Текст книги "Тайные тропы Магуры"

Автор книги: Владимир Чухрий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

ВСТРЕЧА В СУХОМ ПОТОКЕ

Когда Лескив добрался наконец до спуска, Любомир шел уже по Сухому потоку. Его розовая майка веселым пятном выделялась на фоне зелени.

«Ого! Не разучился ходить», – подумал Лескив. Пока он притормаживал цепью заднее колесо, Любомир скрылся за поворотом.

– Стой! – послышался резкий оклик. Почти уткнулся в бок Любомиру ствол немецкого автомата. Здоровенный детина, с впалыми бритыми щеками, старался внушительнее насупить брови над бегающими глазами. За ним показался в кустах другой, толстомордый, с винтовкой.

– Ходи сюда! Ну, ну… без этого. Насквозь прошью.

Любомир медленно подошел к бандитам. Тот, что был с винтовкой, просипел:

– Зброя[7]7
  Зброя – оружие.


[Закрыть] есть?

– Нет ничего.

– Чего ходишь здесь? Хто ты е?

– Иду до дома.

– Звидкиля?

– Радинский.

Бандит, опустив винтовку, ощупал карманы Любомира и, убедившись в отсутствии оружия, прищурился:

– Шось я таких не бачив там.

– Я шесть лет не был дома.

– Звидкиля ж ты взявся? – подошел ближе бандит с автоматом. – Ишь, иде соби, як будто и никого не боится!

– А кого я должен бояться? – спросил Любомир.

– А хоть бы нас.

– Хто ж вы таки будете, – перейдя на местное речение, сказал Любомир, – що вас треба лякаться?

– Баньки[8]8
  Баньки – глаза.


[Закрыть] повылазили? Чи дурным прикидываешься? Партизаны. Чуешь?

– Партизаны? – как бы не понимая, протянул сержант.

Теперь сомнений не было. Мышиного цвета суконные немецкие френчи и брюки, туго перетянутые военными ремнями с алюминиевыми пряжками, – все говорило о том, что перед ним стояли недобитые солдаты разгромленной фашистской армии. Только своеобразный покрой шапок с самодельной эмблемой трезубца говорил о принадлежности их к «оуновцам».

«Так вот они – бандеровские псы. Погань, ползающая по земле, которую им не удалось продать, – думал Любомир. – Что же делать?»

– Ты що бормочешь? Молиться задумав? – довольно осклабился бритый, – не бийсь, вбивать не будем.

– А что вы – каждого встречного так пугаете?

– Тоби, я смотрю, наша зустричь не по шкури… Москальска морда? Тебе пытаем, хто ты е?! Не маемо часу тарабанькаться с тобой… Видповидай[9]9
  Видповидай – отвечай.


[Закрыть]!

Любомир тихо, но решительно отчеканил:

– Не ори! С автоматом почувствовал себя сильным? От самого Берлина никто меня не проверял – кто я, что я. А тут перед родным домом встретились… партизаны!

– Ще хорохоришься, пся крев? Жарны, Карантай, по ему, та и вся балачка.

Карантай отскочил от Любомира и вскинул автомат..

Только теперь Любомир понял всю сложность своего положения. Бандиты расстреляют его поблизости от родной хаты. Нелепость эта поразила не раз видавшего смерть сержанта. Но покориться бандитам он не мог. Любомир, как это бывало всегда в минуты особой опасности, лихорадочно искал выход. Трудно ска^ зать, что бы он сделал, но из-за поворота послышались сердитые окрики Лескива:

– Щоб вас шлях трафыв! Гойта! Гойта! Ну, ледащи!..

Карантай засипел:

– Веды его сюда. Хтось иде. Ходы сюда! – прикрикнул он на Любомира, видя, что тот не трогается с места, и подтолкнул его к кустам. Бандиты, насторожившись, прислушивались к крикам возницы.

– Це мий дядя. Безе мене в Радинске, – проговорил Любомир.

Несколько минут молча наблюдали за дорогой. Показались лошадиные морды. Лескив, дымя толстой самокруткой, сидел на передке и размахивал кнутом. Бандит с винтовкой вышел из кустов. Лескив, увидя его, поспешно остановил повозку.

– Слава Иисусу, – пробормотал он.

– Навики слава. Куда едешь, вуйко[10]10
  Вуйко – дядя.


[Закрыть]? – Глаза бандита обшарили фуру. Лескив пересел на гимнастерку Любомира.

– В Радинске.

Бандит увидел в плетенке чемодан и туго набитый вещмешок, показал пальцем:

– Твое?

– Ни. Це я хлопца везу. Вин з армии вертается до дому. Так що це его скрынькд[11]11
  Скрынька – чемодан.


[Закрыть] и мишок.

– А хлопец де? – ухмыляясь, спросил бандит.

– Хлопец? Вин пишке иде – чи позади десь, чи спереди. Не примитыв. Може, вы его бачилы? – беспокойно ответил Лескив.

Бандит ощупал мешок и, осклабившись, приказал:

– А ну, подсунь сюда скрыньку!

– Слухай, хлопче, хиба вильно так робыты? Це не мое, и робы як сам знаешь. В цим дили я тоби не помичник, – заупрямился старик.

– Хоть ты и сивый, а дурный. Хиба я грабую? Мени необходимо провирыть – це мий обовъязок. – Зайдя с другой стороны повозки, бандит снял большой фибровый чемодан. Наблюдавший за ним Карантай вышел из кустов, подталкивая автоматом Любомира.

Чемодан на двух замках не поддавался усилиям толстомордого, он достал из-за пояса тесак и с профессиональной ловкостью взломал один замок. Любомир сделал попытку подойти, но резкий оклик: «Стой! Не пидходь!» – остановил его. Заложив тесак под второй замок, бандит обернулся к Любомиру.

– В тебе ключи? Давай сюды.

– Не дам! – заявил Любомир.

Бандит вертанул тесак так, что замочек отлетел. Лескив не выдержал:

– Где ваша совисть? Хлопец, може, матери який гостынец везе, а вы перед самыми воротыми грабуете…

– Сядь и сиди, старый хрыч. Тебе не чипають, так не суй носа!

– Тая ж… и так сидю, – пробормотал Лескив.

Любомир повернулся к нему:

– Пусть грабят, вуйко. Посмотрим…

– Заткны ему глотку! – взорвался толстомордый, приподнявшись над чемоданом. – Докы вин буде распинаться? Ты ще не знаешь тутошних порядков, соплива твоя харя, так знай! Западна Украина оккупо-вана Совитами. Мы, партизаны, яки воюют с ними, не будем умолять каждого посильно помочь повстанцам! Не за горами той час, колы мы тут установим свою самостийну Украину.

Окончив разборку вещей прямо на дороге и отобрав часть для себя и другую – поменьше для напарника, он снова обернулся к Лескиву и Любомиру:

– Зараз мы дамо вам распыску. Положите ее за икону святой Марии и, дасть бог, получите по ней в три раза бильше, чем с такой щедростью наделили мучеников повстанческой армии. Но ни одна собак# не повинна знати про нашу зустричь.

Видя, что бандиты уходят, забрав все вещи, Лескив вскочил:

– Слухайте, хлопцы. Я маю де що вам сказать… Як бы и вам худо не пришлось. В якому такому святом письми написано, щоб свий своего грабував?

– Ты знову за свое? – угрожающе остановил его Карантай.

– Цей хлоп, кого вы ограбили, ридный брат вашего Володьки Задорожного!

– Ты що, Лескив? – крикнул Любомир.

Бандиты переглянулись, как бы уличенные в деле, которого им не простят.

– Не бреши, – забеспокоился Карантай.

– Та правду ж кажу! Як перед святым престолом, брат, ридный брат Володьки. Чи як вы его называете, Зорян, чи як… – Лескив размашисто перекрестился.

– Правду он каже?

– Моя фамилия Задорожный. Но то не мой брат. Знать я его не хочу, если он связался с такими…

Любомир собрал свои вещи, кинул их на повозку и вскочил на передок. Лескив дернул вожжи. Бандиты оторопело смотрели вслед фуре.

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

Отец Силантий любил тишину, любил наедине с самим собой коротать летние вечера. Старые, милые сердцу призраки окружали священника. Покуривая сигарету, он доставал пожелтевшие газеты и журналы, с наслаждением зачитывался корреспонденциями «Львивских вистей», «Украинского националиста»… Как отрадно было перечесть витиеватое послание митрополита графа Шептицкого, очередное заявление очередного претендента на министерский пост в несуществующем правительстве самостийников, милостивое разрешение губернатора Галиции Отто Вехтера на формирование дивизии СС «Галичина».

Были и рассказики угодливых репортеров, в которых преимущественно сообщалось о пикантных подробностях юности Степана Бандеры, как, например, он, воспитывая в себе характер, давил руками кошек и собак. Ниже шли объявления:

«Молодая девица возраста тридцати восьми лет, со значительным наследственным состоянием, предлагает свою руку и сердце неженатому молодому мужчине без физических недостатков», «Мужчина пятидесяти семи лет ищет для себя подругу жизни, желательно блондинку, рост средний, глаза голубые. Старше двадцати лет – просят не беспокоить. Транспортные расходы иногородним оплачиваются по нижепоименованному адресу»…

Словом, в пожелтевших газетах для отца Силантия продолжалась его жизнь, а действительность казалась отодвинувшейся, почти не существующей. Тем более, что духовная пища сдабривалась домашним вином. На столе, рядом с бронзовой статуэткой Наполеона, стояла литая пепельница, на которой был запечатлен сюжет, отнюдь не из священного писания. На первый взгляд не было ничего непристойного: молодая крестьянка, с корзиной яблок, сходила по лестнице, приставленной к дереву. Но когда пепельница поворачивалась – крестьянка представала уже с оголенным задом: задранное платье зацепилось за перекладину.

Отец Силантий отпивал из стакана вино, хихикал и щелкал крестьянку пальцем.

В эту ночь не успел отец Силантий опорожнить и половину бутыли, как во дворе залился хриплым лаем старый пес. Священник насторожился. Обычно прихожане из Радинского или соседних сел, вызывая его к умирающему для отпущения грехов и напутственного слова, осторожно стучали в парадную дверь, выходившую на улицу. Кто же потревожил пса возле хозяйственных построек? Прикрутив фитиль лампы под зеленым абажуром, священник приник к оконному стеклу. Собака не унималась. Громыхая тяжелой цепью, она кидалась на кого-то. Завернувшись в пуховый платок матушки, священник черным ходом прошел во двор. Собака смолкла. Приближающийся рассвет притушил звездную россыпь в небе. Никого не увидев, отец Силантий пожурил собаку за беспокойство, пощупал висячие замки на сараях и конюшне и повернул обратно. И тут на крыльце увидел человека. Не испугавшись, он недовольно укорил:

– Лазить по чужим дворам в ночное время недостойно примерного христианина.

В ответ послышался смешок:

– Разве в твоем приходе есть еще порядочные христиане?

Отец Силантий оборвал насмешника:

– Что вам угодно?

– Хочу войти в дом.

– Сейчас ночь. И я не люблю такого тона. Я пастырь. Вы что – не здешний?

– Я родился здесь.

– В Радинском?

– В этом доме. – Человек придвинулся и прошептал: – Отец, это я, Орест…

Священник оцепенел, он силился что-то сказать, хлюпая беззубым ртом, издавал какие-то судорожные звуки и никак не мог прийти в себя. Сын взял его за плечи и мягко подтолкнул к двери. Только у себя в кабинете старик пришел в чувство, бросился к лампе, и ее мягкий свет упал на сына. Одетый в кожаную куртку и высокие сапоги, он стоял на пороге и с любопытством рассматривал комнату.

– Орест, сын мой! – вскрикнул отец Силантий.

Уже два года он и жена оплакивали Ореста. С тех пор, как в селе узнали о сокрушительном разгроме дивизии СС «Галичина» вблизи местечка Броды, надежды на возвращение сына, служившего в дивизии хорунжим, почти не было. Сперва отец Силантий еще ожидал, что получит от сына весточку, а потом перестал ждать. На всякий случай он стал всем рассказывать, будто бы сын его перешел на сторону Советской Армии и, кровью искупив свою вину, погиб в боях с гитлеровцами. Смирившись с утратой сына, священник еще более возненавидел то, что принесла Западной Украине Советская власть. В пору подготовки ликвидации Брестской унии отец Силантий только под нажимом высших церковных сановников смирился и объявил прихожанам о разрыве с папским Римом, о воссоединении с православной церковью и о том, что он теперь становится православным священником. Но когда выстрелом из-за угла был убит инициатор воссоединения протодиакон Львовского кафедрального собора Костельник, отец Силантий категорически отказался отслужить молебен за упокой его, хотя и получил строгое указание из епархии на этот счет.

Радость охватила священника и совершенно потерявшую голову матушку по случаю возвращения сына. Первое, что сделал отец Силантий, придя в себя, – завесил окно кабинета широким байковым одеялом.

Положив мимоходом несколько поспешных благодарственных поклонов всевышнему, матушка растолкала работницу, и на кухне закипела работа, заскрежетали замки сундуков и кладовых. Отец Силантий дважды выскакивал на кухню и делал краткие, но весьма красноречивые внушения' прислуге и матушке Василисе.

Откинувшись в кресле, дымя пахучими американскими сигаретами, Орест, уже успевший хлебнуть из стоявшей на столе бутылки, рассказывал о себе. Отрекомендовавшись эмиссаром центрального «провода» ОУН, Орест, помня строгое предупреждение своих хозяев, ни словом не обмолвился о подлинных целях приезда, сказал, что больше всего ему хотелось повидать родителей.

Незадолго до этого из Аугсберга выехал шестиместный «кадиллак». Он свернул на мюнхенское шоссе. На заднем сиденье его развалился Орест. Он гадал о причинах своего внезапного вызова из Кауфбойрена – местечка на юге Германии, где в диверсионной школе прошли последние полтора года его жизни. Там ему не приходилось думать о завтрашнем дне, просить подачек в эмигрантских организациях, которые снабжали все скуднее и скуднее. Техническое образование, полученное в свое время в стенах Львовского политехнического института, помогло Оресту быстро овладеть техникой взрывного дела и даже стать преподавателем. Он при случайном взрыве лишился двух пальцев левой руки, заработал кличку «Беспалый», но это мало его трогало. Главное, что он живет недурно и со временем станет жить еще лучше. Вызвали же его так не вовремя! Сегодня он лишился долгожданного свидания на квартире у пухленькой белокуро# фрау Бетти, которая после длительного и упорного сопротивления наконец пригласила его к себе.

– Нельзя ли побыстрей? – недовольно спросил он шофера. Но тот даже не повернул головы. «Скотина!» – выругался про себя Орест, вынимая сигарету.

– Не надо нервничать. Нервишки рекомендуется держать в порядке, – произнес шофер и протянул через плечо зажигалку. По его голосу Орест понял, что это не просто водитель. Машина затормозила у перекрестка. Через несколько минут рядом остановилась еще одна легковая машина, из нее, не торопясь, вышел моложавый человек, открыл дверцу «кадиллака», сел рядом с шофером, и автомобиль набрал скорость.

Не оборачиваясь, неизвестный спросил Ореста:

– Я забыл ваше отчество.

– Силантьевич.

– Вам придется на время забыть свою фамилию, имя и отчество. Теперь вы Семенов Иван Иванович. Документы получите в Мюнхене. Командировочное удостоверение у вас будет настоящее. Вы инженер из Баку, направленный на Дрогобычский нефтеперегонный завод. На то, чтобы вжиться в образ, даю три недели. Маловато, но… А потом…

У Ореста задрожали руки. Все рухнуло: спокойная жизнь, надежда на повышение, на деньги. А онто думал, что его никуда не пошлют… Орест вспомнил, что в последних числах июня школу посетил какой-то господин. Перед ним в три погибели сгибался их начальник, бывший подполковник гитлеровского разведывательного отряда «Абвер–101». Вскоре к начальнику вызвали всех выходцев из Западной Украины. Орест сделал попытку увильнуть:

– В Дрогобыче я могу встретить знакомых. Меня многие помнят.

– За эти годы вы весьма изменились. Боюсь, что даже ваш батюшка, священник села Радинского, не сразу узнает вас. А в Дрогобыче вам делать нечего. Все интересующие вас вопросы выясните позже. Для этого у вас будет время.

Орест молча выругал себя и заискивающе пояснил:

– Но ведь я руководствуюсь не боязнью за себя, а за судьбу поручаемого…

Подобие улыбки одновременно скользнуло по лицам сидящих впереди.

– Старина, тебе не кажется, Что одна из камер спустила?

«Шофер» остановил машину и вышел. Оставшийся объяснил Оресту:

– Когда вы получите документы, там будет совершенно другая фамилия. Не та, которую я вам назвал. И в Дрогобыч вы поедете только в случае необходимости.

– Это означает, что я должен проявлять… некоторое недоверие к этому человеку?

– Напротив. Все дальнейшие приготовления по переброске вас туда полностью возложены на него. Но фамилию, под которой вы будете жить в России, не должен знать и он. Это избавит меня от лишних забот в случае какой-нибудь неожиданности. По тем же и еще кое-каким причинам мы с вами беседуем здесь, а не в школе..

Открылась дверца, и в шофере Орест вдруг узнал того самого господина, который посетил недавно их школу.

Машина снова побежала по шоссе. Ровный шум мотора успокаивающе подействовал на возбужденные нервы бывшего хорунжего. Не меняя позы, «шеф», как уже звал его про себя Орест, монотонно басил:

– Когда вы перевоплотитесь в другого человека, вас переправят через границу. Миссия ваша, которой мы – не скрою – придаем очень серьезное значение, поделена на три этапа. Первый этап может быть завершен негласным прибытием в село Радинское. Думаю, вам будет приятно провести несколько дней в обществе родителей. Насколько мне известно, они не разделяют точки зрения некоторых ваших земляков, сотрудничающих с Советами. Затем, когда тревога пограничных и местных властей уляжется и вас будут искать где угодно, кроме самой границы, – вы приступите к выполнению второй части, – она будет связана с друзьями вашего отца. О ней вам расскажет подробно он, – шеф кивнул на водителя. – Третий этап – установление связи с нашим резидентом во Львове. Адрес, пароль и прочее узнаете позже. В Радинском будете выступать как «эмиссар» центрального провода ОУН. К тому времени с вами свяжется наш человек из Львова. Вы узнаете его при помощи этого устарелого, но достаточно надежного удостоверения личности.

Шеф порылся в левом кармане пиджака, извлек обыкновенную пластмассовую расческу, легким нажимом пальцев переломил ее на две части, меньшую из них передал Оресту.

– От него получите другие указания, он объяснит, как вам вернуться. Запомните главное: надо расположить к себе оуновцев и полностью подчинить их своему влиянию. Последнее время у нас есть сведения, что некоторые из них поддаются большевистской пропаганде, выходят с повинной. А остальные? Эта сырая масса инсургентов слишком кичится глупыми и пустыми лозунгами и очень мало действует. Вы должны им внушить, что их «героическая» борьба может быть отмечена на Западе только тогда, когда ее резонанс дойдет до уровня дипломатической заинтересованности.

Орест ухмыльнулся: посмотрели бы его бывшие дружки из эсэсовской дивизии, которые видели его орудующим в еврейских гетто и в камерах лагерей для военнопленных, – посмотрели бы они, какими вопросами он занимается теперь! Нет, не посмотрят, догнивают их эсэсовские кости возле Брод. Он насупился.

– Следовательно, вожакам Подкове и Юзефу, кстати, обратите на них сугубое внимание, не нужно размениваться на дешевую популярность среди своих бан… инсургентов, а искать всеми средствами поддержку западноукраинского крестьянства. Я не говорю, что надо отказаться от методов, которые вы изучили в гестапо, но они должны быть тоньше, надежнее. Что касается материальной поддержки, то она будет практически неограниченна. Мы знаем обстановку, в которой там приходится действовать, и поэтому то, за что обычно платим доллар… – Он повернулся к Оресту. – Вы лично получите кругленькую сумму в десять тысяч долларов.

Орест вежливо удивился:

– Мне трудно сослаться на прейскурант, но за предстоящую работу… Меня удивляет недооценка всех тех трудностей, с которыми мне предстоит столкнуться.

Его сухо перебили:

– Гораздо вежливее дослушать до конца. Десять тысяч – лишь гонорар за предстоящую работу. С вашим возвращением мы еще вернемся к этому вопросу. Конечно, все будет зависеть от степени вашего непосредственного участия в выполнении данных поручений.

Орест опять зашевелился.

– Я же сказал вам – все остальные вопросы вы решите с ним, – шеф кивнул головой в сторону водителя.

– Ио вознаграждении – с ним?

– Да.

Орест вздохнул.

Бесстрастное до этого лицо шефа помрачнело. Раздумывая над чем-то, он брезгливо поджал губы. Наконец вынул записную книжку с карандашиком на золотой цепочке, написал несколько слов и положил руку на колено шофера. Тот прочитал: «Соглашайтесь на любую сумму». Еле заметным движением шофер дал знать, что понял.

Давно работая в разведке, он не удивился разрешению договариваться с Орестом любой ценой. Он только взглянул на него в зеркальце как на человека, песенка которого спета.

Молчание нарушил Орест:

– А способ перехода границы?

– Вы же прыгали с парашютом. Или вас зря этому учили? Хотите попрыгать еще? Вы что, собираетесь поставить рекорд по парашютному спорту?

– Нет, разумеется.

«Благослови меня, всевышний! Какой тут, дьявол, рекорд!»

Машина преодолела подъем, впереди заблестели огни Мюнхена. Бесчисленное множество их сияло по обеим сторонам реки, делящей город на две части. Старая часть, расположенная на левом берегу, с узкими неудобными улицами, была освещена значительно слабее, чем новая, где буржуазные кварталы Бргенхаузен и Хайдхаузен утопали в волнах неоновых огней. Влившись в поток транспорта в оживленных кварталах Швабинга, «кадиллак» довольно скоро остановился у ворот малопримечательного особнячка с затемненными окнами. Шеф пожелал Оресту приятных сновидений, открыл заднюю дверцу и ободряюще прибавил:

– Мы встречаемся через три недели. Надеюсь на вашу работоспособность. Учтите – никаких новых знакомств. Если уж очень захочется поразвлечься, – он обратился к «водителю», – пришлите ему Бетти, он, кажется, неравнодушен к блондинкам.

Орест чуть не крякнул с досады. А он-то воображал, что Бетти увлеклась им.

Машина проехала еще несколько кварталов и остановилась у особняка. Из подъезда вышел рослый, атлетического сложения человек.

– Отто, проводите гостя в его комнату и дайте все, что потребуется.

– Слушаюсь, – щелкнул каблуками тот и повел Ореста к особняку.

Как только они скрылись в дверях, «водитель» достал отвертку, отвинтил металлическую крышку справа от рулевого управления. Запустив руку в отверстие, он вытащил небольшую бобину с магнитофонной лентой и переложил в карман. Ведь и в Интеллидженс сервис[12]12
  Интеллидженс сервис – английская военно-политическая разведка.


[Закрыть] интересуются многим. А лишние деньги не помеха.

Орест врал отцу. Он говорил об активной роли бандеровцев в политических кругах Западной Европы, об их выдающихся перспективах и значительном влиянии на современное международное положение.

Священнослужителя волновали воскресшие надежды. Старческие губы шептали: «Господи, дай сил дожить твоему слуге до великих дней, сотвори чудо: не допусти костлявую к многострадальному телу твоего раба недостойного», – и слезы выступали у него на глазах.

Когда на столе были расставлены закуски, отец Силантий спохватился и побежал в погребок, ключи от которого постоянно хранил при себе. Вернулся с двумя замшелыми бутылками.

– О-о, – обрадованно протянул сын, изучив выцветшие этикетки. – Как это ты ухитрился попридержать их с двадцать девятого года?

Отец Силантий усмехнулся:

– Там и постарше есть. Но те бутылочки разопьем на светлый праздник освобождения.

Матушка смотрела то на сына, то на мужа и смахивала слезы.

Неторопливо закусывая, продолжали беседу. Рассказчиком уже был священник. Разумеется, и он стал выдавать желаемое за действительное. Но даже привирая и сгущая краски, отец Силантий вынужден был признать успешную «советизацию Западной Украины москалями», не мог скрыть вынужденного, по его мнению, одобрения населением всего, что вводила новая власть. Говоря о деятельности оуновского подполья, он отметил его малочисленность, плохую организованность, неспособность главарей использовать подходящие, по его мнению, моменты для пополнения отрядов молодежью. Заговорив о вере сельчан в свое «освобождение», отец Силантий многословно пытался доказать или опровергнуть что-то, ссылаясь на «безграмотность мужиков и их слепое доверие хитрым большевикам». Потом снова обрушился на бандитов, то обвиняя их в трусости и праздной жизни, то жалуясь на малую эффективность «акций»… Он вскочил и достал пожелтевший номер газеты «Украинский националист».

– Вот. «Украинский национализм не должен считаться ни с какими общечеловеческими понятиями – солидарности, справедливости, милосердия, гуманизма. Любая дорога, которая ведет к исполнению наивысшей нашей цели, есть наша дорога; нисколько не считаемся с тем, как будет это у других называться – геройством или подлостью…» Вот как надо, вот как!

Орест еле успокоил отца:

– Да, если бы все так ясно понимали наши цели, как ты…

– Мы бы давно создали самостийну Украину! Еще в восемнадцатом году…

Даже сквозь байковое одеяло в прокуренный кабинет пробился рассвет. Матушка Василиса, не смея перебить мужа и сына, сидела за столом и крестила раздираемый зевотой рот. Она давно приготовила сыну постель, но все не могла вставить слово. Наконец, поглядев на утомленное лицо Ореста, решилась:

– Отдохнуть бы вам. Посмотрите – почернели вы уже.

Отец Силантий, с трудом поняв ее, внезапно встревожился:

– Глафира видела Ореста?

– Нет, – отмахнулась матушка.

– Это какая Глафира? Та, что раньше у нас служила? – спросил Орест.

– Она, она, как же. Глухая, ты же помнишь, – подтвердил священник.

– Такая же глупая? Не поумнела?

– Куда там, – залилась смехом матушка, – совсем поглупела. Тогда она еще немного слышала, а сейчас что чурбан. – Она постучала кулаком по столу.

Глафире было около пятидесяти. Почти совсем глухая, диковатая, с черными огрубевшими руками и хмурым лицом, она с пятнадцати лет служила у отца Силантия. Замкнутая, необщительная, занятая с утра до вечера, она старалась как можно меньше попадаться людям на глаза.

Когда деревенские мальчишки при ее появлении па улице села дразнили: «Глашка глухая! Глашка глухая!» – она лишь беспомощно смотрела по сторонам.

Разбуженная ночью Глафира сходила в курятник, поймала двух несушек. Проходя мимо окна, увидела какого-то мужчину и отца Силантия, разворачивающего байковое одеяло. Придя на кухню, она присела от внезапной догадки: «Орест появился. А говорили – погиб».

Решили отдохнуть. Матушка только руками всплеснула, услышав, что сын будет спать не на любовно приготовленных ею пуховиках, а на чердаке, среди старой рухляди и всякого пыльного хлама, затянутого сетями паутины.

– Как же так?! Я старалась, старалась… На чердаке ведь мышей пропасть, – сокрушалась мать.

– Надеюсь, они не настолько голодны, чтобы взяться за меня, – пошутил Орест.

Священник сам слазил на чердак, выбрал при тусклом свете фонаря укромное местечко, поставил старую кушетку, вместе с Орестом перетащил постель. Белоснежное постельное белье пахло горным чебрецом. Повалившись на перину, Орест напомнил отцу:

– Свяжи меня завтра с Подковой…

Вернувшись в пропахший дымом кабинет, отец Силантий потушил лампу и сдернул с окна одеяло. На дворе было светло. Чистое небо предвещало погожий день. По стежке, окруженная курами и цыплятами, с деревянным корытцем в руках вышагивала Глафира.

– Петуни, петуни, петуни!

Из будки, потягиваясь, вылез облезлый пес, энергично замахал хвостом. Чуть подальше, на блестящей от росы траве, были привязаны два козленка, а возле клуни, в небольшом водоеме плескалась стайка уток с утятами.

Все было так же, как вчера, как десять, двадцать дней назад, но на лице отца Силантия впервые за последние четыре года появилась улыбка. Донеслись редкие удары церковного колокола, призывавшего радичан к заутрене. Быстро собравшись, отец Силантий отправился в церковь. Выйдя во двор, он подозвал Глафиру и, надрывая голосовые связки, приказал сходить к Копыле и передать, чтобы тот до обеда обязательно зашел к ним.

Поделав самые спешные дела по хозяйству, Глафира покрыла голову праздничным платком и направилась на другой конец села. Ее редкие появления на улице привлекали всеобщее внимание, поэтому ходила она всегда быстро. Глафира знала, что ее*считают «не в себе», и, в свою очередь, испытывала к людям недоверие, видя от них лишь зло. Исключение она делала только для Надежды Васильевны Задорожной. И вот почему.

Излюбленным ягодным местом у радичан считалась гора Катя. Там на Глафиру однажды напала ватага мальчишек. С разукрашенными темно-синим соком черники рожицами, они окружили Глафиру и стали бросать в нее всем, что попадалось под руку. Глафира закрыла лицо руками. Мимо проходила Надежда Васильевна. Она сделала то, что сделал бы на ее месте каждый взрослый человек: оттрепала за уши попавшихся «дикарей», успокоила беспомощную женщину и помогла ей вновь наполнить корзину ягодами.

Поэтому теперь, встретив возле школы Задорожную, Глафира остановилась, приветливо закивала головой.

– Здравствуй, здравствуй, Глафира! Куда это ты в такую рань? Не по ягоды ли?

Глафира не расслышала вопроса, но догадалась, что ее спрашивают, куда она идет, и, махнув рукой в конец села, громко ответила:

– Копылу велел позвать батюшка, к обеду должен прийти. Радость у матушки Василисы. Вернулся этот…

– Кто вернулся?

Глафира не услышала вопроса и не ответила.

Надежда Васильевна улыбнулась и погладила Глафиру по плечу.

– Ну, иди, иди, горемычная. Поговорили! – А потом больше жестами, чем словами, добавила: – Когда по ягоды соберешься – заходи, вместе пойдем.

Глафира понимающе закивала головой и огрубевшей рукой нежно провела по плечу Задорожной.