Текст книги "Тайные тропы Магуры"

Автор книги: Владимир Чухрий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

СНОВА В ШКОЛЕ

Вечером прошел дождь, и Ольга подумала, что дети, каждый вечер прибегавшие к ней учить уроки, порисовать, попеть – она учила их советским песням, – послушать новую книжку, сегодня уже не придут.

Ольга стояла у окна и машинально то стягивала с плеч, то снова набрасывала на них платок. Она вспоминала Любомира. За окном дрожала мглистая пелена дождя. Ночь проникла в комнату, заполнила углы, окутала шкаф, узенькую кровать, тумбочку, небольшой стол и, достигнув печки, долго топталась на одном месте, не в силах поглотить белизну стен. Потом темнота поползла дальше, прихватив на пути стулья, туалетный столик из двух чемоданов, книжную полку, прибитую над ними, забралась на подоконник, на котором ровными стопками высились ученические тетради, и выплеснулась через окно на улицу.

Мимо окна прошмыгнули ребятишки. Ольга заспешила к двери.

– Добрый вечер, Ольга Ивановна… Нас не пускали… Но мы все равно убежали к вам… – зачастили наперебой дети.

– Да вы проходите, проходите скорей, – подталкивала их Ольга. – Я уж думала… А вы вон какие молодцы у меня!

Сбросив у входа грязную обувь, побросав на стул мокрые плахты, ребятишки вошли, в комнату. Ольга засветила лампу, задернула занавески, спросила:

– Кто у нас сегодня дежурный по чаю?

Едва ли не большую половину своей зарплаты она тратила на вечерние чаепития с детьми. Чай кипятили в большом, военного образца, котелке. А к чаю подавались невиданные в этих краях сладости, которые Ольге Ивановне посылали по ее просьбе институтские подруги из больших городов.

– Марыська. Она не пришла…

Широколобый, в отца, Митька Морозенко опустил вниз свои большие глаза.

– Отца ее лесовики… шомполами.

– И корову увели. Хорошо, хоть сам живой, болеет только, – бойко подхватила Ганка, дочь кузнеца Ильи.

– Когда же это случилось?

– Перед вечером. Пришли в хату Карантай и Гарасько. «Давай корову», говорят. А Марысин батько: «Не дам». Так они давай его бить. Шомполами били… Марыся плачет, – взволнованно пояснила девочка. В ее широко открытых глазах выступили слезы.

Ольга задумчиво глядела в темное окно.

– Фельдшерица приходила?

– Нет. Ее уже второй день нет в селе.

– Председатель и в район звонил, там тоже сказали, нет, – ответил Митька.

– Странно. Где она может быть? – недоуменно прошептала Ольга. – Придется мне сходить к Мары-се. Вы же пришли стенгазету выпускать, возьмите бумагу, цветные карандаши, линейку и начинайте работать.

Она достала карандаши, лист чистой бумаги, пачку с перьями, поставила на стол чернильницу.

В коридоре послышались чьи-то шаги. Ольга насторожилась. Распахнулась дверь, вошел Юзеф с перевязанной рукой, с автоматом за плечом.

– Что вам здесь нужно? – не скрывая своей враждебности, спросила Ольга.

– О, я вижу, жрица храма науки не очень ждала меня? Но, я думаю, вы воспитанная девица и не позволите промокшему и не вполне здоровому гостю ждать на улице, пока его друзья не выяснят: нет ли в вашем доме некоего молодого человека…

Юзеф прошелся по комнате, угрюмо поглядывая на испуганных детей.

– Слава Иисусу! – сказал он. – Ну… Забыли, что ли?

– На вики слава, – пробормотал кто-то. Остальные молчали.

– А ну, марш отсюда!

– Мы газету пришли делать, – пробурчал Митька.

– Я два раза повторять не буду!

Дети сбились стайкой вокруг Ольги.

Юзеф огляделся. Увидя портреты на стене, скривился:

– Почему портрета Тараса Шевченко нет?

– Он вам уже затылок просверлил своим взглядом, – презрительно сказала Ольга.

Юзеф обернулся. Сурово сдвинутые брови поэта. Проницательный взгляд мыслителя. Казалось, сейчас зашевелятся его свисающие усы, и он спросит: «Ты зачем сюда пришел, негодяй? Теть звидцы!»

В залепленных грязью сапогах, в плаще, с которого стекала вода, вломился Карантай, кабаньими глазами забегал по комнате:

– Файно живе пани профессорка. Ты кого это рассматриваешь, Юзеф? Кто это? Почему он в такой шапке? Напялил на себя черт знает что.

– Это Шевченко, тупица, – презрительно сказал Юзеф.

– А-а-а, – промычал Карантай..

– Все обыскали? Выведи детей, пусть побудут где-нибудь в классе. Да смотри, чтоб не смылись.

– Оставьте детей в покое! – Ольга положила руку на плечо Мите Морозенко.

– Ты со своим уставом в другой монастырь иди, – ухмыльнулся Карантай.

Оттолкнув руку Карантая, Ольга резко сказала:

– Не смейте! Слышите? Я не позволю трогать детей!

Карантай снова ухмыльнулся, а затем злобно сверкнул глазами и закричал:

– Ах, ты… Не позволю! Да я тебя в один миг успокою! Марш отсюда, щенята!

Дети нехотя двинулись к двери, Карантай подталкивал их в спину.

– Будет ли конец этому? – невольно вслух произнесла Ольга.

– Вам я могу его предсказать, – заявил Юзеф, – если вы не скажете, где прячется ваш непрошеный защитник. Ну?

– Не знаю. Но думаю, что он скоро вас найдет сам.

Юзеф смотрел на се пылающее лицо, на тонкие слабые руки. «Она же знает, что мне ничего не стоит разрядить в нее автомат. Делает вид, что не боится. Или в самом деле не боится?» Появилось желание сделать ей больно, хоть чем-нибудь унизить. Он подступил к ней вплотную и взял рукой за подбородок:

– Послушай, цыпочка…

– Не трогайте меня!

– Карантай! – позвал Юзеф.

В комнату ввалился Карантай.

– Всыпь ей как следует. Шомполов десять достаточно, чтобы жива осталась. Я тебе сейчас Гераська на подмогу пришлю.

Юзеф вышел.

Карантай схватил ее за руку и притянул к себе. Она начала вырываться и кричать:

– Помогите! Помогите-е-е!

Карантай заломил ей руки за спину и зажал рот. Ольга вцепилась зубами в его руку. Он охнул и ударил ее кулаком по голове. Теряя сознание, Ольга услышала какой-то грохот и звон стекла.

Очнувшись от прикосновения чьей-то руки, Ольга увидела Ганку.

– Вставайте, Ольга Ивановна. Они ушли. Испугались и побежали к речке. Это все Митька, как даст табуреткой по окну, стекла вдребезги.

Ольга приподнялась.

– Милые вы мои…

Она привела себя в порядок и отпустила детей.

Что делать? Где Любомир? Вдруг они обнаружили его, схватили… Что было бы с ней, если бы не находчивость Митьки Морозенко?..

Хлопнула дверь. Послышались торопливые мужские шаги. В комнату вбежал Любомир.

– Оля!

– Любомир… Жив…

Она протянула к нему руки и не в силах больше сдерживаться, всхлипнула.

Они долго говорили. О жизни, о будущем, о том, что им делать, как объединить усилия молодежи села в борьбе с бандитами. Любомир рассказал о разговоре с майором Егоренко.

– Не доверяет он мне, Оля, – с досадой и обидой сказал Любомир.

– Там ведь есть и другие. А в райкоме ты был? Нет? Надо было пойти. Подожди… Я, кажется, знаю, с кем поговорить… Да, Любомир, чуть не забыла. Приходила твоя мать, просила передать, когда ты появишься, что тебя искал брат, хочет встретиться, поговорить. Он будет ждать тебя завтра на горе Магуре, в каком-то месте, где вы пастушили с ним маленькими.

– А-а, знаю… Чего он хочет, непутевый?.. Или про обращение правительства узнал?

Братья встретились. Присели на влажную поблекшую траву. Любомир закурил и стал ждать. Но Володька тоже не торопился. Наконец, не поворачивая головы, сказал:

– Тебе, Любомир, надо из села уехать. Ты попадешь к ним в руки..

– Не к ним, а к вам.

Володька пробормотал:

– Говори, как хочешь. Я за тебя беспокоюсь. Они убить тебя решили. А кто тебя защитит? Любой продаст с потрохами.

– Если бы я не верил людям, не остался бы здесь ни на один час. Понял? – сказал Любомир. – Это ваше несчастье – вы не верите людям, они – вам. Вы – чужие. Поэтому вы хотите страхом внушить то, что не можете словами. Убить безоружного газду, оскорбить девушку, ограбить нищего, вот и все, чтобы можете. Вояки! Знаешь, Володька, выходи с повинной. Говорю тебе в последний раз. Власти обращение выпустили к вам, простят тебе твои заблуждения. Как человек будешь жить. А может, и в самом деле человеком станешь.

Володька усмехнулся.

– Думаешь, я поверю в это обращение? Это ловушка для дураков. На такую приманку я не клюну.

– Тогда слушай: если на твою совесть ляжет хоть одна человеческая жизнь, то я тебе сам буду судья. Сам и свой приговор исполню. Но жить убийцей ты не будешь. Кстати, дай-ка мне несколько патронов, а то пистолет есть, а патрон один.

Порывшись в кармане, Володька протянул ему десяток патронов и озабоченно спросил:

– Обоймы у тебя ведь тоже нет? Я матери передам. Возьмешь, ладно?.. Ты у учителки на чердаке живешь? Кто-то выследил тебя и сообщил нашим.

– Кто?

– Не знаю.

– Врешь! Кто у вас в селе есть?

– Есть. Не один есть. А кто, не скажу.

– Ну и не надо. Все равно их тоже переловят.

– О себе подумай.

– Это ты о себе подумай. И о матери.

Любомир встал и медленно пошел в темноту. Володька достал щепотку самосада, оторвал листок газетной бумаги, стал сворачивать цигарку. Бумажка порвалась, и самосад высыпался на землю. Володька сплюнул. На душе у него было пусто. Раньше он обращался с вопросами к Подкове или Юзефу. Но постепенно ответы перестали удовлетворять его. Почему у них так мало друзей? Да и кто они – поп, Копыла, Гурьян? Володька вспомнил, как лесник однажды избил его за крынку молока… Мигляй и А1орочканич продажные шкуры. Что делать, как быть?..

Любомир не мог больше прятаться на чердаке. Он прошелся по селу, поговорил с парнями, стал убеждать их, что надо сбиться в отряд «ястребков» и защищать сельчан.

– А оружие? – спросили его.

– Надо достать. Я постараюсь достать.

Он посидел дома, потолковал с матерью, успокоил ее и пошел к Ольге.

Она встретила его, сияя радостной улыбкой.

– Наконец-то. Я уже хотела идти разыскивать тебя. У меня гости. Иди, иди, не удивляйся.

В комнате сидели за столом два вооруженных офицера. Один из них поднялся навстречу Любомиру.

– Старший лейтенант Лукашов.

На полголовы выше Любомира, в аккуратно подогнанной форме, он сразу же расположил к себе. Дружески опустив руку на плечо Любомира, Лукашов сказал:

– О вас уже в селе легенды складываются. В каком доме сегодня ни были – только о вас и разговор. Очень рад познакомиться.

Протянув руку лейтенанту Башкатову, Любомир, смущенный похвалой, опустился на стул.

– А теперь расскажите нам все, с того дня, как вернулись в село, – попросил Лукашов.

Любомир начал с первой встречи с бандитами у Сухого потока. Чувствуя внимание офицеров, он говорил обстоятельно, не сбиваясь. Затем ответил на другие вопросы и умолк.

– Да-а, – протянул Лукашов, – судя по всему, ваш брат не пропащий человек.

– Я все-таки родня ему, – осторожно сказал Любомир, – и мне трудно сказать определенно. Я боюсь ошибиться. У него своя голова на плечах, а все, что я ему говорил, не подействовало.

Лукашов досадливо поморщился.

– Как мы все боимся ошибок. И из-за этого часто делаем их еще больше. Не надо бояться, когда решается судьба человека, тем более близкого. Понятна ваша осторожность, может быть, на вашем месте я поступал бы так же. Но представьте себя на минуту совершенно посторонним ему человеком. Как бы вы подумали, может еще Владимир стать полезным обществу человеком? Или нет?

– Тем более, что насколько мне известно, – вставил свое слово Башкатов, – ведет он себя для бандита довольно… Он никого не убил, не ограбил…

– Пожалуй, сможет, – сказал Любомир.

– Я тоже так думаю, – повторила Ольга.

– Давайте вместе попытаемся что-нибудь сделать для него, поможем разобраться в происходящем, – предложил Лукашов.

– Как? – Любомир оживился.

– Вы нам верите? – неожиданно спросил Лукашов.

Любомир вспомнил свою встречу с Егоренко.

– Я-то верю, но… Майор мне не поверил. Я просил помощи, оружия, а он…

– Он вас видел впервые. Почему он должен был вам поверить? А вдруг оружие попадет к бандитам? А у нас уже есть основание доверять вам. Создавайте отряд, мы поможем. И оружием, и всем другим. В первую очередь разузнайте, кто в Радинском является пособником бандитов. Второе – разузнайте, не появлялся ли в селе посторонний человек. И третье – помогите нам встретиться с Владимиром. Мы только поговорим с ним, а там пусть уходит.

– Но… Может, просто схватить его?

– Нет, – возразил Лукашов. – Все должно быть основано на доверии. Карантая или Подкову мы бы не отпустили, а брату вашему дадим возможность решать самому.

– Но он побоится встречи с вами.

– Не надо говорить ему о нас, – сказал Башкатов.

Более двух часов беседовали офицеры с Любомиром. Договорились, что он немедленно приступит к созданию группы добровольцев по борьбе с бандитами. Заботу обеспечения оружием Башкатов взял на себя.

– Пока суть да дело, возьми-ка, Любомир, этот, – и он протянул ему свой автомат.

Приняв подарок обеими руками, Любомир взволнованно сказал:

– Я оправдаю ваше доверие. Спасибо, дорогие товарищи. Боюсь только, что на первых порах группа будет малочисленной. Понимаете, люди напуганы, не доверяют друг другу.

– Ничего, – подбодрил Лукашов. – Вы и не гонитесь за численностью. Подберите сначала человек пять-шесть, а там видно будет.

Уточнив некоторые детали следующей встречи, офицеры простились с Любомиром и Ольгой.

ОПАСНОЕ СВИДАНИЕ

Известие о создании в Радинском отряда «ястребков» необычайно оживленно обсуждалось в селе. Забеспокоились и пособники оуновцев.

Мигляй как-то зазвал Любомира в сельсовет.

– Слыхал я, Любомир, один разговор, это про то, значит, что ты группу каких-то «ястребков» собрал. И, прямо я тебе скажу, не завидую тебе. Как бы голову не потерять.

– Знаю, секретарь, что могу и голову потерять, только теперь меня голыми руками не возьмешь. Автомат видишь? Ну, а какой разговор ты слыхал? – спросил Любомир.

– Да главное не то, что говорят, а то, что за этими разговорами стоит. Сам знаешь, кто больше всего сердиться будет. Они и так на тебя зло держат.

Любомир, глянув ему в лицо, спросил:

– А как ты, Мигляй, ухитряешься их не бояться? Как-никак, ты представитель ненавистной им власти.

Мигляй опустил глаза.

– Ты вот, Любомир, сколько скрывался? Считанные дни. А я, добродию, забыл, когда и ночевал дома. Хорошо еще, свет не без добрых людей. Так вот и изворачиваюсь. Всем жить хочется. Кабы не моя изворотливость, давно бы мне секретарствовать на том свете или на севере белых медведей разводить. И тебе совет, если хочешь – слушай, хочешь – нет: ты парень еще молодой, а жизнь свою не бережешь.

– Пусть бережет свою жизнь тот, кто на меня зло держит, – сказал Любомир и вышел. Он подумал, что Мигляй человек подозрительный. Не служит ли он сразу двум хозяевам? Надо будет сказать о нем Лукашову.

Недалеко от своей хаты Любомир встретил дядьку Морозенко. Тот улыбался во все лицо. Любомир увидел, как изменилось оно – постоянно хмурое – от этой доброй улыбки.

– О це добре, сынку, крепко за дело взялся, – пожимая его руку, говорил Морозенко. – Все тебя в селе благословляют. Есть, конечно, такие, кому это поперек горла, но мы их насквозь видим. Черт с ними, пусть живут – только бы не совали рыло в наши дела. Но ты береги себя, Любомир. Они, гады, могут тебя подловить, а ты сейчас в Радинске вот как нужен, _:– проведя пальцем по горлу, предостерег Морозенко. – В случае чего, ты в любую хату заходи, тебя везде примут.

– Нет уж, прятаться я не буду. Чтобы по своей земле ходить да какой-то твари бояться… Хватит! – решительно сказал Любомир.

– Та я просто так – на всякий случай. Конечно, прятаться тебе не гоже. А сколько вас человек будет? – слегка смутившись, спросил Морозенко. – Ты только не думай, что я хочу что-то выведать. Я просто…

– Да что вы! Шесть человек пока, – и Любомир по фамилиям назвал своих «ястребков».

– Не мало ли будет? – задумался газда. – Ведь их, говорят, побольше. Может быть, и меня зачислишь? Я управлюсь по хозяйству и с большой охотой.

– Что вы, Василий Степанович, – возразил Любомир, – есть помоложе да неженатые. А за поддержку спасибо. В случае чего…

– Поддержку тебе все дадут. И вот что, – Морозенко с виноватой улыбкой на лице посмотрел куда–5* 131 то в сторону, – ты уж прости меня за тот случай. Помнишь, я ушел с твоей хаты? Не поминай лихом за то. Не знал я, какой молодец приехал. Думал, принесло черт знает откуда да и лезет с дурацкими вопросами. Так уж ты того… не обижайся. До побачення…

Чем ближе подходил Любомир к дому, тем больше беспокоила его встреча с братом.

Войдя в хату, Любомир ласково поздоровался с матерью и поставил автомат в угол.

– Володька не приходил? – спросил он.

– Приходил. Передала я. Ночью снова придет, после одиннадцати, – сказала она и, тяжело вздохнув, стала концами платка вытирать глаза.

– Только вы не плачьте, ради бога. – Сильные руки Любомира легли на плечи матери. Уткнувшись в его грудь, мать залилась слезами. Поглаживая ее седеющую голову, он успокаивал: – Не надо, мамо. Скоро все будет хорошо. Заживем мы по-новому, уже недолго осталось ждать. Тогда я вам никогда не дам плакать, а сейчас поплакали и хватит.

Приподняв голову матери, он стал вытирать платком ее лицо.

Когда Любомир собрался уходить – ему нужно было предупредить Лукашова, – мать обиженно запротестовала:

– Как же так, а я борщ хороший приготовила, со свининой. Вуйко зарезал безрогу[17]17
  Безрога – свинья.


[Закрыть], принес – дай ему бог здоровья – шматок.

– Нет, нет, мамо, я не голодный. Вы уж не обижайтесь на меня. И знайте: я приду на встречу с Володькой не один. С кем – сами увидите. Только не удивляйтесь. Так нужно.

Лукашов с двумя солдатами пришел к Радинскому, когда уже почти стемнело. В запасе было еще минут сорок. Устроившись на склоне горы, стали наблюдать за селом.

Где-то у сельсовета еще раздавались голоса играющих мальчишек, сварливый женский голос отчитывал кого-то, в ответ раздавались редкие, но увесистые ругательства, в другом конце села захлебывалась от злости собачонка.

Метрах в пятидесяти прошла женщина, отчитывающая свою заблудившуюся кормилицу. Говорила крестьянка с коровой, как с человеком:

– Бессовестная, как тебе не стыдно, – доносился ее голос, – я жду, жду ее, а она – на тебе! – пошла бродить на ночь глядючи. Непутевая ты моя.

Посреди села подвыпивший газда заплетающимся языком горланил песню:

 
Казав мени батько,
Щоб я оженився.
По досвидкам не ходив
Тай не волочився…
 

Стало еще темнее. Уже нельзя было различить дальних хат, а ближние вырисовывались бесформенными пятнами.

Вечернее село… В памяти Лукашова всплыло детство. Стало как-то особенно ясно и тепло на душе… Когда это было? Казалось, совсем, совсем недавно. Он сидел с дедом на пригорке, у старого вяза. Внизу белело в сумерках село. Дед задумчиво смотрел на свой домишко и поглаживал вихрастую голову внука. Володя тоже думал о чем-то своем.

Послышался протяжный женский плач.

Дед покачал головой.

– Опять Калистрат Настю лупит.

– А за что он ее, дедушка? – спросил Володя.

– Не любит она его, вот он и зверствует.

Володя сжал кулачки и сказал:

– Дед, я когда вырасту, заберу Настю к нам, а? А Калистрата и на порог не пущу!.. Ты не станешь сердиться?

– Нет, это хорошо, внучек, если ты за слабых да за обиженных стоять будешь, – дед ласково сжал голову внука своими заскорузлыми пальцами.

Потом Калистрат пел песни пьяным голосом…

Лукашов грустно улыбнулся.

Он устал, измотался. Последнее время часто бывало, что он и Башкатов ложились прямо на свои письменные столы, засыпали на несколько коротких часов, чтобы с первыми лучами солнца вскочить на полуторку и нестись из одного села в другое. В одном требовалось что-то уточнить, в другом – предупредить отряд «ястребков», в третьем – просто показаться, чтобы направить врага по ложному пути, заставить его повернуть туда, куда нужно чекистам.

Больше всего беспокоило, что они никак не могли схватить парашютиста. Правда, кое-какие связи его обнаружить удалось. В свое время Лукашову удалось узнать кое-что на телеграфе.

– Надеюсь, вы не думаете, что парашютист явится на телеграф, чтобы отбить депешу о своем прибытии? – язвительно осведомился тогда Егоренко.

– На всякий случай не мешает, – уклончиво ответил Лукашов.

Недавно Лукашов наконец получил на телеграфе копию телеграммы такого содержания: «Львов Главпочтамт востребования Гаврилову. Состояние здоровья нормальное отпуск продлен приветом Сергеев». Обратный адрес был: «проездом» и какая-то неразборчивая фамилия. Бестолковая работница почты не помнила, кто сдал эту телеграмму. Лукашов проверил больницу, гостиницу, попросил в Львове установить личность получателя. Результаты оказались обезнадеживающими: получатель телеграммы при проверке оказался совсем не Гавриловым, а потом пришла шифрованная депеша, что интересующий отдел мнимый Гаврилов выехал в Дрогобыч.

«Что за птица этот Гаврилов? – думал Лукашов, глядя на огоньки в окнах хат, – и кто же отправлял из райцентра телеграмму?»

В окнах сельсовета свет погас. И Лукашов вспомнил, что так и не обнаружилось пока, куда исчезла радинская фельдшерица. Заведующий райздравом считал, что она просто-напросто сбежала. Но Лукашов в это не верил. Любомир рассказал ему о том, что, по слухам, у фельдшерицы бывал Юзеф. Бандит был ранен. Уж не связано ли с этим ее исчезновение?

Лукашев потер лоб рукой.

Пришел Любомир со своими «ястребками». Они устроились в засаде. А Любомир повел Лукашова и бойцов к своему двору и оставил их возле коровника… Договорились, что Лукашов появится после того, как окно будет прикрыто занавеской.

Ждать пришлось недолго.

– Пришел, – прошептал один из солдат.

Лукашов услышал скрип двери и уставился на освещенное окно. Шагов Володьки он не расслышал и подумал: «Ловкий парень».

Володька вошел, кивнул Любомиру и матери и уставился на автомат.

– Где это ты отхватил такую бандуру, Любомир?

– От Советской власти получил, чтобы защищать людей от таких, как ты и твой Подкова!

– Для чего звал меня? – Он сел.

– Поговорить надо. Видишь, как мать постарела? – глядя брату в глаза, начал Любомир. – Из-за кого, не знаешь?

Володька сидел с опущенной головой. Когда под Любомиром скрипнула табуретка, он подскочил.

– Мамо, вы бы завесили окно плахтой, – попросил Любомир. – До чего ты дожил, – снова обратился он к Володьке, – дергаешься, как заполошенный. Душа у вас, бандитов, заячья, страх за плечами висит!

Володька опять вздрогнул. Это вышла мать. Когда дверь скрипнула снова, он уже не поднял головы.

– Здравствуй, Владимир! – раздался голос Лукашова.

Володька, как затравленный зверь, взвыл и метнулся к автомату, но офицер загородил его. Володька хотел броситься к окну, и услышал спокойный голос:

– Не дури, Владимир. Тебе не грозит опасность. Слушай: ты будешь жив и свободен, как и пять минут назад. Понял?

Напряжение чуть ослабло.

– Эта встреча не случайная, – продолжал Лукашов. – Устроить ее попросил я. Мне нужно поговорить с тобой, а затем поступай как знаешь.

Володька стоял, исподлобья поглядывал по сторонам. Потом вдруг отбросил ногой табуретку, вытащил из кармана пистолет. Лукашов и Любомир схватили его за руки.

– Дай сюда пистолет, дурень! – сказал Любомир. – И не косись так на меня, мне не страшно. Тебе старший лейтенант сказал, что отпустит. А ты за пушку хватаешься. – Он отобрал у него пистолет.

– Отпусти-и-ит, как же, – скривил губу Володька. – Так я и поверил.

– Сядь, – сказал Лукашов. – Так, значит, ты мне не веришь? А я вот поверил, что из тебя еще человека сделать можно. Сколько времени ты в банде?

– Скоро два года, – безразлично ответил Володька.

– Времени достаточно, чтобы набить голову ерундой. Ну, а до каких пор думаешь партизанить?

Скрипнула дверь – в комнату возвратилась мать. Все повернулись к ней. Лукашов поднялся и жестом пригласил к столу. Она села рядом с Володькой, потом, подумав, поднялась и пересела ближе к Лукашову. Володька проводил ее взглядом, опустил взлохмаченную голову и горестно вздохнул.

– Ты мне не ответил. До каких пор думаешь еще партизанить? – снова спросил Лукашов.

– Да что там говорить. Кончилась моя партизанщина. Будете судить, расстреляете…

– Рано собрался на тот свет. Тебе еще жить да жить, только настоящей человеческой жизнью, а не такой – никому не нужной, позорной.

– Не надо меня агитировать, пан начальник. Я вам все равно ничего не скажу. Это я уж точно решил. Ведите.

– А я ведь ничего у тебя не спрашиваю. Сколько людей в банде, как она вооружена, все это мы знаем. Хочу одно спросить: читал ли ты обращение правительства, в котором предлагается выйти с повинной?

– Да, слышал про такое.

– Ну, и что ты решил? Подумал о том, что это обращение написано специально для таких, как ты, а не для Подковы, Карантая и других мерзавцев, которые давно уже отрезали себе путь к нормальной жизни. Они-то не выйдут с повинной, им народ никогда не простит. Вот они и удерживают всякими путями возле себя таких, как ты, чтобы не остаться в одиночестве. Или ты думаешь, что Советская власть не в состоянии покончить с вами? Нет, она хочет только одного: ликвидировать это поветрие с наименьшим количеством человеческих жертв и пролитой крови. Мало ли ее было пролито за годы войны? Разве твои односельчане не хотят спокойной и счастливой жизни?

– Зачем вы спрашиваете меня об этом? – вяло произнес Владимир. – Приходило мне что в голову или нет – не ваше дело.

Лукашов покачал головой.

– В том-то и беда, что ты так считаешь. А мы считаем, что это наше дело. Ты что же, поперек народа решил и дальше идти?

Володька молчал.

– Ну, если так, смотри…

Мать не выдержала, она вскочила и с отчаянием взглянула на Лукашова.

– Прошу вас! Умоляю господом богом, не отпускайте его. Посадите его в тюрьму, делайте с ним что хотите. Всю жизнь буду молиться за вас…

Любомир усадил ее на место.

– Не плачьте, мамо. Ну, перестаньте, успокойтесь.

Мать не обращала внимания на его уговоры, она глядела на младшего и причитала:

– Я же тебя выносила возле сердца своего, вынянчила, молоком своим вспоила. Разве я думала, что ты станешь бандитом? Сколько слез ты принес мне, сколько горя, сколько одиноких ночей горючих? Почему не прибрал, господь тебя маленького?

– Пойдемте, мамо, – настаивал Любомир. – А ты, – повернувшись к младшему брату, глухо сказал он, – запомни: слезы матери жгут мне душу. Я никогда не прощу тебе этого!

Володька еле сдерживал слезы. Он уже не думал о том, что беспокоило его минуту назад. Ему хотелось крикнуть, чтобы они не говорили так, не отталкивали его от себя. Ведь он и сам не знает, что ему делать, куда податься. Он хотел было вскочить, броситься в ноги матери и брату, попросить, чтобы они простили ему все, но он сдержался: это показалось бессмысленным. Еще глубже втянув голову в плечи, он сидел и ждал, сам не зная чего.

Лукашов с возмущением сказал:

– Сукин ты сын! До чего дожил, мать родная просит посадить тебя! Иди. Ты свободен.

Володька удивленно посмотрел на него.

– Иди, иди. Ты думал, я тебя обманываю? Можешь идти.

– Так я вам и поверил.

– Не за руку же мне тебя выводить. Не ребенок.

Я даже автомат тебе отдам. Только патроны вытащу. Сам понимаешь, иначе не могу.

Лукашов взял автомат, освободил рожок от патронов и, протянув оружие и пустой рожок Володьке, сказал:

– Бери и уходи… Минут через десять я подниму стрельбу. Скажешь в банде, что столкнулся с засадой и израсходовал патроны в перестрелке. Понял? А пистолет ты потерял, когда убегал от преследования. Убирайся!

Володька, вытаращив глаза, взял автомат, рожок и попятился к двери. В коридоре он задержался, выглянул во двор. Никого не было видно. «Не может быть, чтобы выпустили, не сон же это! Выйду во двор и ударят по мне солдатские автоматы. Конечно, сейчас так и будет».

Холодея от ужаса, он прокрался по двору, пустился бежать, но метров через двести он остановился обессиленный и засмеялся оттого, что остался живым.

Он стал подниматься по склону Магуры и снова остановился, словно прислушиваясь к себе, не в состоянии понять, что его так тревожит. И понял. Он не поверил правде. Ему сказали правду, а он ей не поверил. Настоящей правде!.. Он попытался думать о другом, но все, что говорил ему Лукашов, стало настойчиво и упорно ворочаться в голове.

Вдали началась стрельба из автоматов, Володька вспомнил обещание Лукашова…

Когда Володька ушел, Любомир с матерью вернулись к Лукашову.

– В кого он такой удался? – тихо сказала она. – Я ли йе молилась, не клала поклоны? Сколько слез пролила, ночей не досыпала, чтобы выходить окаянного. Где же справедливость, господи милосердный! Где же твое всевидящее око? Не поверил вам – ушел, – обернулась она к Лукашову, – почему он не верит людям? Брату родному, матери не верит…

Лукашов молчал. Что он мог сказать Надежде Васильевне?

– Товарищ старший лейтенант, – нарушил молчание Любомир. – Вы секретаря нашего сельсовета Мигляя не проверяли?

– А что?

– Как-то очень уж подозрительно он советовал мне поберечься.

Любомир рассказал о беседе с Мигляем, Лукашов прищурил глаза.

– С кем он чаще бывает, не замечали?

– С крамарем Морочканичем, – вмешалась Надежда Васильевна, – и с лесником Гурьяном я его видела.

– С лесником? Угу. Кстати, Надежда Васильевна, вы ничего не слышали о том, чтобы в ваших местах появлялся кто-то чужой? В село никто не приезжал?

– Нет, никто. Хотя… подождите… Глафира, служанка отца Силантия, говорила мне, будто к ним кто-то приехал. Я тогда внимания не обратила. Она ведь глухая, дикая.

– Она не говорила, кто именно?

– Нет.

– Священник, священник, – вслух думал Лукашов, – он, кажется… да, у него сын погиб, так?

– Говорил, что погиб на фронте. Орестом его звали. Он ведь в войну у фашистов служил. Может, не погиб… Эх, как же я не расспросила у Глафиры.

– А когда она с вами говорила?

– Да, кажется, в тот день, когда вернулся Любомир. Или на другой…

– Вы не представляете себе, как это важно для нас, – обрадовался Лукашов. – Когда точно вы приехали, Любомир?

Любомир назвал число.

– Ага, отлично… В списках жителей села, пропавших без вести, сына священника не было. Говорите, Орестом его звали? Нет, не было. А списки, видимо, составлял Мигляй…

– Может, мне спросить еще раз Глафиру? – спросила Надежда Васильевна.

– Спасибо, уж мы сами. – Лукашов посмотрел на часы. – Посижу, подожду еще полчаса. Любомир, не объясняя, в чем дело, подскажите своим «ястребкам» быть поосторожнее с лесником, крамарем и секретарем сельсовета. И пусть приглядываются к ним – куда они ходят, где чаще бывают, собираются ли вместе.

– Слушаюсь.

Кто-то открыл дверь. Быстрые шаги в коридоре, и в комнату почти вбежал Володька.

– Мамо!

Лукашов увидел, как Надежда Васильевна протянула сыну руки и судорожно прижала его к груди. А он, глотая слезы, что-то шептал и ласково поглаживал вздрагивающие плечи. Лукашов видел много всякого, сентиментальным он не был. Он подумал, что ради одной только такой минуты стоило служить в рядах славной армии советских чекистов и что нет в мире радости выше, чем радость принесенного людям счастья.

Володька подошел к Лукашову.

– Я пришел, чтобы сказать… Сам не понимаю, что со мной случилось. Вы меня простите. Ведь я убить вас мог, когда выхватил пистолет.