Текст книги "В пургу и после (сборник)"

Автор книги: Владимир Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Весь следующий день медвежонок молча лежал на снежной подстилке, грыз заиндевелое мясо и изредка урчал. Самойленко приходил к нему, подбрасывал в цистерну снег, мясо и не забывал, уходя, оставлять один люк чуть приоткрытым, чтобы маленький умка не задохнулся. Для страховки Самойленко все же приматывал дверцу люка толстой стальной проволокой.

Вечерний срок связи принес радиограмму:

СРОЧНО СООБЩИТЕ ОРИЕНТИРОВОЧНЫЙ ВОЗРАСТ ПОЙМАННОГО ВАМИ МЕДВЕЖОНКА ТЧК ДЛЯ ЭТОГО РЕКОМЕНДУЕМ СОСЧИТАТЬ КОЛИЧЕСТВО ЗУБОВ ТЧК СТРОГО СОБЛЮДАЙТЕ ПРАВИЛА ТЕХНИКИ БЕЗОПАСНОСТИ ТЧК

– Вот те раз!.. – сказал Самойленко. – Еще бы метрику потребовали!..

– Ничего страшного, – успокоил его Панкратьев. – Обычные формальности… Сосчитаешь ему зубы, и все.

– Почему я?

– Ты ему теперь вроде папаши, – сказал начальник полярной станции. – Кормишь его. Он к тебе небось привык уже. Вот и действуй! Соблюдая правила техники безопасности…

– Того, кто его кормит, животное не трогает, – заметил Зайцев. – Есть такая примета.

Решили отложить определение возраста до утра. Начальник полярной станции даже вызвался готовить завтрак, пока Самойленко будет спрашивать у медвежонка, сколько ему лет.

За ночь Самойленко придумал спасительный вариант.

– Пестун это, точно! – сообщил он товарищам за утренним чаем. – Я где-то читал, что такой медведь, который уже почти взрослый, но ходит с мамашей, называется пестун.

– А лет ему сколько? – спросил Панкратьев.

– Пестуну?.. Ну, года полтора, от силы два…

– В зоопарк надо сообщать точные цифры. Разброс плюс минус два лаптя их не устроит. Знаешь, сколько стоит спецрейс самолета на наш остров? То-то же… Вдруг прилетят, а им такой верзила и даром не нужен, что тогда? Не-ет, друг, иди-ка ты к своему питомцу, – неторопливо сказал Зайцев. – Я карабин возьму, подстрахую тебя…

После чая Самойленко открыл две банки тушенки и высыпал их в лунку на снегу, чтобы лакомство замерзло. Потом он приготовил смоляной факел и, провожаемый сочувственными взглядами зимовщиков, отправился к цистерне. Зайцев с карабином наизготовку семенил следом.

Отвинчивая люк, Самойленко бормотал все ласковые слова, какие только мог вспомнить:

– Мишенька, хороший, хороший мишенька, сейчас мы тебе зубики пересчитаем… Я тебе тушеночки принес, на вот, погрызи, открой ротик…

Медвежонок лежал у противоположного бока цистерны и грыз мороженое мясо.

– Иди, иди ко мне, пташечка, – как можно более ласково и проникновенно позвал Самойленко.

Медвежонок недовольно заворчал, но с места не сдвинулся.

– Ну, скоро ты там? Я уже замерз, – пожаловался Зайцев.

– Гляди, какой шустрый! Шел бы сам да разговаривал с мишкой, – огрызнулся Самойленко.

– Мое дело – технику безопасности обеспечивать…

– Вот и обеспечивай, а мне не мешай!

Задраив люк, Самойленко обошел цистерну с другой стороны и снова принялся уговаривать медвежонка:

– Это я, ты не пугайся, открой ротик… Я тебе гостинчик принес…

Но как ни умолял Самойленко, медвежонок даже не глядел в его сторону.

Не спасла положения и сосулька из тушенки. Мишка брезгливо отодвинул ее лапой, продолжая с наслаждением грызть мясо. Пасть он не открывал, несмотря на все уговоры Самойленко.

В конце концов Самойленко вышел из терпения и заорал благим матом:

– Ах, чтоб тебя!..

И сунул в люк горящий факел.

Медвежонок зарычал, оскалился, и перепугавшийся Самойленко заметил блеснувшие во влажной красной пасти крепкие рыжеватые зубы. Много зубов. Может, десять, а может, и все двадцать… Решил сказать – шестнадцать. Так и передали на Диксон.

Ответ из радиометеоцентра гласил: такого взрослого, дескать, зоопарку не надо, а посему приказываем выпустить, и еще про технику безопасности…

На следующее утро Самойленко пошел отдраивать люки.

– Проваливай, тунеядец! – прокричал он в раскрытый люк. – Да помни, что я тебя деликатесами кормил. Когда вырастешь, не вздумай нападать…

Но медвежонку, видимо, понравилось жить на дармовых харчах, и уходить он не собирался. Уж и палками колотили по цистерне, и из карабина поблизости стреляли, и пробовали раскачивать огромную емкость вездеходом – ничего не помогало.

– Вот видишь, какой ты глупый, – грустно сказал ему Самойленко. – Показал бы зубы, и отправили бы тебя в зоопарк, жил бы там по-человечески, на всем готовом, эх!..

Довольный жизнью медвежонок продолжал лежать в цистерне на снежной подстилке, лишь изредка, будто играясь, беззлобно ворчал и отмахивался лапой.

Уже стали подумывать, что можно ведь и самим его приручить и оставить на острове, будут вдвоем с Шариком сторожить склад полярной станции от вечно голодных песцов. А еще можно научить медведя танцевать и штуки разные выделывать…

Утром четвертого дня Самойленко заглянул в цистерну – там никого не было. В торосы и дальше, к застывшему морю, уходила по свежевыпавшему снегу цепочка косолапых следов.

МЕНЯ ДОМЧАТ К ТЕБЕ…

Открылась дверца пилотской кабины, и хмурый штурман прошагал в хвост самолета. Батманов уже знал, что за этим последует, и прильнул к запотевшему иллюминатору.

Самолет соскользнул на правое крыло, косо вошел в облака. Началась болтанка. Густые космы облаков проносились мимо иллюминатора, иногда закрывая конец крыла. Потом открылось серое от мелких барашков и ледовой шуги море. Сбоку появился остров, крохотный клочок каменистой земли с тремя домиками, приземистыми строениями складов и мачтой радиостанции. По типу мачты Батманов определил, что на этом острове установлен средневолновый передатчик большой мощности, и облегченно вздохнул – по крайней мере в ближайшие годы на эту точку – никого из их института не забросят…

Внизу под самолетом размахивали руками люди. Штурман открыл дверцу, примерился и столкнул мешок с почтой вниз. Самолет покачал крыльями и тут же стал набирать высоту.

Пересчитав оставшиеся мешки, сложенные у выхода, штурман направился в кабину. Остановившись рядом с Батмановым, участливо спросил:

– Скучаете?

– Отдыхаю, – ответил Батманов, вытягивая поудобнее ноги.

– Если замерзли, можете к нам идти…

– Спасибо, пока не жалуюсь.

Штурман постоял еще полминуты, будто раздумывая, потом сообщил:

– Сейчас спрошу командира, кофе сварим…

Батманов благодарно кивнул и прикрыл глаза, подсчитывая, через сколько часов он сможет вернуться в Москву, – до Диксона три часа лета, если удастся попасть на вечерний борт, то через четыре часа будет в Норильске. Оттуда самолеты ходят часто, есть и ночные рейсы, значит, не исключено, что уже утром следующего дня он очутится в Москве. И уж в ближайшие полгода ни в какую командировку его не пошлют, – шутка ли сказать, две недели проторчал на полярной станции?!

Снова открылась дверца пилотской кабины. Штурман вышел вместе с радистом, и они вдвоем за несколько минут приготовили кофе и бутерброды на шестерых. Второму пилоту его порцию отнесли прямо к пилотскому креслу, а остальные члены экипажа уселись вокруг широкого ящика, смакуя крепкий черный кофе.

Самолет слегка покачивало, «о воздушных ям, которых больше всего опасался Батманов, не было. «ИЛ-14» летел как по струнке.

За первым кофейником последовал второй. Экипаж не торопился возвращаться на свои места, и Батманов, натянуто улыбаясь, спросил:

– А как же там один пилот, без штурмана?..

– И одного много, – проворчал командир. – Костя для порядка сидит…

– Автопилот? – догадался Батманов.

– И еще радиокомпас, – вставил радист, отхлебывая кофе.

Дверца пилотской кабины оставалась открытой. Батманов с ленивым любопытством заглянул' туда, покосился на астролюк в потолке кабины, сквозь который ярким потоком лились солнечные лучи. Прямо по курсу грибовидными шапками вставали облака. И вокруг простирались одни лишь облака. «Скука», – подумал Батманов и налил себе еще чашку кофе.

– Вася, поди сюда! – позвал второй пилот, перегибаясь через спинку своего кресла.

Радист поднялся и неторопливо зашагал в кабину, на ходу дожевывая бутерброд.

– Чего там? – громко спросил радист.

– С Рудольфа пеленг прекратили. Морзянкой шпарят. Послушай…

Нацепив наушники, радист выслушал длинную серию точек и тире и сам застучал телеграфным ключом. Так он переговаривался с островом Рудольфа минут пять.

– Командир! Они посадку просят, – сказал радист, высовываясь из кабины.

– Ты им объяснил, что мы на колесах? – спросил командир.

– Объяснил. Они говорят, что у них песчаная коса. Утрамбованная. И ветерок подходящий… По курсу. Зачем посадку? – поинтересовался штурман.

– Человека с острова снять.

– Больной?

– Нет. У него срок зимовки два месяца как кончился… Может, сядем, а, командир? Этот парень вчера целый день бульдозером полосу чистил…

Командир откусил кусок бутерброда, запил кофе. Все члены экипажа вопросительно глядели на него. Штурман раскрыл свой атлас, показывая на остров Рудольфа, одобрительно проворчал:

– Песчаная коса у них крепкая… Мы в прошлом году с Максимовым садились там…

– Скажи, пусть этот парень ждет нас в начале полосы. Сядем и сразу взлетим, – сказал командир, стряхивая с форменного кителя крошки. – Два месяца ждет… Я в свое время по целому году ждал… И запроси высоту нижней кромки облачности!

Радист быстро заработал ключом. Штурман и бортмеханик торопливо допили кофе и следом за командиром прошли в кабину. Потом штурман выглянул из кабины и с извиняющейся улыбкой попросил Батманова, чтобы он пристегнулся. Батманов кивнул ему и отвернулся к иллюминатору. Отношение экипажа к нему начинало смешить Батманова, и он уже подумывал над тем, как будет рассказывать сотрудникам отдела, что на Севере его принимали за большого начальника и обращались только на «вы»…

Перед посадкой он все же пристегнулся ремнями и даже сигарету потушил, но самолет приземлился так мягко, что кофейник, забытый на ящике, не шелохнулся.

За стеклом иллюминатора мелькали серые скалы, на миг показалась мачта с укрепленным на верхушке красным флагом, два белых домика. Из труб поднимались высоко вверх столбы плотного дыма, наискось перечеркивая горизонт.

Добежав до гряды валунов, самолет остановился, развернулся почти на месте и резво помчался к началу расчищенной полосы, где сгрудились шестеро или семеро полярников, приветственно размахивавших руками. Радист открыл дверцу, спустил лесенку, и по ней быстро взобрался бородатый увалень в яркой легкой и абсолютно не греющей нейлоновой куртке, волоча за собой туго набитый рюкзак. Сбросив мешок с почтой, радист тут же захлопнул дверцу, и самолет, коротко разбежавшись, взлетел…

– Ну, порядок!.. – сказал парень, плюхаясь в свободное кресло рядом с Батмановым. – Крепко вы меня выручили, спасибо!..

И, схватив своими лапищами тонкую руку Батманова, парень долго и с чувством тряс ее. Затем, будто спохватившись, представился:

– Иван… Гидролог я…

– Очень приятно, – сказал Батманов, вяло пожимая его руку.

Повертевшись в кресле, Иван уверенно прошел в кабину к пилотам, а Батманов, надвинув «а глаза шапку, тихо задремал.

Перед Диксоном Иван осторожна потряс Батманова за плечо:

– Подлетаем!.. Проснитесь!..

Батманов недовольно поморщился, потянулся и глянул в иллюминатор, узнавая знакомые мачты диксонского передающего центра. Когда-то он прилетал сюда, консультировал местных специалистов, как лучше устанавливать антенны… Почвы здесь ужасные – то камень, а то болото… Пришлось повозиться… Среди прилетевших из Москвы консультантов он был самым молодым, и его, как мальчишку, гоняли в магазин за вином; вспоминать об этом было неприятно, и Батманов кисло скривился.

Прощаясь в диксонском аэропорту, Иван вновь долго тряс руку Батманова и приглашал заходить в гости в Москве, на что Батманов невразумительно бурчал что-то, не чая быстрее отделаться от навязчивого полярника.

Ближайшим самолетом Батманов улетел в Норильск, и там погода задержала его на трое суток. Целыми днями Батманов, не ропща на судьбу, смиренно сидел в глубоком кресле зала ожидания, от делать нечего наблюдая за преферансистами, расписывавшими пульку рядом с ним. Играть в преферанс с незнакомыми партнерами Батманов остерегался.

К четвертому дню все пассажиры успели привыкнуть и даже обжиться в холодном и неуютном зале ожидания; степенные мамаши кормили здесь же своих гомонливых детей, а нервные командированные уже не вскакивали с мест при первых звуках голоса аэропортовской дикторши и не приставали к диспетчерам, потрясая внушительными удостоверениями, и уж тем более не требовали в буфете горячих завтраков, обходясь засохшими бутербродами с колбасой.

Из-под полуопущенных век Батманов несколько раз замечал ярко-голубую нейлоновую куртку Ивана с острова Рудольфа, но подходить к полярнику почему-то стеснялся. А Иван, едва увидев Батманова в буфете, тут же подсел к нему за столик и заговорил так, будто они были знакомы с детства. После ужина он раздобыл где-то свободное кресло, попросил преферансистов потесниться и устроился рядом с Батмановым, не умолкая ни на минуту. Истосковавшийся по слушателям, Иван непрерывно говорил и говорил, пересказывая полярные байки и действительные случаи, происходившие с ним на зимовках. Несмотря на свою молодость, Иван только что закончил уже четвертую зимовку – восемь лет на отдаленных островах!.. Батманов при одной лишь мысли об этом зябко повел плечами и поблагодарил судьбу за то, что тихо и мирно живет в Москве…

Наговорившись всласть, Иван заскучал. Все кроссворды в истрепанных журналах были разгаданы предыдущими пассажирами, сидевшими в Алыкеле, играть в карты ни Ивана, ни тем более Батманова не тянуло. Газеты старые были прочитаны, а новых быть не могло, пока не откроется аэропорт, а когда он откроется, они уже не понадобятся…

Небо над Алыкелем уже расчистилось, выглянули редкие звезды, ветер поубавился, и снег теперь уже низовой метельной змейкой извивался по бетонным плитам летного поля. Пассажиры приободрились. Иван попросил Батманова приглядеть за креслом и куда-то ушел.

Вернулся он вконец расстроенным, устало плюхнулся в кресло и неожиданно спокойным голосом, начисто лишенным недавней бравады, пожаловался Батманову, с тоской заглядывая в его глаза:

– Поторопился я, телеграмму с Диксона отбил жене, что вылетаю… Ждет она меня в Шереметьеве, а я тут торчу…

Батманов успокаивающе похлопал его ладонью по шуршащему рукаву нейлоновой куртки. Его тоже ждали в Москве. Телеграмму он тоже посылал и теперь не сомневался в том, что его практичная жена уже позвонила в справочное бюро аэропорта, выяснила, что рейс задерживается по метеоусловиям, и без особых тревог и волнений ходит на работу, а вечера просиживает перед телевизором.

Поздно вечером Иван еще раз попросил Батманова: – Подержите кресло, схожу еще разок к диспетчерам…

Даже узнав, что Батманов не имеет отношения к диксонскому начальству, Иван не перестал обращаться к нему на «вы».

Вернулся Иван таинственно-сияющий и, наклонившись к самому уху Батманова, прошептал, что через двадцать минут грузовой борт «АН-12» пойдет на Свердловск и есть шанс обмануть непогоду, облететь циклон с юга. Поколебавшись минуту, Батманов согласился лететь вместе с Иваном, не вполне, впрочем, уверенный в успехе.

Получив вещи в камере хранения, Батманов не забыл сделать отметку на авиабилете о том, что задержка произошла по вине Аэрофлота. Диспетчер шлепнул штампик и на командировочном удостоверении, размашисто расписался и показал, как пройти на летное поле.

Возле большого белого самолета с пингвином на хвосте и в самом деле копошились авиационные техники, готовя машину к вылету. С командиром Иван договорился заранее, и вскоре Батманов с наслаждением вытянулся в удобном кресле маленького уютного салона бортпроводников.

До самого Свердловска они с Иваном мирно спали, а там выяснилось, что этот «АН-12» загрузят какими-то приборами и сразу же отправят на Москву.

– Вы представляете, как нам повезло!.. – не переставал восторгаться Иван. – Через пять часов будем в Москве! Кто знает, сколько мы еще просидели бы в том клятом Алыкеле, а меня в Шереметьеве Маринка ждет…

– Она работает в Шереметьеве? – спросил Батманов, заранее уверенный, что так оно и окажется.

Иван посмотрел на него с недоумением.

– Ждет…

Батманов недоверчиво хмыкнул и снисходительно улыбнулся, думая про себя: «Блажен, кто верует!.. Знаем мы, как оно делается в цивилизованном обществе. Дела, дела, вечная спешка, жизнь на грани стресса… В том деловитом мире по четверо суток в аэропорту не сидят».

Когда уже подлетали к Москве, Иван все заглядывал в кабину к пилотам, узнавал, где дадут посадку, и успокоился лишь со словами командира:

– Шереметьево, Шереметьево!..

В Москве шел дождь, иллюминаторы сразу запотели, и сквозь них ничего нельзя было разглядеть, кроме расплывчатых огней аэровокзала да огней высокой интенсивности, очерчивавших взлетную полосу. Иван с сожалением оторвался от иллюминатора, как если бы он надеялся в непроглядном ночном дожде найти свою Маринку. Самолет еще рулил по дорожке, а Иван с рюкзаком в руках уже стоял перед дверью и не мог дождаться, пока бортмеханик разгерметизирует салон. Едва дверца открылась, Иван стремглав помчался через летное поле к аэровокзалу, лишь помахав рукой пилотам и крикнув Батманову:

– До встречи!..

– Всего хорошего, – негромко сказал Батманов и, старательно обходя лужи, зашагал к выходу в город.

Ивана он увидел еще раз на стоянке такси. Рядом с Иваном, вцепившись в его огромную ручищу, стояла маленькая женщина в мокрой песцовой шапке. И в глазах ее, устремленных на мужа, горел такой же неистовый свет, который смущал Батманова, когда он глядел на Ивана. Иван что-то взахлеб рассказывал, размахивая свободной рукой, и весь прямо-таки светился от счастья.

Подкатила машина с шашечками на дверце, и Иван с Маринкой уехали. Батманов задумчиво посмотрел вслед, пожалел, что не попросился в попутчики до Москвы, но потом решил, что им сейчас попутчиков не надо.

Батмаиов направился к остановке автобуса, доставая из кармана сигареты. Пока не пришел автобус, он успел выкурить две сигареты и позвонить из автомата домой. Жена уже спала, что-то сонно бормотала в трубку…

И неожиданно Батманову очень захотелось, чтобы хоть когда-нибудь и его ждали в аэропорту четверо суток.

Материк

И ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА

1

…Просыпаться в шесть утра и сразу – к морю!..

Ближайшей дорогой, через дыру в полуразвалившемся заборе, под кустом, стряхивая крупные капли росы за шиворот; затем вприпрыжку по кривому переулку, обрывавшемуся у береговой кромки; на ходу сбрасывать рубаху, джинсы и сандалии, бежать по мелководью навстречу серовато-зеленым барашкам волн, споткнувшись, окунуться с головой и бежать, потом идти к глубине, чтобы нырнуть до самого дна, распугивая шустрых крабов и осторожных крупноголовых бычков.

А потом блаженно растянуться на влажном хрустящем песке, и чтобы легкий ветерок сдувал с плеч песчинки, и чтобы кричали чайки, а море с медлительным ласковым плеском подкатывало к ногам.

Часов в девять сходить позавтракать – и снова на пляж.

Загорать, пить кислое красное вино, закусывать жирными чебуреками с твердой коричневой, корочкой, под которой таится прозрачный сок, и ни о чем не думать, только отдыхать, отдыхать душой и телом, каждой клеткой, каждой молекулой, а вечером – в ресторан. Крахмальные скатерти, шашлык и коньяк, обходительные официанты, и красивые томные женщины, и музыка, какой нигде больше не услышишь: «О, море в Гаграх!..»

Этот распорядок был детально разработан задолго до отпуска, и первые две недели Жорняк неукоснительно соблюдал его, искренне надеясь на то, что это может продолжаться, если даже и не весь отпуск, то уж по меньшей мере половину – за два месяца тоже можно отдохнуть.

Что нужно северянину? Витамины – раз, ультрафиолет – два, ну, и развлечения материковские, само собой…

Например, Жорняк любил ходить на базар. Была у него давняя мечта – слетать на недельку в Хиву, Бухару или Самарканд, поглядеть, какие же они, эти прославленные азиатские базары. Жаль, не было там приличного моря. А Жорняк еще и в море любил купаться да чтобы вода была теплой.

2

Разогретый асфальт мягко плавился под ногами. Прохожих на улицах почти не было, и казалось, что весь этот тихий крымский городок уснул в нестерпимо жаркий послеполуденный час. Во дворах спали куры. Медленно катился по пыльной дороге разомлевший на солнце велосипедист. На огромной базарной площади дремали скучающие старухи, не успевшие сбыть свой нехитрый товар.

В первые дни отпуска Жорняку нравилось приходить на базар рано утром, когда здесь заливисто горланили связанные попарно петушки, визжали поросята и негромко блеяли застенчивые овцы с грустными глазами. Горы всякой снеди возвышались на побелевших прилавках, не верилось, что маленький городок может истребить за один только день такую прорву всякой еды: рыба, еще влажная и шевелящая хвостами, опрысканная водой молодая зелень, помидоры, картошка, сметана, дымящиеся бараньи внутренности, обязательные на каждом базаре пирожки с ливером, молодое вино и самогон из-под полы, малосольные огурчики, и среди мяса и овощей – вдруг несообразный здесь прилавок с аккуратно разложенными брошюрками и книгами, от которых исходил незаметный запах прошедших веков: «Пособие для лицъ, желающихъ укрепить свое здоровье», «Живой трупъ, соч. гр. Л. Толстого», «Самоучитель игры на гавайской гитаре»…

Рядом шумно перекрикивались торговки, а за этим прилавком стоял выцветший старичок в соломенной шляпе с обломанными полями и курил папиросы «Гильза № 5», набитые душистым самосадом.

Жорняк постоял возле прилавка, но ничего не купил. Ему было приятно на несколько минут перенестись в девятнадцатый век, иронично улыбнуться наивным уловкам книгопродавцов, снабжавших книги броскими – по тем временам, а теперь казавшимися ужасно смешными– обложками; и вместе с ревом проносящегося над головой реактивного самолета Жорняк возвращался в свой деловитый и привычный двадцатый век.

– До начала аттракциона «Бесстрашный рейс» осталось пятнадцать минут!.. – неожиданно громко прокричал динамик. – Приобретайте билеты! Артисты-спортсмены демонстрируют высший класс езды на мотоцикле… Мотогонки по вертикальной стене!.. Круг смерти!.. Особо опасный номер!..

Жорняку было весело, с самого утра пришло прекрасное расположение духа, он вдруг заметил удивительное сходство между веком нынешним и веком минувшим, всего лишь разница, что зазывала кричит не в рупор, а в микрофон.

Обернувшись, Жорняк увидел в углу базарной площади, там, где длинные деревянные прилавки сменялись пыльными госторговскими ларьками, выкрашенными в унылую зеленую краску, – черный цилиндр, высотой метров пять, накрытый брезентовым тентом, и рядом с ним автобус, снизу доверху заклеенный афишами.

– До начала аттракциона осталось десять минут!..

Динамик был установлен на крыше автобуса. А касса помещалась в том месте, где положено сидеть водителю.

Красно-синие афиши вещали аршинными буквами:

МОСАТТРАКЦИОН

бесстрашные мотогонщики

АЛЬБЕРТ И СЕРГЕИ АМЕТИСТОВЫ

Жорняк пригляделся. С афиши улыбалось усатое лицо Сереги Коновалова.

Аметистов!.. Ну надо же!..

Жорняк за полтинник купил билет и по шаткой лесенке поднялся на самый верх деревянной бочки. Под тентом уже стояло десятка три отдыхающих. Внизу, на микроскопической арене, какой-то парень в синем комбинезоне проверял мотор мотоцикла. Мотор чихал, выплескивал из выхлопных труб длинные языки дымного пламени, и вскоре под тентом жарко запахло касторовым маслом, как обычно пахнет на мотогонках.

И вышел Сергей.

3

Таким я тебя еще не видел.

Ты выходишь на трек в блестящем голубом комбинезоне и ярко-красных сапогах. Должно быть, жарко в них по нынешней погоде… А раскланиваешься ты умело и в седло взбираешься лихо.

Публика, конечно, не знает, что колеса твоего хитрого мотоцикла стоят под углом двадцать два градуса одно к другому, чтобы можно было с земли выйти на трек и с трека – на стенку. Я помню, ты когда-то рассказывал, что самое трудное – это выйти на стенку. Кататься по ней уже проще. Держать скорость 42–45 километров в час – это каждый гонщик сможет, к тому же карбюратор твоей машины отрегулирован точно на такую подачу, так что можно ездить даже без рук.

Выйти на стенку и потом сойти с нее – в этом весь аттракцион. Но знают это немногие.

Номер у тебя опасный, уж это без дураков. И контролер на входе отбирает билеты не из принципа и не для того, чтобы тут же пустить их в оборот. Все понятно – техника безопасности. С цветами сюда тоже не пускают. А вот верзила, который прогуливается за спинами зрителей, – твой телохранитель. В полном смысле охраняет твое тело в то время, когда ты гоняешь по стенке, следит, чтобы никто не перегибался через бортик. Упадет шляпа, да что там шляпа – клочок бумаги или цветок, – и от тебя костей не соберут.

Но ты не разобьешься. Ездишь ты классно. Эффекта ради в правой рукоятке вмонтирован сектор опережения зажигания, и на самом верху, у красной черты, под упруго натянутыми штрафтросами, ты переводишь мотоцикл на снижение, а из выхлопных труб летят в изумленные лица два дымных шлейфа, пахнущих гарью и кастором, длинные языки темно-красного пламени отбрасывают от бортика крикливых женщин и мужчин, которые послабее. Ага, ты закрепляешь демпфер! Сейчас будет езда без рук? Точно… Что дальше?..

Ну, как же, трюк века!.. Черный платок!.. Публика догадывается, что платок прозрачный, но ей в эту минуту очень хочется верить, что ты и в самом деле такой смелый, такой мужественный… Но ты сдергиваешь платок после одного круга – это не по правилам, этого мало. На миг лицо твое обнаружило растерянность. Что-нибудь случилось? Возьми себя в руки. Вот так, ты уже улыбаешься. Артист-спортсмен!..

Улыбаюсь и я. Кажется, ты это заметил. Во время минутного перерыва ты всматривался в мое лицо. Вспоминай, вспоминай!..

Ты, наверное, смелый парень, Сергей. Спортсмен-мотогонщик Сергей Аметистов. Тот Серега, Коновалов, однажды струсил, но об этом знаем только мы с тобой.

Ты помнишь, ты обязательно должен помнить тот день, ведь это было в последнюю неделю твоей работы на Севере. Вспомнил?

Да, это было в апреле прошлого года. На озеро Портнягино вышли два санно-тракторных поезда…

4

Улыбается… У всех морды вытягиваются, хотя и пытаются сделать вид, что им все равно, а этот откровенно смеется.

Конечно, узнал вас, товарищ Жорняк! Отдыхать изволите?.. А мы вас развлекаем. За ваши деньги. Мы – шуты, паяцы, заводные обезьяны на треке. Получайте за полтинник острые ощущения.

Он улыбается, он слишком много знает про стенку. Он до сих пор думает, что я трус. Мне, в общем, все равно, что там он обо мне думает. Он – не старший механик, а я – не бульдозерист. Я здесь работаю, он – отдыхает.

А самому-то небось на стенку выйти слабо?..

Смейся, смейся!..

Но ведь не так все там было, не так…

5

Тот апрель.

Над Хатангой, укутанной морозным покрывалом ледяного тумана, в предрассветной мгле сердито взревывали моторы мощных тракторов. На берегу широкой Хатанги-реки, у рыбкооповских складов, суетились кладовщики и грузчики, укладывали в деревянные короба на полозьях рогожные мешки с солью. Один из коробов был отведен под балок, в нем топилась печка-буржуйка, из тонкой кривой трубы поднимался кверху густой белый дым.

А санно-тракторный поезд службы связи выстроился неподалеку от аэропортовского гаража – три зеленых домика и два короба с антенным хозяйством. Рыбкооп задумал расширять промысел на озере Портнягино, чтобы рыбу без помех можно было вывозить самолетами, следовало оборудовать радиопривод, сделать там временный аэродром.

Выезд был намечен на восемь утра, но после назначенного срока прошло уже сорок минут, а команды трогаться все еще не поступало. Как это обычно бывает, перед самым выездом отвалился крюк на одном из домиков; пока звали сварщика, да пока он брызгал во все стороны искрами, да пока искали запропастившегося тракториста Шамарыкина, а он, оказывается, в одном из домиков преспокойно спал…

Из рыбкоопа позвонили, позвали к телефону Жорняка.

– Там, где заканчивается порядок, начинается авиация, – густо пробасил в трубку рыбкооповский механик Падалко. – Мы, в общем, будем трогать помаленьку…

– Не держу! – в сердцах сказал Жорняк и бросил трубку.

Лишь в половине десятого Жорняк проверил все связки саней и скомандовал зычно, по-армейски:

– По машинам!..

Головной трактор вел Серега Коновалов. Искоса поглядывая на сидящего рядом Жорняка, раздосадованного, не выпускающего изо рта папиросу, Сергей изредка поддакивал, когда старший механик проклинал на чем свет стоит рыбкооповских деятелей, поторопившихся выйти на лед.

Особого значения это не имело – кому идти первым, но Жорняка в то злосчастное утро раздражала любая мелочь, а напоминание о беспорядке в авиации просто вывело из себя. Договаривались ведь, что прокладывать путь будут более мощные аэропортовские тракторы, значит, так и должно было быть.

Вырвавшись вперед, рыбкооповцы показали, что у них есть порядок в гараже, и получалось, что в аэропорту – вертеп?..

Аэропортовский поезд должен был идти первым, из милости помогая шарашкиной конторе, рыбкоопу. И техника мощнее, и люди опытнее, почти все со стажем в пять, а то и десять лет.

Жорняк громко объяснял Сереге преимущества их санно-тракторного поезда перед рыбкооповским, все больше распаляясь, хотя и он, и Серега понимали, что рыбакам спокойнее идти впереди. Прокладывать путь – звучит красиво, а дело само по себе несложное. И если с передним поездом что-нибудь случится, догнавшие аэропортовские тракторы смогут подсобить, выручить. У Жорняка даже рация есть, в случае чего он может вызвать поддержку из поселка. А если рыбаки отстанут от портовского поезда, могут и сутки пройти, и двое, пока спохватятся…

Тракторы медленно проползли в обход поселка и спустились к реке. Ветром уже успело примести широкие следы гусениц рыбкооповского поезда.

– Врубай четвертую! – приказал Жорняк, когда под гусеницами заскрипел полутораметровый лед реки. – Нуты видел таких?! Какие шустрые!.. Удрали… Еще не раз попросят помощи, вот увидишь. Да только я им – шиш! Проволочки не дам! И ты не давай.

– Я – что? Я – как скажете, – с готовностью откликнулся Сергей.

Жорняку нравилась в Сергее эта армейская покладистость – как старшие скажут, так и верно. А вообще – веселый парень, говорил, что до стройбата работал циркачом, на мотоцикле по вертикальной стене гонял.

6

Ты сошел со стенки удачно. Это тебе сейчас аплодируют и толстяк в новой шляпе из синтетической соломки, и девушка с расширенными от изумления глазами. Девушкам ты всегда нравился, баловали тебя поварихи в нашей столовой, ох как баловали…

Ты раскланиваешься и уходишь. Вместо тебя будет работать Альберт Аметистов. Интересно, это в самом деле такая фамилия у него или псевдоним? Может быть, по паспорту он никакой не Альберт, а, скажем, Мыкола Нечипуренко?..