Текст книги "Тайные тропы Магуры"

Автор книги: Владимир Чухрий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

ЕЩЕ ОДИН ШАГ

Башкатов и Лукашов вошли в здание отдела. Вахтер, усатый старшина Вдовиченко, иногда разрешал себе почтительную фамильярность по отношению к младшим по возрасту оперработникам, и потому офицеры не удивились, когда он, лукаво прищурив один глаз, сказал:

– Идите во двор – майор там.

Они прошли длинным коридором и увидели во дворе возле сарая майора Егоренко с солдатами. На земле лежали два трупа в немецком солдатском обмундировании. Егоренко был в хорошем настроении. Он ответил на приветствия и сказал:

– Вот, привез вам вещественные доказательства, что закрепленная за вами бандитская группа несколько уменьшилась. Это бандит Човен, – майор показал на одного из убитых.

– Човен? – переспросил Башкатов.

– Да, это я установил точно, – подтвердил Егоренко.

Лукашов вспомнил, что читал о Човене в дневнике Буланова, и вслух подумал:

– Надо бы найти его детей.

– Каких детей? – удивленно переспросил Егоренко.

– Его, – указав на убитого, пояснил Лукашов.

– А-а-а! – понимающе протянул майор. На самом деле он ничего не понял.

Дневник Буланова содержал много важных сведений о бандитах. Башкатов и Лукашов узнали из дневника о несогласии Буланова с укоренившимися в отделе методами борьбы с бандитами. Незадолго до гибели Буланов записал: «Сегодня предложил майору, по-моему, стоящую комбинацию… Несколько недель упорного труда могли бы дать хорошие результаты. Бандит Голубь высказал намерение любым путем достать паспорт и уехать в глубинные области страны. Я предложил майору помочь Голубю в его стремлении. Обидно стало, когда майор охарактеризовал мои начинания как вредную и ненужную затею. А ведь Голубь случайно попал в банду, вернее – был насильно втянут в нее».

В другой записи, от 27 сентября, было: «Снова непростительный промах. Кажется, майор тоже его понял, но не хочет признать ошибку открыто. С большим трудом мне удалось установить местожительство двух малолетних детей бандита Човена. Он их очень любит, помогает материально, часто навещает. Мать умерла. Я предложил майору забрать детей и, устроив в детский дом, через них вывести бандита из банды с повинной. Детей можно и нужно изолировать от пагубной среды. Майор не понял, что можно было добиться большего, чем ликвидация одного бандита, – правильно воспитать детей и сделать из Човена полезного для общества человека. А майор потребовал от меня сделать засаду и ликвидировать Човена. На подготовку засады ушло около двух недель. Признаться, это делалось не совсем осторожно, и дети исчезли. А я думал и о другом – сперва взять детей, потом переубедить Човена, а затем, быть может, с его помощью и еще кого-нибудь».

10 ноября Буланов записал: «Майор Егоренко получил благодарность за успешное руководство ликвидацией бандитского подполья. Того, что сделано, не отберешь, но сделать можно было вдвое больше. Эх, если бы не упрямство майора! Ведь он возомнил себя незаменимым, не считается ни с кем, ни с чем, мне кажется – даже потерял чувство партийности. Это очень характерно выражено в его взаимоотношениях с секретарем райкома… Поставить интересы отдела вне интересов партии – по меньшей мере, странно».

Дневник Буланова заставил Башкатова и Лукашова о многом призадуматься.

Рассматривая мертвых бандитов, Башкатов снова и снова вспоминал Буланова. Эх, Саша, Саша, как недостает его…

– А второй – кто? – спросил Лукашов у майора.

– Пока не установили. Этим уж займетесь вы. Только не с таким успехом, которого вы добились, отыскивая парашютиста.

– Но, ведь…

– Никаких но! – вспылил Егоренко. – Удивляюсь вашим самоинициативным начинаниям! Бросились по первому звонку пограничников – как угорелые, а толку что? Можно было, да не только можно, а нужно было согласовать со мной: я ведь не за горами был и не на блины к теще ездил! Кто вам дал право брать солдат и бесцельно таскать их по горам?

Башкатов поспешил возразить:

– Это я распорядился, товарищ майор, старший лейтенант ни при чем.

– Тем хуже для него. Он остался старшим в отделе: и по должности, и по званию.

– Я считаю, что наши действия были правильными, – сказал Лукашов. – Не знаю, как поступили бы вы, но мы сделали все, что могли, и надежды на поимку парашютиста я не теряю и сейчас.

Майор побагровел, метнул на офицеров недовольный взгляд, но промолчал… К нему подошел старшина Вдовиченко и сообщил что-то.

Егоренко повернулся к офицерам.

– Там привели двух задержанных, и вам необходимо заняться ими. Пойдемте со мной, товарищ старший лейтенант.

Башкатов расспросил солдат, где и как были захвачены Човен и второй бандит. Оказалось, что житель хутора Ясенька Зенкив прибежал в сельсовет, где находился майор со своей группой, и рассказал: в дом соседа его – Тымчака явились два бандита. Човен вызвал к себе Зенкива, но тот отказался подчиниться. Тогда бандиты ворвались в хату, избили хозяина и зарубили поросенка. Зенкив ночью сбежал. Майор выступил и окружил дом Тымчака. Завязалась перестрелка. Човен и второй бандит были убиты. При осмотре дома в подполье обнаружили еще одного человека. Он сказал, что зовут его Лабурем, он якобы родственник Тымчака, а живет в Радинском. Зенкив сообщил, что Лабуря он видел во дворе Тымчака несколько дней подряд.

Башкатов на ходу поблагодарил солдат и бросился догонять Лукашова. Сведения, которые он получил, были очень важными: Буланов был убит за хутором Выжний, а хозяин одной из усадеб Выжнего по имени Лабурь скрылся куда-то.

Лукашов и Башкатов приступили к допросу. Доказательств, подтверждавших подозрение, что Лабурь является хозяином именно той усадьбы, у них не было. В Радинском и в прилегающих к нему хуторах фамилия Лабурь была очень распространена. Следовало выехать в село и пригласить несколько человек радинчан для опознания Лабуря. Но для этого требовалось время, а Башкатов чувствовал, что Лабурь попал в дом Тымчака не случайно.

Допросили Зенкива и Тымчака. Затем вызвали Лабуря.

Лукашов встал:

– Пойду перехвачу чего-нибудь. Я скоро. Чайная открыта еще?

– Пожалуй, да, – подтвердил Башкатов.

В кабинет ввели Лабуря. Он опустился на табуретку. Его глубоко посаженные глаза с покорной готовностью смотрели на Башкатова.

– Лабурь, в своем первом показании, данном майору, вы утверждали, что пришли к своему родственнику Тымчаку, чтобы повидаться с ним. Но находиться в гостях в течение четырех суток и забросить на такое время свое хозяйство – согласитесь со мной – не очень убедительно.

– А что тут такого? Разве вы, когда приезжаете к своим родственникам, гостите меньше? Мы с ним дружили еще тогда, когда пешком под стол ходили. Я мог у него быть еще целую неделю, но я приходил к нему не только в гости, а намеревался попросить лошадь, чтобы вывезти из лесу дрова… За свое хозяйство я не беспокоился, дома есть кому присмотреть… Да и в хозяйстве моем: корова, две козы, куры, собака – разве это хозяйство? – ответил Лабурь.

– А почему вы не сказали Тымчаку про лошадь? Он об этом не говорил нам.

– Я ждал, когда она освободится. Несколько дней тому назад Тымчак дал ее какому-то газде съездить в город, ну я и не решался до его возвращения говорить об этом.

– Значит, у вас своей лошади нет?

– Нет! Вернее, была, но я ее продал зимой: кормить было нечем.

– Вы говорите правду? Вы из Радинского?

Лабурь утвердительно кивнул.

Порывшись в сейфе, Башкатов нашел списки жителей села Радинского и хуторов и прочитал:

– Лабурь Иосиф Захарович. Имеет надел в 2,5 гектара, семья из трех человек, в хозяйстве корова и одна лошадь – середняк. Правильно записано?

– Правильно. Но лошадь я продал.

– Вы говорите неправду. Списки составлены весной этого года.

Лабурь пожал плечами и опустил голову.

– Значит, вам не нужна была помощь Тымчака. Для чего вы приходили к нему?

Ожидая ответа, Башкатов рассматривал Лабуря. Выше среднего роста, с узким лицом и непомерно большими, словно свисающими ушами, он сидел, сложив узловатые пальцы на коленях, и смотрел на пол. Одет был в темно-синий френч и такого же цвета брюки – новые, отдающие нафталином, обут – в добротные яловые сапоги.

– Молчите? А для чего вы записали себя в родственники Тымчака? спросил Башкатов.

– Нет, он родственник… Дальний, но родственник.

– Вы сказали, что знаете его с детства?

– Да! – подтвердил Лабурь.

– Вы когда-нибудь были в Станиславе? – спросил Башкатов.

Лабурь удивленно промычал:

– Не-е-т.

– Значит, не были ни в Станиславе, ни в Станиславской области?

– А что, похож на кого?

– Нет. Дело в том, что ваш дальний родственник Тымчак, которого вы знаете с детства, до 1930 года проживал в Станиславской области. Как же это вы ухитрились с ним вместе под стол пешком ходить?

Лабурь прищурил глаза.

– Не бери на пушку, пан начальник. Я на свете живу уже шестой десяток: меня не проведешь.

Башкатов протянул ему протокол допроса Тым-чака.

– Читайте! Видите? Являюсь уроженцем Станиславской области…

Лабурь задумался, снова уставившись в пол.

Вернулся Лукашов, прошел к своему столу, сел.

– Дважды Лабурь уже солгал, – сказал ему Башкатов. – Не понимает, что, добровольно признавшись, он заслужит снисхождение при определении меры наказания.

Башкатов коротко пересказал свою беседу с Лабурем.

Лукашов встал, прошелся по комнате.

– В документах, вернее, в блокнотике, который обнаружили в полевой сумке Човена, я встретил одну интересную запись… Три недели тому назад он записал: «На последнюю пятницу встреча с Каплаухим – в том же месте». – Лабурь повернулся к Лукашову и выжидающе замер. – Човен действительно явился в последнюю пятницу этого месяца на встречу с Каплаухим. Присмотревшись к тем, кто был в эту пятницу в доме Тымчака, я установил, что меткая кличка Каплаухий очень соответствует вашей внешности, Лабурь.

Башкатов не без любопытства уставился на большие свисающие уши Лабуря. Тот заерзал на табуретке, глаза у него забегали.

– Что, Лабурь, не прав ли я, утверждая, что, именно вас окрестили такой кличкой?

– Нет у меня никакой клички, – протестующе прохрипел Лабурь.

– Но почему именно вы оказались в доме Тымчака в последнюю пятницу этого месяца, да еще с такими характерными уликами, как ваши уши? – спросил Лукашов.

– Можете что угодно говорить – я ничего не знаю.

– Так вот, Лабурь, – подойдя к нему, продолжал Лукашов. – Нам остается только уточнить: встречались ли вы с Човеном в пятницу три недели тому назад? И тогда… А это мы легко сделаем, когда установим ваше отсутствие в Радинском в то время… Даю возможность до утра обдумать свое положение и затем откровенно рассказать обо всем. И подумайте – из Радинского вы или из какого-нибудь другого места. Нам ведь нетрудно это установить.

Лукашов вызвал вахтера и приказал увести Лабуря.

– Кажется, попал в яблочко, – сказал Лукашов, – надо еще раз все продумать. Кончик нити в наших руках, теперь надо размотать клубок до конца.

В дверь постучали. На пороге появился старшина Вдовиченко.

– Товарищ старший лейтенант, там этот – второй, просится к лейтенанту Башкатову. Говорит: «Пойди скажи, что я хочу кое-что сообщить».

– Тымчак? – удивился Башкатов. – Веди его.

Тымчак уселся у стола Башкатова и, воровато бегая своими маленькими глазками, стал убеждать офицеров в своей невиновности. От волнения по его лоснящемуся лицу сбегали струйки пота. Жидкие волосы слиплись на лысеющей голове, и казалось, что он только что вышел из бани.

– Я никогда не занимался тем, в чем вы хотели меня обвинить. Я жертва бандитского насилия. Я честный человек…

– Обождите, Тымчак, не торопитесь, – перебил его Башкатов. – Никто, вас ни в чем не обвиняет. Мы хотели только выяснить обстоятельства и причину появления в вашем доме бандитов. А вы увиливаете. Для чего вы просились ко мне, что хотели сообщить?

– Хочу правду вам сказать. – Тымчак вытер ладонью углы рта и зашептал: – Лабурь-то он Лабурь, но не тот Лабурь, за которого себя выдает. В Радинском тоже есть Лабурь, а этот из хутора Выжнего – из той хаты, где захватили вашего офицера. Только вы ему ни гу-гу про меня, он хитер. Ко мне приходил на связь с бандитами, а я что? Что я мог сделать? Все они одной шайки.

– А вы никакой связи с бандитами не имели? – спросил Лукашов.

– Нет, что вы! Я их сам ненавижу, истинный бог – ненавижу, – и Тымчак мелко и часто закрестился.

– Хорошо, идите, – сказал Лукашов. – Старшина, отведи Тымчака. И давай сюда Лабуря. Ну что, Борис, кажется, Лабурь из Выжнего будет прижат к стенке, а?

ТАЙНИК В ДОМЕ ГУРЬЯНА

Село Радинское, разбросавшее свои хатенки у подножия Магуры, мало чем отличалось от других сел края. Низкие, невесть когда поставленные срубы сумрачно поглядывали вокруг маленькими оконцами, нахлобучив крыши из ржаной соломы. Самыми темными были крыши домов беднейших радичан, на них не было труб, топились хаты по-черному. И ютились хатенки на самых невероятных местах: то взбирались на пологий склон подножья горы, то тянулись вниз ломаной цепочкой, чтобы собраться вместе в лощине между двух лысых холмов.

Единственная дорога, пересекавшая село, дважды перескакивала горбатыми мостиками через небольшую горную речку. В речушке больше камней, чем воды, но все-таки воды хватало, чтобы крутить громадное колесо мельницы, прицепившейся к каменистой глыбе горного склона. С восточной стороны Магуры, вплотную к селу, подступал-кустарник, а дальше – лес.

В центре села стояла невзрачная деревянная церквушка. Во дворе ее, окруженном лиственницами, возвышалась обросшая мхом колокольня. А метрах в пятидесяти от нее самодовольно глядел на окружающее дом священника – под оцинкованной крышей, с большими городскими окнами, с застекленной верандой.

В единственной в селе кирпичной постройке размещался сельсовет. На противоположном краю, у самого леса, на особицу дразнила глаза сельчан новая пятистенка лесника Гурьяна. Обширный двор с несколькими пристройками при доме был огражден четырехугольником забора, местами подновленного новыми жердями. За забором начинался лес.

Село уснуло.

Возле ворот сидела младшая дочь Гурьяна Зося. Ей было поручено вести наблюдение за дорогой. Теребя конец косынки, она бросала недовольные взгляды на занавешенные окна. Куда интересней было бы сидеть где-нибудь в углу их просторной горницы и слушать, о чем толкует отец с бандитами. От зависти к старшей сестре, всегда остававшейся в таких случаях в доме, Зося молила бога, чтобы хоть кто-нибудь показался на дороге.

Кто-то застучал в окно. Зося подхватилась и пулей вскочила в сени.

– Дурища набитая! Тебя же за версту видно. Говорил тебе сколько раз – луна, что солнце, тень отбрасывает! – закричал подвыпивший Гурьян. Она хотела что-то сказать в оправданье, но отец не дал ей раскрыть рта, подтолкнул к двери:

– Иди, затаись! И смотри, чтобы ни одна тварь не подошла незамеченной.

Щуплый телом, низкорослый Гурьян уже около двадцати лет работал лесником. Еще при панах он славился как лучший егерь края. Ясновельможные из Борислава и даже Дрогобыча охотно пользовались его услугами. Он-то знал, как угодить сорившим деньгами панам. У него хватало ума и смекалки изучить тонкие хитрости охотничьего дела, вызнать тропы и места лежки кабанов. Скопив изрядную сумму, Гурьян купил место лесника. Выгодно женившись в тридцать лет на молодой вдове, он окончательно переселился из Россапача в Радинское. Среди сельчан Гурьян пользовался репутацией скрытного и жадного газ-ды. На какие цели копил он деньги – никому, даже жене, ведомо не было. В 1939 году, после освобождения Западной Украины, все его сбережения пропали. И хотя осталась прежняя должность, она перестала приносить доходы. К тому времени умерла жена, оставив двух дочерей.

Вновь воспрянул духом оборотистый лесник при немцах. В 1943 году он поставил новую пятистенную хату, в конюшне появилась четверка сытых гнедых коней, шесть коров давали молоко и масло для продажи, и у Гурьяна возникла мысль построить пилораму. Тогда бы он разбогател по-мастоящему.

И снова, уже вторично, Советская власть не дала ему насосаться кровью земляков. Правда, никто из сельчан не зарился на место лесника. Но постоянный контроль сельсовета и района были ему ненавистны, мешали наживе. И он стал охотно помогать бандитам, хотя «идеи» их нисколько его не интересовали.

За столом, у окна, выходящего во двор, сидели два бандита. Пустая бутыль водки и помутневшие глаза сына радинского богача Копылы – Мыська говорили, что времени он зря не терял. Напротив сидел ухмыляющийся Подкова. Перетянутый крест-накрест ремнями, в офицерском френче гитлеровской армии, он курил и пускал дым в лицо осовевшему Мыську. Возле большой печи сидели на лавке Карантай и Юзеф. Обхватив рукой талию старшей дочери Гурьяна Каси, Юзеф что-то шептал ей на ухо. Она игриво взвизгивала. Скрипнула дверь, и в горницу вернулся хозяин.

Карантай сказал, подмигнув Юзефу:

– Ну, дочка у тебя, старый. Прямо макив цвит… Бросив строгий взгляд на дочь, лесник ответил:

– Им бы только зубы скалить та бесстыжие свои глаза пялить… – Не досказав, он махнул рукой и опустился на лавку. Сумрачно оглядев всех, пожаловался:

– Эх, старость не радость. Вернись года, разве я бы сидел сложа руки и ждал? Не знаете вы Гурьяна.

– Не хнычь! – ободрил Карантай. – Ты свою злость пока, как пса, на цепи держи. Так лучше и тебе, и нам.

Метнув свирепый взгляд на дочь, Гурьян нетерпеж либо прикрикнул:

– А ну, чего расселась, видишь, люди поговорить хотят.

Кася покорно скользнула в дверь. Юзеф вышел за ней.

Подкова рассмеялся:

– Злости в тебе много, а толку с того что? Слушай, а если я поручу тебе ликвидировать твоего ненавистника председателя сельсовета Ильченко? Как ты на это?

– Ну и шутник ты, Подкова, где мне за такие дела браться?

– А ты покажи, что не только гавкать, а и кусаться можешь.

Гурьян сглотнул оскорбление.

– С Ильченком, я думаю, спешить не нужно. С ним еще можно поговорить и перетянуть на нашу сторону. Убивать каждого председателя сельсовета нет резона, так мы себе наживем больше неприятностей. В селе не только работу проводить, а и появляться не будет возможности, – ответил он.

– Ну да, будем терпеть всякое дерьмо! Убивать надо каждого такой смертью, чтобы Советы не смогли найти на селе ни одного газды, который взялся бы председательствовать! – заявил Карантай.

– Замолчи! – осадил его Подкова. – Гурьян дело говорит.

Карантай спорить не стал. Подойдя к окну, потянулся к бутылке.

– По случаю общего согласия нужно промочить горло.

– Хватит! – Подкова отстранил его руку. – Нахлебаетесь, а потом и лапы кверху. Мало нас учат. Човен со своим напарником только из-за этой заразы й попались. Да, кстати, когда последний раз Башкатов был в селе?

– Он, может, и сейчас здесь. Всегда появляется, будто с неба. Последний раз видел его во вторник, – ответил Гурьян. – Походил по селу, заглянул в хаты и как сквозь землю провалился.

Сомлевший от винных паров и жары Мысько обвел присутствующих мутными глазами, отодвинул тарелку с капустой, навалился на стол и удовлетворенно засопел. Подкова усмехнулся:

– Вояка!

– Не беда, очнется. Рассказывали, что с Башкатовым был какой-то новый офицер. Высокий такой – Лукашов называется, – продолжал хозяин.

– Новый, говоришь? Наверно, на место Буланова. Нужно посмотреть, что он за птица, – заинтересовался Карантай.

– Посмотреть не трудно. Какой на деле – это важно, – задумчиво проронил Подкова. – Не дай бог такой же дотошный, как Буланов. Передай нашим, чтобы присмотрелись к каждому шагу этого Лукаша. Нужно прощупать: любит ли водку, охотник ли к бабам, откуда прибыл.

– Хорошо, все будет сделано, – согласился Гурьян.

– Еще посоветуйся со старым Копылой и попом и составьте список всех, кто идет за Советами.

– Лучше составить список, кто против, – возразил Гурьян.

– Дурак! Не все же село переписывать. Только тех, кто активно помогает Советам.

– Понимаю, понимаю.

– По-ни-маю, – передразнил его Подкова. – А то понимаешь ли ты, старый… – он грубо выругался, – что время не ждет. Список должен быть готов не позже, как через три дня.

– Я тебе и сейчас могу список составить. Да ты и сам знаешь их, – с готовностью согласился Гурьян.

– Мне нужен список, согласованный не только с тобой, а и с другими авторитетными лицами. Поп лучше тебя разбирается в людях и лучший советчик, чем ты. – Подкова взял бутылку и, не замечая завистливого взгляда Карантая, налил себе полстакана водки и уставился на Гурьяна.

Обстоятельства вызывали необходимость подумать о мерах личной безопасности. Беспрерывные переходы по горам в условиях лета были терпимы. Там банда находила пособника в каждом кусте, за каждым деревом. Теперь органы безопасности с особой настойчивостью взялись за розыск и ликвидацию банды.

Бандиты не знали покоя, вынуждены были систематически маневрировать, чтобы избежать столкновения с поисковой группой. К тому же Орест Порожний – эмиссар центрального «провода» ОУН – требовал принятия мер особой конспирации.

Подкова оставил банду в районе села Россопач, а сам с наиболее доверенными людьми пришел в Радинское. Он сначала долго колебался в выборе места для бункера. Близость лесного массива возле дома лесника и заставила его остановить свой выбор на этом месте.

– Завтра начнем в доме копать краивку[14]14
  Краивка – бункер.


[Закрыть], – глядя в упор на лесника, заявил он.

– В моем доме? – забеспокоился Гурьян.

– А где же? Может, прикажешь у попа или Копылы? Где же лучше, как не у тебя? О твоих связях с нами никто не знает, мошна твоя еще туговата, у нас другого выбора нет.

– Вот не ожидал! Да ведь у меня часто с района бывают всякие. Как же так? – пытался протестовать лесник.

– Вот и хорошо. Я это все учел. Краивка будет небольшой, на четыре-пять человек. Для остальных к зиме оборудуем в горах. Но об этом, учти, никто не должен знать, кроме присутствующих.

– Ну что ж, воля ваша, – покорно согласился Гурьян.

Подкова поднялся из-за стола, потянулся и, довольный скорым согласием лесника, дружески похлопал его по плечу.

– Не горюй, старина, все будет хорошо. Куда это Юзеф делся? Мы пойдем на чердак спать, а ты уж последи за порядком.

– Дай бог, дай бог! – задумчиво произнес Гурьян и направился к выходу из хаты, чтобы дать распоряжения младшей дочери.

– Погоди, – задержал Подкова. – Завтра ведь сходка всего села, колхоз надумали… Так ты уж проверни так, как договорились, чтоб комар носа не подточил. Понял?

***

Коллективизация села взбудоражила мужицкие души. Ранней весной, на общем собрании радинцев, по предложению представителя райкома, обсудили вопрос об организации колхоза. До хрипоты накричавшись, так и не приняли никакого решения.

Тревогу вызвало появление в Радинском нищего с опухшими толстыми ногами, с большим медным крестом на волосатой груди. Он пугал страшными рассказами о жизни колхозников Восточной Украины, откуда якобы ушел, оставив всю семью «на гробках»[15]15
  Гробки – кладбище.


[Закрыть]. Прожил нищий в селе два дня, но успел обойти почти все хаты, «открыл глаза» сельчанам, рассказывая «всю правду» про колхозы. Кое-кто поверил нищему, многие сомневались, но все это сказалось на весенних полевых работах, главным образом, из-за слухов: «К осени межи запашут, весь урожай на общий двор, и все будет распределяться по едокам». Большинство радичан засеяли свои наделы частью овсом и мелкой бульбой, а по ночам тайно квасили посевное зерно и гнали самогонку.

Прошла весна. Ничего нового о колхозе слышно не было. Те, кто побогаче, объясняли это тем, что, мол, их земли государству неинтересны, колхозы получатся маломощными, МТС, стало быть, организовывать не станут, что на горной пахоте тракторы будут переворачиваться, а конной тяги мало, чтобы обеспечить посев и уборку урожая.

Но вот снова приехал «молодой большевик», как прозвали инструктора райкома в селе, и предложил избрать трех представителей радичан для поездки в Восточную Украину, где они могли бы своими глазами сравнить их жизнь и колхозную. Он сказал, что никаких насильственных мер по организации коллективного хозяйства принято не будет, что люди сами должны понять искреннее желание Советской власти сделать радичан зажиточными. Закончил он речь так:

– А что до кулацких элементов, то вы ещё подумаете: принять их в колхоз или оставить отщепенцами на клочках земли, где они возятся, как жуки в навозе, – вони много, а кусать нечего!

Слова его потонули в смехе сельчан. Без долгих проволочек избрали делегатов: двух мужчин и одну женщину – Оксану Гайдашеву. Ее уважали после памятного случая, происшедшего на прошлую пасху. Кто-то из перепившихся мужиков подпалил стог соломы во дворе бедняка Ивана Нагуйко. Пламя перебросилось на крышу хаты. Мужики беспорядочно метались вокруг пылающей усадьбы. Прибежавшая с другого конца села жена Нагуйко закричала истошно и повалилась с ног. Кто-то крикнул, что в доме остался семимесячный сын Ивана. Несколько отчаянных голов метнулись в дом, но огонь заставил отступить. И тут Оксана облила себя водой из ведра и скрылась в пылавшей хате. Толпа в оцепенении ждала – что будет? Через минуту, опаленная, с прижатым к груди ребенком, Оксана выбежал^ на улицу. Все бросились к ней.

С того дня пристыженные мужики стали кланяться ей первыми, а бабы долго еще осыпали ее словами благодарности и восхищения.

Больше двух недель пробыла делегация где-то на Востоке. Сельчане шутили: «На державных харчах зажирели, чего доброго теперь и вернуться не захотят», «А Оксана Гайдашева – та себе жениха посерьезнее выискивает, а то наши, что телята – ни мычат, ни телятся».

Вернулась делегация погожим днем, на легковой машине, в сопровождении «молодого большевика». Председатель сельсовета Ильченко, хорошо зная недоверчивость односельчан, попросил «не давить на них». Представитель райкома помотал головой, но согласился, объяснил, как проводить собрание, и уехал.

Гурьян покрутился возле мужиков, собравшихся у сельсовета, и скрылся в «крамныце», а старый Копыла, попыхивая короткой трубкой, с неприязнью наблюдал за сельчанами. Собственно говоря, не так был уж он стар: пятьдесят четвертый пошел. Старым его называли в отличие от сына Мыська, ушедшего в банду. Спесивый, привыкший к долголетней власти, старый Копыла с трудом скрывал свое презрение к «безмозглым» батракам. Но времена изменились, газды быстро освоились с новыми законами, все чаще стали повторять: «не имеешь права», «нет такого закона», «теперь все равны». Сдерживаясь на людях, Копыла бесновался, оставаясь один.

Появление банды Подковы воспламенило надежды захребетника. Узнав об активности Гурьяна, отца Силантия, Мигляя, к тому времени ставшего секретарем сельсовета, Копыла отправил к оуновцам старшего сына – рыжего Мыська. Вместе с ним ушел и батрак Герасько.

Копыла, конечно, скрывал свои связи с бандитами и на людях возмущался «самовольством» сына, которого якобы увлек Герасько, грозился, что собственными руками свернет головы обоим, если они покажутся на пороге его дома. Когда пошли слухи об организации колхоза, Копыла продал семь дойных коров и тройку лошадей, мельницу прикрыл под предлогом износки жерновов, а ночами закопал в тайники наиболее ценные вещи и около двухсот пудов отборной ржи и пшеницы. Помогал ему муж сестры Сидор Назарчук, получивший за усердие яловую телку и двух поросят.

Назарчук попал в число делегатов для поездки благодаря настойчивости Мигляя. По возвращении Назарчук обязан был «облыгать колхозное устройство», за что ему обещали жеребую кобылу и лесу на обновление хаты. Другого делегата, Сергея Поярко, пользовавшегося среди сельчан славой справедливого и рассудительного газды, Копыла побаивался, но решил: бог не выдаст, свинья не съест, авось, сумеем провалить собрание.