Текст книги "В пургу и после (сборник)"
Автор книги: Владимир Зима
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Куприянов подошел к окошку телефонистки:
– Добрый вечер. А когда же будет Москва?
– Вон она, Москва, – телефонистка показала на парня в будке. – Прибежал полчаса назад, всех на ноги поднял, уговорил, дали ему аварийный канал на Москву. По срочному тарифу… Уж так торопился. Только с самолета – и сразу к нам. У них дома телефона нет, спешил застать жену, или кто она там ему, на работе…
Куприянов хмыкнул и отошел от окошка.
По срочному тарифу… Рублей на пятьдесят наболтал…
«При чем тут деньги?» – оборвал сам себя Куприянов, начиная злиться. Он чувствовал, что завидует этому парню, неизвестно откуда свалившемуся на Хатангу, завидует его любви, его способности совершать неразумные поступки.
Когда парень вышел из будки, Куприянов покосился на его обожженное морозом, исполосованное багровыми рубцами лицо и подумал, что кто-то любит его даже такого, неприкрашенного.
Парень сунул в окошко деньги, спросил:
– Тут хватит?
– С вас сорок четыре восемьдесят…
– Купите себе шоколадку, – улыбнувшись до ушей, сказал парень. – Не обижайтесь, я бы сам купил, но – поверьте – времени нет…
И телефонистка, обычно привередливо отсчитывавшая сдачу до копейки, тоже расплылась в улыбке.
Парень махнул рукой, еще раз подмигнул телефонистке и вышел. Куприянов уверенно направился к будке, но телефонистка остановила его:
– Погодите минутку, сейчас передатчик настроят.
– Но ведь на проводе – Москва?
– Москва, да не та. По аварийному каналу тройной тариф.
– Я подожду, – поджимая губы, сказал Куприянов и отошел от телефонной будки.
Москву дали через четверть часа.
– Ирина? Здравствуй, это я, – сказал Куприянов.
– Здравствуй! Тебя еще не съели белые медведи? – привычно пошутила жена. – Как поживаешь?
– Нормально. Что у тебя?
– Все в порядке. В среду каталась на коньках, слегка простыла, но, кажется, уже проходит…
– Иван Михайлович мне ничего не передавал?
– Он сказал, что реферат твой прочитал. В общем, остался доволен. Конечно, сказал, предстоит еще много работать, но года через два можно будет защищаться.
Куприянов поморщился – рано, рано загадывать. Вначале надо кандидатский минимум сдать.
– Еще какие новости?
– Мария Николаевна просила узнать, как у вас там насчет песцов и соболей?
– Ирина, я ведь уже говорил: существует госмонополия, и садиться в тюрьму из-за того, что твоя начальница желает ходить в соболях, мне не хочется…
– Ну, не злись, Куприянов, я же просто спросила… Еще несколько вопросов и ответов, потом Ирина послала через шесть тысяч километров пламенный воздушный поцелуй и положила трубку. Куприянов некоторое время продолжал слушать короткие гудки, затем сделал на лице сосредоточенное выражение и пошел расплачиваться. Телефонистка, по долгу службы вынужденная слушать его разговор с женой, умильно глядела на Куприянова – боже, какой примерный супруг! – и протягивала загодя выписанную квитанцию, как всегда, ровно три минуты.
Выйдя на улицу, Куприянов закурил и, пряча нос в поднятый воротник полушубка, неторопливо побрел домой.
Он шел и ругал себя за то, что опять забыл попросить Ирину, чтобы она написала ему письмо. Куприянов не хотел признаваться даже самому себе в том, что уж в который раз он струсил, ведь не забыл он ничего, все время только об одном этом и думал, но побоялся еще раз услышать недоумевающее: «Зачем?! Ведь мы каждую пятницу говорим с тобой по телефону… Это даже лучше, услышать голос живого человека, зачем же еще и письмо?..»
Он остановился под фонарем, швырнул сигарету в сугроб, тут же прикурил следующую.
Ему вдруг очень захотелось вернуться, заказать еще один разговор, да, очень срочный, да, очень важный, вне всякой очереди, за любые деньги! И закричать на весь эфир, так, чтобы в передатчиках затряслись все стрелки на приборах: «Я люблю тебя, Ирка!.. Люблю!.. И я уже так больше не могу! Бросай все к чертовой матери и прилетай сюда, ко мне, хоть на день, хоть на час!..»
Хлопьями мягко валил крупный снег из невидимой в черном небе тучи…
А в Москве сейчас, наверное, еще светло…
Он вернулся.
– Ирина, это опять я!.. – шалея от непонятного волнения, прокричал Куприянов в трубку и услышал в ответ сонный, как обычно, голос тещи, Татьяны Андреевны.
– Ирочку? Сейчас позову.
С Татьяной Андреевной Куприянов находился в хороших отношениях, но сейчас от ее голоса и вообще оттого, что к телефону подошла не Ирина, ему стало не по себе.
Пока теща ходила в другую комнату, вся решительность Куприянова исчезла, и он со страхом ждал ответа жены.
– Миша?! Что случилось? Ты что-нибудь забыл?
– Ира… Я, понимаешь… В общем… Ты помнишь прошлое лето? Как мы шли на байдарках по Онеге…
– Помню, – силясь разобраться в сбивчивом потоке слов, ответила Ирина. – Ну и что?..
– Я хотел сказать…
В трубке раздался щелчок, и следом за ним виноватый голос телефонистки:
– Красноярск отключился. Сеанс связи окончен. В трубке назойливо зазуммерили короткие гудки. Куприянов в растерянности положил трубку и вышел из будки.
Телефонистка участливо спросила:
– Может, срочный заказать?
– Что?
– Если у вас что-то важное, может быть, попросить канал?
– А-а… Нет, пожалуй, не стоит.
– С вас три семнадцать.
Куприянов расплатился, вышел на улицу, забыв попрощаться.
«Ну, уж в следующую пятницу я точно все скажу!» – говорил он сам себе, размашисто шагая к дому.
В квартире Куприянова пахло жареной рыбой. Сосед, аэропортовский механик Бабурин, заядлый рыболов, сам жарил сегодняшнюю добычу.
– Здорово, Михаил Евгеньевич! Приходи ужинать, рыбкой угощу… И до рыбки кое-что найдется, – лукаво подмигивая, добавил Бабурин. – Ты только полюбуйся, какая красавица!..
Он достал из таза здоровенную нельму и покачал ее на руке.
– Пятнадцать фунтов!
Куприянов рассеянно кивнул и остановился, доставая ключи из кармана.
– Мы сегодня прямо у поселка рыбачили, – продолжал Бабурин. – А вот в следующую пятницу можно будет на вертолете махнуть на озеро Портнягино, с пилотами вроде уже договорились, они туда порожняком идут… А рыбалка там – с нашей не сравнить! Компания подбирается веселая – начальник связи, два руководителя полетов, из диспетчеров еще…
– Нет, не могу, – сожалеюще развел руками Куприянов, замечая, как Бабурин обиженно отворачивается к плите. Не первый раз уже Куприянов отказывается от приглашения…
А он и в самом деле не мог. По пятницам Куприянов в баню ходил.
ЛАНДЫШИ
Сосед по креслу, рыжеватый парнишка, начавший обрастать редкими кудельками бороды, от самой Амдермы не давал Кузьмину покоя. Для него все было впервые – первая самостоятельная практика, первая встреча с Арктикой, первая серьезная разлука с родными. Во Внукове его провожали мама с папой и невеста. Все они чуть ли не плакали, и этот парнишка чуть не плакал, Кузьмин, глядя на них, пренебрежительно улыбался. Когда взлетели, парнишка сумрачно замолчал, но хватило его ненадолго, а потом он замучил Кузьмина вопросами, и в конце концов Кузьмин не выдержал, попросил у стюардессы свежую газету и углубился в чтение.
– А как же все-таки региональная синоптия? – не унимался парнишка. – Если не изучать свой район, в конце концов можно превратиться в бабушку-гадалку, все прогнозы составлять на один манер: «То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет…» – сказал парнишка и вызывающе поглядел на Кузьмина.
– Слушай, студент, чего ты ко мне привязался? Вот посидишь сам, поработаешь, тогда и поговорим… Проще надо на жизнь смотреть, проще!.. «Региональная синоптия»…
Сунув газету в карман переднего кресла, Кузьмин надвинул шапку на глаза и задремал, вначале затем только, чтобы избавиться от докучливого студента, а потом и сам не заметил, как заснул по-настоящему.
Проснулся Кузьмин, когда самолет уже катился по полосе и моторы умеряли свой монотонный натужный рев. Заглянув в иллюминатор, Кузьмин удивился незнакомым очертаниям огней поселка и наклонился к студенту.
– Где мы сели?
– В Хатанге! – восторженно глядя на Кузьмина, ответил парнишка. – Стюардесса сказала, что Тикси штормит! Сидеть будем здесь, наверно?
– Некстати… – поморщился Кузьмин. – У меня в кошельке всего трешка.
– Если пурга, это на целую неделю?
– Не должно бы… – озабоченно цыкая языком, сказал Кузьмин.
– Послушайте, если вам нужны деньги, я могу одолжить. У меня есть семьдесят рублей… А в Тикси вы вернете, – предложил студент.
– Вот это по-нашему, по-северному! – обрадовался Кузьмин. – Я же говорил, студент, что жить надо проще… Там, на материке, мы окружаем себя ворохом ненужных условностей. Зато здесь все люди как на ладони…
Студент, суетясь, достал из внутреннего кармана кошелек, вытащил деньги, все десятками. Кузьмин, почти не глядя, взял три бумажки и сунул их в карман полушубка. По проходу мимо них шла стюардесса, и Кузьмин уверенно облапил ее талию, тут же получил по рукам и весело спросил:
– Сколько градусов за бортом?
– Тридцать с лишним, – ответила стюардесса.
– Вот эти-то лишние градусы и в самом деле лишние, – сказал Кузьмин, чувствуя на себе восторженный взгляд студента.
Самолет, качнувшись, остановился у здания аэропорта. Двигатели напоследок взревели и смолкли. Свет в салоне потускнел.
– Граждане пассажиры! Когда подадут трап, просьба выходить побыстрее, чтобы не остужать машину, а пока сидите все на своих местах. К выходу я вас приглашу. Сидите все на местах!..
Кузьмин поднялся, поплотнее запахнул полушубок и направился к выходу, не обращая внимания на укоризненный окрик стюардессы. Дверца открылась, и Кузьмин первым сошел по трапу на бетонную дорожку, ведущую к приземистому, хотя и двухэтажному зданию аэропорта, торопясь первым попасть в буфет.
Коридоры были заполнены людьми, прилетевшими раньше, и в буфете толпились пассажиры, громко проклиная мутное местное пиво и вспоминая, как совсем недавно они пили настоящее «Останкинское», «Жигулевское»… Вернувшись к выходу на летное поле, Кузьмин встретил студента, подхватил его под руку и потащил на второй этаж.
– Здесь нас раздавят, а мы тихо-мирно можем пообщаться с коллегами.
На втором этаже он без стука открыл дверь с табличкой «Синбюро». Пожилая женщина в мохеровой кофте, сидевшая за столом, спрятала вязание и неприязненно посмотрела на вошедших.
– Здравствуйте, – сказал Кузьмин. – Как поживаете? А где товарищ Шлыков?..
– Дома, наверное, – сказала женщина. – А зачем он вам?
– Просто так… Очутившись в ваших краях, хотел нанести визит вежливости бывшему однокурснику… Кем он сейчас? Все еще старшим синоптиком?
– Нет, уж полгода, как начальником назначили, – проворчала женщина. – А вы кто такие будете?
– Старший инженер-синоптик Кузьмин и будущий синоптик Савенко Анатолий, – представил себя и студента Кузьмин.
Женщина полезла под стол, достала недовязанную кофту и бойко заработала спицами.
– Мы, с вашего позволения, ознакомимся с обстановкой… – осмелев, сказал студент.
Женщина равнодушно придвинула к нему пухлый ворох синоптических карт.
– Ветерок в Тикси поперек полосы, – пробормотал Кузьмин, вглядываясь в знакомые значки, символы, волнистые линии изобар и овальные фигуры циклонов. – Есть надежда, что к утру ветерок стихнет… А Хатанга к тому времени не закроется?
– Не закроется, – проворчала женщина, продолжая вязать.
Кузьмин отодвинул карты от края стола и уселся на ближайший стул, закидывая ногу на ногу. Неожиданно он заметил улыбающиеся женские глаза. Вначале только глаза. Они глядели из маленького окошечка, прорезанного в двери. Кузьмин догадался, что за дверью помещалась метеослужба. Кузьмин встал со стула, подошел к окошку и негромко пропел:
– Ты, метеослужба, нам счастье нагадай?..
– Могу. Только не счастье, а бубновые хлопоты по скорой дороге…
– Спасибо! А вот у нас в Тикси гостей угощают чаем…
– А у нас – кофе.
– Студент, мы приглашены на кофе! Полный вперед! – сказал Кузьмин, вталкивая парнишку в комнатку метеослужбы и втискиваясь следом. – Знакомьтесь, Анатолий… – представил он смущающегося студента.
– Нина… – сказала девушка, пожимая руку студенту.
– А меня зовут товарищ Кузьмин… Где же кофе?
– Варится, – сказала Нина.
– Мы люди не гордые, подождем, – сказал Кузьмин, присаживаясь на ящик между сейфом и светолокатором. Студенту места не хватило, он остался стоять возле двери, переминаясь с ноги на ногу.
– Толя! Разведай обстановку внизу… – распорядился Кузьмин. – Что там объявляли?.. И смотри не заблудись!
– Хорошо, – сказал студент и вышел из комнаты. Нина сняла с электроплитки кофейник, налила кофе в стакан и протянула его Кузьмину. Потом, наклонившись к окошку, Нина спросила:
– Люда, вам налить?
– Нет, спасибо. Я сейчас, пожалуй, схожу домой, поужинаю.
– Если будут спрашивать, я скажу, что вы у аэрологов.
Я быстренько, до срока успею, – сказала женщина-синоптик, и в ту же минуту Кузьмин услышал, как хлопнула дверь.
Подняв голову, Кузьмин бросил взгляд на часы – до срока метеонаблюдений оставалось полчаса.
Нина не обращала на Кузьмина внимания. Она записывала очередную сводку в журнал метеонаблюдений, время от времени сверяясь с потрепанной тетрадкой. Но в позе ее чувствовалось напряжение, вызванное посторонним взглядом, и женские инстинкты подсказывали ей, как подвинуть локоть или поправить прядь, кстати упавшую на лоб, чтобы это движение выглядело со стороны естественным, мягким и грациозным.
– Я закурю, можно? – спросил Кузьмин, допив кофе.
– Можно, – сказала Нина. – А у вас с фильтром? Дайте мне тоже сигарету.
Кузьмин торопливо вытряхнул из пачки сразу несколько сигарет, щелкнул зажигалкой. Затянувшись сигаретой несколько раз подряд, Нина покосилась на Кузьмина и сказала, будто извиняясь:
– Я вообще-то не курю, так только… Да здесь и сигарет хороших нет.
– Вы напишите, пусть с материка пришлют, – посоветовал Кузьмин.
– Кому писать? Маме? – спросила Нина и невесело вздохнула.
– Если хотите, я могу написать… У меня в Смоленске родня. И в Москве знакомых навалом!..
– Нет, спасибо. Я ведь только балуюсь.
Она выбросила сигарету в форточку и снова тихо заскрипела пером. Кузьмин смотрел на ее сосредоточенное лицо, мягко подсвеченное сбоку настольной лампой, и думал, что ей, пожалуй, уже за двадцать пять, и непохоже, чтоб замужняя.
– А я тоже из Смоленска, – вдруг тихо сказала Нина.
– Да ну?!
– Точно. Улица Красная, дом двенадцать.
– А я там на Садовой жил… Вот дела! Землячку встретил… Надо это дело отметить!
– Хорош повод, нечего сказать, – усмехнулась Нина. – Нет, это исключается. Да и на вахту мне с утра опять…
Но Кузьмин уже «завелся», и остановить его не было никакой возможности.
– В двадцать три местного я буду ждать вас у входа. Спасибо за кофе! Я не прощаюсь…
Он вышел из комнатки метеослужбы, почти столкнувшись со студентом.
– Кузьмин, знаете, там автобусы стоят, – запыхавшись, принялся объяснять парнишка. – Нас, оказывается, в гостиницу повезут…
– Вас в гостиницу повезут, – снисходительно ответил Кузьмин. – А я в другом месте заночую. У меня в Хатанге друзей навалом!.. Беги на автобус, завтра встретимся!
Спустившись в буфет, Кузьмин уговорил продавщицу, и она в приоткрытую дверь сунула ему бутылку какого-то вина. Кузьмин с сомнением поглядел на темную бурду– на дне бутылки мутно плескался рыжий осадок – и постучал в закрытую дверь.
– А коньяк есть у вас?
– Давай деньги, – прошипела продавщица.
Через минуту она протянула ему бутылку молдавского коньяка, забыв вернуть сдачу.
– Хоть шоколадку дайте какую-нибудь, – взмолился Кузьмин.
– Нету! – послышалось из-за двери. Устроившись на кресле в опустевшем зале ожидания, Кузьмин стал глядеть на лестницу, по которой Нина должна была идти на метеоплощадку. Аэропорт затих, где-то шаркала швабра уборщицы. Кузьмин не жалел, что отстал от автобуса. Дорогу к гостинице он знал и решил в крайнем случае добраться туда пешком, но надеялся на лучшее.
В двадцать два часа Кузьмин встретил Нину и проводил ее на метеоплощадку. Там Кузьмин диктовал ей показания приборов, а Нина записывала их в тетрадку и чему-то улыбалась. Кузьмин приободрился, начал рассказывать разные смешные истории, происходившие с ним во время метеорологической практики, вспоминал материковские анекдоты. Нина слушала внимательно и улыбалась почему-то грустно.
В аэропорт возвращались молча. Кузьмин шел сзади и смотрел Нине в затылок. Из-под шапки выбивалась темная прядка, которую хотелось погладить.
Перед дверью аэропорта Нина остановилась, обернулась.
– Ну, а дальше что… земляк?
– А дальше я подожду вас здесь, – упрямо сказал Кузьмин.
– Зачем это нужно?
– Не знаю, – сказал Кузьмин и стал глядеть себе под ноги.
– Идите в гостиницу, – сказала Нина. – Бай-бай, спокойной ночи. Тикси откроется рано, как бы не проспать вам…
Она повернулась, чтобы уйти, и Кузьмин вдруг испугался, что она вот так просто уйдет, не обернувшись, и все кончится.
– Нина!
– Что? – спокойным голосом спросила она.
– А я все равно буду ждать здесь.
Дверь со скрипом отворилась, а затем, увлекаемая тяжелым противовесом, с оглушительным грохотом захлопнулась.
Потоптавшись с минуту на месте, Кузьмин побрел по дороге. Огни поселка казались близкими, но Кузьмин знал, как обманчивы бывают расстояния в темноте полярной ночи. Кажется, вот они, рядом, теплые огни разноцветных окон, а оказывается, что идти до них – ох-хо-хо… Да еще если знаешь, что тебя никто не ждет ни за одним из этих окон, и вовсе невмоготу брести одному по пустынной обледеневшей дороге…
Кузьмин остановился примерно на середине пути между аэропортом и поселком. Подумал, что в гостиницу его уже наверняка не пустят, повернулся v быстро зашагал назад.
В зале ожидания уборщица мыла пол. Кузьмин взял со столика зачитанный до дыр «Огонек» и пошел в коридор. Из-за закрытых дверей доносился писк морзянки, селекторные однообразные голоса. По второму этажу кто-то ходил, гулко топая подкованными сапогами.
Отогревшись у батареи парового отопления, Кузьмин вышел на улицу. Было без пяти одиннадцать. Послышался далекий гул моторов, и на горизонте показались бортовые огни самолета. По звуку Кузьмин определил, что на посадку заходит «ИЛ-18». «Еще кому-то не повезло…» Самолет включил прожекторы, свет был ослепительно голубым и казался плотным, материальным, упругим, он будто бы соединял самолет с посадочной полосой, и тяжелая машина садилась, опираясь на белые конуса.
Нина вышла из аэропорта вместе с женщиной-синоптиком. Кузьмина она не могла не заметить, но никак на его присутствие не отреагировала. Женщины пошли по дороге к поселку, а в некотором отдалении за ними поплелся Кузьмин, пряча нос в поднятый воротник полушубка и на чем свет стоит проклиная Нину и себя, дурака, – мерз, мерз, понимаешь, как собака, на тридцатиградусном морозе, а она…
Потом женщина-синоптик свернула на боковую тропинку, ведущую к двухэтажным аэропортовским домам, а Нина пошла дальше, и Кузьмин, прибавив шагу, догнал ее и пошел рядом, не зная, что делать дальше.
В морозном чистом небе медленно начинал разворачиваться лилово-красный шлейф северного сияния…
– Красотища-то какая, – с фальшивым восхищением произнес Кузьмин, задирая голову вверх. – Пока в отпуску был, все мечтал, как снова увижу… Самые лучшие сияния, конечно, у нас, в Тикси. Знаете, Нина, приезжайте ко мне в гости!..
– Сиянием любоваться? – усмехнулась она. Кузьмин смущенно засопел и вдруг сказал: – А у меня ландыши есть.
Нина повернулась к нему, и Кузьмин увидел, как ее брови удивленно поднялись вверх и тут же опустились, а губы изогнулись в недоверчивой полуулыбке.
– Не может быть…
– Все может быть, – сказал Кузьмин и стал на ходу расстегивать полушубок.
Нина поверила. Она рукой остановила Кузьмина и тихо сказала:
– Тогда не доставайте их сейчас. Они могут замерзнуть…
– Хорошо, – покорно сказал Кузьмин и застегнул полушубок.
Нина посмотрела на него снизу вверх. Рядом с Кузьминым она казалась маленькой и хрупкой. А взгляд ее был доверчивым и жалким. Кузьмин вздохнул и достал сигареты.
– Не кури на морозе, легкие застудишь, – заботливо сказала Нина, поправляя выбившийся шарф на шее Кузьмина.
– Ладно, не буду, – согласился Кузьмин.
И они молча пошли рядом по обледеневшему шоссе.
Вошли в поселок. На улицах не было ни души. Одно за другим гасли окна в домах. И жалобно поскрипывали над головами ржавые жестянки уличных фонарей.
Потом они на цыпочках, чтобы не разбудить дежурную, пробирались по расхлябанным половицам общежитского коридора, и у Кузьмина в предчувствии радости сладко сжалось сердце.
Нина своим ключом открыла дверь и пропустила Кузьмина в комнату, лишь затем включила свет.
Две кровати, стол, тумбочка с настольной лампой, шкаф.
Знакомая обстановка. Наверное, во всех общежитиях одно и то же.
– И что мы будем делать? – озабоченно глядя на Кузьмина, спросила Нина.
– Может, чаю попьем?.. – неуверенно предложил Кузьмин.
– Хорошо. Давай будем пить чай.
Нина повесила свой полушубок на единственный гвоздь у двери и ушла за шкаф, где, наверное, был кухонный уголок. Кузьмин снял шапку и полушубок, поискал глазами вешалку или гвоздь, не нашел и свалил одежду в угол.
– Ты не стесняйся, присаживайся прямо на кровать, – донесся из-за шкафа голос Нины. – Стульев, как видишь, у нас нет. Зато рядом с тумбочкой на полу есть приемник. Если хочешь, включи, только не громко… Соседей не разбуди…
Кузьмин нажал на клавишу. «Маяк» передавал эстрадный концерт.
– Помочь не надо ли чего? – спросил Кузьмин.
– Пока не надо.
– А курить здесь можно?
– Кури. Где-то под кроватью есть пепельница. Наклонившись, Кузьмин пошарил рукой и вытащил на свет огромную пепельницу, наполненную разнокалиберными окурками. Папиросы «Дюшес» с толстыми мундштуками, испачканными помадой, сигареты с фильтром и без фильтра, «Беломорканал», докуренный «до фабрики», с крепким мужским прикусом на смятом мундштуке.
– А кто в этой комнате курил?
– Подруга… Позавчера на материк ее проводили, в отпуск. Пришли три девчонки, выпили бутылку вина…
– Я смотрю, здесь девчонки «Беломор» курят.
– Ребята, из соседней комнаты. Приходили с гитарой…
Кузьмин наклонился к беспорядочно сваленной одежде, извлек из кармана бутылку вина. Нина вышла из-за шкафа, держа в руках чайник и две чашки.
– Убери эту гадость, – брезгливо скривилась она. – Мы чуть не отравились… Это прошлогоднее вино, на складе замерзло…
– У меня еще есть, – сказал Кузьмин. – Не портящийся продукт.
При виде бутылки коньяка Нина заметно погрустнела. Она ушла за шкаф и долго не появлялась. За стеной кто-то неожиданно громко рассмеялся, послышался визгливый женский голос: «Да ну тебя, Колька!..» Потом все снова стихло.
– Я подумала, что ты, наверно, проголодался, и приготовила ужин, – сказала Нина и начала расставлять на столе тарелки с сыром, шпротами, тушенкой и консервированным салатом.
– Да я, в общем-то, не так чтобы очень…
– Не оправдывайся. Бери вилку и ешь. С хлебом.
– Рюмки дай какие-нибудь, – попросил Кузьмин.
Нина принесла из-за шкафа две маленькие, с наперсток, рюмки. Мимоходом она выключила верхний свет, от которого уже начинали болеть глаза, и включила зеленую лампу, пристроенную на стене вроде бра.
– Полный интим, – невесело усмехнувшись, сказал Кузьмин.
– Уж какой есть, – в тон ему ответила Нина.
– А-а… Ладно! Проще жить надо! Давай выпьем!..
– Мне чуть-чуть, – сказала Нина, прикрывая рукой рюмку.
– Ну, за земляков! Чтобы зимовка у них была теплая, дорога легкая и чтобы хоть кто-нибудь вспоминал их добрым словом на материке, – сказал Кузьмин, задумчиво глядя на рюмку. – А еще, чтобы они почаще ходили друг к другу в гости – земляки!..
И, подмигнув Нине, Кузьмин выплеснул содержимое рюмки в рот.
– Ко мне еще никто не приходил в гости, – сказала Нина.
– А соседи с «Беломором» и с гитарами?
– Это все к Веронике… – будто оправдываясь, сказала Нина.
– Ничего, наши ноги в наших руках! У меня по плану, кажется, через месяц должен быть облет трассы. Выберу пред штормовую обстановку и заявлюсь к тебе недели на две… Плохая идея?
– Хорошая идея. Да только ты не прилетишь.
– Почему?
– Не знаю. Ладно, не будем об этом. Чаю хочешь?
– Хочу, – растерянно произнес Кузьмин.
– Чайник остыл уже, пойду подогрею.
Нина ушла за шкаф, а Кузьмин налил себе полную рюмку коньяку и одним махом выпил.
– Ты не злись на меня. Во-первых, у меня характер такой – все говорят: «Колючка»… Во-вторых, я просто устала сегодня. Да и зря мы все это затеяли…
– Если хочешь, я могу уйти, – независимо пожал плечами Кузьмин, но уходить ему не хотелось, и Нина тоже знала это.
– Куда ты сейчас пойдешь? – вздохнула она. – В гостиницу не пустят…
– В аэропорт. На креслах переночую.
– Там после твоего рейса еще три борта ожидалось. Забито все, наверно… Я постелю тебе на Веркиной постели. Пей чай пока…
Она села к столу, задумчиво подперев подбородок.
– Черт знает что такое! – неожиданно жалобно сказала она.
– Ты… о чем?
– Ничего, так… Дай сигарету. Кузьмин прикурил две сигареты, одну протянул Нине.
– Где ты научился так прикуривать?
– А что?
– Красиво! – издевательским тоном произнесла Нина. – Как в кино!..
– А ведь верно, где-то в кинофильме подсмотрел, – признался Кузьмин.
– Не люблю я кинофильмы, – сказала Нина, и Кузьмину на миг показалось, что в ее глазах мелькнули злые огоньки.
– Почему не любишь? Всем нравится… – примирительно сказал Кузьмин.
– Слишком уж красиво все там получается! Складно, как в кино!.. А самое противное – возвращаться в эти четыре стены. Тоска такая – выть хочется. А Верке нравится. «Бедовый фильм! Бедовая любовь!..» У нее все бедовое. А сама она несчастная. Липнет к мужикам, а потом ревет в подушку.
– Ты на меня злишься? – тихо спросил Кузьмин.
– Нет. На себя, наверно… Извини.
– Музыка хорошая, – сказал Кузьмин. – Давай потанцуем?
– Не хочется. Лучше я рядом с тобой сяду, чтобы ты не смотрел на меня. Можно?
– Садись, – оторопело согласился Кузьмин и подвинулся.
Нина села на кровать, сетка жалобно скрипнула.
– Только ты будь человеком, – попросила Нина, поворачивая голову и глядя прямо в глаза Кузьмину.
И было столько пронзительного отчаяния в этом взгляде, что Кузьмину стало не по себе.
– Как тебя зовут? – спросила Нина, помешивая ложечкой чай. Спохватившись, она торопливо добавила: – Только без брудершафтов!
– Зови Сашей.
– Хорошее имя, – сказала Нина. – Пей чай, Саша, а то он опять остынет.
– Я лучше налью чаю, который не остывает, – сказал он и потянулся за бутылкой коньяка. – Это я однажды патруль обманул, когда в армии служил… Ехал в отпуск, зашел в ресторан на вокзале – в другие-то рестораны солдату не положено заходить, а в вокзальный можно, – оживившись, рассказывал Кузьмин… – И надо же – за соседний столик садится офицер с повязкой патруля. Ко мне официантка подходит, а я мнусь, понимаешь ли… Она догадливой была, принесла мне коньяк в стакане с подстаканником. И ложечка была, и кружок лимона плавал…
Он случайно перевел взгляд вниз и увидел, что Нина успела переобуться, и теперь вместо неуклюжих валенок на ее ногах поблескивали черные лаковые туфли. «А ведь это она для меня», – подумал Кузьмин и благодарно улыбнулся.
– Чего ты на мои ноги уставился?
– Зачем ты грубишь? – обиделся Кузьмин.
– Не знаю. Наверно, потому, что мне плакать хочется… Завидую я вам, мужикам! Пришел и ушел. И все. А завтра знаешь какой вой поднимется в общежитии?.. Господи, за что такое наказание!..
Бережно опустив на стол рюмку, Кузьмин решительно выбрался из-за стола и направился в угол, где была свалена одежда.
– Ты куда? – встревожено спросила Нина.
– Зачем же тебе такое наказание? – жестко спросил Кузьмин.
– Не уходи, Саша… Я, наверно, эгоистка, только о себе думаю…
Она подошла к нему, подняла голову, и Кузьмин увидел, что глаза ее полны слез.
– Ну, ну, Нина… Да брось ты! Виданное дело – реветь, – бормотал Кузьмин, чувствуя, как к его сердцу подкатывает теплая волна неожиданной нежности. – Ты брось!.. Смотри на вещи проще…
Нина доверчиво ткнулась лбом в плечо Кузьмина, и он некоторое время боялся пошевелиться, чтобы не отпугнуть робкую душу. Осторожно поднял руки, положил Нине на плечи и тут же почувствовал, как на его шее сплелись сухие горячие руки.
– Нинок, Ниночка… – прошептал Кузьмин пересохшими губами.
Она не открывала глаз, будто боялась вблизи увидеть чужое лицо, отыскала прохладными губами его губы и заставила его замолчать. Потом ее рука нашарила на стене выключатель, и в комнате стало темно, лишь снизу тускло светилась шкала радиоприемника и изумрудно мигала индикаторная лампа.
Кузьмин наклонился, легко подхватил на руки показавшуюся невесомой Нину и понес ее по комнате, ласково убаюкивая самыми нежными словами, какие только приходили на ум:
– Пташка ты моя сизокрылая… Кукушонок ты мой… А Нина прятала лицо у него на плече и тихонько всхлипывала.
Лишь несколько минут спустя Кузьмин заметил, что из приемника несутся бравурные звуки духового оркестра и что он машинально ходит по комнате в ритме солдатского марша.
Утром Кузьмин проснулся первым. Пошарив рукой возле кровати, он нащупал спички, сигареты; рука попала в какую-то лужу, и он отдернул мокрые пальцы, затем осторожно вытер их о свесившийся край простыни.
Прикуривая, Кузьмин посмотрел на часы – они показывали половину четвертого. «По-местному, значит, половина восьмого», – быстро сориентировался Кузьмин. Стараясь не шуметь, он встал с кровати и начал натягивать теплое белье на свои крепкие, чуть кривоватые, как у футболиста, ноги. Около унтов натекла лужица растаявшего снега, и колеблющийся свет уличного фонаря матово поблескивал, отражаясь в ней.
Голова шумела, хотелось пить, в горле сухим комком застыл кашель. «Должно быть, перебрал я вчера», – подумал Кузьмин, окидывая взглядом стол, на котором стояли пустые бутылки из-под коньяка, давешнего не то азербайджанского, не то узбекского вина и еще какая-то бутылка. Кузьмин с отвращением вздрогнул при воспоминании о вчерашнем коктейле. «Что я городил вчера? Убей бог, не помню. А Нина что? Кажется, было сказано что-то очень важное, но что?.. Уж не жениться ли пообещал? А что? Можно и жениться, пора заканчивать скитания по общежитиям. Глядишь, и квартиру дадут или комнату…»
Будто сквозь туман до него дошло, что он находится за шестьсот километров от дома, до Тикси еще надо долететь…
А Нина подождала, пока он оденется, зевнула, потянулась и сделала вид, будто только что проснулась.
– Доброе утро! – насмешливо сказала она. – Отвернись, я буду одеваться.
– Ага, – зачем-то сказал Кузьмин, отошел к окну и закурил следующую сигарету. Во рту едва ворочался распухший язык, шершавый, как напильник, и очень хотелось пить, хотелось пива, настоящего, материковского…
– Можешь повернуться, – сказала Нина и неуловимо быстрым движением набросила покрывало на скомканную постель.
Когда ее глаза на миг встретились с глазами Кузьмина, ему показалось, будто он уловил испуганный блеск, который в ту же минуту сменился насмешливо-стеснительным прищуром. Небрежно подхватив со стола чайник, Нина ушла за шкаф.
