Текст книги "Тайные тропы Магуры"

Автор книги: Владимир Чухрий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

БРАТЬЯ ВСТРЕТИЛИСЬ

С Магуры спустилось стадо, и село зажило вечерними заботами: кто носил воду для скотины, кто тащил охапку травы, кто, надрываясь, кричал, разыскивая пропавшую курицу, кто просто сидел возле ворот и смолил самокрутку. Солнце уже скрылось за потемневшими горами, но косые лучи его еще рассеивались в вышине.

На берегу ручья, недалеко от хаты Задорожных, в зарослях крушины и ольшаника лежали трое бандитов. Володька Задорожный вслушивался в привычные вечерние звуки Радинского. Голоса односельчан, лай собак, скрип дверей, ворот, даже калиток – все он узнавал. Ему казалось, что он еще мальчишка и теперь дожидается, когда наказавшая его днем мать выйдет из хаты и певучим протяжным голосом позовет:

– Во-лодь-ка!

Его сподвижники, растянувшись на траве, курили, а он все думал и думал, вспоминая брата. Далекие воспоминания сжимали сердце тоской по безвозвратно ушедшему детству. Впервые проснулось чувство одиночества, беззащитности, зависти к сельчанам, которые стали теперь такими чуждыми. За время пребывания в банде ему редко приходилось раздумывать над прошлым, настоящим и будущим. Прошлое – черт с ним! – ушло и не вернется. Настоящее было малопонятным, будущее – туманным!

Встревоженный вестью о возвращении брата, которого он считал без вести пропавшим, Володька отправился к родному дому, чтобы хоть издали взглянуть на Любомира. Но к тому явились гости. И пришлось залечь.

Любомир после ухода Гурьяна и Мигляя слушал повествование матери обо всем, что было без него, о тяжкой жизни при гитлеровцах, о беспутном Володьке, который украл что-то, а потом испугался наказания и убежал к бандитам.

Сумерки сгустились. Голоса стали звонче, а людей уже было трудно различить. Обозленный неудачей, Володька зашипел на лежавших рядом бандитов:

– Вам что, фонарей навешать, чтоб прикуривали друг от друга?

Дружки послушно укрыли цигарки. А он еще больше озлился на них за покорность и решил: «Пойду прямо в дом. Что будет, то будет. Или, нет, посмотрю в окно и достаточно». Повернувшись, прошептал:

– Следить за хатой. Ждите, пока не вернусь. Добре?

– Уг-у, – промычал бандит Проворный, – долго будешь там?

– Нет! – коротко бросил Володька, встал и направился к дому.

Не заметив ничего подозрительного, он вынырнул из-за бывшего коровника, пересек двор. Прижавшись к стене, несколько минут простоял неподвижно. Из окна пробивался свет. Володька нерешительно подошел. За столом сидела мать. Вытирая кончиком платка глаза, она что-то говорила. Спиной к окну сидел в розовой шелковой майке брат. Володька видел его широкие плечи. Хотелось увидеть лицо, но Любомир не поворачивался. Он не был похож на прежнего подростка, каким Володька помнил его. Когда Любомир повернулся к окну, Володька отпрянул. В детстве он боялся брата больше, чем отца, за проказы ему доставалось именно от него.

Послышались приглушенные мужские голоса. Володька отскочил от окна и притаился за углом дома. Вглядываясь в темноту, он различил двух человек, которые остановились прикурить.

– Не пойдет он за братом, – продолжая начатый разговор, сказал один. – А там, черт его знает – кровь ведь одна.

– Да-а… Говорят, он нагнал страха па наших глытаив. Интересно, как дальше дело обернется.

«О ком это они – обо мне или Любомире?» – подумал Володька. Кто пойдет, за кем – было непонятно.

Вернувшись к окну, Володька застыл на месте. Любомир стоял возле матери и, глядя на нее, что-то без умолку говорил. До боли знакомое лицо было все тем же дорогим и любимым, тем же родным и близким. Разве только тонкие губы стали строже и упрямей, а волевой вздернутый подбородок покрылся заметной щетиной.

Володька подошел к двери, толкнул ее и, пройдя темные сени, появился перед матерью и братом. Справившись с волнением, Володька радостно сказал:

– Здорово, братка!

Любомир растерялся было от неожиданности, но, успокоившись, опустился на табуретку и протянул:

– Здо-ро-ва!

– Что, не узнаешь? – осклабившись спросил Володька. – Вырос?

– Как же, узнаю, – на миг глаза старшего брата заискрились ласковой теплотой, но тотчас же потускнели и стали сухими, враждебными. Володька, продолжая улыбаться, протянул руку. Любомир поднялся навстречу, тоже протянул руку и вдруг резко хлестнул Володьку по щеке. Мать, вскрикнув, бросилась к Любомиру и, повиснув на его руке, запричитала:

– Ой, что же вы, мои родненькие, ой, сыночки ж мои! Ой, не надо…

Володька, побелев, смотрел на брата.

– Это тебе за мать! – дрожащим голосом произнес Любомир.

– Не надо, деточки мои дорогие, не надо, – продолжала Надежда Васильевна.

Володька потер щеку рукой и, покачивая головой, тихо сказал:

– Не плачьте, мамо, и не беспокойтесь. У меня не подымется рука на брата. Я пришел увидеть его, а он… так меня встретил. Воля его. Мне, может, не нужно было приходить, ну, что же, я уйду.

– Садись, сопляк. Раз пришел – слушай, что я тебе скажу. Воронье гнездо с беспутной башки своей снял бы! – резко сказал Любомир.

Володька снял шапку, положил на стол. Хотя ему, испытавшему силу власти над селянами, было не по себе выполнять волю другого человека, но это был брат, которого он с детства любил и не надеялся когда-нибудь увидеть. Любомир взял в руки его шапку и начал рассматривать.

– Это что за дерьмовая кокарда? – спросил он.

– Трезуб.

– И что он обозначает?

– Герб самостийников!

– Приятно видеть, что единственный брат – бандюга, вор с большой дороги.

Он бросил шапку на пол.

Володька озлобленно закричал:

– Врешь! Ты ничего не знаешь! Я не вор!

– Вор и бандит, – отчеканил Любомир, – видел я твоих дружков за делами. Люди, которые грабят на дорогах, убивают ни в чем не повинных сельчан, – бандиты. Ты поднял руку на власть, ради которой я жизни не жалел, кровь пролил. Ты не подумал, как ждал ее наш батька. Помнишь, как он говорил: «Никому мы не нужны – ни полякам, ни немцам, ни мадьярам. Одна надежда – на братьев с Востока»…

– Но ты же не все знаешь, Любомир.

– Того, что знаю, за глаза хватит. Понял? – Он отошел в глубь комнаты. – Был у меня брат – теперь нет его.

– Отказываешься? – Володька горько улыбнулся.

– Ты сам ушел от нас.

Володька поднял шапку и пошел к выходу. Задержавшись на пороге, глухо буркнул:

– До свиданья.

Мать посмотрела на дверь, побрела к кровати и, опустившись на колени, протяжно застонала.

Спал Любомир неспокойно. Он проснулся от монотонного шепота, открыл глаза и при слабом мерцании лампадки увидел стоявшую на коленях мать. Она горячо молилась, упрашивая господа облегчить ее страдания, снизойти милостью к ее неразумным сыновьям и низко кланялась, чтобы ублаготворить далекого и безмолвного бога.

***

С захваченной и помещенной в санчасть пограничников девушкой необходимо было поговорить. Башкатов наведывался туда несколько раз, но сперва раненая горела в жару, а потом упрямо молчала.

Башкатов запасся терпением.

Он снова пришел в санчасть, поговорил с врачом, накинул халат и вошел в палату.

Девушка повернула голову и внимательно посмотрела на него. Он сел на табуретку. Она вдруг слабо улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте.

Лейтенант спросил, как она себя чувствует. Она охотно ответила, что хорошо, боли в ноге есть, но не такие уж сильные, врачи к ней относятся внимательно. Тогда он сказал, что снова будет задавать вопросы. Дело, конечно, ее, отвечать или нет, но…

– Теперь я могу рассказать все, что вас интересует. Не думайте, пожалуйста, что я делаю это только для того, чтобы смягчить свою вину. Но у меня было время подумать. И кое-что понять. Спрашивайте.

– Прежде всего следует познакомиться, – мягко произнес Башкатов.

– Павлина. Фамилия Ковтун. Два месяца назад была студенткой Львовского политехнического института. Там два моих приятеля очень ухаживали за мной, устраивали вечеринки, читали националистическую литературу, слушали зарубежные станции. И мы… решили ускорить час прихода к власти оуновцев. Так я оказалась в отряде, который вначале считала партизанским…

– А теперь?

– Теперь? – Она повела плечом. – Теперь я знаю, кто они. Так вот, в банде я встретилась с моим бывшим однокурсником Юзефом. Он много старше меня и еще год назад ушел в лес. Он сказал мне, что в банде Подковы собраны самые интеллектуальные силы движения. О, боже мой, что это за силы. Если бы вы их видели! И не трусливых, когда их поймают, а таких, какими они бывают, издеваясь над беззащитными. Всех описать сразу трудно – их двадцать четыре человека, но потом, если надо, я это сделаю. Как только почувствую себя лучше… Была я там чем-то вроде секретаря – размножала на машинке разные листовки, воззвания и прочее. Как женщина, я считала своим долгом чинить и стирать белье, хотя раньше никогда этим не занималась. Я росла в обеспеченной семье… – Она смолкла и долго смотрела в окно. – Дни, проведенные в банде, сейчас вспоминаются как тяжелый кошмар. Ночью почти все уходили в села, а я с двумя-тремя дозорными оставалась на стоянке. Я, дура, сначала думала, что деньги, вещи, продукты, которые приносили наши, добровольные пожертвования местного населения. Но мой Юзик, я его считала своим нареченным, потихоньку готовил меня к постижению правды. Он восторженно отзывался то об одном, то о другом насилии, совершенном оуновнами, доказывал, что это подвиги. В особо мерзких случаях он ссылался на «узость кругозора и недостаточную идейность» некоторых бандитов. Какой там кругозор, какая там идейность! С некоторого времени Юзеф совсем перестал мне рассказывать о своих делах. Я начала задумываться. И ко мне стал проявлять повышенное внимание Подкова. Однажды он совершенно спокойно предложил мне… Я убежала, нашла Юзика и рассказала ему. Он… он только усмехнулся и ответил, что если бы я действительно сожительствовала с ним, тогда бы не было повода приставать ко мне другим, и добавил: «Нас много, ты одна, давай-ка разбираться – все равно кому-нибудь достанешься». Искать защиты было не у кого. Я боялась и их, и… вас, ваших… Те два студента, которые привели меня, куда-то исчезли. Скорее всего вернулись во Львов и опять вербуют дур вроде меня. Я раздумывала. Но, видимо, слишком долго. Поверьте, я презираю не только их, я презираю и себя.

– Как зовут тех студентов?

Она ответила. Башкатов записал.

– А где этот… Юзеф? – спросил Башкатов.

– Я видела, как он убегал, бросив меня. Вы ведь слышали, наверное, как я кричала…

– Почему вы так неприязненно отнеслись ко мне в тот день? Я перевязывал вас, давал пить, а вы от* казались даже от воды?

– Они говорили, что если я попаду к вам, меня будут пытать, а потом, истерзанную, расстреляют…

– Вы знаете, кто повесил председателя сельсовета?

– Нет. Я даже не знала, что…

– Бандиты никого не ожидали последнее время?

– Они ждали человека оттуда. Он должен был привезти новые директивы.

– Прибыл он?

– Не знаю. Я же сказала, Юзеф перестал посвящать меня в их дела.

– Так. Скажите, вы говорили, что у вас было время подумать здесь. О многом вы стали задумываться раньше. Но почему вы приняли участие в налете на село?

– Я не знала, что будет… Они говорили, что мы побеседуем с крестьянами. Я хотела их увидеть, услышать, о чем говорят они, узнать, о чем думают.

– Хорошо. А где размещаются в лесу Подкова со своими людьми? Можете вы растолковать, где это место?

– Приблизительно.

Павлина стала рассказывать.

– Достаточно, я понял. Спасибо. А что вы знаете про их связи с сельчанами? Кто в селах является их агентами?

– Кто-то есть в Радинском, но кто – не знаю. Простите, что-то у меня голова закружилась.

– Я сейчас схожу за врачом. До свиданья. Мы скоро встретимся с вами. Поправляйтесь. И не нервничайте.

Она не ответила. По бледным щекам потекли слезы.

В указанном Павлиной месте бандитов не оказалось. Они перебазировались, видимо, на новое место. Оперативная группа долго шла по следам, но потом и они затерялись. Егоренко чертыхался. Лукашов и Башкатов молчали.

ФЕЛЬДШЕРИЦА ЗИНА

В свое время, к удивлению всех радичан, отец Силантий предоставил небольшой флигелек из двух комнат под медицинский пункт. Председатель сельсовета Ильченко уже сбился с ног, отчаявшись найти подходящее помещение, и тут неожиданно священник предложил свой флигелек, в особо прибыльные годы служивший ему дополнительной кладовой.

Женщины привели флигель в порядок. В Радинское приехала из Львова молодая фельдшерица Зинаида Петровна. До этого она наслышалась о селе всякого и была приятно удивлена тем, как ее встретили.

Вначале Зинаида Петровна, или как ее стали все звать – Зина, ежедневно обходила дома, выясняла, кто нуждается в медицинской помощи. Работа поглощала все ее время днем. Но по ночам она спала плохо, напуганная налетами бандитов. Свою койку фельдшерица поставила в угол, подальше от окна, и даже отгородила ширмой из двух одеял. Укрывшись с головой, она подолгу прислушивалась к ночным шорохам и давала себе клятву – завтра же уехать, но наступал день со своими заботами, и она откладывала решение.

Однажды ее посетил отец Силантий, попросил порошки от головной боли.

– Все одни вы, одни. Скучаете, верно? – посочувствовал он.

– Ой, не знаю, как и вырваться отсюда. Как вы прожили здесь тридцать лет, просто не понимаю. Это подвиг.

Священник мягко объяснил:

– Я иерей, дочь моя, для меня служение господу равно сладко там, где на то его воля.

– Но что здесь можно увидеть, кроме грубиянов мужиков и неряшливых баб? – Зина поджала губки.

– Я счастлив, что угождал господу богу, наставляя на путь праведный неразумных грешников прихода своего, и не могу поставить се$е в заслугу то, что обязан делать согласно сану. В молитвах постоянных, вознося хвалу творцу нашему, должны мы находить удовлетворение своему земному существованию. – Отец Силантий сразу раскусил фельдшерицу. Он понял, что религия для нее – только понятие, которое разграничивает людей на верующих и. неверующих, но на всякий случай еще некоторое время поцитировал священное писание. Закончил же весьма прозаично:

– Вам, милая, надо примениться к нашей жизни, подарить своим доверием собеседников, которые были бы одних с вами духовных интересов.

– Где же я их найду?

– Позвольте, а уважаемая учительница наша, Ольга Ивановна?

Зина махнула рукой и засмеялась:

– Она уже одичала у вас. Неужели и меня ждет такая участь? Она, как слепой вол в упряжке. Вечно копается с книжками и тетрадями, постоянно у нее торчат дети, что-то режут, клеят…

– Да, конечно, странности у нее есть.

– Я и говорю – странная. С ней поговорить-то не о чем.

Священник скрыл удовлетворенную улыбку и покачал головой.

– Вы ошибаетесь. Разве у вас могут быть различные взгляды? Вы при одной власти воспитывались,

Зина закусила губу.

– Ханжа ваша Ольга, святошей прикидывается. Не люблю таких…

Она осеклась. Священник не возразил и лишь развел руками.

Учительница была инициатором наведения порядка в медпункте. Это она собрала женщин для побелки комнат, позаботилась о цветах. Живая заинтересованность, с которой хлопотала Ольга Ивановна, передалась и другим, так что авторитет себе Зина приобрела, еще не доехав до села. В первые же дни Ольга и Зина сблизились. Быстро сходящаяся с людьми (впрочем, так же легко она с ними потом и расходилась), Зина поведала с себе, рассказала о своих многочисленных увлечениях, о разочаровании мужской половиной рода человеческого и закончила твердым выводом:

– Черт с ними, с мужиками. Не пойду больше замуж! Что может быть оскорбительней: лишить себя свободы, стирать и, наконец, рожать никому не нужных детей.

Ольга поморщилась.

– Ты, конечно, знаешь обо всем этом больше меня. Но познала ты только одну отрицательную сторону. А настоящий человек не сводит смысл любви только к тому, о чем ты говорила. И тебе надо поискать самое себя…

Начался спор. И Зина разочаровалась в новой подруге. Вскоре они только здоровались.

Зина поняла, что визит ей священник нанес неспроста, и стала ждать, что последует за ним. Как-то вечером к ней зашел секретарь сельсовета Мигляй.

– Шел мимо, вижу свет в окне, дай, думаю, зайду, разузнаю, не надо ли чего докторше нашей? Почему свои ясные глазыньки показывать перестала?

– Куда ж тут у вас ходить?

– Да, да. С развлечениями у нас…

– Да и ходить-то у вас тут, говорят, опасно.

– Вам? Опасно? – Мигляй оскорбленно поднял плечи. – Напрасно вы такого мнения о нашем селении. Как представитель местной власти, гарантирую вам полнейшую безопасность.

– От кого?

– Вообще.

– Вы сами-то хоть раз видели их?

– Так, издалека. Бог с ними. Я ведь что пришел. Оно не совсем деликатно, да уж теперь начал. Возраст, конечно, мой вышел такими делами заниматься, да сердце мягкое, пообещал – сделай! Ко мне приехал племянник из Львова. Он, знаете ли, студент. Так, говорит, тоскливо ему у нас. Я-то понимаю – необразованность. Только и знают газды, что, извините, в земле копаться.

– Господи! Чего вы мямлите! Конечно, пусть заходит! Поболтаем, Львов вспомним… Что же он – такой нерешительный?

– Он не то, чтобы… а так… студент, конечно… Так я его приведу. Он тут, во дворе мучается, – сказал Мигляй и выскочил из медпункта. Через несколько минут он вернулся с высоким, сутуловатым молодым человеком..

– Юзеф, – представился он.

Зина поднялась гостям навстречу и предложила сесть. Студент сел, сказал дяде:

– Вы подождите там, он махнул рукой в сторону двора.

Мигляя как ветром сдуло. Зина оторопело поглядев ла на незнакомца.

– А вы не такой уж нерешительный, как говорил о вас ваш дядя.

– Меньше всего мне нужен такой родственник, – улыбнулся Юзеф, открыв ровные белые зубы.

Пока Зина собирала на стол, гость обошел комнат ту, остановился у шкафа с медикаментами. Фельдшерица украдкой наблюдала за ним. Страх уступил место любопытству. Она уже поняла, кто перед ней: из кармана френча выглядывала рукоятка пистолета. Юзеф ей понравился – пышная, черная, правда, немного сальная шевелюра, нос с горбинкой, шнурок темных усиков.

– Вы знаете латынь? – спросила Зина, заметив, что Юзеф читает надписи на склянках.

– Немного знаком. – Юзеф поскромничал. В свое время он учился два года в школе иезуитов.

– Да, я забыла, вы же студент.

– Был и студентом. Но пришлось заниматься другим делом.

– Каким, если не секрет?

– В моем положении трудно быть откровенным. Но ради такой очаровательной пани… – Юзеф был сама изысканность.

– Я, кажется, догадываюсь.

– Неужели? – Юзеф улыбнулся.

– Сказать?

– Какой же мужчина откажется выслушать такую чудесную собеседницу? Слушаю со всем вниманием.

Зина замялась.

– Вы… вы принадлежите к этим…

– К бандитам? – подсказал Юзеф. – Вы это хотели сказать?

– Вы совсем не похожи на бандита.

– Да, как и многие другие. Позвольте представиться: помощник руководителя повстанческого отряда. Те, с кем мы ведем борьбу, называют нас бандитами. Но нам не-важно – как нас называют. Главное, мы боремся насмерть. Настанет час, когда нас поймут, пойдут за нами. Вот и ваше теплое участие – оно так греет. Очень приятно видеть красивую интеллигентную женщину, понимающую идейные основы нашей суровой борьбы…

Зина порозовела. О каких идейных основах идет речь, она не знала, да это ее мало интересовало. Главное, что Юзеф взял ее руку и поднес к губам.

Юзеф попросил разрешения иногда посещать Зину.

– Да, кстати, нельзя ли у вас попросить что-нибудь на память о нашей встрече, которую я буду с благодарностью помнить всю жизнь?

– Что же, я, право, не знаю…

– Бинты, сульфидин, еще кое-что из медикаментов. Я не шучу. Вы медик и не можете отказать в помощи тем, кто в ней нуждается.

Зина заколебалась.

– Я посоветуюсь с начальством.

Юзеф некоторое время тупо смотрел на нее. Неужели она в самом деле такая дура? Или издевается? Нет, она говорила серьезно.

– Если вы хотите, чтобы я навещал вас, молчите – никто не должен знать о наших встречах.

– Я понимаю. Скажите, а если я откажу вам?

– Учтите, когда мы просим – нам редко отказывают, а если отказывают, то мы сохраняем за собой право конфисковать все необходимое для нашего повстанческого движения.

– Вот и прекрасно, – подхватила Зина, – давайте условимся: то, что я дам, – вами конфисковано.

Юзеф достал серебряный портсигар, закурил и снова напомнил:

– Не забывайте: о нашей встрече никто не должен знать.

– Но это уже не секрет – об этом знает секретарь сельсовета, – сказала Зина.

– Не беспокойтесь. Уверяю вас, он ничего не видел и не слышал.

Юзеф снова поцеловал ей руку и унес полмешка медикаментов.

Дня через три он навестил Зину опять. На этот раз в руках у него был автомат.

Как и в прошлый раз, Зина поставила на спиртовку маленький кофейник. Они разговорились. Юзеф старался блеснуть остроумием. Зина кокетничала.

– Носить с собой такое грозное оружие, – спросила она, указывая на автомат, лежащий на коленях Юзефа, – вас заставляет, конечно, не желание в кого-нибудь стрелять?

– Иногда приходится, – Юзеф притворно вздохнул. – Человек, который носит оружие, должен стрелять.

– Боже мой, неужели вы такой жестокий человек?! – Зина всплеснула руками.

– Когда решается вопрос жизни или смерти, уверяю вас, никому не приходится раскаиваться в том, что он кого-нибудь убил.

– Убить человека? Нет, я этого никогда не смогу.

– Согласен. Вы не сможете. А я?.. Моя философия совершенно иная. Мир устроен так, что одни рожают людей, другие – исцеляют их, а третьи – должны убивать. Процесс зарождения человека значительно длиннее, чем мгновение смерти, а отсюда вывод: рождением людей занимается подавляющая часть населения, меньшая исцеляет их, лечит, а избранная, немногочисленная, дарует смерть. Убивают те, кто стоит выше сентиментального предрассудка, называемого гуманизмом.

Зина восхищенно посмотрела на Юзефа. Да, он явно человек необыкновенный. Но она все же сказала:

– Смотрю я на вас, и мне не верится, что вам так легко убивать людей.

– Вы неправильно меня поняли. Убивать ради убийства – нет никакого смысла, тем более для мыслящих людей. К тому же, я ношу оружие для обеспечения своей безопасности. Когда же возникает необходимость кого-либо убрать, я просто поручаю это кому-нибудь из своих подчиненных.

Эина прошептала:

– Да, да. Вы не должны убивать. Вы должны стоять выше этой грязной работы. Вы совсем не похожи на тех, кого я… Пейте же кофе, – спохватившись, предложила она. – Ой, да он совсем уже остыл. Дайте, я заменю. – Она протянула руку за чашкой. Но Юзеф положил свою руку на ее маленькую ручку и сжал. Она вздохнула, закрыла глаза…