Текст книги "Бернард Шоу. Парадоксальная личность (СИ)"

Автор книги: Владимир Касьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Бернард Шоу, по мнению Честертона: «...показал и мужество Бэньяна, и его отношение к жизни как к возвышенному и ответственному приключению. В Шекспире же он не видел ничего хорошего – один греховный пессимизм, тщету пресыщенного сластолюбца. По мысли Шоу, Шекспир только и мог, что заклинать: „Догорай, огарок“, ибо тот был лишь бальной свечой, тогда как Бэньян захотел возжечь свечу, которую по милости Господней не загасить вовек». Честертон полагает, что Бернарду Шоу было мало критиковать Шекспира путём сравнения с Джоном Бэньяном. Он, Шоу, противопоставлял Шекспиру и Генрика Юхана Ибсена (1828-1906) – норвежского драматурга, основателя европейской «новой драмы», поэта и публициста. В своих искрометных статьях, выходивших в «Сатердейревью», Бернард Шоу часто сравнивал драматургию Шекспира и Ибсена, причём не в пользу первого. В книге «Джордж Бернард Шоу» пишется: « Став приверженцем Ибсена, Шоу возложил на себя немалую ответственность. Коль скоро целью новой драмы было воспитание, цель эту нужно было прояснить. Коль скоро Ибсен учил нравственности, необходимо было разобраться, что это за нравственность. На эти темы Шоу блестяще рассуждал в критических статьях, в те годы выходивших в „Сатердейревью“. Но прежде чем судить об Ибсене в связи с новейшей пантомимой или последней опереттой, он все обдумал очень основательно».

И Честертон вспоминает о книге «Квинтэссенция ибсенизма», которую Бернард Шоу выпустил в 1891 году. По мнению критика: «... это книга неверия в идеалы – при всей их универсальности – и книга веры в факты – при всей их разнородности. В каждой строке автор неустанно потешается над „идеалистом“, иначе говоря, над человеком, который всерьез относится к нравственным истинам. „Не те поступки хороши, что отвечают нравственности, а те, что доставляют счастье“, – учит Шоу». Честертон отмечает определённую непоследовательность Шоу, когда тот, «выбрасывая за борт идеалы, он первым делом выбрасывает счастье – оно ведь тоже идеал». Однако, критик тут же уточняет: мол, если сказанное отнести к сегодняшнему дню, это, вне всякого сомнения, программное высказывание. И далее, Честертон по-своему расшифровывает «программу» Шоу:

"...Солгав, я должен укорять себя не в том, что предал истину, а в том, что сбился и запутал дело. Нарушив слово, сохраняй спокойствие (волнение было бы пережитком), не бойся повредить душе, как повреждают порой важный телесный орган, существенно лишь не испортить что-либо вовне – так, скажем, люди портят праздник. Убив отца, не огорчайся – очень возможно, что ему так лучше, хотя было бы идеализмом надеяться, что ты не избежишь мук совести и ощущения вины. Все происшедшее рассматривай изолированно – вне социальных и моральных рамок. «Золотое правило» этики состоит в том, что правила такого нет. Неверно, будто совестно нарушать обещание, хотя иные обещания сдерживать и стоит... ".

И хотя Честертон такое «программное высказывание» своего друга, в конечном итоге называет анархией и даже удивляется: мол, «зачем в общественной морали быть социалистом, если в личной ты – анархист», однако проявляет к Шоу милосердие. Он называет эту анархию какой-то тревожной, стыдливой, болезненно предупредительной и даже осторожной. Которая не верит ни традиции, ни опыту; не хочет следовать проложенным путем; любую частность судит по отдельности и в то же время – с точки зрения всечеловеческого блага; и каждому велит держаться так, как будто до него людей на свете не было. В конечном итоге, по мнению Честертона, «Квинтэссенция ибсенизма» была призвана поднять сиюминутную реальность над общими теориями. Мол, Шоу был не согласен с тем, что каждая подробность в пьесе обобщает все, о чем там говорится. Он не любил, когда в последнем акте побеждала справедливость, а зло терпело поражение – вопреки правде страстей и характеров. Любую частность ему хочется решать келейно, по-домашнему, без ссылок на мораль и этику. Против такой гигантской казуистики нельзя не ополчиться – театр слишком мал, чтобы вместить ее.

Можно только удивляться тому, что Бернард Шоу ставил Ибсена выше Шекспира. Тем более, если учесть, что они, Шоу и Ибсен, обладали многими совершенно противоположными личными качествами. К примеру, если Шоу был очень разговорчивым собеседником и острословом, то Ибсен, наоборот, был неисправимым молчуном. Такая особенность своей личности вынуждала Ибсена отказываться от частых приглашений на званые обеды. Свои отказы Генрик Ибсен пояснял следующим образом:

– Я в гостях почти не разговариваю. Остальные гости, глядя на меня, тоже умолкают. Хозяева становятся раздражительными. Зачем мне это? Когда же я не прихожу в гости, общество имеет замечательную тему для разговоров.

Однако, Ибсен, будучи, как и Шоу, не менее парадоксальным человеком, часто удивлял своих родных и близких неоожиданными поступками и поведением. Удивил даже в последние минуты своей жизни. Из воспоминаний Эдварда Булла – семейного доктора драматурга, можно узнать о следующем. Когда семья Ибсена собралась у постели писателя перед его смертью, сиделка, чтобы успокоить родственников, заметила, что Ибсен сегодня выглядит немного лучше. К изумлению всех присутствующих, Ибсен приподнялся на постели и, чётко и ясно, но, как всегда, немногословно, сказал:

– Напротив!..

Сказал и умер.

Однако именно Ибсен был властителем дум российской интеллигенции в начале XX века. Его пьесы ставились во многих театрах , в том числе и на сцене Художественного театра. Творчеству Ибсена посвящали свои публикации Иннокентий Анненский, Леонид Андреев, Андрей Белый, Александр Блок, Анатолий Луначарский, Всеволод Мейерхольд, Дмитрий Мережковский и многие иные российские знаменитости. В СССР наибольшей популярность пользовались его «Кукольный дом» и «Привидения». Не было забыто творчество Ибсена и за рубежом. С 1986 года в Норвегии вручается национальная Премия Ибсена за вклад в драматургию, а с 2008 года – Международная премия Ибсена.

***

Вполне возможно, что кое-кто из читателей данной подборки материалов, будут удивлён необычной критичностью Гильберта Честертона в адрес Бернарда Шоу – своего близкого друга. Однако, недаром, некоторые исследователи жизни и творчества Честертона утверждали, что в основе его критической аргументации лежали эксцентрика, упор на необычное и фантастическое, и что "парадоксы" Честертона являли собой поверку здравым смыслом расхожих мнений. В этом отношении, критическая аргументация Честертона во многом схожа с аналогичной аргументацией самого Бернарда Шоу.

Честертон любил дебаты, поэтому нередко участвовал в дружеских публичных спорах не только с Бернардом Шоу, но и с Гербертом Уэллсом, Бертраном Расселом и Кларенсом Дарроу. Большим другом Честертона был Хилер Беллок, с которым он тоже немало спорил. Шоу и Честертон часто подшучивали не только над своим ближайшим окружением, но и друг над другом К примеру, однажды Честертон шутливо сказал худощавому вегетарианцу Шоу:

– Если кто-нибудь посмотрит на тебя, то подумает, что в Англии был голод.

Тот не заставил ждать себя с ответом:

– А если посмотрят на тебя, то подумают, что ты его устроил.

Соль шутливого ответа Бернарда Шоу заключалась в том, что Честертон был человеком впечатляющих размеров: его рост составлял 1 метр 93 сантиметра, а масса – около 130 килограммов.

Гилберт Честертон является автором около 80 книг, романов «Человек, который был Четвергом», «Шар и Крест», «Перелётный кабак» и других, нескольких сотен стихотворений, 200 рассказов, 4000 эссе, ряд пьес... Широкую известность ему принёсли детективные новеллы с главными персонажами священником Брауном и Хорном Фишером, а также религиозно-философские трактаты, посвящённые истории и апологии христианства.

3. БЕРНАРД ШОУ И ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Драматургия Л. Н. Толстого стала хорошо известной в Западной Европе благодаря и активной деятельности Э. Моода – известного пропагандиста творчества русского писателя в Англии. Пьесы Толстого ставились в ведущих театрах Запада ещё при жизни автора «Войны и мира». Бернард Шоу познакомился с произведениями Л.Н. Толстого благодаря Э. Мооду, который пересылал Л.Толстому письма и пьесы Шоу, а также с помощью В.Г.Черткова, проживавшему в Лондоне и имевшему давнюю и тесную связь с Толстым. Владимир Григорьевич был не только редактором и издателем произведений знаменитого писателя, но и его близким другом, а также лидером «толстовства» как общественного движения.

Бернард Шоу проявлял интерес и к этому движению, возникшему в России в 1880-е годы и основы которого Толстой изложил в «Исповеди», «В чём моя вера?», «Крейцеровой сонате» и других произведениях. Главными принципами этого учения было:

– всеобщая любовь;

– нравственное самосовершенствование личности;

– непротивление злу насилием;

– опрощение – близость к народу (слово, придуманное самим Толстым).

В конце 19-го века в России возникать колонии толстовцев в Харьковской, Тверской и Симбирской губерниях, а также в Закавказье. Последователи этого учения нашлись в Англии, Японии, Южной Африке и Индии. Сторонником толстовства был и Махатма Ганди, имевший личную переписку с Л.Н. Толстым.

В. Г. Чертков и П. И. Бирюков основали издательство «Посредник», которое издавало массовыми тиражами книги для народа: произведения Л. Н. Толстого, Г. И. Успенского, А. П. Чехова и других писателей, пособия по гигиене, агрономии, ветеринарии... В 1901-1905 гг. в Лондоне толстовцы издавали газету «Свободное слово».

Сам Бернард Шоу был членом Фабианского общества, основанного в Лондоне в 1884 г. и проповедывавшего философско-экономическое течение реформистско-социалистического толка, получившего своё название от имени Фабия Максима Кунктатора (Медлительного) – римского военачальника. Члены это общества полагали, что преобразование капитализма в социалистическое общество должно происходить постепенно, медленно, в результате институциональных преобразований. Фабианцами были такие известные писатели, как Герберт Уэллс, Бертран Рассел, Джон Мейнард Кейнс, Уильям Беверидж, Ричард Генри Тоуни и Эдит Несбит. И хотя «толстовство» и «фабианство» не были «сиамскими близнецами» и отличались очень многим, однако было у них и общее – схожесть многих нравственных принципов и стремление быть ближе к простому народу.

В 1898 году, когда Э.Моод осуществил перевод трактата Л.Н. Толстого «Что такое искусство», Бернард Шоу написал рецензию, в которой полностью поддержал русского писателя в его утверждении, что искусство – это не источник наслаждения, его задача будоражить, активизировать интеллект и бороться с насилием в любых его формах. По мнению многих исследователей творчества Бернарда Шоу, этико-философская и сатирическая направленность творчества Льва Толстого оказала существенное влияние на драматургию Шоу. «Я не приверженец „искусства для искусства“, – писал он позднее Л.Н. Толстому, – и не шевельну пальцем, чтобы написать художественное произведение, в котором нет ничего, кроме художественных достоинств». Этому принципу он оставался верен до конца жизни, как в критике, так и в художественном творчестве. В критических работах Шоу большое место уделил вопросам драмы. Он выступил против штампов и рутины, царивших в английском театре, и призывал обратиться к живой действительности. Нападая на модную драматургию того времени, выступая против наводнения театра мелодрамами с их необычными происшествиями, ходульными героями и псевдонародной речью, он расчищал путь для нового театра. Шоу-реалист не был сторонником внешнего правдоподобия. Действительные жизненные конфликты разрабатывались им в остро парадоксальной форме. Парадокс проявляется как в развитии сюжета, так и в характеристиках и речи персонажей. Острота и публицистичность пьесы усиливались авторскими ремарками. Афористичность речи, тщательная обработка диалога и монолога, необычность разработки сюжета, волнующая лиричность, парадоксальность, сатирическая направленность пьес – вот что создало им всемирную славу.

Размышляя о жанре трагикомедии, взаимодействии комического и трагического, Б. Шоу сопоставляет драматургию Г. Ибсена и Л.Н. Толстого. Он заостряет внимание на «комедийном методе» Толстого: «Нет такого драматурга, чье прикосновение было бы губительней, чем прикосновение Толстого, когда он хочет что-нибудь разрушить. Примеры этого есть в любом его романе». И хотя подобное утверждение Бернарда Шоу можно воспринять, как оскорбительное для автора «Войны и мира», однако многие литературоведы утверждают, что таким образом Шоу хотел отметить аналитическую и психологическую глубину Л.Н. Толстого как драматурга и писателя, который при помощи художественных деталей способен раскрыть сущность человеческого характера. Впрочем, при большом желании можно «раскрыть» и «разрушить» считать словами-синонимами, и невольно вспоминается утверждение Гилберта Честертона из его книги «Джордж Бернард Шоу»: «Я часто слышу от людей, что Шоу их морочит, и не пойму, о чем они толкуют. По-моему, он оскорбляет их намеренно. Его манера говорить, тем паче о морали, всегда пряма и основательна – у ломовых извозчиков она сложней и тоньше».

Однако... Если единым взором окинуть все отзывы Бернарда Шоу о пьесах Толстого, то можно прийти к выводу, что английский драматург не иронизировал над Л.Н.Толстым, а подчеркивал мировоззренческое своеобразие этих пьес, их идейную направленность, художественное исполнение и особенности образной системы. В драматургии русского писателя Шоу увидел желание и способность автора раскрыть уродливость и лицемерность современных нравов, духовный кризис русского дворянства. Однако он почувствовал и ту «великую разрушительную социальную силу», таящуюся в творчестве Л.Толстого, в его трагикомедиях, обнажающую «ничтожество и абсурдность праздной и высокомерной жизни, ради которой мы жертвуем собственной честью и счастьем наших близких».

Объединяло Бернарда Шоу со Л.Н.Толстым и критическое отношение последнего к творчеству Уильяма Шекспира. В 1903-ем году, за 6 лет до выхода книги «Джордж Бернард Шоу» Гилберта Честертона, Л.Н. Толстой написал, а в 1906-ом опубликовал очерк «О Шекспире и драме», в котором отозвался о творчестве Уильяма Шекспира гораздо критичнее и жёстче, чем Шоу. В начале очерка, значительного по объёму, были и такие строки:

«...Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: „Короля Лира“, „Ромео и Юлию“, „Гамлета“, „Макбета“, я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. Недоумение мое усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны? Долго я не верил себе и в продолжение пятидесяти лет по нескольку раз принимался, проверяя себя, читать Шекспира во всех возможных видах: и по-русски, и по-английски, и по-немецки в переводе Шлегеля, как мне советовали; читал по нескольку раз и драмы, и комедии, и хроники и безошибочно испытывал все то же: отвращение, скуку и недоумение. Сейчас, перед писанием этой статьи, 75-летним стариком, желая еще раз проверить себя, я вновь прочел всего Шекспира от „Лира“, „Гамлета“, „Отелло“ до хроник Генрихов, „Троила и Крессиды“, „Бури“ и „Цимбелина“ и с еще большей силой испытал то же чувство, но уже не недоумения, а твердого, несомненного убеждения в том, что та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая свое эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нем несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда...».

В этой статье Л.Н. Толстой утверждает, что Шекспир не может быть признан не только великим, гениальным, но даже самым посредственным сочинителем. Своё неожиданное утверждение, писатель подкрепляет анализом драмы «Король Лир» – одного из лучших произведений Шекспира. По мнению Толстого, монологи короля Лира представляются Толстому скучными, однообразными, напыщенными, причудливыми, а поступки многих действующих лиц не мотивированы, речи их ненатуральны и бесхарактерны, они не вытекают ни из положения действующих лиц, ни из существующих между ними взаимоотношений, а вложены в их уста, очевидно, только потому, что автор считает их остроумными и забавными.

В итоге писатель приходит к выводу, что в произведениях Шекспира нет и в помине того гениального мастерства в обрисовке характеров, в речевой характеристике, в построении драмы, которое ему приписывают его хвалители. В художественном отношении драмы Шекспира стоят несравненно ниже анонимных драм, повестей и поэм, которые служили английскому драматургу исходным материалом, источниками. У Шекспира отсутствует художественная техника, нет естественности положений, нет языка действующих лиц и, главное, нет чувства меры, без которого произведение не может быть художественным. Совершенно отсутствует у Шекспира искренность, во всем видна умышленная искусственность. По мнению Толстого, произведения Шекспира не отвечают требованиям всякого искусства и, кроме того, направление их самое низменное, безнравственное. Этические воззрения Шекспира состоят в том, что цель оправдывает средства...

Мировая популярность творчества Шекспира объясняется Толстым очень просто: массовым гипнозом! Мол, слава Шекспира есть одно из тех эпидемических внушений, которым всегда подвергались и подвергаются люди, как например средневековые крестовые походы, вера в ведьм, поиски философского камня или страсть к тюльпанам. Начало этому всеобщему внушению положено в Германии усилиями Гете и его последователей, и оттуда оно распространилось по всему миру. И приносит этот гипноз страшный вред, приводит к падению драмы, к замене этого важного орудия прогресса пустой, безнравственной забавой и к прямому развращению людей посредством выставления перед ними ложных образцов подражания. Единственным началом, по мнению Толстого, прочно соединяющим людей между собой, является уяснение религиозного сознания, совершаемое всеми сторонами духовной деятельности человека. Одна из сторон этой деятельности есть искусство. Одна из частей искусства, едва ли не самая влиятельная, есть драма. А упадок драмы наступает тогда, когда она перестает быть религиозной. И чем скорее люди освободятся от ложного восхваления Шекспира, писателя, который завершил отход от когда-то чистого религиозного искусства сцены, тем это будет лучше. Ибо тогда откроется путь для создания нового, религиозного искусства...

Следует отметить, что критическое отношение к творчеству Уильяма Шекспира (без оспаривания его авторства) имело место и до критических публикаций Толстого и Бернарда Шоу. К примеру, Густав Рюмелин – немецкий шекспировед, опубликовал в 1864-1865 гг. на страницах газеты «Morgenblatt fur gebildete Leser» серию статей под общим названием «Опыты изучения Шекспира, принадлежащие перу реалиста», поразивших читателей. Рюмелин говорит о «безмерной переоценке» творчества Шекспира, которое ориентируется главным образом на аристократическую молодежь и воспевает вечную юность и энергию деятельности. «Большинство критиков, – по мнению Рюмелина, – говорит с особенным восхищением о шекспировских исторических драмах, и многие склонны видеть в них кульминационную точку его таланта и приписывают ему всемирно-исторический взгляд, глубочайшую политическую мудрость, совершенно выдающуюся способность характеристики целых исторических периодов и народов. Мы не можем согласиться с подобными утверждениями». И далее развивает мысль о том, что у Шекспира нет ни одного характера, который устремлялся бы к истине, как таковой, исходил бы из стремления к общему благу, старался бы облагодетельствовать весь мир, все человечество. Драматург не противопоставляет жизни какие-то общие принципы, религиозные или философские идеи, его персонажи всегда вращаются в ситуациях, подсказанных им внешне данной практической жизнью и т. д.

Критически высказывался в адрес творчества Шекспира и Эрнест Ховард Кросби (1856-1907) – американский писатель и популяризатор творчества Л.Н. Толстого, автор таких работ, как «Толстой и его Послание» (1903) и «Толстой как учитель» (1904). В своей работе «„Шекспир и рабочий класс“ Кросби пишет об „аристократизме“ Шекспира, заключающемся якобы в пренебрежении к простому люду. Такое утверждение Кросби полностью соответствовало мнению Толстого о великом драматурге, и он вначале хотел свою статью „О Шекспире и о драме“ написать как предисловие к брошюре Кросби „Шекспир и рабочий класс“. В конечном итоге, в сентябре 1903-го – январе 1904-го года была написана статья „О Шекспире и о драме“, которая впервые была напечатана в газете „Русское слово“» в 1906 году, в 1907-ом вышла отдельным изданием. В том же году статья появилась на английском языке вместе со статьей Кросби.

Желающие разделить или, наоборот, отвергнуть твёрдое убеждение Л.Н. Толстого в своей правоте относительно творчества Шекспира, могут воспользоваться следующей ссылкой, чтобы ознакомиться с содержанием очерка «О Шекспире и драме»:

http://rvb.ru/tolstoy/01text/vol_15/01text/0332.htm

***

Шоу был посвящен в содержание толстовского очерка еще до его прочтения. В.Г.Чертков именно к нему, как к известному английскому критику, письменно обратился за справками раньше, чем перевел статью о Шекспире. Шоу ответил Черткову большим письмом. Около трех месяцев спустя Шоу получил и сам перевод статьи ""О Шекспире и о драме. После ознакомления с содержанием статьи, Бернард Шоу якобы предсказывал следующее: "После критики Толстого, Шекспир, как мыслитель, должен пасть, ибо при проверке его таким гигантски смелым критиком и реалистом, как Толстой, он не выдержит и мгновения подобного испытания".

Однако время показало, что английский драматург не только ошибся в своём предсказании, но вскоре и сам вступил в полемический спор с автором «Войны и мира». В декабре 1906 года Шоу, через Э.Моода, передал Толстому свою новую пьесу «Человек и сверхчеловек», рассчитывая укрепить взаимопонимание и получить поддержку. В предисловии к пьесе Шоу упоминает имя Л.Н. Толстого дважды: в первый раз, когда пишет о художниках и философах, миросозерцание которых в той или иной степени близко ему: «Гете, Шелли, Шопенгауэр, Вагнер, Ибсен, Моррис, Толстой и Ницше – вот авторы, чье странное ощущение мира мне кажется более или менее подобным моему собственному», а во второй раз, когда выстраивает периодизацию художественной и критической мысли XIX века. Английский драматург ставит Толстого в один ряд с Г. Ибсеном – выдающимся представителем «новой драмы».

17 августа 1908-го года Л. Н. Толстой отправляет свой отзыв на пьесу Шоу. Он поблагодарил английского драматурга за высланное произведение и особенно оценил речи Дон Жуана в interlude, однако заметив, что "предмет много бы выиграл от более серьезного отношения к нему, а не в виде случайной вставки в комедию.

Толстой также согласился и со словами Дон Жуана, что герой тот, "кто, созерцая, хочет постигнуть выраженную в мире волю... и, действуя, стремится осуществить ее тем путем, который подсказало размышление", пояснив, что то же самое можно выразить на русском языке следующими словами: "познать в себе волю бога и исполнять ее". Л.Н. Толстой пишет: "... мне особенно понравилось Ваше отношение к цивилизации и прогрессу, та совершенно справедливой мысль, что, сколько бы то и другое ни продолжалось, оно не может улучшить состояния человечества, если люди не переменятся...".

Однако далее, русский писатель высказывает и свое несогласие: "Различие в наших мнениях только в том, что, по-вашему, улучшение человечества совершится тогда, когда простые люди сделаются сверхчеловеками или народятся новые сверхчеловеки, по моему же мнению, это самое сделается тогда, когда люди откинут от истинных религий, в том числе и от христианства, все те наросты, которые уродуют их, и, соединившись все в том одном понимании жизни, лежащем в основе всех религий, установят свое разумное отношение к бесконечному началу мира и будут следовать тому руководству жизни, которое вытекает из него.

Толстой пишет: «Практическое преимущество моего способа освобождения людей от зла перед Вашим в том, что легко себе представить, что очень большие массы народа, даже мало или совсем необразованные, могут принять истинную религию и следовать ей, тогда как для образования сверхчеловека из тех людей, которые теперь существуют, также и для нарождения новых, нужны такие исключительные условия, которые так же мало могут быть достигнуты, как и исправление человечества посредством прогресса и цивилизации».

И далее автор «Войны и мира» напоминает Бернарду Шоу о том, что жизнь большое и серьезное дело, и в этот короткий промежуток данного людям времени надо стараться найти свое назначение и насколько возможно лучше исполнить его. И далее Толстой уточняет: «Это относится ко всем людям и особенно к Вам, с Вашим большим дарованием, самобытным мышлением и проникновением в сущность всякого вопроса. И потому, смело надеясь не оскорбить Вас, скажу Вам о показавшихся мне недостатках Вашей книги».

К первому недостатку Бернарда Шоу он относит его недостаточную серьёзность: «Нельзя шуточно говорить о таком предмете, как назначение человеческой жизни и о причинах его извращения и того зла, которое наполняет жизнь нашего человечества. Я предпочел бы, чтобы речи Дон Жуана не были речами привидения, а речами Шоу, точно так же и то, чтобы The Revolutionist's Handbook был приписан не несуществующему Таnner'у, а живому, ответственному за свои слова Bernard Shaw».

Второе недостаток Тостой увидел в том, что Шоу, касаясь вопросов, имеющую огромную важность для людей, делает их (вопросы) «только предметом сатиры часто может более вредить, чем содействовать разрешению этих важных вопросов». Толстой пишет: «В Вашей книге я вижу желание удивить, поразить читателя своей большой эрудицией, талантом и умом. А между тем все это не только не нужно для разрешения тех вопросов, которых Вы касаетесь, но очень часто отвлекает внимание читателя от сущности предмета, привлекая его блеском изложения. Во всяком случае, думаю, что эта книга Ваша выражает Ваши взгляды не в полном и ясном их развитии, а только в зачаточном положении. Думаю, что взгляды эти, все более и более развиваясь, придут к единой истине, которую мы все ищем и к которой мы все постепенно приближаемся. Надеюсь, что Вы простите меня, если найдете в том, что я Вам сказал, что-нибудь Вам неприятное. Сказал я то, что сказал, только потому, что признаю в Вас очень большие дарования и испытываю к Вам лично самые дружелюбные чувства...».

14 февраля 1910 года Бернард Шоу (1865-1950) послал Льву Толстому письмо, и вместе с ним свою новую пьесу «Bernard Shaw». Причём, не удержался и, несмотря на всю почтительность, не удержался от иронии в адрес Толстого и религии:

«...Общепринятая теория о том, что бог существует как совершенство, уже включает в себя веру в то, что бог умышленно создал нечто низшее по сравнению с собою, тогда как он легко мог бы сотворить существо равное себе. Это ужасная вера. Она могла возникнуть только среди народов, которые могут мыслить великое только в окружении низших существ, и великое это наслаждается сознанием своего над ними превосходства – нечто в роде русского барина... Вместе с тем, при теории об уже достигнутом богом совершенстве, для объяснения существования зла, мы должны признать бога не только богом, но и чертом. Таким образом, бог любви, если он всемогущ и всеведущ, должен быть богом и рака и эпилепсии. Великий английский поэт Вильям Блэк (в оригинале William Blac – имеется в виду, очевидно Уильям Блейк, William Blake – ред.) заканчивает свою поэму „Тигр“ таким вопросом: „Неужели тот, кто сотворил ягненка, – сотворил и тебя?“ Тот, кто признает существование чего-либо злого, неминуемо должен либо признать, что бог умышленно способен творить зло, либо должен верить, что бог, стремясь сотворить совершенное существо, сделал много ошибок».

Лев Толстой на конверте письма от Бернарда Шоу собственноручно пометил: «От Шоу умное глупое». В апреле-мае 1910, за полгода до ухода из семьи и Ясной Поляны, он написал Шоу такой ответ:

"1910 г. Апреля 15-26. Я. П.

Получил вашу пьесу и остроумное письмо. Пьесу прочел с удовольствием, сюжет ее мне вполне сочувственен. Ваши замечания о том, что проповедь добра обыкновенно мало действует на людей и молодые люди считают достоинством всё то, что противоречит этой проповеди, совершенно справедливы. Но причина этого явления совсем не та, чтобы такая проповедь была не нужна, но только та, что проповедующие не исполняют того, что проповедуют, т. е. – лицемерие. Тоже не согласен с тем, что вы называете вашей теологией. Вы полемизируете в ней с тем, во что уже никто из мыслящих людей нашего времени не верит и не может верить. Между тем вы сами как будто признаете бога, имеющего определенные и понятные вам цели.

"То my mind unless we conceive God as engaged in a continual struggle to surpass himself, – as striving at every birth to make a better man than before, we are conceiving nothing better, than an omnipotent snob". [По-моему, в нашем представлении бог либо должен вести непрерывную борьбу за совершенствование своих творений, за то, чтобы каждое новое рождение давало лучшего, чем раньше, человека, либо же он просто всемогущий сноб.]

Об остальном же вашем рассуждении о боге и о зле повторяю слова, которые я высказал, как вы пишете, о вашем "Man and Superman", а именно, что вопросы о боге, о зле и добре слишком важны для того, чтобы говорить о них шутя. И потому откровенно скажу вам, что заключительные слова вашего письма произвели на меня очень тяжелое впечатление: "suppose the world were only one of God"s jokes, would you work any the less to make it a good joke instead of a bad one" – "предположите, что мир есть только одна из божьих шуток. Разве вы в силу этого меньше старались бы превратить его из дурной шутки в хорошую?"

Ваш Лев Толстой.