Текст книги "Тайные тропы Магуры"

Автор книги: Владимир Чухрий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

НИТОЧКА ПОТЯНУЛАСЬ

Лукашову и Башкатову удалось установить, что группа бандитов должна по какому-то делу появиться ночью в селе Россопач. Было решено устроить засаду. С отрядом отправился Башкатов.

Днем они просидели в лесу, а глубокой ночью незаметно спустились с гор. Башкатов привел солдат к школьному сараю, откуда просматривалось все село. Заброшенный, как и находящаяся рядом с ним старая школа, сарай находился почти в центре села на небольшом пустыре. Этот пустырь, огибаемый ручейком, был местом, где в праздничные дни собирались сельчане.

Часы показывали половину второго ночи. Моросил дождь. Он словно уплотнил темень. Мысли у Башкатова путались, обрывались, падали куда-то, возникали снова… Стремление закрыть глаза, уснуть было таким сильным, что он смежил глаза и тут же увидел сон. Он и его бойцы лежат, а безмолвные бандиты идут, идут, идут на них… Он вздрогнул и проснулся. Захотелось курить. Башкатов легонько толкнул лежащего рядом сержанта. Тот придвинулся.

– Не спишь? – спросил Башкатов.

– Не сплю, товарищ лейтенант, – ответил сержант, – только курить хочется.

– Терпи. Я тоже хочу.

Протяжный свист, донесшийся с края села, мгновенно снял с лейтенанта усталость. Он даже дыхание притаил, чтобы лучше слышать. Через некоторое время свист повторился. И стало слышно, что несколько человек, торопливо, но осторожно приближаются к засаде. Башкатов определил, что идут двое, и пропустил их, решив, что это связные. Залаяли собаки. Но они скоро успокоились.

Прошло еще немного времени. Подул свежий ветерок. Показалось, что он своим холодным дыханием развеял тьму и позволил различить ближайшие строения. Лейтенант обрадовался, что можно видеть хоть что-нибудь. Снова залаяли собаки. Вскоре раздались шаги большой группы людей.

«Когда средние поравняются со мной, окликну», – решил он.

– Стой! Кто идет?

Пустырь ожил и загудел под тяжестью кованых сапог. Лейтенант дернул курок ракетницы. Ракета с яростным шипом взмыла вверх, разорвалась, и ослепительно яркий свет залил пустырь. Бандиты заметались.

Башкатов даже не крикнул «огонь», так как одновременно с его окликом ночную тишину резко прорезала длинная очередь вражеского автомата. На нее дружно ответили солдаты. Не успела погаснуть в небе первая ракета, а уже взлетела другая, за ней – третья.

Башкатов увидел, как несколько бандитов залегли шагах в тридцати от них и открыли бешеную стрельбу. Красные язычки из автоматов почти не гасли. Длинной очередью, которую сам Башкатов почему-то не услышал, он заставил потухнуть один из язычков. Налетчики вскочили, и тут же один из них взмахнул руками и, как подкошенный, свалился на землю.

При свете ракет было видно, как метались застигнутые врасплох растерявшиеся бандиты. Вдруг перед глазами солдат взметнулся ослепительно белый огонь, и в гуле разрывов потонули все остальные звуки. Вторая граната завертелась перед сержантом, он успел только прокричать:

– Ложись!

– Товарищ лейтенант, уходят! – придвинувшись к Башкатову, крикнул сержант. Лейтенант кивнул и продолжал стрелять по бандитам. Они, рассыпавшись, поспешно отползали с пустыря.

– Ракету! – крикнул Башкатов.

– Кончились, – ответил кто-то из солдат.

Стало тихо.

Тишину прервал стон. Башкатов в сопровождении солдата пошел вперед и внезапно увидел на земле человека. В это время к нему подбежал сержант. Он присел рядом на корточки.

Башкатов заметил, что у сержанта забинтована Рука.

– Ранен?

– Осколком кожу содрало. Пуетяки.

– Я Васильева за фонарем послал. Наши все целы?

– С нашей стороны все в порядке, товарищ лейтенант.

Приказав сержанту вернуться к солдатам, Башкатов дотронулся до раненого – тот замычал и умолк.

– Вы меня слышите? – спросил Борис.

Раненый молчал. В нескольких шагах от себя Башкатов услышал сопение. Только теперь он различил еще одного человека, распростертого на земле. Башкатов прильнул к траве. Но выстрела не последовало. Сопение прервалось. Послышались хлюпающие звуки. Башкатов поднялся. Вскоре вдали показался свет фонаря.

– Товарищ лейтенант, – негромко окликнул Васильев.

– Здесь я, – отозвался Башкатов и, увидев, что догадливый солдат захватил двоих местных жителей, распорядился:

– Оставайтесь на месте, а те, кто с вами, пусть подойдут с фонарем.

Крестьяне наткнулись на лежащего в стороне бандита. Осветив его, один дрогнувшим голосом произнес:

– Та це ж убитый. Лейтенант, де вы?

– Идите сюда. – И, когда они придвинулись, спросил: – Что вы сказали?

– Хтось убытый лежить.

Сбросив с плеча плащ-палатку, Башкатов расстелил ее возле раненого, приказал:

– Помогите положить его на плащ.

Раненого отнесли в ближнюю хату. Когда слабый свет фонаря померк перед лампой, все удивленно уставились на мертвенно-бледное лицо лежащего человека. Закрытые веки слабо подергивались, бледные губы еле заметно оттенялись легким темным пушком. Густые черные волосы длинными прядями выбивались из-под шапки-ушанки. Девушка неподвижно лежала в забытьи. По росту сшитая зеленая фуфайка перетягивалась кожаным ремнем, справа висел маленький пистолет. Коричневые шаровары, пропитанные кровью, туго обтягивали ноги. Ранение, очевидно, находилось выше колена. Расстегнув на девушке ремень, лейтенант досадливо крякнул и стал осторожно стягивать с нее шаровары.

– Дайте быстрее теплой воды, – обратился он к хозяйке.

Мужики отошли в глубь комнаты и там задымили.

Хозяйка принесла эмалированный таз с теплой водой, заметила нерешительность Башкатова, ободряюще зашептала:

– Ничего, ничего, я помогу.

Девушка слабо застонала. Ее лицо покрылось мелкой испариной.

– Воды, – прошептала она.

Башкатов налил воду в стакан, стал поить девушку. Веки ее приоткрылись. Вглядевшись в лицо Башкатова, она оттолкнула его и тут же снова потеряла сознание.

Убедившись, что у раненой повреждена кость, Башкатов послал одного из мужиков за подводой, чтобы отвезти девушку в больницу. Закончив перевязку, он отошел к окну и жадно закурил. Спохватившись, попросил хозяйку подложить под голову раненой подушку. После перевязки девушке полегчало: дыхание стало ровным, подергивание век прекратилось. Скрипнула дверь, и Башкатов увидел сержанта.

– Ну, как там?

– Двое убитых, трое раненых, – ответил сержант.

– С этой?

– Неужели баба? – спросил сержант.

– Женщина, – подтвердил Башкатов.

– Тогда с этой… женщиной четверо.

Башкатов попросил хозяина сходить за председателем сельсовета, а сам побрел к сараю. Светало. Он подошел к солдатам, которые сидели у сарая и сосали самокрутки. Лица их, с запавшими глазами, стали суровее. Но лейтенант был уверен – прикажи он этим усталым, насквозь промокшим людям опять ползти по грязи, идти в бой, они ринутся вперед с новыми силами.

Возле сарая, в котором были заперты легкораненые, лежали два трупа. Бандиты, как на подбор, были рослыми, откормленными. Кроме полевых сумок, набитых всякой всячиной, и нескольких автоматов был найден белый холщовый мешок с портативной пишущей машинкой «Мерседес».

Удивившись, что так долго нет председателя сельсовета, Башкатов решил было послать за ним солдата, но тут появилась немолодая, с распухшим от слез лицом женщина – жена председателя. Выяснилось, что вечером два бандита ворвались в дом и забрали ее мужа.

«Неужели, это те, которых мы пропустили?..» – с горечью подумал Башкатов. Он вошел в сарай.

– Где председатель сельского Совета?

Бандиты молчали. В сарай вбежала жена председателя.

– Где мужа дели? Куда увели? Сволочи ненасытные! Мало того, что всех обираете, так еще и детей сиротами делаете! Где муж? Ты чего, гадина, молчишь? – Она вцепилась в плечо одного из бандитов и, заливаясь слезами, требовала: – Говори, где муж? Своими руками задушу!

Башкатов попросил отвести женщину в дом. Но и оттуда был слышен ее голос, полный муки и отчаяния.

– Так где председатель? – еле сдерживая гнев, снова спросил лейтенант.

– Там. – Один из бандитов махнул рукой. – Повесили…

На окраине села стояла старая кирпичная каплица. В ее неглубокой нише красовалось облезшее изображение божьей матери. Она бесцветными глазами смотрела на дерево, возвышавшееся рядом, и была единственной свидетельницей предсмертных мук председателя, не пожелавшего подчиниться бандитам.

Сняв труп и уложив на подводу, мужики с непокрытыми головами повезли его по селу.

Башкатов посмотрел на жену председателя, сердце его сжалось.

Раненая девушка, услышав крики, подняла голову, посмотрела на Башкатова и закрыла лицо руками.

Один из крестьян, седой старик, решительно двинулся к подводе, на которой сидели раненые бандиты. Подойдя, он долго всматривался в их лица. Они трусливо отодвинулись от него, блудливо забегали глазами. Старик снял с головы капелюх, перекрестился и, натужившись, плюнул в лицо одному из бандитов.

– Иуда! – крикнул старик.

Сельчане молча смотрели на них.

РАЗГОВОР НЕ ПОЛУЧИЛСЯ

В день приезда Любомира многие односельчане сошлись к старой хатенке Задорожных. Помолодевшая, сияющая Надеж да Васильевна хлопотала возле гостей. Длинный дощатый стол, покрытый куском белого домашнего полотна, был уставлен мисками с картофелем, квашеной капустой, мелко нарезанной солониной. Большие ломти хлеба лежали посреди стола.

Почетным гостем – по правую руку Любомира – сидел председатель сельсовета Ильченко. Его лысоватая голова напряженно держалась на жилистой длинной шее. Слева от Любомира сидел Лескив. Говорливый, особенно во время застолья, на этот раз он молча слушал других.

Был здесь и секретарь сельсовета Мигляй. Желтолицый, с выпуклыми глазами, он чаще и дольше других при каждом удобном случае заливался елейным смехом и вытирал грязным платком рот.

Любомиру пришлось говорить больше всех. Его засыпали вопросами, впрочем, словно сговорившись, никто не спрашивал о том, что больше всего разжигало общее любопытство: знает ли Любомир, что его брат Володька в банде.

– Немцы нашему отношению к себе удивлялись, – рассказывал между тем Любомир. – Ведь их тоже запугивали выдумками, как нас до тридцать девятого года, что большевики – звери, которые убивают всех подряд. Одним словом, геббельсовская пропаганда. А мы, даже идущие первыми, злые и усталые, и то… даже помогали гражданским.

Напротив Любомира сидел лесник Гурьян.

– Любомир, а американцев встречал? – спросил он.

– Встречал и американцев. Веселые парни. Заносчивые, правда. Говорят – не мы, не дойти бы вам до Берлина. Понимаете, это они – нам!

– А может, и так? – прищурился лесник.

– Когда мы бешеному волку хребтину ломали, они за океаном отсиживались, а когда переломили – они тут как тут.

– Хитрый народ, – согласился Гурьян, – техничный. Они на выдумку – ого!

– Про технику правду, лесник, говоришь. Машин у них много, – согласился Любомир, – только сейчас и у нас этого дела… Это в начале войны солдат ногами дорогу мерял, а под конец – на такой технике гит^ леровцев догоняли – они не. знали, куда упрятаться.

– Я и говорю – Советская власть крепка, – поспешил вставить Гурьян. – Я говорю – они помогали.

– Помогали, – согласился Любомир, – что им оставалось делать.

Лескив поскреб голову и вставил:

– Выпить бы еще.

– Почему же, можно и выпить, – согласился Любомир и стал выбираться из-за стола.

– Куда ты, Любомир? Посиди, – многозначительно подмигнув, забеспокоился лесник. – Я Ужепослал.

В комнату вошда Надежда Васильевна.

– Мамо, ты сходила бы до крамаря, принесла еще чего-нибудь.

– Сиди, сиди, сынок, – ласково ответила мать. – Я сама знаю, что гости хотят выпить… – И, развернув плахту[13]13
  Плахта – кусок домотканого полотна.


[Закрыть], поставила на стол четверть, наполовину наполненную самогонкой.

– О-о, моя сердечная, где же ты так забарилась? Мутновата ты, но что ж поделаешь, видно, и тот, кто тебя гнал, тоже не совсем прозрачный, – оживленно заговорил Лескив. – Давай, давай, попробуем тебя за просветление души хозяина твоего.

Мужики заулыбались, а Мигляй захихикал:

– Ну и дед! Скажет, так скажет. – Но, уловив недовольный взгляд Гурьяна, осекся.

– Ишь, как тебя подмывает, а сам думаешь, как бы тебе побольше налили, – с колючей улыбкой на лице процедил Гурьян.

– Грешен, хлопцы, что грешен – то грешен! Люблю ее, чтоб ей, сердечной, ни кола, ни двора. Пил, пыо и буду пить ее, недостойную, – оправдался Мигляй. – Наливай! Она пользительна.

Гости заулыбались. Любомир тем временем наполнял стаканчики и раздавал их гостям, которые слегка приподнимались и благодарно кланялись. Выпив, стали молча закусывать.

Любомир глядел на них, думая о том, что же теперь бередит эти суровые, много перенесшие на своем веку мужицкие души. Вот осторожно, будто стыдясь своих узловатых пальцев, протянул руку Морозенко. Широкая, с потрескавшейся ладонью рука его неловко держала деревянную ложку и с неторопливой торжественностью зачерпывала капусту. С такими же почерневшими от тяжкого труда руками когда-то сидел. во главе стола покойный отец. Никогда не забыть, как он, стыдясь бедности, избегал взглядов сыновей.

А вот другая, чаще всех совершавшая путь от миски ко рту владельца, – торопливая рука Мигляя, любителя поесть и попить за чужой счет, вечного прихлебателя у власть имущих.

Рука лесника Гурьяна неподвижно замерла возле ложки. Лесника не интересовала пища, черпавшаяся из одной миски.

Любомир спросил:

– Ну, что же вы мне о радинских делах не скажете ничего?

– А что мы можем сказать, – ответил Мигляй, – такая же жизнь, как и раньше была. И власть такая же, как ты в последний раз из села ушел. Все по-старому. Правда, хлопцы?

Послышались возгласы:

– Поживешь, сам увидишь.

– У нас все слава богу!

– Нечего нам рассказывать.

Любомир не выдержал:

– И про бандитов вам нечего рассказывать?

Мужики с еще большей сосредоточенностью взялись за закуску.

– Вроде есть какие-то… Кто бандитами их зовет, кто еще как, – раздумчиво пояснил Гурьян.

– Бандиты имя им! – твердо отчеканил Любомир. – Я сам убедился. Тот, кто грабит людей на большой дороге… Пусть Лескив расскажет, как они нас.

– Тебя ограбили? – удивился Мигляй.

Лескив отправил в рот порцию капусты побольше, надеясь увильнуть от расспросов.

– Почему вы молчите, что и мой брат в банде? Почему? – настойчиво требовал Любомир.

– Куда закинул! – пригнувшись над столом, укоризненно запротестовал Мигляй, – нам этот разговор невосприемлив. Политика нас интересует постольку поскольку.

– Какая тут, газды, политика! Вас что, не беспокоит ваше будущее и будущее ваших детей? Жизнь это, а не политика. Сколько из нашего села в банде?

– Человека три-четыре, – пожав плечами, ответил Ильченко.

– Нашим головам и так много забот, чтобы забивать их всякой всячиной. Чем больше знать, тем тревожней спать, – вставил свое слово лесник, – видишь ли, Любомир, нам не с руки беседовать с тобой на эту тему. Ты приехал и уехал, а нам жить тут, понимаешь?

– Неправда! Я домой приехал и уезжать никуда не собираюсь!

– Ну вот и хорошо, – подхватил Мигляй, – поживешь в селе и сам их посчитаешь.

– Я-то посчитаю. А вы? Да вы что – боитесь их, что ли? Дядька Морозенко?

Морозенко, не поднимая головы, водил пальцем по столу. Как у провинившегося школьника, уши у него покраснели, на висках вздулись вены. «Ответил бы я тебе, – подумал он, – будь мы тут одни».

Он не меньше других испытал на собственной шкуре повадки бандитов. Осенью прошлого года семья Морозенко лишилась последней коровы, получив взамен расписку: «Вельмышановный добродий Морозенко Василь добровильно збув корову на до, помогу стрильцям повстанческой армии».

А когда, не пересилив себя, он скомкал этот клочок бумаги и швырнул на земляной пол, «стрильцы» для подкрепления его «добровильного» поступка всыпали пятнадцать ударов шомполом по его спине. Морозенко знал, что такая же участь постигла многих сельчан, а говорить об этом они боятся. Поэтому и ответил он в конце концов так:

– Чего ты пристал? Я такими делами не интересуюсь. Приехал – и живи на здоровье, нечего в чужие души лезть. Я к тебе в гости пришел, а ты лезешь со своими расспросами.

«Видно, и тебя пуганули бандиты», – подумал Любомир и примирительно произнес:

– Василь Степанович, я не допрашиваю вас, я спросил только. Не хотите отвечать – не надо.

Морозенко пропустил это мимо ушей и решительно заявил:

– Я пошел, – и, оправдываясь, прибавил: – Дома дела есть. Спасибо за угощение. – В полотняных, штопаных-перештопанных штанах он неуклюже прошлепал своими большими босыми ногами по натрушенной по полу траве и, пригнувшись, просунулся в дверь. Любомир хотел было остановить его, но понял, что это бесполезно.

– Ты, Любомир, оглядись сперва, а потом уж и это… с вопросами лезь, – посоветовал Мигляй.

– Мне нечего присматриваться. Тебя я уже насквозь вижу, – оборвал его Любомир. В выпуклых глазках Мигляя блеснул злой огонек:

– Не горячись, Любомир. Можешь ошибиться.

– Не слушай его, Любомир. – Гурьян взглядом осадил секретаря, – но говорил ты правильно – боимся мы. А куда нам податься? С одной стороны бандиты, с другой – власть, лучше уж посредине отсидеться.

– Нет, сколько ни плыть щепке посредине, а все же к какому-то берегу ее прибьет, – сказал Любомир. – Вы ждете: пусть нам все наладят, устроят, а мы еще подумаем – говорить спасибо власти или нет. Так?

– Выходит, так, – ответил Гурьян.

Мужики слушали их и посматривали на дверь. Только Лескив, охмелев, заговорил заплетающимся языком:

– Устроят, наладят? Где оно – счастье наше? Я вот уже за шестой десяток перевалил, а еще не видел его – все где-то стороной обходит. Хорошо, что вот еще живой сижу, прости меня, грешного, святая дева Мария.

Любомир повернулся к нему;

– Если о счастье только языком болтать, оно, конечно, стороной пройдет. Вон русские братья наши – сколько невзгод перенесли, зато всем дорогу к новой жизни показали. Нам тоже. Только и осталось, что по-хозяйски в своем доме порядок навести. А что не перевелись охотники мешать нам – так и надо с того начать, чтобы оторвать когти с лапами тем, кто мешает.

Осторожный Андрей Репянчин, носивший кличку «Счастливого газды» в связи с рождением десятой дочери, стал протискиваться к двери:

– Спасибо, хозяин на добром слове и знатном угощении. Однако пора и честь знать. Пойду, а то, неровен час, моя Оксана нагрянет.

Мужики засмеялись. Они хорошо знали крутой нрав предводительницы женской половины села. Обладая необычайной физической силой, Оксана – поссорятся ли мужики, повздорят ли сварливые соседки – была тут как тут. Если не помогало слово, она хватала заводилу за загривок и под общий одобрительный смех давала такого пинка ему, что тот спешил скорее укрыться за первым плетнем.

Вслед за Репянчиным поднялись остальные и, несмотря на уговоры хозяев, стали уходить из хаты. Последним вышел Лескив. Довольный собой и угощением, он, выйдя на улицу, сипло и фальшиво затянул: «Полонина, ты свитку наш…»

Оставшись с матерью, Любомир подпер скуластое лицо руками и задумался. Он еще плохо знал, что за бандиты действовали в их районе. Не знал, что семья Дидовиченко целиком вырезана «стрильцями» за то, что отказалась помогать им, а три другие семьи лишились кормильцев, которые неодобрительно отозвались о «деятельности» бандитов. Не знал и того, что две недели тому назад был застрелен Супрун – молодой газда с хутора Выжний – за отказ вступить в банду. Многого еще не знал Любомир и теперь старался понять, что сталось с мужиками, почему они ему не доверяют? Тягостное раздумье прервал скрип двери. Это вернулись Гурьян и Мигляй. Без приглашения усевшись, лесник поставил на стол бутылку водки.

– Хороший ты парень, Любомир, люблю таких. Вот, была у меня схоронена, – и он наполнил три стаканчика, – за твое благополучное возвращение.

– Да, да, за возвращение, – поддакнул Мигляй.

Выпив, Гурьян понюхал корочку и осведомился;

– Так ты правду говоришь, что тебя ограбили? Вот сукины дети. А ты не заприметил их? Не знаешь их?

– Не представились, – отрезал Любомир.

Гурьян успокаивающе протянул:

– Ничего. Может быть, мы сможем вернуть то, что забрали.

– У нас есть один знакомый, он поможет с этим делом, – всунулся в разговор Мигляй.

– А я, кажется, не просил вас об этом. Все мое при мне.

Мигляй выпятил нижнюю губу, изумился:

– Чудак! Пан лесник желает помочь, а он отказывается…

– Какой я тебе пан! Тоже мне, образованная власть! – вскипел Гурьян.

– Виноват, оговорился, товарищ лесник. Привычка – понимать надо.

Гурьян пожалел, что захватил с собой болтуна Мигляя. С Любомиром он решил больше не говорить, и так все яснее ясного.

– Не принимай его всерьез, Любомир. Сболтнул он по пьянке. Сам подумай – как бы я мог разыскать твои вещички? Просто жалко тебя стало.

Попрощавшись и пригласив Любомира зайти как-нибудь, Гурьян направился к выходу. Засеменивший вслед Мигляй возле двери остановился и сухо заявил:

– Вам надлежит явиться ко мне в сельсовет для взятия на учет и прочего. Принимаю по этим вопросам после обедни.

– Хорошо, завтра зайду, – согласился Любомир.

Когда отошли от хаты, Гурьян остановился и, смерив уничтожающим взглядом Мигляя, процедил:

– Ну и дурак же ты, истинный бог, дурак! – И, сплюнув, круто повернулся на каблуках. «Сволочное дело получилось», – невесело подумал он.