Текст книги "Бернард Шоу. Парадоксальная личность (СИ)"

Автор книги: Владимир Касьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Следует отдать должное Шоу и за такое признание: «Вскоре, однако, я испытал к нему дружеские чувства и, надо сказать, довольно неожиданно для меня самого. Произошло это во время дела чикагских анархистов, чьим Гомером, по Вашему меткому замечанию, была бомба. Тогда я пытался уговорить кое-кого из лондонских литераторов, бунтарей и скептиков исключительно на бумаге, подписать петицию об отсрочке приведения в действие смертного приговора. И единственный человек, поставивший свою подпись под петицией, был Оскар. С его стороны это была акция абсолютно бескорыстная, и с этого дня я испытывал к нему особое уважение...».

Через годы оба стали знаменитыми личностями: Оскар Уайльд – в возрасте 36 лет, после того, как в 1890 году в свет вышел его единственный роман «Портрет Дориана Грея»; Бернард Шоу – в возрасте 56 лет, после того, как с 1912-го года, во многих театрах мира начали ставить «Пигмалион», его наиболее популярную пьесу. Свой роман Оскар Уайльд написал удивительно быстро – за три недели, в то время как Бернард Шоу потратил на пьесу «Пигмалион» 4 месяца (март – июнь 1912 года).

Об отношении Бернарда Шоу к личности Оскара Уайльда можно узнать из его письма Фрэнку Харрису (1855-1931) – ирландскому редактору и писателю, журналисту и издателю, другу Уайльда и Шоу, автору книг «Оскар Уайльд, Его Жизнь и Исповедь» (1916) и «Бернард Шоу» (1931). В этом письме он отзывается об Уайльде следующим образом:

"... Почему жизнь Уайльда так легко поддается описанию, что до сих пор не было ни одной попытки, которая бы не увенчалась успехом – пусть и не столь громким, как Ваша книга? Да потому, что благодаря невиданной лени Уайльд предельно упростил свою жизнь, как будто заранее знал, что необходимо избавиться от всего лишнего, дабы читатель в полной мере ощутил драматизм предпоследнего акта. Его жизнь сродни хорошо сделанной пьесе в духе Скриба. Она так же проста, как жизнь кавалера де Грие, возлюбленного Манон Леско, и даже проще, ведь в жизни Уайльда Манон не было; де Грие же выступал в двойной роли – собственного возлюбленного и собственного героя. С общепринятой точки зрения, де Грие был ничтожеством и негодяем – мы же ему всё прощаем. Прощаем потому, что других он любил ничуть не меньше, чем себя. Кажется, будто Оскар хотел сказать нам: «Я не стану никого любить, я буду эгоистом из эгоистов; и буду не просто негодяем, а монстром – и вы всё мне простите. Иными словами, я доведу ваши традиционные представления до абсурда – но не пером, хотя мне это ничего не стоит, в чем вы могли убедиться, а жизнью; жизнью и смертью...».

Далее Шоу сообщает Харрису, что познакомился с Оскаром на одной вечеринке, тот сам подошел к нему и был очень уважителен, но крайне ироничен: «...Помню, мы изо всех сил старались друг друга поддеть, и эта странная привычка сохранилась у нас до самого конца, даже когда наше отрочество осталось далеко позади, и мы стали опытными литераторами, поднаторевшими в светском общении. Виделись мы с ним крайне редко, ибо я, как чумы, избегал литературных и художественных собраний и с нелепой свирепостью отказывался от тех немногих приглашений, которые получал, дабы своим присутствием не дай бог не обидеть людей, желавших извлечь пользу от общения с привилегированным безумцем...».

Однако даже «особое уважение» не помешало Шоу сделать в адрес Харриса следующее замечание: «...Сдается мне, что из любви к нему Вы недооцениваете его снобизм, обращаете внимание лишь на простительную и даже оправданную его сторону, на любовь к красивым словам, изысканным ассоциациям, эпикурейству и хорошим манерам. Вы многократно и до известной степени справедливо повторяете, что, злой на язык, сам он был человеком вовсе не злым и никого своими остротами обидеть не хотел. Но лишь до известной степени. Однажды он написал о Т. П. О»Конноре с откровенным, намеренным, оскорбительным пренебрежением, с каким только способен ополчиться на католика претенциозный протестант с Меррион-сквер. Он многократно измывался над вульгарностью английского журналиста, и не так, как бы это сделали мы с Вами, а с налетом отвратительного классового превосходства, что само по себе является дурной пошлостью. Он не знал своего места, в этом была его ошибка. Не любил, когда его называли «Уайльд», и заявлял, что для ближайших друзей он «Оскар», а для всех остальных – «мистер Уайльд». Он совершенно не отдавал себе отчета в том, что люди, с кем ему как критику и журналисту приходилось вместе жить и работать, оказывались перед альтернативой. Он вынуждал их либо вступать в дружеские отношения, рассчитывать на которые он не имел никакого права. Либо оказывать ему уважение, претендовать на которое у него не было никаких оснований. Пошляки ненавидели его за пренебрежительное к себе отношение. Те же, кто позадиристее, проклинали его наглость и обходили его стороной. Как следствие, он остался, с одной стороны, с горсткой преданных приспешников, а с другой – с целым сонмом светских знакомых. Среди этих знакомых, спору нет, встречались талантливые и оригинальные люди, которые заслужили его уважение, но не было никого, с кем могли бы установиться простые, доверительные отношения равного с равным. С кем можно было бы быть Смитом, Джонсом, Уайльдом, Шоу и Харрисом, а не Бози, Робби, Оскаром и «мистером». У человека способностей Уайльда такое безрассудство вскоре проходит. У Уайльда, однако, подобная слепота длилась слишком долго и не позволила ему обеспечить себя прочной социальной поддержкой...".

В письме к Харрису, большом по объёму и обстоятельном по содержанию, Шоу утверждает, что Уайльд заявил о себе как об апостоле Искусства – и в этой своей роли он был мошенником. Представление о том, что выпускник Порторы, студент колледжа Святой Троицы, а потом – Оксфорда, приезжающий на каникулы в Дублин, может без специальной подготовки хорошо разбираться в музыке и живописи, кажется Шоу смехотворным. По его мнению «совершенно очевидно, что в картинах Оскар разбирается ничуть не лучше, чем любой человек его способностей и культурного уровня». И что именно поэтому за Уайльдом «закрепилась репутация критика поверхностного и неискреннего». Говоря об иных профессиональных достоинствах Уайльда, Шоу отмечает: «Зато комедия, критика морали и нравов viva voce была, вне всяких сомнений, его сильной стороной. В комедии ему не было равных. И вместе с тем со сказанным об Уайльде Мередитом, который придерживался невысокого мнения о его способностях, испытывал неприязнь к его фиглярству, согласятся многие. Бытовать эта точка зрения будет до тех пор, пока не уйдет из жизни последний человек, в чьей памяти сохранятся эстетские увлечения Уайльда. Мир был во многом к нему несправедлив, но это еще вовсе не значит, что мы должны быть несправедливы к миру...».

Несмотря на то, что между Бернардом Шоу и Оскаром Уайльдом было очень много различий, однако было и немало общего:

-считали себя гениальными личностями;

-обладали изрядным тщеславием и эгоизмом;

-не боялись «идти против течения» общественного мнения;

-слыли признанными мастерами парадоксальных афоризмов, часто восхищавших, удивлявших или даже возмущавших их читателей и слушателей...

К примеру, в 1892 году, после премьеры его первой комедии «Веер леди Уиндермир», Уайльд вышел на сцену с дымящейся сигаретой в руке и спокойно произнёс: «Дамы и господа! Вероятно, не очень вежливо с моей стороны курить, стоя перед вами, но... в такой же степени невежливо беспокоить меня, когда я курю». В зале раздались крики восхищения сказанным, вперемежку с возгласами возмущения.

По мнению Оскара Уайльда: «Парадокс, это всегда полуправда и то лучшее, чего мы можем достичь, потому что абсолютных правд не существует». В Интернете можно прочитать такой, к примеру, отзыв о парадоксальности мышления Оскара Уайльда: «Острота мыслей и отточенность его парадоксов настолько восхищают, что читатель ими одурманен на протяжении всей продолжительности пьесы. Он всё умеет подчинить игре, нередко игра ума настолько увлекает Уайльда, что превращается в самоцель, тогда впечатление значительности и яркости создается поистине на пустом месте. И в каждой из них есть свой Оскар Уайльд, бросающий порции гениальных парадоксов».

А вот другой отзыв: «Остро реагируя на противоречия окружающей действительности, Уайльд предстает то сентиментальным циником, то аморальным моралистом, то мечтательным скептиком. Он призывает видеть смешное в печальном и ощущать трагический оттенок в комедии. Особенность парадоксов Оскара Уайльда заключается и в том, что поначалу они поражают читателя утверждениями, противоречащими общепринятым понятиям, словно выворачивают их наизнанку, но за этой эквилибристикой мысли всегда скрыта глубокая и верная идея».

Не меньшим мастером создания парадоксальных афоризмов и парадоксальных ситуаций был и Бернард Шоу. Как и у Оскара Уайльда, афоризмы и парадоксы являются не только излюбленной формой речи, но и само действие пьес Шоу носит парадоксальный характер. Он создает такие ситуации, в которых обычное для данного общества явление, процесс или событие оказывается как бы «перевернутым», и многое у него выглядит поставленным на голову. К примеру, в пьесе «Горько, но правда» примером парадоксального построения сюжета является изображение того, как микроб заболевает от людей. Парадоксальные изречения и парадоксальные ситуации служат писателю для того, чтобы расшевелить читателя и зрителя, заставить их увидеть противоречия общественной жизни, обратить внимание на социальные пороки и заодно посмеяться над всем этим. Смех – сильнейшее из орудий социальной критики в арсенале художественных средств Бернарда Шоу. Знаменитый драматург не склонен заботиться о естественности и правдоподобии действия и драматических положений. Каждая его пьеса – это прежде всего собрание остроумных диалогов, служащих автору для того, чтобы довести до читателя и зрителя свои мысли.

Парадоксальной беллетристикой драматурга восхищался и Ф. Энгельс в 1892 году: «Парадоксальный беллетрист Шоу – как беллетрист очень талантливый и остроумный». Однако тот же Энгельсе утверждал, что Бернард Шоу «решительно ничего не стоящий как экономист и политик, хотя он и честен и не карьерист...».

***

Ведя речь о парадоксальности творчества Бернарда Шоу и Оскара Уайльда хочется обратить внимание уважаемых читателей и на то, что реальная жизнь обоих авторов нередко приподносила им свою парадоксальноcть – материализовав (прямо или косвенно, и почти мистически) часть событий, которые описывались в тех или иных произведений обоих драматургов и писателей. Особенно наглядно такую "материализацию" можно увидеть, сопоставив, к примеру, содержание романа "Портрет Дориана Грея" с жизнью Уайльда и, соответственно, событий в "Пигмалион" с реальными событиями из жизни Шоу.

Как известно, в «Портрете Дориана Грея» главные события разворачиваются вокруг портрета молодого и прекрасного Дориана Грея, созданного талантливым художником Бэзилом Холлуордом. Портрет вышел замечательным, им любуется не только его творец, но и сам Дориан. Однако вскоре у юноши появляется желание, чтобы со временем старел не он, а его изображение на портрете. Дориан знакомится с лордом Генри Уоттоном – другом Бэзила и саркастичным гедонистом, презирающим традиционные викторианские ценности, и попадает под влияние его порочных идей. Затем юноша влюбляется в актрису и юную красавицу Сибилу Вэйнактрису, но после провала её спектакля, на который Дориан пригласил лорда Генри и Бэзила, юноша грубо отвергает её, из-за чего Сибила совершает самоубийство. После этого случая Дориан замечает, как лицо на портрете исказила злая усмешка, и понимает, что его желание о «стареющем вместо него портрете» сбылось. Поддавшись дурному влиянию лорда Генри Уоттона, Дориан становится всё более порочным и развратным, – при этом изображение Дориана на портрете начинает утрачивать красоту и стареть, но сам юноша по-прежнему хорош собой. Через несколько лет художник пытается выяснить правдивость ужасных слухов, что распространялись о Дориане. Последний показывает Бэзилу ужасный портрет и обвиняет художника в своём моральном падении. В приступе ярости Дориан убивает Бэзила, после чего преступника начинают преследовать навязчивые страхи, в том числе и страх встречи с Джеймсом Вэйном, мечтающим отомстить ему за смерть сестры. Дориан никак не может найти покоя и решает, что теперь будет делать добро. Он отпустил влюбившуюся в него крестьянскую девушку, не обесчестив её, однако обнаружил, что изображение на портрете не стало лучше после его благородного поступка. Поняв, что его помыслами руководит лишь тщеславие и, желая уничтожить портрет как единственного свидетеля своих грехов, Дориан вонзает нож в собственное изображение на портрете, после чего умирает сам. Слуги находят нетронутый портрет, на котором изображён прекрасный молодой человек, а рядом с ним – безобразного старика, вонзившего нож себе в грудь. Этим стариком оказался Дориан Грей.

И хотя в иных публикациях, посвящённых «Портрету Дориана Грея» отмечается, что в своём романе Уайльд использовал миф о Пигмалионе – древнегреческом скульпторе, влюбившемся в скульптуру, сделанную собственными руками, однако многие литературоведы утверждают, что основным источником вдохновения для Уайльда служил, вероятнее всего, аллегорический роман Бальзака «Шагреневая кожа». Сам Оскар Уайльд утверждал: «Каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи. В чём состоят грехи Дориана Грея, не знает никто. Тот, кто находит их, привнес их сам».

Через год после выхода романа «Протрет Дориана Грея» жизнь самого Оскара Уайльда преподнесла своему хозяину реально-парадоксальную ситуацию, приведшую к его низвержению с творческого Олимпа, тюремному заключению и преждевременному уходу из жизни. В 1891 году Уайльд познакомился с Альфредом Дугласом (родные и друзья звали его Бози), который был младше Уайльда на 17 лет. И который стал для Уайльда не только своеобразным Дорианом Греем, но и тем, кто подвёл его к краю пропасти, а затем способствовал «добровольно-принудительному падению в неё». Оскар Уайльд, как и художник Холлуорд для Дориана, стал для Бози своеобразным творцом. Роман потрясает красивого юношу и он перечитывает его 11 раз! И с каждым разом всё больше и больше видит своё сходство с Дорианом в плане красоты и желания получить от жизни всё, что полагается и не полагается. А ещё Бози восхищается оригинально-парадоксальным мировоззрением и философией жизни лорда Генри Уоттона. К примеру, такими его утверждениями:

«Каждый человек может жить полной жизнью, давая волю каждому чувству и выражение каждой мысли, осуществляя каждую свою мечту»;

«Всякое желание, которое те же люди стараются в себе подавить, – бродит в их душе и отравляет как самих людей, так и их души»;

« Согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ибо осуществление – это путь к очищению»;

« После любого греха у человека должны оставаться лишь воспоминания о наслаждении или сладострастие раскаяния»...

Бози был в восторге и от многих иных парадоксальных утверждений Оскара Уайльда, "вложенных " им в уста лорда Генри и Дориана. Красивому, но бездушному и эгоистичному Бози страстно захотелось познакомиться с автором романа, потрясшего его сознание. Вскоре юноша осуществляет своё желание, причём, не только знакомится с Уайльдом, но и становится его любовником.

Та же реальная жизнь написала за Уайльда свою версию его интимного романа с Бози, ставшего для Уайльда вторым, но уже не литературным, а реальным Дорианом. Не без помощи Бози, между маркизом Куинсберри – его отцом и Оскаром Уайльдом возникает «противостояние». И тогда Бози, ненавидящий отца и искавший повод ограничить его в распоряжении деньгами семьи, настаивает на том, чтобы Уайльд подал в суд на Куинсберри за клевету. На следующий день, 1 марта 1895-го года, Уайльд обвиняет маркиза в клевете и того арестовывают. В ответ Куинсберри через адвокатов предъявляет свидетелей гомосексуальных отношений Уайльда с молодыми людьми и подростками. Уайльд, уверенный в силе своего красноречия, решает сам себя защищать в суде. 3 апреля 1895 года началось слушание дела, которое с перерывами продолжалось до 25 мая 1895 года. Уайльд был признан судом виновным в «грубой непристойности» с лицами мужского пола и приговорён к двум годам каторжных работ. Судья в заключительном слове отметил, что нет сомнений в том, что «Уайльд был центром развращения молодых людей».

Тюремный срок Уайльд отбывал сначала в Пентонвилле и Уандсворте, тюрьмах, предназначенных для совершивших особо тяжкие преступления и рецидивистов, а затем, 20 ноября 1895 года был переведен в тюрьму в Рединге, где находился полтора года. Тюрьма полностью сломила его. Большинство друзей от него отвернулись. Альфред Дуглас, к которому Уайльд был так сильно привязан, ни разу не приехал к нему. Жена Уайльда, Констанц, несмотря на требования родственников, отказывается от развода и дважды посещает мужа в тюрьме: в первый раз, чтобы сообщить о смерти любимой им матери, а второй – подписать бумаги, что он поручает ей заботу о детях. Затем Констанц меняет себе и их сыновьям Сирилу и Вивиану фамилию на Холланд (это фамилия брата Констанц – Отто). Конец 46-летней жизни Оскара Уайльда был трагичен – он скончался 30 ноября 1900 года под чужой фамилией в изгнании во Франции от острого менингита, вызванного ушной инфекцией.

Желающие более подробно узнать о трагедии жизни и судьбы Оскара Уайльда, – не только творившего, но и вытворявшего, – могут воспользоваться следующими ссылками:

О гомосексуализме О. Уайльда и его друзей

http://proza.ru/2014/04/29/452

О.Уайльд. Жертва судебного процесса

http://proza.ru/2014/04/27/482

Оскар Уайльд. Тюремное заключение

http://proza.ru/2014/04/26/456

***

Через годы, Бернард Шоу так прокомментировал трагическую судьбу Оскара Уайльда:

– Самое худшее вот в чем... Так как человек по большей части мысленно представляет себя таким, каким его описывают в книгах, то он, в конце концов, приемлет ложное представление о себе самом, которое навязывает ему литература, и исходит из него в своих поступках.

Хочется всё-таки уточнить, что при жизни Шоу больше всего написали биографических книгах о нём, а не об Оскаре Уайльде. К примеру, авторами биографических книг о Шоу были близкие и давние его друзья – вышеупомянутый Фрэнк Харрис, Эмрис Хьюз и Хескет Пирсон. И хотя, в своё время Оскар Уайльд утверждал следующее о Бернарде Шоу: «Прекрасный человек. Он не имеет врагов и не любим никем из друзей», однако он явно ошибался. Да, с Шоу длительное время поддерживать дружеские отношения было очень нелегко, – и всё же, у него было немало настоящих друзей. В том числе и Гилберт Кит Честертон (1874-1936), – постоянно споривший с Шоу по различным темам, но тоже написавший о нём книгу.

Что же касается комментария Шоу в адрес Уайльда, то (вероятнее всего), он имел ввиду не книги об Уайльде, а те многочисленные и прижизненные публикации в виде рецензий, статей, очерков и т.д., которые обильным потоком ниспровергались на Уайльда в наиболее благодатный период его жизни – с 1891-го по 1895 год. Однако... «Самое худшее» не оминуло и самого Бернарда Шоу.

***

Как уже отмечалось выше, в марте-июне 1912 года Бернард Шоу написал свою знаменитую пьесу "Пигмалион". В пьесе повествуется о том, как Генри Хиггинс, – лондонский профессор фонетики, заключил с полковником Пикерингом – своим приятелем, пари на то, что за шесть месяцев сможет обучить цветочницу Элизу Дулиттл произношению, принятому в высшем обществе, и на светском приёме сумеет представить её как герцогиню. Роль Элизы была написана для известной актрисы Стеллы Патрик Кэмпбелл, однако из-за театральных интриг английская премьера была надолго отложена. Пьеса, состоящая из 5 действий, заканчивается тем, что профессору удаётся выиграть пари у полковника, но финал пьесы закончился явной неопределённостью: "Какова же будет дальнейшая судьба Элизы?.. Вернётся ли она к своей прежней жизни или выйдет замуж за одного из трёх героев – профессора, полковника и молодого парня Фредди?". Сам Шоу оставляет эту альтернативу без ответа. И если в конце первоначального текста пьесы Элиза и Хиггинс навсегда расстаются, то в дополненном варианте пьесы 1938 года Хиггинс всё-таки выражает уверенность, что она вернётся.

В послесловии к пьесе Шоу даёт свою версию судьбы Элизы: она предпочла выйти замуж за влюблённого в неё Фредди. Благодаря щедрости полковника Пикеринга новобрачные смогли осуществить давнюю мечту Элизы – открыли собственный цветочный магазин. Шоу неизменно противился частым попыткам театральных и кинорежиссёров устроить Элизе и Хиггинсу благополучный любовный финал. В послесловии автор объяснил, что слова Элизы в пятом акте, обращённые к Хиггинсу: «Я даже за вас не пошла бы замуж, если б вы меня попросили» – это продуманное решение, вытекающее как из женской интуиции, так и из доводов разума. Хиггинс слишком независим, неуправляем, деспотичен и не способен стать хорошим мужем, в то время как Фредди – полная противоположность. Версия Шоу предполагает, что Элиза руководствуется разумом, а не чувствами.

Примерно через месяц после окончания «Пигмалиона», в реальной жизни Бернарда Шоу возникла парадоксальная ситуация: он, всегда полагавший, что нужно руководствоваться разумом, а не чувствами, вдруг как мальчишка (но в 56-летнем возрасте!) впервые по-настоящему влюбился! Избранницей сердца женатого Шоу стала Стелла Патрик Кэмпбелл, которую драматург очень высокого ценил как актрису и предложил ей роль Элизы в «Пигмалионе». За два дня пребывания у актрисы в гостях, Бернард Шоу начисто утратил свой разум и стал руководствоваться только чувствами. Все деловые вопросы, которые он хотел обсудить со Стеллой вылетели у него из головы. Вернувшись домой, Шоу напишет миссис Кэмпбелл такие строки:

«...Я мечтал и мечтал и витал в облаках весь день и весь следующий день, так, словно мне еще нет двадцати.В голову не лезло ничего, кроме тысячи сцен, героиней которых была она, а героем я. А мне ведь уже вот-вот стукнет 56. Никогда, наверное, не происходило ничего столь смехотворного и столь чудного. В пятницу мы пробыли вместе целый час: мы посетили лорда; мы ездили на такси; мы сидели на скамейке в Кенсингтон-сквере; и годы спадали с моих плеч, как одежда. Я уже 35 часов нахожусь в состоянии влюбленности; и да простятся ей за это все ее грехи!».

А потом было и такое письмо:

«...Вы для меня больше не та знаменитая актриса миссис Белла Донна а моя девочка, моя красавица, моя милая, босоногая, в пыльной юбчонке, или моя богоматерь, или еще десяток милых, безумных названий, которые немало удивили бы молодых львов в стенах Сэн-Джеймса... Так что если вам хоть сколько-нибудь интересно, продолжаю ли я любить Стеллу, то ответом будет да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да и миллион раз да. Ничего не могу поделать. Я в здравом уме, сохраняю силы, остаюсь самим собой, и все же я – это какой-то малый, заигравшийся с вами где-то в горах и неспособный понять, где вы берете начало и к каким берегам убегаете...».

Однако Стелла, уже имевшая горький жизненный опыт, действительно от него убежала – в августе 1913-го года она уехала в Сэндуич, расположенный на южном побережье Англии. Но Шоу последовал за ней. 10 августа, увидев драматурга в Сэндуиче, актриса пришла в ужас и послала ему записку, в которой требовала его немедленного отъезда в Лондон, пригрозив, что если он не уедет, то уедет она. Записка заканчивалась умоляющей просьбой: «...Пожалуйста, не вынуждайте меня презирать вас. Стелла».

Утром, смертельно уставшей Стелле всё-таки пришлось спешно покинуть Сэндуич, а оставшийся Шоу вечером написал Стелле гневное письмо, в котором были и такие строки: "

«... у вас нет разума; вы карикатура на сентиментального мужчину восемнадцатого века... вы ничего не знаете. <...> вы актриса одной роли, да и та-то роль ненастоящая; вы сова, за два дня уставшая от моего солнечного сиянья; я слишком хорошо к вам относился, обоготворял вас, расточал перед вами свое сердце и ум (как расточаю их перед всем миром), чтобы вы извлекли из них все, что сможете извлечь: а вы только и смогли, что убежать. Идите же: шовианский кислород сжигает ваши маленькие легкие; ищите затхлости, которая будет вам по душе. Вы не выйдете за Джорджа! В последний момент струсите или отступите перед душой более смелой. Вы уязвили мое тщеславие; невообразимая дерзость, непростительное преступление. Прощайте, несчастная, которую я любил. Джи-Би-Эс».

На следующий день, всё ещё находясь в Сэндуиче, драматург пишет Стелле второе письмо:

«...Нет, моя обида еще не утихла: я сказал вам слишком мало скверных слов. Да кто вы, несчастная женщина, чтобы из-за вас все внутри у меня разрывалось на части, час за часом. Из 57 лет я страдал 20 и работал 37. И тогда мне выпало мгновение счастья: я почти снизошел до влюбленности. Я рискнул порвать глубокие корни и освященные узы; я смело ступал на зыбучие пески; я бросался во тьму за блуждающим огоньком; я лелеял самые древние иллюзии, отлично сознавая при этом, что делаю. Я схватил горсть опавших листьев и сказал: „Принимаю за золото“.<...> О мой критический ум и острое зренье, дайте же мне вы тысячу доводов, чтобы я мог судить это легкомысленное творение по заслугам, если только можно найти воздаяние достаточно страшное. Соберитесь вкруг меня, все добрые друзья, которыми я пренебрег ради нее. И даже хулители ее будут ныне желанны; я скажу: „Изрыгайте яд; воздвигайте горы лжи; выплевывайте злобу до тех пор, пока самый воздух не станет отравой; и тогда вы еще не скажете всей правды“. А друзьям ее, всем одураченным ею и всем ее обожателям я скажу: „То, что вы говорите, правда, и она заслуживает еще больших похвал, но все равно это ничего не значит: она вырвет струны из арфы архангела, чтобы перевязать пакеты с покупками, так она поступила и со струнами моего сердца“. И подумать, что это существо мне придется тащить через всю пьесу, которую она будет изо всех сил гробить, что мне придется льстить ей, примиряться с нею, дружески поддерживать ее в минуты, когда она готова будет ринуться с крутого уступа вниз в море. Стелла, как вы могли, как вы могли?..».

Даже на третий день после отъезда актрисы, Шоу изливал свой гнев в очередном письме: «...Я хочу причинить вам боль, потому что вы причинили мне боль. Мерзкая, низкая, бессердечная, пустая, недобрая женщина! Лгунья; лживые губы, лживые глаза, лживые руки, обманщица, предательница, вкравшаяся в доверие и обманувшая его!..».

Таким образом, в реальной жизни Шоу, не без помощи её хозяина, произошло парадоксальное событие, показавшее, что драматург оказался «ещё тем Пигмалионом», перед которым сам профессор Хиггинс представляется эдаким добродушным чудаком и дамским угодником. Утверждение Шоу о том, что « Так как человек по большей части мысленно представляет себя таким, каким его описывают в книгах, то он, в конце концов, приемлет ложное представление о себе самом, которое навязывает ему литература, и исходит из него в своих поступках» очень убедительно материализовалось в «любовной истории» двух знаменитостей.

Следует отдать должное Стелле, которая, в отличии от Шоу, не опустилась до его «плинтуса», хотя и написала такие строки в ответ: «...Вы и ваше сквернословие в стиле XVIII века... Вы потеряли меня, потому что никогда и не находили... Но у меня есть мой маленький светильник, один огонек, а вы загасили бы его мехами вашего себялюбия. Вы бы задули его своим эгоистическим фырканьем – вы, изящный обольститель, вы, дамский угодник, вы, драгоценное сокровище дружбы, – и все же для вас я поддерживаю огонек светильника, боясь, что вы заблудитесь во мраке!..».

Стелла сдержала своё обещание. Она поддерживала переписку с Шоу почти до конца своей жизни, несмотря на то, что в 1914 году всё-таки вышла замуж за Джорджа (Джорджа Корнуоллиса-Уэста – бывшего отчима и ровестника У.Черчилля, премьер-министра Великобритании).

***

9 апреля 1940 года Стелла Патрик Кэмпбелл окончит свой жизненный путь в возрасте 75 лет, и Бернард Шоу напишет такие строки в одном из своих многочисленных писем:

«...Да, она умерла, и все ощутили большое облегчение; а сама она, пожалуй, в первую очередь; ибо на последних своих фотографиях она отнюдь не выглядит счастливой. Она не была великой актрисой, но зато была великой чаровницей; каким образом удавалось ей производить на людей столь сильное впечатление, не знаю; но уж если она хотела покорить вас, то вы могли ждать этого совершенно спокойно; потому что она была неотразима. К сожалению, в смысле профессиональном она представляла собой такую дьявольскую обузу, что всякий, кому хоть раз пришлось ставить пьесу с ее участием, никогда не повторял этой ошибки, если только была возможность избежать этого. Однажды она принесла большой успех Пинеро, в другой раз мне; и хотя оба мы впоследствии писали пьесы, где были роли, идеально подходившие ей, мы не брали ее в труппу. Она не умела обращаться с живыми людьми реального мира. По рождению в ней была смесь: наполовину итальянка, наполовину пригородная провинциалка из Кройдона; и переход от одной к другой бывал у нее просто ошеломляющим. Дед ее содержал цирк, а мать была наездницей в этом цирке и так никогда и не смогла англизироваться; несмотря на это, с итальянской стороны в ней была какая-то аристократическая струнка; по временам манеры у нее бывали просто отличными. Она очаровала и меня среди прочих; но я бы не смог прожить с ней недели; и я знал это; так что из этого ничего не вышло...».

После прочтения этих строк невольно возникает вопрос: «Неужели Бернард Шоу даже после смерти Стеллы, так и не смог простить ей свой обиды за то, что она, – подобно Элизе из „Пигмалиона“, – осмелилась его ослушаться и убежать к другому?..».

***

В завершении данной подборки материалов хочется напомнить себе и уважаемым читателям и о таком утверждении Оскара Уайльда: "Правда жизни открывается нам именно в форме парадоксов. Чтобы постигнуть действительность, надо видеть, как она балансирует на канате. И только посмотрев все те акробатические штуки, какие проделывает Истина, мы можем правильно судить о ней". И опять возникает вопрос: "Как понимать это утверждение?.. Как очередное "балансирование" парадоксального мышления Уайльда между собственным "небожительством" и реальной жизнью?"...