолета по голове.

Когда Нина снова пришла в чувство, первое, что бросилось ей в глаза, – кровь. Много крови и повсюду – на руках, на одежде, на полу… Это ее кровь…

Жандарм подносит к ее лицу небольшую любительскую фотографию. Кто же это? Напрягая зрение, сквозь мутную пелену Нина вглядывается в карточку: Химичев!

– Этого знаешь?

– Этого? Как же, знаю! Скороходов это!

Она ответила сразу, не раздумывая. И это спасло ее. Выход из нелегкого положения был найден внезапно, неожиданно для нее самой. Теперь бы только не ошибиться!

– Подлец он, Скороходов этот! Приходил ночевать, консервы приносил, хлеб, обещал жениться, а теперь вот бросил…

– И что же, не бывает больше?

– Приходит, но редко, – нашла Нина единственно верный ответ.

– Ну вот, это другой разговор, – примирительно сказал жандарм. – Давно бы так. И голова бы цела осталась. Если не дура, можешь теперь кучу денег заработать…

– А как? – простодушно поинтересовалась Нина.

Гитлеровец постучал пальцем по фотографии Ивана Алексеевича, лежащей на столе:

– Твой Скороходов – совсем не Скороходов. Химичев это, по кличке Гранный. Коммунист и преступник. Если поможешь его поймать – и жизнь себе сохранишь, и деньги немалые получишь. В противном случае – пеняй на себя! Поняла?

– Поняла.

– А ну, повернись теперь! – вдруг рявкнул офицер. – Знаком тебе этот?

В дверях кабинета под конвоем двух автоматчиков стоял Андрей Кузьмич Колесников.

– Ну?

– Видела его.

– Где? Когда?

– А в камере, в первый же день после ареста.

Жандарм пристально, не отрываясь, посмотрел ей прямо в глаза, затем, словно разом потеряв всякий интерес к девушке, повернулся и бросил:

– Ну ладно. Все. Можешь идти!

Нина медленно поднялась, еще не веря до конца, что эти последние слова относятся к ней. Неужели это не сон?..

Вот наконец и выход. Куда же теперь? На любую из явок или к сестре идти ни в коем случае нельзя – за ней могут следить. После короткого раздумья девушка неторопливо, словно спешить ей некуда, направилась в сторону городской больницы: прежде всего необходимо сделать перевязку, а заодно и проверить, нет ли «хвоста».

Из больницы она вышла уже в сумерках, задним двором, и лишь пропетляв по улицам больше часа и убедившись, что наблюдения за ней нет, незамеченной вошла в дом своей сестры Лиды Островской. Окончательно обессилевшая, Нина уже не могла говорить: упав ничком на кушетку, она лишь навзрыд плакала.

Но что это? Случайно подняв голову, сквозь слезы Нина увидела (или это ей померещилось?) склонившееся над ней лицо… Химичев!

– Иван Алексеевич! Вы? Здесь?!

– Да, Нина, здесь. Были кое-какие дела в городе.

– Но вас же ищут! В жандармерии есть ваша фотография!

– Знаю, все знаю, – спокойно улыбнулся Химичев.

Той же ночью они вместе ушли в лес, к партизанам.

А на следующий день жители города прочитали на заборах объявление, напечатанное крупным жирным шрифтом:

«Тот, кто поймает или укажет местонахождение Марии Масюк, заочно приговоренной к смертной казни, получит большое денежное вознаграждение…»

Знакомые, читая эти строки, только посмеивались: опоздали, фашистские ищейки, не найти вам теперь Марию! Схватить в качестве заложников ее детей гитлеровцам также не удалось: маленьких Нелу и Севу надежно укрыла в своем доме Александра Вержбицкая.

Штаб группы Виктора Горбачева, оставленной для выполнения особых заданий партийного и партизанского руководства по координации действий и для продолжения борьбы, с первого же дня расположился в неприметном с виду домике Лидии Островской. Этот дом пока еще вне подозрений. Здесь хранились бланки пропусков на немецком языке, штампы, печати, в тайнике установлен радиоприемник.

Однако развернуть по-настоящему активную работу группе так и не удалось. Прошло чуть больше месяца, и Виктор Горбачев, переоценив свои силы и возможности, допустил роковую ошибку. Окрыленный неизменными удачами: успешно проведенными диверсиями, нашим уходом в лес, безуспешными попытками гитлеровцев раскрыть подполье, – молодой и недостаточно опытный конспиратор почти в открытую начал прослушивать московские радиопередачи. И через несколько дней случилось непоправимое.

Морозным утром, когда ничего не подозревающая Лида, накормив детей, взялась за уборку, в дом неожиданно ворвалась полиция. Следом, держа автоматы на изготовку, вошло несколько гитлеровцев. Одновременно был оцеплен двор и заблокирована улица.

Отшвырнув с дороги малышей, фашисты, ни слова не говоря, с тяжелыми дубинками в руках набросились на молодую мать. Жестокое избиение продолжалось долго, и лишь поняв, что еще немного и женщина будет уже не в состоянии отвечать на вопросы, палачи оставили свою жертву. Один из гитлеровцев, по-видимому старший, поведя дулом автомата в угол комнаты, отрывисто и резко произносит какую-то фразу.

– Я, я, ферштейн! – с готовностью отозвались полицаи и прикладами винтовок начали толкать Лиду в сторону закрытого погреба. – Давай лезь в свое подполье, зови дружков, – приказали они.

И только выждав несколько минут, решились приблизиться сами и осветить погреб карманными фонарями. Окончательно убедившись, что в подземелье пусто, один из фашистов осторожно спустился вниз и начал тщательно и досконально исследовать его стены и пол.

Прошло несколько минут, и из соседней комнаты на весь дом раздался ликующий голос полицая:

– Ага, большевичка! Теперь ты попалась. Вот он, приемничек! Москву слушаешь, листовки пишешь!..

Гитлеровцы оживились – результаты обыска были налицо:

– О! Партизан!

На подпольщицу опять набрасываются трое:

– Где прячешь оружие? Где листовки? Ну? Будешь отвечать?

Удары наотмашь по лицу, по голове, тяжелыми солдатскими кулаками, дубинками, рукоятью пистолета. Но подпольщица упорно молчит.

– Где твой муж? Где остальные? Где они все? Отвечай!

Рыдающие малыши и старушка свекровь не выдерживают страшной сцены допроса. В полном отчаянии, не думая о себе, они бросаются на мучителей Лиды. И снова – удары, кровь, грубые окрики… Дети, отброшенные в угол комнаты, надолго затихают там, потеряв сознание. Та же участь постигает и старушку.

В доме тем временем в поисках оружия и листовок гитлеровцы разламывают всю мебель, рвут матрацы, подушки, одеяла, разбивают массивную русскую печь, перебирают все книги и рвут их, обстукивают стены, вскрывают полы. Однако все напрасно. И только час спустя один из карателей, оторвав наличник двери, обнаруживает в тайнике бланки пропусков на немецком языке, штампы и печать…

Лидию Островскую в полубессознательном состоянии бросили в закрытую полицейскую машину и увезли на Пушкинскую, в СД.

Закончив обыск, фашисты оставили в доме и во дворе засаду. Они ждут Горбачева, которого почему-то принимают за мужа Лидии Островской. Именно он, по их мнению, главарь, руководитель подполья.

Виктор появился часа через два. Его сразу же насторожило, что ворота не заперты и на снегу видны следы автомобильных протекторов. Постояв минуту в нерешительности, он осторожно заглянул во двор. Из раскрытых настежь дверей и окон донесся до него громкий детский плач. Не раздумывая больше, Горбачев бросается к дому.

– Хальт!

Этот окрик застал его посреди двора. Медленно, нарочито медленно поднимая руки, Виктор услышал за спиной тяжелые шаги. Двое! Резко обернувшись, он молниеносно выхватил из кармана пистолет и не целясь начал стрелять по врагам. Те, не успев даже поднять оружие, упали замертво на землю. И тогда со стороны дома, захлебываясь, ударили автоматы… Горбачев как подкошенный свалился в снег.

В те короткие минуты, когда тяжело раненный Виктор приходил в сознание, каратели пытались вырвать у него сведения о городском подполье. Но Горбачев мужественно молчал. Его расстреляли в тот же день.

Лиду Островскую истязали еще на протяжении трех дней.

– Кого из подполья знаешь лично, в лицо, по фамилиям или кличкам? Есть ли связь с партизанами? Кто такой Горбачев? Откуда взялся приемник?

Но все эти вопросы так и остались без ответа. Лида не обмолвилась ни единым словом.

Ее допрашивал офицер, отлично говоривший по-русски. Спокойно, не повышая голоса, он сообщил подробности расстрела Горбачева. Ни единый мускул не дрогнул на Лидином лице. Не торопясь, в деталях рисовал гитлеровец те изуверские пытки, которые ждали Островскую в ближайшие часы в сырых подвалах городской СД. И снова – молчание в ответ.

– Мы доставим сюда вашу мать, ваших братьев и сестер. Их будут расстреливать по одному за каждый вопрос, на который вы не дадите ответа!

В молчании проходит еще несколько долгих, бесконечно долгих минут.

– Но если не поможет и это, фрау увидит мертвыми своих маленьких детей!

Удар рассчитан точно. Для матери это страшнее раскаленного железа, страшнее самой смерти!

– О! Они умрут далеко не сразу, – продолжал гитлеровец тихим, вкрадчивым голосом. – Их будут очень долго пытать, причем здесь, на ваших глазах! И вы не сможете ничем им помочь, абсолютно ничем! Умереть сожженным на костре – я бы назвал это счастьем по сравнению с тем, что придется вынести им!

Лида не выдержала. Сознание, и без того слабое от зверских побоев, на несколько минут покинуло ее. А когда женщина снова пришла в себя, над ней, в который уже раз, склоняется все тот же офицер:

– Надеюсь, теперь фрау будет благоразумней и обо всем расскажет?

Собрав последние силы, Островская с ненавистью плюнула в физиономию своего истязателя.

Еще две ночи палачи зверски мучили эту мужественную женщину. Но Лидия Савельевна Островская предпочла мучительную смерть предательству своих друзей по подполью. О ее несгибаемом мужестве заговорили вскоре многие. Отрицать его не могли даже сами палачи. Через несколько дней после гибели Лидии в одном из коридоров здания СД встретились два полицейских. Одному из них довелось присутствовать при допросах и пытках Островской, и он рассказал своему приятелю о том, как бесстрашно и стойко вела себя наша Лида. Случайным свидетелям этого разговора удалось со временем вырваться на волю. Они-то и рассказали бобруйчанам обо всех подробностях страшной драмы, разыгравшейся в подвалах городской СД.

Яркие страницы бесстрашия и мужества вписали в историю борьбы с немецко-фашистскими захватчиками в Бобруйске семьи Ольги Броваренко и Федоры Лозовской. В сорок втором году они основали маленькую подпольную организацию, которая длительное время поддерживала связь с нашим партизанским отрядом, смело и решительно выполняя боевые задания его командования. В состав группы кроме Ольги Броваренко и Федоры Лозовской входили их мужья – Александр Семенович и Павел Иванович. Их надежными боевыми помощниками с первых же дней стали дети Броваренко – подростки Вера, Витя и Жора.

Помощь подпольщиков была немалой. В их задачи входило ведение постоянной разведки в городе, регулярное наблюдение за железнодорожной и шоссейной магистралями, распространение листовок и сводок Совинформбюро. Разведданные о передвижении гитлеровских войск, о намерениях оккупантов они оперативно передавали в отряд. Время от времени командование через подпольщиков получало также последние номера «Бобруйской газеты», издаваемой гитлеровцами на русском языке. Это давало нам возможность в своих листовках и воззваниях разоблачать лживую фашистскую пропаганду, сообщая населению города о последних новостях с фронта, с Большой земли.

Многократно Ольга Броваренко и Павел Лозовский выходили из города на связь с разведкой отряда, доставляя при этом добытые сведения и медикаменты. На одной из таких встреч, осенью 1942 года, подпольщики попросили командование отряда выделить им взрывчатку и капсюли-детонаторы. Эта просьба была вскоре выполнена: мы уже знали, что патриоты готовятся к опасной и дерзкой операции в самом центре города.

Поздний ноябрьский вечер. Настороженную тишину, повисшую над безлюдными улицами Бобруйска, нарушают лишь мерные, тяжелые шаги патрулей. Комендантский час… Гражданскому населению под угрозой расстрела запрещено выходить из домов. Патрулирующие в городе автоматчики могут открыть огонь без предупреждения, стреляя в любого, будь то женщина, старик или ребенок.

Нередко случалось так: выйдет вечером мать, чтобы на развалинах дома напротив собрать хоть немного дров для холодного очага, а назад не возвращается. В тяжелом предчувствии непоправимой беды, в тщетном ожидании мучительно долго тянется ночь. А наутро дети вне себя от горя и слез находят рядом с крыльцом неподвижное и давно уже безжизненное материнское тело. Женщина застрелена проходившим мимо патрулем…

И такое случалось в то страшное время нередко, едва ли не каждую ночь.

Близится полночь. Сквозь редкие просветы в низких осенних тучах, медленно ползущих над землей, показывается и снова исчезает желтоватый диск луны. Порывы ветра гонят по мостовым обрывки бумаг, мусор, пронзительно завывают в подворотнях, в руинах домов. Город кажется вымершим. Лишь иногда из ночного мрака доносятся отрывистые звуки чужой речи: это патруль!

Но вот на одной из темных улиц едва различимо слышатся чьи-то осторожные шаги. Двое мужчин. Бесшумно пробираясь вдоль заборов и стен домов, они временами замирают на месте, настороженно прислушиваясь к тишине. Она обманчива, эта тишина. Совсем рядом – действующий военный аэродром, справа – железная дорога, по которой нередко проносятся на восток тяжело груженные армейские составы.

Но кто же они, эти двое, рискнувшие, несмотря ни на что, бросить отчаянный вызов суровым законам военного времени?

Запомним их имена: на задание идут подпольщики Павел Лозовский и Александр Броваренко. Задуманный ими план чрезвычайно дерзок и смел. Завтрашний день для этих отважных людей, как и для любого советского человека, необыкновенно дорог и памятен: 25-я годовщина Октября. И в этот день оккупанты должны еще раз убедиться и надолго запомнить: сломить волю советского народа ни жестоким террором, ни насилием, ни казнями невозможно. Бобруйское подполье по-прежнему живет и борется!

Не в первый уже раз покидают патриоты свои семьи, свои дома, уходя каждый раз в неизвестность. Однако сегодняшнее задание особое: предстоит диверсия в самом центре города, где гитлеровцы буквально на каждом шагу, на каждой улице, повсюду. И шансов вернуться назад, успешно выполнив план, у подпольщиков совсем немного, гораздо меньше, чем обычно.

Ласково попрощался с детьми Александр Броваренко. Младшие, Светланка и Володя, с тревогой глядя на отца, тянут к нему ручонки: не уходи, папа! Старшие, Витя, Жора и Вера, стоят молча, притихшие и серьезные. Им объяснять ничего не надо – они уже достаточно взрослые и все понимают без слов.

Ольга Васильевна, надев на плечи мужа сшитый своими руками прочный холщовый мешок (в нем двенадцатикилограммовый заряд взрывчатки), с трудом скрывая волнение и слезы, говорит:

– Будь осторожен, Саша! Береги себя!

Утешать ее сейчас бессмысленно.

Выйдя во двор, Александр Семенович обнимает за плечи сына:

– Ты уже мужчина, Виктор, и должен меня понять. Возьми этот пакет. Здесь документы: партийный билет, паспорт. Если случится так, что я не вернусь, спрячь все понадежнее и немедля уходи с мамой, с ребятишками в лес, к партизанам. Иначе погибнете! – Отец на минуту замолкает, а затем, глубоко вздохнув, глуховатым голосом негромко добавляет: – И береги маму, очень тебя прошу!

Время не ждет: пора! Осторожно приоткрыв калитку, подпольщики один за другим бесшумно исчезают в темноте.

Затаив дыхание, не шелохнувшись, смотрят им вслед Ольга и Федора. С этой минуты и надолго у них единственный нелегкий и бесконечно мучительный удел – ожидание. Тревожное, томительное, страшное. Выдержать и пережить такое дано далеко не каждому.

Подпольщики приближаются к цели. Вот наконец и центр города. Поблизости, рядом с мармеладной фабрикой, темнеет полотно железной дороги, усиленно охраняемое оккупантами. И это не случайно. Здесь следуют на восток, в сторону линии фронта, тяжело груженные эшелоны с боеприпасами и продовольствием. Взорвать один из них именно тут, в самом центре Бобруйска, – боевая задача Лозовского и Броваренко.

Выбрав удобный момент, когда шаги очередного патруля смолкают вдали, Павел и Александр бросаются вперед. Через несколько минут все готово: заложен заряд взрывчатки. Тонкий двухжильный провод, едва заметный в темноте, протянут в сторону от дороги.

Томительно долго тянется время. Уже половина первого, а эшелона все нет. Не раз по шпалам проходят патрули. Солдат не видно, лишь приглушенно доносятся обрывки речи да гулкие шаги кованых сапог.

Но вот вдалеке раздается едва слышный перестук колес. Эшелон! С каждой минутой звуки нарастают.

– Идет! – радостно шепчет Павел Лозовский.

– Слышу.

Взрывная динамо-машина – в руках Броваренко. Напряжение достигает предела. Теперь главное – не ошибиться!

Проходит еще несколько секунд, и едва паровоз, грохоча буферами, втягивается в намеченный сектор, Александр Семенович резко и с силой поворачивает ручку.

Ослепительно яркая вспышка и мощный взрыв раскалывают густую темноту осенней ночи. Словно живая, вздрагивает земля, и вокруг отчетливо и гулко разносится многоголосое эхо. Свершилось!

Разбиты паровоз и несколько вагонов с боеприпасами и продовольствием, остальные сброшены с рельсов и надолго выведены из строя. При взрыве погибли десять гитлеровцев из охраны эшелона. Таков итог диверсии подпольной группы семей Лозовских – Броваренко!

Однако гораздо более важным было другое. Буквально на следующий же день весь город, от мала до велика, ликовал: в канун годовщины Великого Октября, в честь праздника Революции, в самом центре Бобруйска взорван вражеский эшелон!

Еще одна замечательная победа патриотов, еще один подарок Родине!

Бобруйское подполье продолжало жить и бороться, активно действовать и побеждать. И незаменимыми членами его, бесстрашными и стойкими, продолжали по-прежнему оставаться советские женщины, мужественные, отважные патриотки, готовые ради общего дела на любой подвиг.

Подпольщицы Бобруйска… Их беззаветный и героический вклад в общенародное дело борьбы с фашизмом был огромен. Они сражались наравне с мужчинами, принимали участие в подготовке и проведении диверсий, занимались сбором оружия, боеприпасов, медикаментов и продовольствия, спасали сограждан своих от нацистской каторги, вели прием и распространение советской радиоинформации и многое-многое другое. Своим нелегким и бесконечно опасным трудом они ковали грядущую победу.